Возраст от рождения до 12 лет

Священник Анатолий Гармаев

Лекция 1

Возраст от рождения до 12 лет

Нравственное становление — это прежде всего становление в семье. Школа может оказаться в этом деле большим подспорьем, но она не может в полноте взять на себя нравственное воспитание. Это в прин­ципе невозможно. Сегодня мне хочется начать разговор об этом для того, чтобы вместе всмотреться: что происходит с нашими детьми, что проис­ходило когда-то и с нами тоже.

Начинается становление ребенка с момента зачатия. Удивительно мудро устроена природа человека: практически уже с этого времени ре­бенок готовится к взрослой жизни. Детство ребенка проходит именно как подготовка к взрослой жизни.

С 15–19‑ ти лет человек начинает ощущать себя взрослым. Детство забывается или вспоминается как какое-то светлое, но подготовитель­ное время. Это ощущение не случайное — оно естественное, правильное. Действительно, все детство есть подготовка к взрослой жизни. Каждый год, каждый этап становления ребенка является этой подготовкой. Причем, каждый период является подготовкой к определен­ным действиям в мире взрослого человека.

Детство можно фундаментально разделить на два периода, Первый — от зачатия до 12 лет. Второй — от 12 до 24 лет. Цикл в 24 года (с двумя подциклами по 12 лет) затем повторяется не­сколько раз до самой смерти человека. А в составе 12 лет человек про­ходит два круга триад, когда в нем идет становление духовного, душевного и телесного. Остановимся на двух первых 12‑ летних пери­одах.

До 12 лет происходит запечатление в себе внутреннего образа дей­ствия и внешнего поведения взрослых людей. Как поступают взрос­лые — так и ребенок. Ребенок всей душой и зрением своим открыт к тому, чтобы брать и брать пример со взрослых. А с 12 лет начинается период самостоятельности, когда ребенок должен на собственных по­ступках проверить и утвердиться в том, что он запечатлел. С легкой руки журналистов, этот период назван «периодом самоутверждения». На самом деле это неправильное название. Действительно, исследования социологов показывают, что почти 90%, а то и до 97% современных подростков в этом возрасте самоутверждаются. Но не все 100.

3–10% подростков проявляют заботу. То есть, существует какой-то процент детей, которые в подростковом возрасте особо внимательны, чутки, щедры, уважительны, почитают взрослых и могут проявить поразительные примеры самопожертвования и готовности помочь ближнему своему. Откуда это? Внимательный анализ по­казывает, что главное психологическое содержание этого возрастного периода не самоутверждение, а проявление самостоятельности. Это как раз то, что они запечатлели до 12 лет в своей семье. И оказывается, что эта разница в соотношении процентов и есть характеристика сегодняшнего состояния семей.

В тех семьях, где идет самоутверждение родителей друг перед дру­гом, оно естественно запечатлевается детьми и затем, в самостоятель­ных поступках, проявляется как самоутверждение. В тех же семьях, где родители утверждают друг друга и где существует атмосфера любви друг к другу и удивительной заботы, там и дети с 12 лет начинают проявлять заботу. Причем, в период самостоятельности всегда усиливается проявление запечатленного. То есть, если запечатлена злобность, то в самостоятельности это будет усиленная злобность, не похожая на ро­дительскую, большая, чем родительская. Если же это забота, то она тоже усиленная, удвоенная, утроенная. Часто бывает, что собственный ребенок вдруг поражает родителей. Забота друг о друге, для них привычна, но в ребенке они вдруг обнаруживают такую заботу о себе, своих родителях, или о младших сестрах и братьях, которую в себе никогда не видели.

Сегодня много семей живут стихией свободы хотений: каждый пытается утвердиться в своих хотениях. И в резуль­тате глава семьи всегда неопределен. Эта роль принадлежит то жене, то мужу. Иногда в первые годы супружества она у мужа, потом пере­ходит к жене; иногда смена происходит в течение дня: утром она у жены, вечером — у мужа; то в течение недели: три дня у мужа, четыре — у жены и т.д. Все, оказывается, зависит от внутреннего настроения суп­ругов, от внутренней силы каждого из них, от их различных индиви­дуальных качеств, начиная с истеричности и кончая жестокостью или черствостью (первое — свойство женщины, второе — мужчины).

В результате, в атмосфере, где власть постоянно переходит из одних рук в другие, дети получают очень большую свободу проявления собственных хотений. Они начинают лавировать между папой и мамой. Если в семье есть бабушка и дедушка, которые время от времени берут власть на себя, — то уж тут у детей поле деятельности для проявления самостоятель­ности и всяческих хотений очень большое. Естественно, что дети в та­ких семьях становятся настоящими диктаторами. Они в центре внимания. Ревность родительская, бабушек и дедушек идет через де­тей. И в конечном счете мама на вечернем совете объявляет:

— Когда я одна с ребенком, он шелковый. А вот как только вы все собрались, ребенок изменился! Вы все в этом виноваты!

Тогда папа возражает:

— Слушайте, а ведь когда он со мной — лучше ребенка не бывает, а ты появилась — все у нас сразу кувырком идет!

Выслушав все это, бабушка говорит:

— Ничего подобного, вот когда он со мной, он шелковый, а вот как только вы пришли, то все нам нарушили.

Что это такое? Оказывается, ребенок обладает удивительной ду­шевной приспособляемостью, очень чутким знанием и слышанием то­го, что происходит в душе взрослых, и ведет себя соответственно. Причем, адаптивная способность у детей очень велика и направлена на сохранение мира и лада. Ребенок стремится, чтобы его собственный мир обязательно был обеспечен. И, благодаря этому, он подстраивается под взрослого, хочет или не хочет того взрослый. Ребенок так или ина­че, по природе своей, ищет мира с теми, с кем он живет, потому что немирное состояние для ребенка невыносимо. Недаром ведь дети бегут из дома. Они бегут, чтобы сохранить себя, мир свой сохранить. Они могут бежать к кому-то из взрослых, подстраиваются, с кем им удается этот мир сохранять. Поэтому, когда они остаются с бабушкой наедине, они «работают под бабушку», остаются с мамой — под маму, остаются с папой — под папу. Поэтому ес­тественно, что с каждым из них ребенок находит свой язык. Но вот они собрались все вместе, и ребенок уже не знает, как быть. Поначалу не знает, но очень скоро (дети очень тонко это улавливают) он находит сильное лицо, причем, именно то лицо, какое является сильным в дан­ную минуту (а сила эта может меняться), и это лицо избирается своим покровителем. В результате это сильное лицо, переругавшись со всеми остальными, защищает интересы ребенка, а ребенок доволен: он полу­чил свое. Свое ребенок обязательно получит при таком противоречивом состоянии взрослых, когда каждый из них находится во власти собст­венных хотений.

Естественно, что ребенок в такой семье с 12 лет будет про­являть именно самоутверждение, и ничто другое. И в школе, и в классе мы это отчетливо увидим. Увы, детей, проявляющих заботу о других, а значит, и семей, дающих детям такое запечатление, сегодня очень мало.

Обозначив периоды в 12 лет, давайте сейчас в целом рассмотрим, что происходит в каждом из них и как отражаются эти периоды на всем протяжении жизни взрослого человека. Несмотря на то, что мы будем рассматривать периодизацию до 24‑ х лет, на самом деле мы заденем все остальные возрастные периоды, до смерти человека, потому что иначе не будет понятна та фундаментальность вкладываемого, которая происходит в детстве у каждого из нас.

