Чужой взгляд

Инструктор ждал меня не у портала, как обычно, а в закоулках брошенных подземелий, где воняло гнилью и ржавчиной и по углам громоздились брошенные, забытые, давно пришедшие в негодность столы, сейфы, мотки проводов. Двери здесь были толщиной в полметра – не удивлюсь, если их проектировали в расчете на прямое попадание атомной бомбы.

– Я Дашу потом выведу, – сказал Инструктор Грише. Тот кивнул, торопливо нарисовал граффити и проскользнул в открывшийся проем – там пахло кофе и негромко играла музыка, Леша сидел, уткнувшись в компьютер, и о чем-то тихо спорили Лиза и Пипл.

Мы с Инструктором остались на глубине многих сотен метров, в закоулках подземелий, о которых мало кто знает. А возможно, никто, кроме сотрудников Доставки. Мы были одни, если не считать Сэма, запертого за одной из чудовищных железных дверей.

– Как ты с ним познакомилась?

– Нормально, в университете.

– Он первый подошел?

– А что такого?

– И ты сразу ответила согласием?

– Инструктор, – сказала я. – Ничего, что это касается моей личной жизни, в которой я никому не позволю ковыряться?!

Я повысила голос, этого не следовало делать. Просто на некоторые раздражители я реагирую… предсказуемо. Злость делает со мной то же, что огонь с соломенной куклой, – охватывает сразу, с ног до макушки, и я не могу сопротивляться. Вот и сейчас – я вспыхнула, но Инструктор смотрел на меня так спокойно и отстраненно, что под его взглядом я быстро притихла.

– У нас проблема, – сказал он, помолчав. – И гораздо серьезнее, чем я думал. Сэм знал, откуда у тебя амулет?

– Да. Я сама ему сказала.

– Он сказал или сделал что-то, чтобы спровоцировать тебя на откровенность?

– Инструктор, какого лешего…

Тут я вспомнила: ночь на вершине Главного здания. Потоки огней внизу. Сэм сказал, что у него умерла мать… И я, чтобы поддержать его, призналась, что не помню отца, что в память о нем остался только амулет…

– Я говорил с Сэмом, – сказал Инструктор. – Я немножко заглянул в его голову… в его память. К сожалению, он не Сэм. Не студент. И его отец – вряд ли настоящий отец.

– Ерунда, – пробормотала я. – Он же учится на нашем факультете, его все знают…

– И никого не удивляло, что сын олигарха пошел на филфак и при этом ему плевать на филологию?

– Всех удивляло. Но мало ли какие у людей причуды.

– Это точно, – Инструктор кивнул. – Твой Сэм – орудие в руках другого… человека. Который тоже не совсем человек. Я мало о нем знаю… Все-таки я окончил Высшую партийную школу, а не Хогвартс, нас не учили, как бороться с колдунами и ведьмами.

– Колдуны и ведьмы отлично себя чувствуют в детских книжках.

– Некоторые колдуны отлично себя чувствуют в Лондоне.

– Колдунов не бывает!

– Так и портала не бывает, и Теней не существует, все это выдумки…

Он говорил насмешливо, очень спокойно, и от этого спокойствия у меня волосы встали дыбом.

Инструктор вынул свой телефон. Вывел на экран уже знакомую мне фотографию: Сэм и его отец, немолодой мужчина с аристократическим хищным лицом, на фоне Тауэрского моста.

– Сэм – гомункулус. Кукла. Он нарочно создан вот этим… человеком для того, чтобы получить твой амулет. Но не только: ему нужна власть над тобой.

– Зачем?!

– Не знаю. Видимо, твой отец действительно… непрост. И ты не просто посвященная. И амулет – не только предмет силы. Этот человек – могучий колдун, он создал Сэма, чтобы манипулировать тобой.

– Нет!

– Я знал, что тебе не понравится. Тебе кажется, что это любовь, ты девочка, а девочкам положено мечтать.

– Сэм спасал меня! Много раз! Он спас мою маму…

– В этом деле нет случайностей, Даша. Он спасал тебя, потому что Волков хотел, чтобы ты доверилась Сэму. И ты ему доверилась.

– Инструктор, – сказала я. – Вы не правы. Есть вещи, которые может понять только живой человек.

Я тут же пожалела о своих словах. Нехорошо напоминать кому-то, что он давно мертв, – даже хуже, чем говорить о чьем-то лишнем весе или медицинских проблемах. Но Инструктор не обиделся – только криво ухмыльнулся:

– Нет случайностей. Массовые жертвы в университете и девочка, которая чуть не стала Тенью, – лишь маневр, отвлекающий от чего-то большего. Что-то случится, и очень скоро. Просто будь готова.

* * *

Сэм сидел на насесте, сооруженном из остатков мебели. Когда мы с Гришей вошли в его камеру, он только чуть приподнял голову.

