Тема: Все кончено

Да, теперь уже все. Похороны придали происходящему завершенность. Это официальное заявление: больше мы Джека не увидим. Каждое утро я просыпалась с надеждой, что его смерть мне приснилась, но за эту неделю все мы успели постепенно свыкнуться с ней. Не буду надоедать тебе подробностями, но похороны прошли блестяще. Стараниями Сильвии. Я отправилась своим ходом, оставив детей на попечение Делиссы. Стояло прекрасное октябрьское утро, небо было пронзительно-голубым, на дорогах валялись каштаны («штаны», как называет их Дейзи), в окно машины залетал запах праздничных костров. Над землей плыл дымок — знак, что сожжение первых опавших листьев уже началось.

Мы договорились, что перед похоронами я заеду к Сильвии. Перед встречей с Алексом я слегка нервничала. Казалось, мы не виделись несколько месяцев. Он распахнул дверь, едва услышав шорох колес по усыпанной гравием дорожке. В своем единственном костюме Алекс выглядел чужим, но он крепко обнял меня, а я чуть не засмеялась от облегчения. Каждое прикосновение придавало мне сил. Джека уже нет, но мы-то живы.

В автобусе, который медленно тащился за катафалком все несколько миль до местной церкви, царила странная атмосфера. На похоронах я бывала и раньше, но как член семьи покойного — никогда. Что принято говорить, когда сидишь в автобусе среди убитых горем родных?

Напряженное молчание нарушил Алекс:

— А они не могли бы прибавить ходу? Папа будет недоволен, если опоздает на собственные похороны.

И мы захихикали. Со мной было чудодейственное средство, которое ты подарила мне, чтобы успокаиваться на сеансах химиотерапии. Я пустила пузырек по кругу, все мы уронили по капле на язык и сделали несколько глубоких вдохов. Современный аналог старинных нюхательных солей.

Я заметила на колготках Сильвии сзади крохотную стрелочку. Она одновременно и заинтересовала, и встревожила меня. Впервые в жизни я видела подобие беспорядка в одежде Сильвии. И задумалась: неужели это символ — того, что ее жизнь постепенно расползется по швам? Меня раздирали два желания: сказать и промолчать. В конце концов, что значит стрелка по сравнению с сегодняшним событием? Будь Джек жив, Сильвия восприняла бы известие о стрелке как несмываемый позор. И я решила промолчать, поскольку помочь было все равно нечем. Мы шли за гробом, а я смотрела, как ползет вверх стрелка. Происходящее напоминало мне свадьбу, на которую гости почему-то явились в черном.

К счастью, я выступала одной из первых, и вздохнула с облегчением, когда викарий представил меня. Я не знала, как долго смогу держать себя в руках, но поскольку выставлять себя на посмешище я не желала, то и не разрыдалась. Слава богу, моя речь завершилась сразу после того, как началась. Я выпалила стих скороговоркой, хотя и старалась говорить внятно. У Сильвии был озадаченный вид, но Алекс ободряюще улыбался, и я впервые за много месяцев почувствовала, что мы с ним — одна команда. До остальных мне не было дела. Главное — он. Я вернулась на семейную скамью, села рядом с Алексом, и он взял меня за руку. Ребекка прочла стихи собственного сочинения. За десять лет в Австралии она привыкла слегка повышать голос в конце каждой фразы, но ни разу не споткнулась, ничего не забыла, и я восхитилась ее самообладанием.

Викарий знал Джека: тот был «подпольным верующим». О религии мы с ним никогда не говорили — он считал, что это личное дело каждого. Речь викария получилась искренней, прочувствованной и дружеской. Алекс нервно постукивал мыском по полу. Эмоции он сдерживал с явным трудом, но, когда ему предоставили слово, он был неподражаем.

Он начал с рассказа о подвигах отца на войне и о том, какое влияние она оказала на всю жизнь Джека. Не умолчал и о досадных — точнее, странных — чертах характера покойного. Джек водил машину так медленно, словно впереди у него была вся вечность. Когда видел на автобусной остановке очередь — останавливался и предлагал кого-нибудь подвезти. Ему казалось диким гонять туда-сюда пустую машину. Людям нужно в город, и он едет туда же, так почему бы не подбросить их? Чаще всего потенциальные пассажиры ошарашенно отказывались, принимая его за ненормального, и только отпетые авантюристы принимали приглашение. Спустя несколько часов, увидев, как машину обогнало три автобуса, они горько жалели о своем решении и умоляли Джека высадить их хоть где-нибудь.

Все засмеялись, вспомнив причуды Джека, но настроение в церкви изменилось, когда Алекс перешел к заключительной части речи. У него срывался голос. Собравшиеся в едином порыве подались вперед, оказывая оратору моральную поддержку и обратившись в слух. Алекс умолк, преодолевая волнение, и закончил речь очень просто:

— Каждый день я буду вспоминать его и гордиться тем, что мне посчастливилось быть его сыном.