Перед разбором периодов остановим свое внимание на законе по­следовательности запечатлений. Суть его то, что в жизни взрослого человека является наиболее значимым, существенным, в ре­бенке запечатлевается прежде всего.

Так, наиболее важным, первостепенным, на наш взгляд, является духовное развитие ребенка и взрослого. Именно с этого начинается ста­новление человека в утробе матери. Резерв сил, которые будут затем поддерживать человека до самой смерти, в действиях правды, добра, в истинной любви к людям и к себе, закладывается в первый период — внутриутробный. Точнее будет ска­зать, что ребенок в утробе матери запечатлевает духовную способность опираться на тот или иной объем благодатных сил. Потом, после рож­дения, этот объем будет либо умножаться, либо оскудевать в человеке в зависимости от того, как поведут воспитание его родители и как будет относиться к полученному богатству сам человек.

Внутриутробное становление — это прежде всего запечатление душевных сил матери, ее душевного состояния, которые проявляется в отношении к отцу, детям, если они есть, к собственным родителям, т.е. к бабушкам и дедушкам, и вообще ко всем людям, с которыми она встречается дома и на работе. Ребенок внутренним, духовным зрением запечатлевает состояние души матери. Вот идет злоба на маму. Ответить можно по-разному: злобой или терпением, прощением, или любовью. Либо ни на что у нее нет сил, терпела, терпела, пока были силы, потом впала в состояние душевного дискомфорта, бес­силия, отчаяния. Сорвалась в досаду, обиду, раздражение, гнев. Вот это состояние душевной скудности, запечатлевается ре­бенком в неспособности любить, заботиться, терпеть. Естественно, что такие дети после рождения легко срываются в истерику, злобу. Едва задень — на­чинается плач, чуть потребуй — в ответ упрямство или гнев. У ребенка нет сил быть в добром расположении к людям.

В возрасте 5–7 лет такие дети проявляют очень сильную неврастению, выставляют свое «я сам» и упорствуют в нем, либо часто капризничают, обижаются, постоянно болеют, подсознательно используя болезнь как способ уп­равления вниманием и услужливостью родителей. Потом, в возрасте 12–14 лет, они душевно неустойчивы, быстро приходят в состояние истерик, внутреннего упадка, озлобления, жестокости, черствости и т.д. У них просто не хватает душевных сил. Мать не дала этих душевных сил, она сама их не имела, она сама находилась в глубоком бессилии перед событиями окружающей жизни (на работе или дома), и это все, переживая, она и запечатлела в своем ребенке.

Когда еще это скажется? Еще раз это скажется в возрасте 19 лет. Это переходная точка смысловой перестройки, переоценки ценностей, где чрезвычайно важно для человека иметь душевные силы. Если же их нет, то точку 19‑ летия, когда происходит расплавление прежних смыслов и приобретение новых, такой человек проходит очень тяжело. Сегодня этот возраст дает очень большой процент сильнейших срывов. Дети, не получившие в утробный период полноты материнского спокойствия, полноты душевной наполненности, в возрасте 19 лет дают психические срывы, кончающиеся иногда попытками самоубийства. В последние 10–15 лет в психиатрических лечебницах резко возросло число юношей и девушек, не выдерживающих напряжения жизни. В особенности в трудной ситуации оказываются ребята, служащие в армии, в тех ее частях, где есть дедовщина. Другим удается удержаться в жизни, и даже иногда не показывать окружающим своего состояния. Хотя при этом душа мается, не зная, где ее место, где ее дело. Чувство пустоты, бес­смысленности, разочарования или ранимости, душевной усталости, безразличия, лени не дает что-либо делать или как-то строить свои отношения с людьми. Все это отдаленный результат неправильного внутриутробного становления ребенка, выразившийся в необеспечен­ности душевными силами, которые мать должна была дать своему ребенку.

Еще одна такая точка — 30 лет, когда вновь расплавляются смыслы, растворяются стереотипы, почва как будто бы уходит из-под ног. На этих удивительных точках развития, мудро заложенных в при­роду человека, мы еще и еще раз получаем возможность услышать совесть, дарованную нам еще до рождения, ради умножения которой и назначается человеку жизнь. Если же совесть через мать не умножена в ребенке, если благодатных сил от матери не дано, часто ему оказывается нечем преодолевать переломный период — тридцатилетие. Пома­явшись в этой точке и не дав себе труд по духовному укреплению, человек выбирает для себя душевный или, еще хуже, — чисто телесный путь развития. Тогда следующее десятилетие он отдает умножению своих материальных богатств. В этом случае его ожидает прохождение 4‑ й точки — восстановления его совести. Это точка 40–45 лет, в которой у человека могут быть очень тяжелые состояния, особенно у женщины. И те, у кого внутриутробное становление проходило со скудностью ду­шевной, период 40–45 лет проходит обычно трудно. Там же, где мать, в утробе своей носящая ребенка, находится в уравновешенном, спокойном состоянии, там, где она является центром заботливого внимания всех окружающих, и особенно мужа, будущего отца, где она покрыта его любовью, там она естественно исполнена внутренних сил, обращенных к ребенку, исполнена благодарности, об­ращенной к мужу, к окружающим людям. Мало того, когда женщина носит ребенка — это особое таинство, которое пробуждает в ней совер­шенно новые силы.

Пробуждение женщины как матери начинается именно с момента, когда она почувствовала в себе ребенка. И это та­инство постепенно растет в ней. Совершаясь, оно превращает ее в совершенно иного человека, человека, который сосредоточен на внут­ренней своей жизни. И благодаря этому, мать становится оплотом покоя в доме, потому что в ней происходит творение новой жизни. Не ребенок творится, а жизнь. И жизнь совершенно особая, новая. Нося эту жизнь, женщина несет в себе тайну. Она несет в себе покой той жизни, которая в ней творится. В момент рождения ре­бенка происходит сильное душевное пробуждение, и мать становится центром в доме. Отец невольно прислушивается к тому, что в ней происходит, она не может не передавать этого состояния окружающим, она ес­тественно передает его.

В православной традиции периоду вынашивания ребенка всегда придавалось и придается особое значение. Мать, носящая в себе ребен­ка, часто бывает в храме, исповедуется, причащается, дома больше бы­вает в молитве.

К сожалению, сегодня молодых матерей, которые пе­ре­живают такую глубину внутреннего покоя, очень мало. Сегодня слишком много молодых женщин, которые, нося ребенка, этого всего не переживают. Это результат неполноты их собственного детства. И очень тяжело смотреть на сегодняшних детей, особенно девочек, буду­щих матерей. Уже сегодня видно, что такими матерями они не станут, у них такого пробуждения не произойдет, если только что-то карди­нально не изменится в их жизни. Может быть, к пятому ребенку про­изойдет, но с первым этого не будет. Первые дети — уже невольно обреченные дети.

