ГЛАВА V. Заложить фундамент своей системы

Если я не сделаю этого — кто сделает?

И если я не сделаю этого прямо сейчас — то когда же мне это сделать?

Но если я сделаю это только для себя самого — то кто я?

Гиллель, еврейский мудрец

Расскажу о поездках в кабинет сурдопедагога, находившегося в областном центре. Старались появляться там регулярно, но не всегда получалось. Не хочу обидеть педагогов, но наши поездки были почти безрезультатными. Чтобы объяснить, почему, — нарисую всю цепочку, предшествующую 30-минутному занятию. Пусть сурдопедагоги поймут меня и простят.

Каждая поездка в областной центр была настоящим испытанием наших сил. Трудности возникали с самого утра. Малыша нужно пораньше разбудить. Зачем? Не - способен маленький глухой ребенок понять, что сегодня надо ехать на занятия. И самый гениальный педагог не смог бы донести в доступной форме до глухого крошки цель и необходимость поездки.

И потом, став постарше, когда, вроде, и внял нашим объяснениям, в его поведении мало что изменилось: какому ребенку нравится находиться целый день в разных видах транспорта, в спешке и людской сутолоке.

Встали, нужно одеваться. Сын был очень щепетилен в одежде. Понравится что-то — с него не снимешь. Постираешь на ночь, а утром одеваешь его в любимые рубашку и брюки. Но случалось, не успевала приготовить. На занятия в грязном не поедешь, а его бесполезно убеждать («Хочу вчерашнее»). А погодные изменения? Все дни стояла теплая погода, бегал в резиновых сапожках; они ему понравились, он к ним привык. Утром — мороз; достаю теплую обувь, ведь ехать далеко. Но ему непременно хотелось одеть старые, привычные и полюбившиеся сапоги.

«Холодно», «тепло» — объяснить это глухому малышу сложно. Можно, но нужно время. А у меня его нет в это утро, я не рассчитывала на дополнительные проблемы. К тому же в нашей семье так сложились отношения с детьми, что с позиции силы и давления мы никогда не действовали. Не объяснив, заставить — такого не было раньше, нет и сейчас. Только убедить, привести доводы, чтобы понял: так надо.

Поэтому всякое бывало. И по морозу в резиновых сапогах, и по жаре в теплой куртке, и в старой, затрапезной, но любимой одежде. Конечно, все это не столь важно по большому счету. Но какая-то часть сил на преодоление сопротивления уходила. Хотя, с другой стороны, наверно, так мы и закалялись: перемерзли в резиновых сапогах, пропотели в теплой куртке — но пронесло, не заболели. Экстремальные условия бесконечных поездок приучали малыша адаптироваться к любой обстановке.

Наконец, оделись. Теперь бы побыстрее дойти до вокзала. Но и здесь все не так просто. Когда гуляем, сыну интересно и пробежаться, а когда спешим, хочется идти медленно и почему-то в противоположную сторону. До вокзала я добиралась, взвинченная от мысли, что опоздаем, а ребенок, которому не было и двух лет, — страшно недовольный, что посягают на его свободу. Он протестовал. И протесты выглядели далеко не безобидно.

Следующее звено в цепочке: билет в кассе. Очередь всегда необъятная. Сейчас, когда с интервалом в несколько минут курсируют маршрутные такси, трудно представить, что когда-то было иначе. Взять билет без очереди желающих много: и пенсионеры, и инвалиды, и беременные, и такие же, как я, мамы с маленькими детьми. Кого-то очередь пропустит, выдержит, на ком-то сорвется...

Наконец-то мы едем в автобусе (чуть больше часа), рисуем пальчиком на стекле, рассматриваем книжку, катаем машинку. Все необходимое (книжки, игрушки, сладости, питье) с вечера лежало в сумке, т. к. я знала, какой день мне предстоит. Приехали. Но до желанной цели пока далеко. Нужно ехать еще двумя видами транспорта. Опять огромные толпы людей. Маленькому ребенку не понять, за что мучает его мама, зачем притащила в это неприветливое, если не сказать — злое, место. Он начинает капризничать с утроенной энергией.

Особая история с автобусом № 20, который должен довезти нас до областной поликлиники. Автобус не баловал частым появлением, толпа накапливалась еще больше, чем на вокзале. И ехали-то мы всегда в «часы пик». А наш кабинет работает до 15часов и там тоже своя очередь.

Ждем долго, и много искушений рядом — киосков со всякой всячиной. Ребенок начинает требовать справедливого вознаграждения за все свои мучения. Хорошо, если его желания совпадали с моими материальными возможностями. К тому же у меня был принцип: не покупать всякий раз по требованию ребенка то, что ему захочется. Только необходимое.