Мне захотелось броситься ему на шею, но на виду у множества собравшихся я постеснялась. Вернувшись на место, Алекс снова взял меня за руку. Ладони соприкоснулись, и мне стало уютно и надежно, как дома.

Я думала про Джека и его жизнь. Он многого добился. А что скажут обо мне, когда я умру? Чего я достигла? Сняла несколько познавательных и интересных телепередач, но ничего сногсшибательного. Пыталась быть хорошей подругой и крепко любила мужа, несмотря на недавние сложности. Безумно гордилась детьми, хотя раньше мой вклад в их воспитание был ничтожен и только в последнее время вырос. Но мое главное достижение на текущий момент — то, что я выжила. Эти мысли в сочетании с финальным гимном «Господи, Отец наш, прости нам прегрешения…» стали для меня последней каплей: я расплакалась. Я словно получила весточку от самого Джека. Пока я возилась с пузырьком спасительного средства, Сильвия передала мне безукоризненно отутюженный носовой платок.

Прочитав последнюю молитву, мы с Алексом двинулись из церкви следом за Сильвией и Ребеккой. И на последней скамье я увидела ее. Джессику Бедмай собственной ухоженной персоной, в скромном черном костюмчике, чуть ли не сплошь обшитом этикетками «Джозеф». Она сочувственно заулыбалась Алексу, но я решительно вцепилась ему в руку.

«Не пущу», — мысленно отрезала я.

У церкви нас разлучили: меня приперла к стенке престарелая сестра Джека, пространно объясняя, как ей понравилось мое стихотворение, только куда я так спешила? Из-за ее плеча я видела, как Джессика заговорила с Алексом — точнее, повисла на нем. Тетушку Джейн будто прорвало — «ах, чудесные похороны!», «и погода нас не подвела», «Джек был бы счастлив», — а я путем хитроумных маневров подталкивала ее поближе к Алексу и Джессике, чтобы по губам догадаться, о чем это они так разговорились. Но Джессика среди нас не задержалась: одарив Алекса томным прощальным лобзанием, она уселась в свой черный «мерседес»-кабриолет и укатила в Лондон. Когда же это кончится? Мне вспомнился гимн, который мы только что допели, и церковная служба. Зачем я себя накручиваю? Мы с Алексом — две половинки одного целого, и хватит выдумывать невесть что. Просто вспомни Сиену.

На кладбище собрались только близкие родственники, которых хватало лишь на тихие возгласы «Какое горе!». Моими стараниями трезвенников среди нас не осталось: всем нам настоятельно требовалось выпить. На поминки сбежалась целая толпа, в основном незнакомых людей, но светское общение притупило боль утраты и помогло нам слегка развеяться. Присутствие Джека в доме по-прежнему было почти осязаемым — возможно, потому, что мы только о нем и говорили. Последние гости разошлись около шести, мы с Алексом помогли навести в доме подобие порядка. И уехали, препоручив вымотанную Сильвию деловитой и компетентной Ребекке.

По дороге домой мы едва ли обменялись парой фраз. Дети остались ночевать у Делиссы, поэтому дом встретил нас жутковатым молчанием. Алекс прошелся по комнатам, вспоминая привычные запахи и звуки.

— Без детей все какое-то чужое, — с потерянным видом признался он.

— Вымойся, а я пока приготовлю ужин, — предложила я.

— Да, хорошо бы, — кивнул он.

Мы были предельно вежливы и внимательны друг к другу, словно только что познакомились. Я и забыла, когда мы в последний раз оставались дома вдвоем. Поужинав в дружеском молчании, мы сразу отправились спать. Легли бок о бок, переглянулись — и Алекс почти боязливо обнял меня. Он притянул меня к себе, поцеловал сначала в лоб, потом в закрытые глаза, в кончик носа, во все остальные части лица, а когда мы наконец предались любви, ощущения были знакомыми, но в то же время другими — более нежными и глубокими.

А потом Алекс всхлипнул — раз, другой. От этих мучительных, душераздирающих всхлипов он содрогался всем телом. Плачущим я не видела его с тех пор, как родилась Матильда. Тогда мы тоже лежали рядом на диване, я держала у груди младенца, и мы до слез умилялись даже рекламе, заново переживая каждое ощущение. Но так, как теперь, Алекс еще никогда не рыдал. Я пыталась утешать его, как умела, — гладила по голове, отводила волосы со лба, как ребенку.

Наконец всхлипы утихли, я решила, что Алекс уснул, и попыталась выбраться из-под его отяжелевшей руки. Но он крепче прижал меня к себе и совсем по-детски шепнул:

— Мне было так страшно, когда ты болела. — Поначалу я даже думала, что ослышалась — так тихо прозвучали эти слова. — Я не хочу тебя терять, Дот.

Меня окатила волна облегчения. Все-таки он меня любит.

— Знаю, — шепнула я, — знаю.

Вскоре мы уснули — против храпа я сегодня не возражала. Я была готова примириться с чем угодно, лишь бы Алекс снова был рядом.