– Мы принесли тебе поесть, водички, термос, – затараторил Гриша. – Вот сумка с одеялами, пуховые, почти новые, вот туристская пенка, вот книжки – детективы, между прочим, начнешь – не отлипнешь. Вот твои шмотки, свитер, оденься. Вот фонарик, заряжается вручную, ручку вертишь – и не надо батареек.

– Извините, – сказал Сэм, глядя в сторону. – Здесь воняет.

Гриша осекся:

– Э-э… упс. Насчет удобств мы пока не подумали. Теоретически, можно сюда принести мобильный сортир, дачный вариант с химической переработкой…

Он замолчал, виновато глядя на меня.

Я подошла к Сэму. Опустилась на пол перед ним:

– Послушай. Все оказалось… непросто. Мы пока не можем тебя выпустить.

– Конечно. Деньги еще не на счету, – даже его голос казался вылинявшим, как пляжный ситец в конце лета.

– Сэм… Твой отец тебе врет. И не только про деньги. Твоя амнезия, твои проблемы с памятью – не случайность. Мы найдем способ тебе помочь, мы тебя освободим…

Выражение его лица не менялось. Он слушал меня и не слышал. Чужой, далекий, отстраненный… страдающий. Он, конечно, не был никакой куклой. Он был Сэм… мой Сэм. Мой друг и мой любимый.

– Послушай, мы все преодолеем. Мы вместе. Я всегда на твоей стороне!

– Нет, ты на их стороне, – сказал Сэм, по-прежнему на меня не глядя.

– На твоей. Ты же видишь… у тебя проблемы с головой, ты сам за себя не отвечаешь.

– А ты отвечаешь? – спросил он тихо, но очень четко.

Я растерялась:

– В смысле?

– Разве ты не делаешь, что тебе велели? – продолжал он, глядя в пол. – Сказали «будь посвященной», и все – ты под ружьем, как новобранец. На учебу забила. Маму подвела под удар… Ради чего?

Он поднял глаза. Я обомлела: из его глазниц на меня смотрел другой человек. Страшный. Совершенно безжалостный, знающий обо мне все. Мне показалось, что убийственный холод портала заливает комнату, покрывает инеем стены и пробирает меня до костей.

– Даша, что случилось? – Гриша тоже почувствовал перемену. Но он не мог ее видеть. Для него внешне все осталось тем же – Сэм на досках, я перед ним на полу…

– Гриша, звони Инструктору, быстро…

– Нет покрытия, – отозвался он через секунду.

– Только что было!

– Было – и нет, – сказал тот, кто говорил со мной губами и голосом Сэма.

Я не могла отвернуться. Хотела – и не могла. Вся моя воля под его взглядом обернулась комочком пластилина.

За спиной зашипела краска из баллончика – Гриша открывал рамку…

Баллончик закашлял. Гриша выругался, в голосе слышалась паника.

– Не расходуй краску понапрасну, – сказал тот, кто сидел передо мной. – Отсюда выйдет только тот, кому я разрешу… Дарья, ты можешь встать.

Я сообразила, что стою перед ним на коленях и что он только что выпустил меня – позволил отвести взгляд от его цепенящих холодных глаз. Я отпрыгнула, как шайба от бортика, вскочила и попятилась к противоположной стене. Стена была разрисована граффити – на этот раз Гришино искусство осталось просто рисунком на бетоне.

– Меня зовут Александр, – сказал тот, кто двигал губами Сэма. – Я говорю с тобой из Лондона. Не бойся – я твой друг.

– С чего бы это?! – больше всего я боялась показать, до чего напугана. Визжать, плакать, биться в запертую дверь, звать на помощь – паника подсказывала мне множество решений, все отвратительные и совершенно бесполезные.

– А я был другом твоего отца, – отозвался он невозмутимо. – То есть не то чтобы другом… Не врагом, во всяком случае.

Гриша жалобно улыбнулся:

– Даша… А что у нас происходит, вообще-то?

– Долго объяснять, – я взяла из сумки бутылку воды, приготовленной для Сэма, свинтила крышку, облилась, приложилась к горлышку. – Александр, значит… Это вы взяли мой амулет?

Он кивнул:

– Да. И ударил тебя тоже я, извини, ничего личного.

– Никогда не прощу, – прошептала я.

– Я же извинился.

– Не прощу того, что вы сделали с Сэмом!

Он фыркнул:

– Как трогательно. Я как раз собирался убрать его, но раз он тебе так дорог…

– Как – убрать?!

– Физически. У меня есть кукла. И у меня есть молоток. Когда я разобью кукле голову, Сэм естественным образом…

– Что тебе надо?! – взвизгнула я на октаву выше своего обычного тона.

– Открыть портал, – он говорил тихо и вкрадчиво. – Ликвидировать безобразие, творящееся почти в центре Москвы почти семьдесят лет.