Роды. Момент перехода в новую среду. Резкая смена внутренних переживаний младенца. Если до этого он воспринимал лишь свое ду­ховное «я», а душою и телом был соединен с матерью до полного сли­яния, отождествления с ней, то после рождения, когда рвется пуповина, когда оставляется материнское лоно, младенец впервые начинает воспринимать свое душевное и телесное «Я». Факт прорыва в новые переживания может быть настолько велик, звучен в самоощущениях ребенка, что запечатлевается на всю жизнь в подсоз­нании человека. Печать душевных, чувственных переживаний может перекрыть духовный опыт утробного становления, особенно в тех слу­чаях, когда мать не могла или не хотела хранить себя в мире и тишине, пока носила ребенка. Скудная одухотворенность матери и ребенка перед громом новых чувственных переживаний во время родов перекрывается на многие годы. Наиболее выраженная перекрывающая печать накла­дывается в момент асфиксии, когда младенец переживает удушье из-за трудных родов или если он обвит пуповиной. У таких детей бывает в той или иной степени пресечено чувство совести. Нередко они прояв­ляют склонность к преступной или иной аномальной жизни. Они не знают внутреннего руководителя своих действий. Духовное становится для них областью незнаемого до тех пор, пока печать родов уже во взрослой жизни не будет каким-то образом снята.

После рождения начинается второй период становления ребенка. Он длится до 3‑ х лет. Это время душевного развития.

Но вернемся к периодам становления детей.

Ребенок рождается. В этот период дети запечатлевают способ обще­ния людей, прежде всего матери и отца. Что это такое — общение? Внимательно, душевным взором, чувством вглядываются они во взрос­лых, в то, что происходит не только в их внешнем поведении, но и в то, что происходит на душе у каждого из них. Не моргая и не смущаясь, но искренне внимая, малыш может смотреть на взрослого по нескольку мину­т. Взрослый, порой, придет в смущение, не понимая, что в нем при­влекло малыша, а последний будет смотреть куда-то во внутрь, в глубину, во взрослого, смотреть просто и серьезно.

Нередко мать после ссоры с мужем идет к малышу, но прежде при­водит в порядок мимику лица, тон голоса. Она полагает, что тем самым скрыла от ребенка неприятное происшествие. Однако на душе у нее неспокойно. Всплески раздражения, обиды продолжают жить. И ей не­вдомек, что младенец душевным зрением чувствует и запечатлевает не столько внешнее поведение, сколько внутреннее состояние ее души.

Многие матери замечают, что дети на одних взрослых реагируют плачем, к другим тянутся, хотя и видят их впервые. Каким-то образом дети распознают взрослых. Порой, даже находясь в другой комнате, за­ливаются плачем и не могут успокоиться до тех пор, пока чужой человек не уйдет из дома.

В эти три года девочки схватывают женский способ отношения к миру, мальчики — мужской. В определенные сенситивные периоды с полутора до двух лет и в два с половиной— три года, мальчик за­печатлевает именно отца. Мать это обнаруживает в очень простой фор­ме. Ребенок вдруг начинает тянуться больше к отцу, хотя до этого момента или же после этого периода ребенок стремится к матери. И это естественно, это нормально. Мальчик в эти периоды запечатлевает внутреннюю жизнь отца.

Нередко матери, в которых не пробудилось чувство материнства, а по этой причине не открылась материнская мудрость, начинают ревно­вать ребенка к отцу. Пробужденная же материнская мудрость радуется этой обращенности мальчика к отцу. Равно как и пробужденную от­цовскую мудрость в эти периоды особенно чувствует ребенок и много отдает времени на общение с ним и с членами семьи, заботой покрывая каждого и всех, и тем примиряя их. К сожалению, в наши времена дети имеют возможность запечатлевать мужской способ поведения в очень ограниченном наборе действий отца: в чтении газет, журналов, муж­ском способе смотрения телепередач, трудных отношений с ближними. А порой и того меньше. Отец прибежал — убежал; ничего удивитель­ного, если таким же отцом будет и этот мальчик. Если этого не знать, потом будет непонятно, что происходит с подростком, что происходит с сыном, когда он, став отцом, начинает в своей семье ссоры, раздоры, почему он, все правильно понимая умом, не может ничего с собой сделать, не может справиться с собой.

Запечатленное в душе до некоторого пе­риода не осознается, вы можете говорить своей дочери или сыну: «Ты неправильно поступаешь, супружество твое проходит неверно». Он или она этого не услышат, потому что имеется определенная закрытость, замкнутость на узнавание в себе неправды. Должен пройти ка­кой-то срок, прежде чем человек начнет слышать голос родителей. И происходит это именно по той причине, что запечатленное от родите­лей внутренне защищено от разрушения.

Существует особый механизм охранения запечатлений до срока. И пока эти сроки не настанут, запечатленное будет работать как единственный закон действия. Лишь дети, которые минуют законы запечатления либо коснутся их слегка, еще способны, будучи подростками, или в юношеском возрасте, иметь внутренний взгляд на самого себя. Для этого необходимо вести воспи­тание детей в культуре духовного развития и становления. Об этой культуре разговор у нас еще впереди.

Если же такой культуры нет, тогда только после 30 лет, иногда по­сле 40, в нас постепенно открывается зрение на собственные ошибки, идет открытие душевного зрения. И мы начинаем видеть вдруг, что то, против чего мы боремся в своих детях (а им уже иногда 20–30 лет), оказывается, посеяно нами. Пока мы в себе этого не перестроим, в них перестройка состояться не может.

Возраст с 3 до 5 лет — это возраст телесного развития, когда внеш­ней доминантой психической деятельности ребенка является игра, а внутренней — обретение взрослых смыслов жизни. В четыре года идет активизация способностей. Удивительно все устроено в природе чело­века: именно в этот период дети, запечатлев в предыдущем возрасте, как нужно обращаться с окружающими, начинают активно постигать смыслы окружающей их жизни. Недаром именно в этом возрасте они играют во взрослые игры: в дочки-матери, продавцов-покупателей и т.д. Они ухватывают то, чем взрослые живут, причем, ухватывают по самой су­ти. В детских садах сегодня обнаруживают неожиданные игры, какие раньше, наверное, и придумать было нельзя. Например, одна воспита­тельница рассказала мне об игре, которую она наблюдала в своей груп­пе. Называется игра «Мы в очереди поссорились». Для этого дети выбирают продавца, директора магазина, тех, кто стоит в очереди, и одного опоздавшего, который становится в конец очереди. В ссору ввя­зывается продавец, на это очередь как-то реагирует. Игра заканчива­ется тем, что приходит директор магазина и наводит порядок.

В эту игру дети играли с большим азартом. Анализируя вместе с воспитательницей игру, мы обнаружили, что через нее происходит среди детей установление иерархического статуса вгруппе. Оказалось, ди­ректорами всегда выбирались одни и те же 2–3 ребенка. Еще трое, приближенные к ним, по очереди становились продавцами, основная часть детей была очередью и несколько гонимых, унижаемых в группе становились опоздавшими. Правда, среди них обнаружились дети, ко­торые имели в характере выраженный авантюризм. Им нравилось пе­реживать, что происходило между ними и очередью... Но ведь это картинки нашей жизни! Смыслы, схваченные в этом возрасте, идут за­тем как фундаментальные запечатления через всю жизнь. Трудно и непросто будет потом перестроиться человеку. Даже когда он сам на­чнет перестраиваться, уже осознавая, что так, как он посту­пает, поступать нельзя, внутреннее запечатление будет удерживать в образе запечатленного.