Я часто наблюдала, как дети постарше и попонятливее тянут из родителей все, даже те копейки, которые отложены на хлеб. Я не хотела, чтобы у нашего сына развивалось неправильное отношение к труду родителей и к семейному бюджету. На первых порах мои принципы стоили мне дорого, только через годы я смогла оценить их правильность.

Маленький сын, естественно, не догадывался о моих педагогических экспериментах. На автобусной остановке он шел на штурм моей принципиальности с применением крика, слез, кулаков (было и такое, чего греха таить) и бега на короткие дистанции. Я выдерживала осаду.

Подъезжал автобус. Сколько раз получалось так, что он, долгожданный, появлялся, а мой сын, не понимая важности момента, убегал. Я гналась за ним и, в результате, автобус уезжал без нас.

Наконец, больница. На территории ее красиво: елочки, скамейки, какие-то деревянные фигуры. Ребенку хочется расслабиться, побегать, посидеть, подышать воздухом. Но я спешу. С усилием (не физическим, а применяя артистические и педагогические способности) я завожу маленького мученика в здание. Первым делом веду в туалет, потом присаживаемся в столовой, чтобы перекусить. Сын жует, я отдыхаю, поглядываю на часы. Следующий этап — фильтр. Ребенка взвешивают, смотрят кожу, проверяют голову на наличие насекомых. Ему процедуры не нравятся: не слишком ли много неприятного за один день для маленького мальчика?

Добрались до кабинета. Ждем своей очереди, беседую с родителями. Наблюдаю за детьми и словно сыплю соль на рану. Пока общалась с обычными людьми, моя боль как бы отодвигалась, я не думала, точнее, старалась не думать о самом страшном и трудном. Но как только я встречалась с себе подобными родителями, мои собственные проблемы проступали чудовищно четко. Растравив свою душу, я входила в кабинет.

Вожделенный кабинет, куда мы добирались полдня! Пока со мной беседуют, делают записи в карточке, сыну предлагают пустячное задание. Он милостиво соглашается— с подобным он дома справляется, не глядя. Выполнил — и на этом его внимание, интерес и силы исчерпываются. Когда педагог начинает работать с ребенком, малыш уже сошел с дистанции. Он устал, по своим возрастным особенностям не готов к подобным нагрузкам. Те успехи, которых мы с трудом добивались дома, здесь никто не видит — он их не показывает. Зато показывает плохое, на что был способен: отворачивается от тети в белом халате, убегает за дверь, тянет меня за собой, капризничает, канючит. Я переживала, краснела. Что-то мне говорили, рекомендовали, я записывала. Но глазами следила за ним, стараясь вовремя среагировать и не допустить компрометирующей выходки, пресечь зарождающийся каприз, грозящий перейти в бурю. И сама уже сидела уставшая, отупевшая. Слова педагога проходили мимо ушей, мимо понимания.

Занятие? Пародия. Я никого не виню, так сложились обстоятельства, что к единственному человеку, способному нам помочь, мы добирались уставшими и измученными.

Потом обратная дорога. Она была чуть легче, потому что мы никуда не спешили.

Одна моя знакомая, лечившая нашего сына с помощью массажа и трав, всегда требовала, чтобы малыш к ее сеансу был здоровым, выспавшимся и сытым. «Никакое лечение не пойдет впрок, — говорила она, — если ребенок во время процедуры капризничает, на что-то жалуется или чего-то хочет. Он должен быть довольным и веселым. Тогда наш контакт принесет пользу». А разве нельзя то же самое сказать про занятия?

Мало того, что сами понятия «двух-, трехлетний ребенок» и «занятия» несовместимы, мы, взрослые, кроме того, ломаем привычный распорядок дня, заставляем малыша преодолевать препятствия и хотим, чтобы кроха еще и занимался. Мы желали невозможного.

Теперь, наверно, стало понятно, почему нам в кабинете сурдопедагога не поставили ни одного звука.

По каким-то неписаным, но уже сложившимся традициям принято считать, что от воспоминаний о прошлом веет уютом и теплом. Грешно помнить плохое, но ничего не могу с собой поделать. Сейчас, когда у нас есть машина, когда живем совершенно в другом ритме, когда с сыном можно поговорить и все ему объяснить, — я с содроганием вспоминаю то время. Откуда брались силы? Тогда я сама не могла точно ответить, стоят ли эти так называемые занятия затраченных сил и здоровья? И только время показало: любой труд, если он разумный и целенаправленный, дает свои результаты. Вот и мы от поездки к поездке закладывали фундамент своей системы обучения и воспитания. На своем личном опыте я убедилась: глухой ребенок, как и его родители, должен быть великим тружеником с самого раннего возраста. Иначе ничего не получится.

