Следование во времени: в каком смысле?

Утверждения о будущем коренным образом отличаются от утвержде­ний о прошлом и настоящем: если (многие) прошлые и (большинство) на­стоящих событий говорящий имеет возможность — хотя бы в принципе — наблюдать лично, то будущие события не принадлежат реальному миру: любое утверждение о будущем представляет собой пусть даже и очень достоверную, но гипотезу. Употребляя граммему футурума, говорящий, скорее, сообщает не то, что 'данная ситуация следует за моментом речи', а то, что данная ситуация не принадлежит (и не принадлежала) реальному

миру, но что такая возможность существует. Если бы, с точки зрения говорящего, такая возможность была полностью исключена, то он бы вос­пользовался формами ирреального наклонения (точно так, как поступил автор предложения, которое вы сейчас читаете). Таким образом, будущее время оказывается очень близко от семантической зоны ирреальности, которая обслуживается в естественных языках различными модальными формами (см. подробнее Гл. 7, 2.3-2.4). На этом основании многие лин­гвисты вообще отрицают вхождение граммемы футурума в категорию вре­мени (считая, что эта последняя должна состоять только из двух граммем: прошедшего времени и непрошедшего). Но» какое бы решение по этому вопросу ни принимать, следует в любом случае иметь в виду несимме­тричность между будущим временем и всеми остальными временами; «ло­гическая» формулировка значения этих граммем, содержащая указания на одновременность, предшествование и следование, создает некоторый искусственный параллелизм, который на самом деле в языках отсутствует.

Особый статус футурума подтверждается и тем фактом, что во многих языках показатели будущего времени могут свободно сочетаться с показа­телями прошедшего, что делает весьма затруднительным их объединение в одну грамматическую категорию. В результате такого сочетания воз­никают формы так называемого «будущего в прошедшем», выражающие следование или намерение в прошлом (см. также ниже); ср. хотя бы различие между англ, формами типа will come и would come. В языках типа английского показатель футурума will, таким образом, и морфологически находится вне оппозиции настоящего и прошедшего времени. Конеч­но, возможно и строгое троичное противопоставление (как в литовском языке, где настоящее время имеет нулевой суффикс или суффикс -а-, прошедшее — суффикс -о-, а будущее — суффикс -si-; сочетания суф­фиксов в одной словоформе исключены⁷*), но характерно, что такие системы являются сравнительно редкими.

Другой проблемой при описании будущего (отчасти параллельной той, что возникала при описании претерита) является грамматичес­кая трактовка ситуаций, начало которых совпадает с моментом речи, но основная фаза еще не реализовалась. Как и в случае с «частичным» предшествованием, для выражения «частичного» следования в языке объективно существуют две возможности; выбор между презенсом и фу-турумом и здесь может нести дополнительную семантическую нагрузку. Ср. противопоставление высказываний типа мы опаздываем и мы опоз­даем, где в первом случае утверждается существование в момент речи значительных предпосылок к реализации Р, а во втором случае такого утверждения не делается.

⁷* В данном случае мы отвлекаемся от достаточно сложных правил алломорфического варьирования в литовском и приводим только основной вариант каждого показателя; подробнее см., например, [Булыгина 1977: 238 и след.].

Аналогично предыдущим случаям, значение «частичного» следования может выражаться в языках мира особой аспектуальной граммемой — проспективом. Ха­рактерным примером проспектива являются английские глагольные конструкции с be going to (разг. gonna); подробнее см. Га. 7, 1.3.

Таким образом, существуют веские основания к тому, чтобы трак­товать будущее время как граммему особой грамматической категории (а в более радикальном варианте — вообще не считать базовым зна­чением этой граммемы временной дейксис). В пользу такого решения свидетельствует не только семантическое своеобразие показателей футу­рума, но и, в особенности, существование большого количества языков с «морфологически самостоятельным» будущим, показатели которого со­четаются с показателями прошедшего времени⁸*. Кроме того, существует достаточно значительное число языков, в которых будущее время вооб­ще не имеет грамматического выражения, а категория времени состоит из двух граммем — прошедшего и непрошедшего (граммемы непрошед­шего времени могут описывать и будущие ситуации); к таким языкам относятся финский, японский, алгонкинские языки и др.

В лингвистической литературе часто встречается утверждение о существова­нии другого типа языков с двумя граммемами времени — языков, различающих будущее и не-будущее время. Однако и в этом случае параллелизм между буду­щим временем и другими временами оказывается во многом иллюзорным. Как правило, языки, относительно которых делается такое утверждение, оказываются лишены категории времени как таковой; в них представлена другая оппозиция — реальных (т. е. «не-будущих») и ирреальных (т. е. «будущих») глагольных форм; так называемые «будущие» формы в таких языках имеют гораздо более широкую модальную семантику даже по сравнению с «обычными» формами будущего вре­мени. Лишь в очень редких случаях можно говорить о языках, в которых формам с более или менее чистым временным значением футурума противопоставляются формы, выражающие, в зависимости от контекста, значение либо презенса, либо претерита; по всей вероятности, к таким языкам относится нивхский (в [Ву-Ьее 1985: 156-159] высказывается осторожное предположение о существовании подобной оппозиции также в диегеньо, навахо и некоторых других языках; в [Comrie 1985: 48-53] упоминается новогвинейский язык хуа). Этот вопрос нуждается в дополнительном исследовании.