Не менее значимо и то, как играют дети в эти взрослые смыслы. Не просто — во что играют, но и как играют. В последнее время уве­личилось количество жестоких игр, равно как и проявлений жестокости в самой игре. В тех же «дочках-матерях» матери бьют своих детей, мальчики берут ремень, хворостинку. Обнаружилось, что сами играю­щие дети играючи часто устраивают различные истерики, а то и ссоры, и драки. В играх детей обнаруживаются смещения в смыслах жизни взрослых, которая проходит на глазах у детей. Вместо заботы — все большее смещение в индивидуализм, который усилива­ется одновозрастным составом групп, закрепления своего места под солнцем (т.е. относительно воспитательницы) и отработка приемов удержания найденного положения; внешняя импульсивность, эмоцио­нальность, все больше страстная, до азарта, до истеричной обидчиво­сти, или драчливость, вместо глубины чувств, вдумчивой неспешности, внимания к событиям и друг ко другу.

Дети играют образы городской суеты. Совсем вышли из их игр извечные смыслы. Видимо, сегодня детям нужно помогать играть. Причем, не просто быть с ними в игре в качестве воспитателя или родителя и полностью «пасти» детей (это совершенно неправильная ситуация); дети должны играть сами, само­стоятельно, и научиться внутренне пребывать в этой игре. Если воспи­татель или родитель постоянно ведет, доминирует над детьми, то дети не научаются играть. Оказывается, дети, не игравшие в возрасте трех-пяти лет, не способны играть и в возрасте 7–16 лет. Они не идут играть во двор, им неинтересно там, потому что они не запечатлели игру как игру. Более того, взрослые смыслы жизни для них малопонятны. В воз­расте 12–14–16 лет, когда мы начинаем с ними говорить о том, что такое вообще смыслы взрослых, они воспринимают этот разговор как не их разговор. В последнее время детей, которые способны выходить на серь­езные разговоры о смыслах жизни, из года в год становится все меньше. Причем, наблюдается катастрофическое падение интереса старшеклас­сников к серьезным, осмысляющим разговорам. В чем дело, почему? Похоже, что это относится прежде всего к городским детям и прежде всего детсадовским. Причем, наблюдается также следующая закономер­ность: наиболее авторитарные воспитатели детских садов дают наименее способных к осмыслению детей. А человечные, те, которые детям позволяют быть детьми и любят детей, в детских садах трудно при­живаются.

Придя в школу, в начальные классы, детсадовские дети очень часто попадают в унисон с авторитар­ными учителями. Детям детсадовским с авторитарными учителями лег­ко. Удивительная ситуация: оказывается, именно среди детсадовских детей, попадающих в начальную школу с авторитарным учителем, немедленно об­наруживается определенное количество ябедников и властолюбцев. Из детского сада они запечатлели это, а здесь запечатленное приветствуется учителя­ми. Очень скоро обнаружится некоторое количество верховодов, особенно девочек, которые займут командные позиции в классе. Почему? Пото­му что они запечатлели от трех до пяти лет командующую воспита­тельницу и ее способ поведения. Он стал и их способом поведения. Теперь, когда они попадают в начальную школу и встречают здесь авторитарную учительницу, которая точно таким же образом ведет свой класс и имен­но таких детей любит, оказываются самыми любимыми, как наиболее удобные учителю, ибо делают все так, как она скажет, в чис­ло принимаемых попадают и те дети, которые всего боятся и при ма­лейшем повышении голоса тут же складывают ручки на парте.

Возраст от 5 до 7 лет — этап воспитания духа, начало триады, вре­мя строгого послушания. Тело и душа — в строгости. Смотрите, как на­правлены в ребенке душевные силы, заложенные в утробе матери: сначала на восприятие человеческого общения, потом на запечатления взрослых смыслов жизни, и теперь, с 5 до 7 лет, труд становится цен­тром внутреннего внимания ребенка.

В нравственной психологии выделены три вида трудовой деятель­ности: самообеспечение, работа и труд. Самообеспечение — это действие по удовлетворению личных натурных потребностей человека (ре­бенка) в пище, телесном комфорте, уюте. Работа — это действия по способностям, т.е. различного вида занятия: умственные (интеллекту­альные), музыкальные, изобразительные, ремесленные, технические, пластические, в том числе спортивные, танцевальные и т.д. И, нако­нец, труд — это или отклик на нужду, или выполнение трудового дей­ствия из послушания (из любви). Последнее есть то, к чему ребенок открыт на внутреннем плане. А на внешнем в нем открыта готовность к работе. От родителей зависит, в чем будет происходить закрепление ребенка, куда пойдет запечатление больших резервов душевных сил.

Однажды ко мне на педагогическую консультацию пришла мама восьмиклассника.

— Не знаю, что делать. Приходит из школы, включает магнитофон, ложится на кушетку и 4–5 часов без перерыва слушает. Не спит, не дремлет. Активно слушает.

Я представил себя и своих знакомых на месте этого подростка и понял, что нам такое не по силам, даже если будет выбрана лю­бимая нами музыка. У нас сил не хватит. А у них, подростков, хватает. Откуда?

Начинаем выяснять с мамой. Оказалось, что в возрасте 5–7 лет она сажала его перед телевизором и занималась домашними делами — это ей было удобно. Нет ничего удивительного в том, что душевные силы для выполнения зрелищного действия в подростке запечатлены боль­шие, а на трудовое действие — их почти нет. Он приходит домой. Мама его останавливает.

— Подожди, не раздевайся. Хлеба у нас нет. Сходи в магазин. Де­сять минут — туда и обратно.

А у подростка в душе словно все упало. Руки опустились, чувство разочарования и конченой жизни захватило его всего. Мама же сер­дится. Ей кажется, что он упрямится, вредничает, что он эгоист... Ей невдомек, что в сыне действительно нет сил для выполнения дей­ствия по нужде. Это для него — труд, который требует огромного усилия над собой по переводу сил души от зрелищ к нужде семьи. В детстве, в пять-семь лет, она не дала ему условий правильного запечатления. Теперь восстановить правду будет непросто.

Я работал в школе организатором внеклассной работы. Захожу в 9‑ й класс и говорю:

— Ребята, машина с партами пришла, нужно ее раз­грузить.

— Когда? — спрашивают.

Отвечаю:

— После уроков.

— Вай! — и почти нулевая реакция, откликнулись один-два. Чувствуя ошибку, я захожу в другой класс и говорю:

— Ребята, нужно разгрузить машину, пришла с партами.

— Когда?!

— Сейчас!

— Ура!!! — полетели...

Они откликнулись на мою нужду? Ничего подобного. Они отклик­нулись на возможность весело провести время, потому что на самом деле перекидать парты для ребят 9‑ го класса ничего не стоит.

В 30‑ е годы у нас в стране произошла кардинальная перестройка в педагогической науке. Педагогика отделилась от психологии. Еще раньше произошло отделение школы от Церкви и уничтожение всего, что составляло духовное основание педагогики. Родился всадник без головы. В практику воспитания он вышел с лозунгом, которого до этого не знал ни один народ, ни одна нация: «Детям — счастливое дет­ство». До этого детство всегда было временем подготовки к взрослой, сложной, трудовой и ответственной жизни. Вместо этого появилась жизнь беззаботная.

Каждый раз я вспоминаю бабушку, у которой мне пришлось квартироваться, когда я преподавал в подмосковной сельской школе. С утра, ни свет ни заря, я еще сплю, она уже встала. Ей 78 лет. Неуго­монная, она весь день на ногах. Дети выросли, живут в городе, бабушка живет одна. Огород, куры, и она со всем этим крутится. Только к вечеру при­сядет, чтобы поесть и немного посмотреть телевизор, да и ложится спать. Я иногда помогал ей. Однажды я решил помочь основательно — все воскресенье посвятил этому. Мы вместе с ней занимались огородом. К обеду я ее попросил:

— Баба Маша, можно я немножко прилягу?