Со временем мой сын менялся: он становился терпеливее, на людях старался вести себя благородно. Все, что накопится за дорогу, он еще выложит дома, выместит на нас все свои обиды.

Постепенно зарождался у него интерес к путешествиям. Сын запоминал, что мама по дороге будет объяснять и показывать много нового и интересного, что будут игры и смешные ситуации, о которых дома «расскажем» папе и сестричке. Ребенок каждый раз ждал от невыносимо-трудной для меня поездки чего-то необычного и яркого.

Как это было сложно1 Сколько горечи и боли надо было загнать поглубже, чтобы сын не заметил. Сколько эмоций выдать, чтобы превратить труднейшую необходимость в увлекательную экскурсию. Было так непросто удержаться на своеобразном пьедестале детского доверия и надежды.

Обучение глухого ребенка речи, знакомство его с нашим обычным миром — это, по сути, формирование его судьбы. Мнение кажется настолько очевидным, что не нуждается в доказательствах. Однако сколько сил и времени я трачу в своем кабинете на то, чтобы уговорить родителей заниматься с их собственным ребенком, мобилизовать свои силы и возможности, а потом заслуженно радоваться успеху. Сердце обливается кровью, когда видишь перед собой маленького глухого человечка с умными, внимательными глазками на нулевой стадии развития; ребенка, который на моих занятиях все схватывает буквально на лету... Нет, мама любит своего малыша: он хорошо одет, в пакетике у него — лакомства и красивые игрушки. Но перестроить жизнь во имя будущего ребенка, напрячься, отдать все силы — для нее это слишком большая и непосильная жертва.

Я работаю недавно, но уже сейчас могу привести очень показательные примеры.

Ребенку 2 года. Развитие — на нуле: ни одного звука, ни, тем более, ни одного слова и понятия. С родителями — совершенно никакого общения. Занимаемся месяц, второй. Результат необыкновенный. Способный малыш узнает несколько слов, называет лепетными словами игрушки из моего чудесного мешочка, выучил некоторые буквы, складывает их в слова, выполняет дидактические задания. Взгляд у него становится осмысленным и живым, он учится понимать то, что я пытаюсь объяснять. По-настоящему он только сейчас начал жить, знакомиться с миром. Но через это же время энтузиазм у мамы иссякает («Я столько отзанималась с ним!») — и занятия прекращаются.

Мои пациенты исчезают на месяц, на полгода. Дома ребенок постепенно забывает все, что мы достигли с таким трудом.

Через полгода мама появляется снова. Я никогда никому не отказываю. Начинаем все сначала. Я работаю с тем же рвением, у мамы его гораздо меньше (парадокс?). Ребенок тоже изменился: внимание более рассеянное, невоспитанность проявляется резче.

Зачем я так пространно описывала злоключения наших с сыном поездок к сурдопедагогу? Чтобы вызвать жалость? Нет. Для чего подчеркнула нерадивость некоторых пациентов? Чтобы выставить себя в выгодном свете? Два раза — нет!

Жаль детей. Хочу достучаться в закрытые наглухо двери. Может, из-за какой-нибудь из них откликнутся. Одна из мам, периодически надолго пропадая из поля моего зрения, в очередной раз появилась в кабинете и попросила о помощи. «А разве я вам хоть когда-нибудь отказывала?» Оказывается, на этот раз они с мужем захотели, чтобы я приходила к ним заниматься на дом. Я убеждала, что в кабинете удобнее, приводила веские аргументы. Разговора не получалось: она зашла в кабинет с заведомо единственным желанием. В конце концов я согласилась только по одной причине: жаль было способную девчушку, самую способную из всех, кто приходил раньше.

Мой муж, человек редкой щедрости и бескорыстия, вдруг взбунтовался и категорически запретил мне ходить заниматься на дом. «Ты забыла, через какие тернии сама продиралась, чтобы заниматься с нашим сыном? А ей — 15 минут ходьбы до поликлиники. Если человек не хочет трудиться, ты не в состоянии сделать всю работу за нее».

Лишь немногие знают, какого труда стоило получить разрешение на открытие в нашем городе кабинета сурдопедагога. Добивались для того, чтобы облегчить участь мамочек, чтобы не приходилось им ездить за тридевять земель, чтобы сэкономить им время и деньги, чтобы помощь всегда была рядом.