— Конечно, сынок, приляг.

Я прилег. Думал, что полчаса полежу, а проснулся только через 2 часа. Выхожу в огород, спрашиваю:

— Баба Маша, а вы-то отдохнули?

— Отдохнула, — говорит.

А я вижу, как она отдыхала: все, что мы выпололи и что в межгрядье валялось, она собрала и вынесла за пределы огорода. Вот ее отдых... К вечеру я ее спрашиваю:

— Баба Маша, неужели вы не устаете?

Она говорит:

— Да бывает, бывает иногда...

Для меня все это было совсем непонятно. Что это такое? Много лет спустя, глубоко занимаясь психологией труда, я узнал, понял, что же происходит с бабой Машей, что проис­ходит со многими бабушками и дедушками ее поколения. Возраст детства (5–7 лет) у них приходился на 1905–1915 годы, время, когда основное население было сельское, когда детям было не до развлече­ний, да и традиции деревенского воспитания были строгими. Баба Ма­ша вспоминала, что с 4‑ х лет отец отправил ее на огород, и основную часть детства она провела там.

— Неужели не хотелось поиграть, как сегодня дети играют? — спрашивал я ее.

— Как же, отец так задаст... Не до игры было. Конечно, немного играли, но больше работали, — от­вечала она.

Неудивительно, что душевные силы благоприятного для запечатлений возраста легли в трудовое действие. Теперь даже за обе­денной беседой она не могла сидеть больше получаса. Я еще и час и два слушал бы ее, а она уже занялась хозяйством. Так ей спокойнее.

Большая часть нас, 40–45‑ летних, воспитаны в сердобольных родительских руках, при родителях, которые, не очень-то осознавая это, больше ублажали нас, нежели формировали. Поэтому по способ­ностям мы можем очень много и долго работать. Например, математик по способностям готов 12 часов провести в институте и в 10 вечера прийти домой. Т.е. силы есть, и их много. А попробуй он не по способ­ностям сделать какую-либо работу... Приходит домой. Жена встречает известием:

— Карниз упал, нужно подвесить.

А он чувствует, как те­перь что-то упало в нем. Нет никаких сил браться за дело. Просит отложить. Жена согласилась. Он идет мимо своего стола, вспоминает, что какую-то задачу на работе не доделал. Садится за стол и до 2–3 ночи работает над ней. Силы появились. Получается: по нужде — сил нет, по работе — есть.

Также и женщины знают за собой аналогичные состояния. Кто-то из­бегает мытья полов, кто-то — стирки, потому что душевных сил на стирку нет, не было такой привычки в детстве. Кто-то избегает глаженья. Постирать — постирает, а вот гладить — нет никаких сил. Когда за­ставляют, а в конечном итоге заставляют, то мука-мукой. Кому-то не по силам готовить, кому-то не по силам утешить мужа. И так далее. Это значит, что период от 5 до 7 лет, т.е. период становления трудового отклика, проведен в праздности, в беззаботных играх или в занятиях по способностям. На самом деле, все народы многовековым опытом ин­туитивно знали об этом периоде. И существовали обычаи и традиции во всех народах, в том числе и в русском народе. На Руси от 5 до 7 лет дети 2/3 свободного времени (исключая сон и еду) были проводимы в труде. Их понуждали к этому. Причем, в таком труде, который связан непосред­ственно с результатом, ведь дети все очень конкретно воспринимают.

Когда мы сейчас говорим: «по труду и зарплата», сегодняшний под­росток понимает это с трудом. Головой это можно еще понять, но внутренним опытом нельзя, потому что связи между тру­дом и тем, что подросток на столе имеет, у него нет. Иное дело — село. Ребенок 4–5 лет посадил семена на грядку. Появились ростки. Если их не поливать, они засохнут, не проредить и не прополоть — плохо будут расти. Растения сами просят. И это нужда первого порядка.

Но вот созрел урожай. Ребенок несет выращенное им с грядки на стол и видит, как радуются домашние зеленой пище. Ребенок видит нужду второго порядка.

На следующий год ребенок снова посеет семена. Но не только из любознательности. Теперь его начинающийся труд будет исходить уже из домашних нужд.

Запечатления детства ложатся в душе ребенка на уровне безуслов­ных рефлексов и потому имеют глубину и большую устойчивость.

Сегодняшний городской человек, да и сельский тоже, уже не имеет конкретной связи между трудом на грядках и теми продуктами, которые он видит на столе. Привить эту связь через знание, т.е. через слова, невозможно. Опыт трудовых отношений обретается сегодня у юношества только с 18–19 лет. У тех же, кто кончает институт, и того больше — только с 23 лет, а еслипосле армии, то и вообще с 25 лет. В результате человек просто не может понять, что от него хотят. От него ждут просто работы, а у него нет внутреннего движения к ней. Поэтому нужны внешние опоры в виде денежных стимулов, престижа, угрозы наказания и т.д. В его памяти нет таких образов (а именно они побуждают человека к действию), в которых работа была бы соединена с людьми. Например, продукт, который он выпускает, был бы предназ­начен непосредственно для людей, тем более, если это пищевой про­дукт. Если он выпускает одежду, душой он чувствовал бы тех, кто будет ее носить, и для них делал бы. Вот этой связки у него нет, потому что в детстве конкретно не уложилось. Поэтому он внутренне этого не понимает. Он может понять лишь одну связку «работа-деньги». Связки «работа-человек» сегодня практически не существует. И в этом ката­строфа. Трудно в этих условиях добиться качества продукции. Человек не имеет сил для качественной работы. Другое дело, если за плохое качество будут наказывать деньгами, тогда он вынужден вы­давать качество, но это качество не обеспечено резервами душевных сил. И тогда такая работа становится в тягость, человек ее избегает. И не только молодежь, но и мы, взрослые, тоже нередко избегаем работы, потому что в нашем детстве уже не было традиций трудового становления.

До сих пор мы говорили о трудовом становлении в возрасте 5–7 лет. Теперь пришло время говорить о духовном становлении в этом возра­сте, когда душевному и телесному узко, духовному же свободно. Это время строгого послушания и любви, когда родительская строгость от любви встречает согласие детей в послушании, когда послушание про­исходит от любви. Это время особой активности воли, свободной воли, которая учится в это время различению и выбору. Нужно учиться различать послушание от своеволия, любовь — от хотения, совестливое — от бес­совестного. Различение это поддерживают или не поддерживают в детях родители. В последнем случае дети под давлением родительского примера те­ряют естественное чувство духовного или сильно в нем подавляются. Одновременно с этим дети запечатлевают неразличающее состояние родителей, т.е. состояние, когда такому различению не придается никакого значе­ния. Родители живут по свободному движению душевного и телесного, не обращая внимания на свое духовное. Тогда духовное детей тоже уто­пает под плитой душевного и телесного.

Дети учатся, мы сказали, различению и выбору между ду­ховным и чисто душевным. Одно действие — различать, другое — совершать выбор, т.е. следовать тому или другому из разли­ченного. Часто духовное, уже различенное, бывает столь мало по зву­чанию, столь слабо по голосу, что без поддержки самого человека, без устремления его воли к исполнению образа духовного, образа совести, оно само состояться не может. Власть хотения душевного, хотения сво­еволия так велика, что подвигает волю ребенка к исполнению своего. Ребенок говорит: «Я сам! Не хочу этого, хочу того! Не хочу так, хочу эдак!». Если это «я сам» до 5 лет в ряде случаев еще позволительно, более того, необходимо как научение самостоятельному действию (при условии, что действие не идет вразрез с совестью, не является попиранием образов духовного), то после пяти лет воля ребенка должна вводиться в рамки строгого послушания.

Воля ребенка научается выбору совестливого, духовного через по­слушание родителям. Такое послушание может быть праведным и неправедным. Если послушание из страха, оно неправедно. Еще более вредно послушание из лести, ради похвалы или из желания что-либо иметь. Дети выказывают такое послушание всегда только в тех случа­ях, когда родители собственными действиями создают для этого усло­вия. Строгость родителей, сопровождающаяся раздражением, гневом, истерикой, рождает послушание из страха. Невоздержанная похвала торопит послушание из лести или из желания угождать хвалящему. (Дети часто стараются быть хорошими только потому, что за это их обильно хвалят). Обещание наград, различные посулы («Если сделаешь то, получишь это») ведут к послушанию от желания иметь.

Праведное послушание исходит из любви к родителям. Люблю, по­тому и слушаюсь. Любовь в этом возрасте одновременно закладывается и как чувство почитания родителей. Чувство, которое сегодня во мно­гом утеряно. Оно нередко заменено прагматическим уважением. Ува­жением силы или, чаще, уважением того, от кого что-либо получают. Пока получаю — уважаю. Перестал получать — забыл уважать. Так, пока ребенок учится в школе, он уважает каких-то учителей. Перешел в институт, теперь ему что-то дают новые преподаватели, он уважает их, а о школьных забыл, т.к. перестал получать. И так дальше по жиз­ни. Уважаю до тех пор, пока получаю, или уважаю, потому что боюсь, или уважаю, потому что преклоняюсь (создание кумира).

Чувство почитания, обращенное сначала к родителям, потом обра­щается к любому старшему, к любому опытному и тем более любому мудрому. При этом почитание в основе своей обращается именно к старшему и уже внутри этого чувства умножается с опытом и мудростью старшего. Поэтому даже глупый старший может рассчиты­вать на почитание. Это то, в чем будет не отказано ни одному старше­му, если только он сам не попирает образы духовного.

Активная воля ребенка в этом возрасте опирается на тот образ, ко­торый преподали ему родители своей жизнью до пяти лет и продолжают преподавать с 5 до 7.

Если сами родители уклоняются от образов совести, действуют по своеволию, ребенок тоже при активизации воли будет заявлять свое «я сам». И тут уж чья воля окажется активнее или сильнее. Родитель­ское своеволие над ребенком рождает желание получить от него тре­буемое во что бы ни стало. Отношения разворачиваются до тех пор, пока мать или отец не сломаются. После слома начинается неудержимый крик, побои, злоба или отчаяние, оби­да, плач или подчинение воле ребенка, ублажение его, исполнение всех его прихотей.

Любовь к детям, в отличие от своеволия, может проявляться в ис­тинной строгости, которую дети слушаются. Строгость оберегает детей от их же своеволия, защищая в них красоту и чистоту совестливого, бережность и заботу к чувству почитания родителей, бережность и заботу к чувству любви.

Так как мы, родители, сами далеки от совершенства, то и в детях посеяны к этому возрасту и образ любви и послушания, и образ свое­волия. При активизации воли мы увидим в них и то и другое — на внешнем плане дерзость, упрямство, действия «я сам», на внутреннем, наоборот, — стремление к любви и желание слушаться родителей. По­этому этот возраст можно назвать парадоксальным, если родители смо­гут не реагировать на внешний план, а обращаться сразу к внутреннему содержанию ребенка, тогда мир будет в доме, и запечатления будут ис­полнены в поддержании образа духовного.

В возрасте с 7 до 10 лет на внешнем плане ведущей деятельностью является учебная, на внутреннем — ученическая. Посмотрите, как мудро все происходит. Сначала обретение духовных сил в утробе ма­тери, затем способы общения от рождения до 3‑ х лет, потом смыслы жизни (от 3 до 5), запечатление труда и послушания (до 7 лет) и, на­конец, способность учиться (от 7 до 10 лет), то есть то, без чего в прин­ципе невозможно в дальнейшем обретение мастерства. В возрасте от 7 до 10 лет душевное становление детей, по-видимому, является веду­щим. При этом, если до 7 лет в отношениях со взрослыми запечатле­валось послушание, то с 7 лет из него является в душе ребенка живое действие — почитание взрослых.

Трогательная любовь к тому, кого слышит неиспорченная детская душа 5–7‑ летнего ребенка, рождает в 7–10 лет почитание поддерживающих в нем живой огонек духовного. По­читание выражается в и спрашивании совета и благословения на всякое дело у родителей, у старших братьев и сестер, у учителя. Дедушка и бабушка дают совет, а благословляют отец или мать.

Дети, отданные родителями в ученики, вступают в отношения по­читания со своим учителем. В этих отношениях запечатлевается в дет­ской душе образ ученичества как благодарное отношение к жизни и ко всему, что в ней будет во все последующие годы. Почитание учителя закладывается на внутреннем плане, а способность учиться — на внешнем.

Удивительно мудро устроена природа человека. В возрасте с 7 до 10 лет дети искренне хотят учиться. И внутренними резервами сил они к этому расположены. Недаром в этот период тот, кто дает им обучение, оказывается наиболее авторитетным человеком. Девочка прибегает домой и говорит:

— Мама, Мария Ивановна сказала взять лоскуты красного и синего цвета.

А мама отвечает:

— У меня нет красного цвета, возьми голубой.

— Нет, Мария Ивановна сказала красного и синего!

— Но у меня нет красного, есть только голубой.

— Ну и что!

И начинается скандал, в результате которого слово матери, кото­рое, казалось бы, всегда было авторитетом для этой девочки, теперь не авторитет, а вот слово Марии Ивановны — авторитет.

Почему так? Да потому, что всей внутренней психологической ус­тановкой ребенок настроен на дающего учение. При этом, если роди­тели в это время становятся учителями дома в чем-то, то они тоже становятся такими же авторитетными, но в своем процессе обучения. И вот эта удивительная связка помогает ребенку обучаться с радостью. Есть еще одна характерная особенность. Дети, которые с радостью прошли все три года обучения и запечатлели учение как радость, всю жизнь будут способны учиться. Для них институт будет легким делом, для них в 30–35 лет, если они пойдут на курсы повышения квалифи­кации, и там учение будет идти с легкостью. Даже в возрасте 70 лет такой человек способен учиться, брать учебник и учиться по нему, по­тому что для него обеспечены резервы душевных сил. Такая глубокая закладка происходит возрасте с 7 до 10 лет.

Если же ребенок в первом классе по­терял интерес к учению, то уже в 8‑ м классе он учиться не будет. Если ребенок потерял интерес к учению во 2‑ м классе, то в 9‑ м классе он собьется в учебе. До 9‑ го класса он вытянет, а в 9‑ м вдруг откажется учиться, как будто подрубили парня или девочку. Если в 3‑ м классе потерял интерес к учебе, то в 10‑ м он будет сбит и ничего с ним не­возможно будет сделать. Поэтому всякое требование, жестокость и про­чие вещи по отношению к таким детям просто недопустимы и неоправданны. Ничего, кроме ссор с ними, причем, на очень глубоких уровнях (неприятие, ан­типатия, ненависть), не будет. Ребенок, который в 1‑ м классе перестал учиться, в 8‑ м классе будет учиться на тройки и при этом получать некоторую радость от троек, и это единственное, что мы можем ему подарить, единственное, чем мы можем его спасти. Если же мы к такому 8‑ класснику предъявляем требование, чтобы он из тро­ек вышел на четверки, из двоек вышел на тройки, то мы совершаем такой напряг его душевных сил, на который он неспособен. И его естест­венным ответом будет злоба. Тогда подросток тянет из последних сил, вдруг в какой-то момент — все предел, надрыв. Дальше только одно: возмущение, гнев, злоба, ненависть и вообще жестокая реак­ция на притеснение. Как только мы видим негативную реакцию ученика, это значит, что его душевные силы кончились. Потому что покрыть злобу можно только душевными силами, чуткостью, понима­нием, любовью. Покрыть детское возмущение можно только душевны­ми силами. Мы, взрослые, это по себе прекрасно знаем, до какой-то поры душевных сил хватает терпеть, а с некоторого момента — все, нас понесло: мы орем, ругаемся или причитаем, стучим указкой по голове, разбиваем указку пополам. Нас понесло. Мы сорвались. Душев­ных сил нет!

Так вот, в состоянии отсутствия душевных сил находится сегодня порядка 60% семиклассников в каждом классе. 60% семиклассников не имеют душевных сил для учения. Я уже не говорю о восьмикласс­никах, 9‑ ти и 10‑ классниках. Единственный выход, который сейчас су­ществует, — это уповать на способности. Если есть интеллектуальные способности, тогда на этом резерве, на энергии интеллектуальных спо­собностей, ребята проходят 9–10 классы. А если способности интеллек­туальные средние или же ниже средних, тогда никаких сил учиться у них нет. Им и не надо учиться. Им необходимо идти работать. Или поступать в училище, где не будет таких жестких требований в интел­лектуальном плане, но будет другая деятельность, по другим способ­ностям. Их, помимо интеллектуальных, еще нескольких видов способностей — ремесленные, технические, животноводческие, растениеводческие и т.д.

Здесь очень значимо для нас, взрослых, суметь правильно подойти к подростку, суметь правильно подсказать ему. Мы же видим, что ду­шевных сил для учения нет. Более того, поговорив с учителем началь­ной школы, мы знаем, с какого момента сбился ученик, с первого класса или с третьего, и знаем, сумеет ли он 9–10 классы вытянуть. Если он сбился в первом классе, то как же он будет 9–10‑ й оканчивать? Он не окончит. И не надо ему в 9–10 класс, никаких сил не будет. Пусть идет в училище.

Для того, чтобы этого не случилось, я и предлагаю работу с родителями. Родители же не враги своим детям. И если они, понимая все, сказанное выше, начнут это воплощать в жизнь, то будет все по-другому. Ведь делают не так, потому что не понимают, не знают этого. А если будут понимать, мне кажется, все по-другому будет. Многие из родителей, переставшие в силу осознания сказанного насиловать детей, во многом могут стать помощниками им.

Возвращаясь к возрасту 7–10 лет, остановимся кратко на особенно­стях обучения детей. Это время, когда душевное становление открыто миру как явлению целого. Мир не поделен на математику, химию, фи­зику. Мир предстает для ребенка во всей своей цельности, где множе­ство оттенков, тонких нюансов, но все слито в одну большую торжественную жизнь. Я вспоминаю весну 2‑ го класса. Высокое солн­це, воздух, наполненный ликованием жизни, первая зелень на деревь­ях, ручьи по всей улице и кораблики, которые можно и час и два пускать в мягкую и веселую воду. Я — в мире, и мир — во мне как нераз­делимое целое. Непередаваемо словами это чувство полноты жизни!

И вот, задача школы — не разбить, не высушить, не ожесточить этот резонанс детской души с миром. Напротив, возделывать, бережно сохранять, умножать, — исполнить смысла и благодарности это богатст­во, этот дар чувства жизни, который дарован каждому человеку. Если здесь, в начальной школе, он сохранится, тогда во всей жизни человек будет способен целостно чувствовать мир, природу, в которой он жи­вет, людей, с которыми общается. И при всяком возникновении трещин в гармоничной целостности мира будет чувствовать начало разрушения и искать силы и средства, чтобы восстановить мир, справедли­вость, правду.

Все это требует совсем иного характера начальной школы, иных учителей, с восстановленным целостным отношением к миру. Это тре­бует большой переоценки всего того, что мы делали до сегодняшнего дня.

Если на внешнем плане идет учебный процесс, то на внутреннем формируется в ребенке ученичество. Почитание взрослых и особое от­ношение к учителю, с большой буквы. Душевные богатства детей в этом случае преумножаются через душевные богатства учителя. Душевная щед­рость, тонкость чувства, чуткость к человеку, понимание, слышание, смиренность перед душевной красотой другого — эти добродетели не могут возникнуть сами собой. Это тот багаж, который призван к накоп­лению через всю жизнь особенно в этом возрасте и именно через учителя. Человеческие отношения, которые складываются между учителем и учениками, на многие годы уже взрослой жизни определяют характер отношения к любому человеку с большим опытом, с жизненной мудростью. Умение выделять таких людей из своего окружения, прислушиваться к ним, ценить их и следовать их советам — вся эта великая наука жизни в своей основе запечатлевается здесь, в начальной школе.

Отсюда та особая требовательность, которая должна быть при под­боре кадров учителей начальной школы. Первейший критерий — муд­рость и утонченное чувство нравственного. Обычно это те качества, которые обретаются уже в зрелом возрасте и к старости. Может быть, не зря у многих народов детей малого возраста обучали неспешные и умудренные жизнью старики, а уже затем передавали зрелым воинам.

Наконец, последний период, который мы рассмотрим сегодня, это возраст 10–12 лет, время телесного становления, время, когда присутствуют все запечатления предыдущих периодов, освящают телесное, задают смыслы действий, формируют атмосферу и настроение. На внешнем плане идет активизация всех способностей, на внутреннем — усвоение трудового действия. При этом, если внешний план происходит сам, то внутренний зависит от родителей и взрослых. Без их внимания и помощи правильное становление трудового действия невозможно.

Итак, возраст активизации способностей. Удивительно мудро уст­роена природа человека. После того, как способности к научению раз­вернуты и радость интеллектуального учения дает душе силы, открываются другие, неумственные, способности — ремеслен­ные, технические, сельскохозяйственные, организаторские, ораторские и прочие. Всего их 15 видов. У каждого ребенка свой набор, свои доминанты. В этом возрасте дети живут по принципу: «Драмкружок, кружок по фото, а мне еще и петь охота». Это нормальное, естественное состояние детей. Они приходят домой и го­ворят:

— Мама, я записалась!

— Куда?

— В кружок.

— Ты ведь уже в два кружка записалась.

— Ну и что, я и сюда хочу тоже.

— Так ты же не успеешь!

— Успею!

— Папа, я записался в три кружка, а мне предлагают сегодня в четвертый, я запишусь?

— Будешь ходить?

— Буду.

— Записывайся.

И это будет правильная позиция. Иди и записывайся, иди и пробуй, потому что в этот момент все способности должны себя пробовать. Все способности. Поэтому утром он будет делать модель, а вечером он уже схватит кубики и будет заниматься ими. Это перемена способностей, перемена дела. И нередко они будут хвататься одновременно за не­сколько дел. Все это нормальное явление, потому что способности про­буждаются — ребенок все хочет попробовать.

Единственное, чему важно их в этот период научить, — это полноте трудового действия, если труд как отклик на нужду они уже восприняли от 5 до 7 лет, тогда от 10 до 12 лет трудовое становление получит законченность в трудовом действии. Что такое трудовое действие? Это три ступеньки. Первая — начало трудового действия, вторая — само трудовое действие, третья — окончание этого действия.

Здесь я должен сделать маленькое отступление. Дело в том, что ес­ли три ступеньки трудового действия будут в этом возрасте усвоены, то дальше человек всегда будет правильно выполнять любой труд, проблем с выполнением труда у него не будет. Мы же, к сожалению, неправильно пройдя в своем детстве этот возраст, часто делаем так: начало труда мы ухватили, включились в него, до середины дошли, а дальше бросили. Либо начало никак не получается, раскачка долгая, тягостная и, наконец, с трудом великим вошли. Начинаем делать, а к концу уже разогрелись, разошлись, идем на подъеме. То есть начало не умеем делать. Или же в начале труда вошли, в середине — вдруг — как ушло все, никаких сил нет.

Часто ребенок берется за пять дел одновременно. Одно бросает, едва начав. Три доводит до середины. И только пятое дело приводит к за­вершению. Пройдет время, ему исполнится сорок или больше лет. Станет он замечать за собой, что всю жизнь имел привычку браться за пять дел. Одно — бросать в самом начале, три — едва дотянув до середины, и только одно из пяти доводить до конца. И не сразу поймет человек, откуда берет начало такой навык.

Мы выделяем два типа трудового действия: ложное и истинное. Тогда три ступеньки в том и другом будут выглядеть по-разному.

В ложном трудовом действии первая ступенька — задумка. Это мечты, грезы, планы. Вторая — само трудовое действие. И третья сту­пень — успех. В результате выполнения этих трех ступеней мы получаем хорошего трудягу, но эгоиста. Он ориентирован на успех и поэтому изначально выполняет действие с этой ориентацией. Поэтому и первый момент, задумка — это планирование успеха. Он заранее настраивается на него. Затем начинает планировать, как этот успех развить, составляет проект своей работы, дела своего, затем на­чинает это самое дело делать. Делает, достигает успеха, т.е. он обяза­тельно должен получить либо похвалу («Молодец, как хорошо ты сделал!»), либо грамоту, либо еще что-то. В советской системе воспитания существовала специально налаженная, изощренная система по обеспече­нию успеха, начиная от простого слова «молодец!», которое каждый ро­дитель отвешивает своему ребенку, кончая путевкой в «Орленок» или «Артек». Вообще ситуация «зал и сцена: те, которые аплодируют, и тот, который переживает успех», — дитя советской педагогики, на тщесла­вии формировала трудовое действие. И ничего другого, кроме людей тще­славного успеха, мы не формировали.

Двухлетний малыш бежит к маме.

— Мама, я помогу.

— Помоги, — отвечает мама. Малыш помог и вполне удовлетворен тем. Но мама, не подозревая этого, поворачивается к нему и говорит:

— Молодец!

На мгновение малыш приходит в замешательство и расте­рянность. Но в следующую минуту его лицо уже расплывается в счастливой улыбке, улыбке включенного мамой тщеславия. А мама на этом не ус­покоится. Вечером, когда остальные взрослые соберутся домой, мама будет рассказывать, поглядывая на малыша, какой он у них «молодец». Нужно видеть при этом ребенка, как он жеманится, стесняется, водит плечами, счастливо смущается и не знает, куда девать руки! Он еще не освоился с тщеславием, не умеет переживать его как должное, не умеет прятать под маской скромности или равнодушия. Все это еще впереди.

Другое действие — истинное трудовое действие. Тоже три ступеньки, но они совершенно иные. Первая ступенька — нужда, отклик на нужду. Вторая ступенька — исполнение нужды. Третья ступень­ка — чувство благодарности. Все наоборот. И никаких «зала и сцены» быть не может в принципе, никаких апло­дисментов, никаких грамот, ничего этого не может быть между людь­ми. Проявляется совершенно другой стиль отношений.

Здесь может вызвать недоумение чувство благодарности. Может по­казаться, что речь идет о благодарности тех, чья нужда исполнена. На самом деле три ступени трудового действия относятся к тому, кто нуж­ду исполняет, а не к тому, чья нужда исполняется. И это действительно так. Благодарность испытывает сам ребенок. Это благодарность роди­телям за то, что вырастили, благодарность учителям, наставникам за то, что развили способности, которые теперь позволили возникшую нужду испол­нить мастерски. Для верующего человека это благодарность Богу. Чув­ство благодарности дает силу, чтобы откликнуться на следующую нужду. И это нечто совсем другое, нежели вдохновляющее чувство ус­пеха.

Три ступени трудового действия ребенок запечатлевает при актив­ной помощи взрослых. Если он взялся за какое-то дело, пускай берется, только чтобы обязательно все три ступени выполнил. Прибежал ребенок из школы:

— Я записался в фотокружок.

— Хорошо, — говорит папа. — На какой срок? (неожиданный вопрос.)

— На целый год.

— На год тебя может не хватить. Давай все же определимся, на какой срок.

Отцу необходимо, чтобы был конечный результат. Но так как он знает, что не по силам ребенку большой срок или большое дело, то он должен срок этот определить.

— На какой срок?

— На полгода.

— Многовато, давай сначала попробуем меньше, а потом продлим.

— На месяц.

— Хорошо, месяц ты у меня будешь ходить в фотокружок, а дальше решим.

И вот он неделю ходит. А на второй неделе вдруг:

— Вань, тебе же на фото надо!

— Пап, неохота!

— Ваня, скажи, кто записался в фотокружок?

— Я.

— А кто решил, что месяц будет ходить?

— Тоже я.

— Ну так что же ты?

И Ваня через силу собирается и идет добиваться своего конечного результата. Что совершается в эту минуту? А он учится пересили­вать себя, он взбирается на вторую ступеньку. Пересилить себя неохота, поскольку конец еще не виден. Но Ваня пересиливает себя и идет. Два раза пересилит, а потом прибегает и говорит:

— Папа, фото кончилось!

— Ура! — говорит папа.

И они вместе радуются. Просто радуются, потому что дело завершено. И вот точно таким же образом в этом возрасте важно детям разрешить дела, за которые они берутся, но во всем определить окончание, которое было бы по силам ребенку, и это окончание переживать как радость, просто радость исполненного дела. И вот если это будет, вы увидите, что дети научатся всякое дело доводить до конца. Если при этом дела будут выбираться не только по способностям как работа, но и как отклик на реальную нужду, а ис­полнение их будет погружено в атмосферу заботы и радения друг о друге, тогда возраст 10–12 лет даст свои удивительные плоды. Именно этот возраст формирует наиболее чутких заботников, причем, заботников, идущих к мастерству заботы, которая исполняется ма­стерски. А ведь мастерское — это всегда до конца.