– Пупок развяжется, – пробормотал Гриша.

Тот, кто был Сэмом, удостоил его снисходительным взглядом:

– Ты неплохой художник, но дурак набитый, извини.

Мой телефон, как и трубка Гриши, не видел Сети. Мы были отрезаны от мира – на страшной глубине, под зданием и подвалами, тоннелями и перекрытиями, под слоями песка и бетона, наедине с опасным непредсказуемым существом.

– А как ты отсюда выйдешь? – нашлась я. – Здесь заперто снаружи, и двери…

– Я сижу в Лондоне, в моей квартире, – он приподнял уголки рта. – Мне не надо ниоткуда выходить. Вот как вы отсюда выйдете и выйдете ли вообще – вам решать.

Он медленно опустил голову, будто отвешивая глубокий насмешливый поклон…

И вдруг дернулся всем телом, нырнул головой, как человек, который засыпал сидя, упал и проснулся. Я увидела его глаза, воспаленные, помутившиеся, растерянные.

– Что… что со мной? Что здесь было?

Мы с Гришей молчали. Сэм поочередно заглянул нам в глаза; сжал виски, морщась, как от сильной головной боли:

– Объясните мне, что случилось. Пожалуйста. Мне очень… мне надо к врачу, моя голова…

Если бы слезами можно было помочь делу – в ту ночь я решила бы большую часть мировых проблем.

* * *

Мы расстелили на полу туристическую пенку. Еще у нас были доски, столешницы древних столов. Не знаю, что за чиновники или ученые писали на них когда-то, окуная в чернильницы стальные перья на деревянных вставках, и почему эта мебель нашла последнее пристанище в подземелье, на страшной глубине, в забытом бомбоубежище.

Поверх досок мы разложили пуховое одеяло. Гриша накрутил ручку походного фонаря, и тот разгорелся ровным белым светом. Мы уселись на одеяло, открыли термос и выпили по чашке теплого сладкого чая.

– Инструктор нас должен уже хватиться, – сказала я.

– Лиза хватится раньше, – пробормотал Гриша. – У нас так не было, чтобы кто-то пропадал больше чем на пару часов. А сейчас уже вечер… Она с ума сходит. Почему Инструктор еще не здесь?

Сэм молчал. Ему было плохо. Таблеток от мигрени у нас с собой не было, никаких анальгетиков, только вода, чай и пирожки в пластиковой упаковке.

– Сэм, – сказал Гриша. – А ты помнишь, где именно в Лондоне находится дом твоего отца?

– Отстань от него, – я толкнула Гришу локтем в бок.

– Помню, – отозвался Сэм, растирая переносицу. – Почти в самом центре… Огромные апартаменты с бассейном…

– Ты помнишь свою первую учительницу? – быстро спросила я.

– Нет.

– Свой первый велосипед?

– Нет, – он снова пережил волну боли, молча и без единой жалобы. Я увидела, как выступает пот у него на виске, и прекратила допрос:

– Гриша, хватит. Отдыхаем.

– Но Лиза должна была уже триста раз вызвать Инструктора, а он – спуститься с ключами вниз…

– Гриша. Мы не знаем, что творится наверху.

И в самом деле. Наверху могла упасть атомная бомба, опустеть целый город, наступить Армагеддон. А мы сидели в подземелье, и только легкое сотрясение стен могло означать конец мира… А может, это отзвуки далекого поезда метро?

– Гриша, – снова начала я. – Ты не знаешь… кто-то когда-нибудь пытался открыть портал?

– Нет, – отозвался он. – Зачем? Это же безумие! Представляешь, толпы Теней, и все голодные… Тут с одной или двумя не знаешь, что делать…

– А что ты знаешь о современных колдунах?

– Их место в телевизоре!

– Тихо, – сказал Сэм.

Мы замолчали. В тишине ясно послышался далекий скрежет – будто кто-то пытался открыть дверь снаружи.

Мы бросились к двери:

– Инструктор! Мы здесь! Инструктор, мы здесь!

Скрежет повторился. Дверь была такая толстая, что звуки сквозь нее пробивались, как из-под танковой брони. Края двери плотно прилегали к стальной раме, изнутри не осталось ни ручек, ни рычагов: как я ни шарила ладонями, как ни искала хотя бы скважину – не за что было уцепиться.

– Инструктор! – кричали мы хором. Звук отражался от голых стен и прыгал по старому бомбоубежищу. Скрежет снаружи затих. Мы напрасно стояли и ждали минуту, другую, третью…

– И что это значит? – сказал наконец Гриша.

– Дверь очень толстая, – пробормотал Сэм.

– Спасибо, Кэп…

– Я уже пытался ее открыть, – он ближе поднес фонарь, и я увидела продольные царапины на двери. Рядом валялся погнутый железный обломок какой-то рухляди. Я представила, как Сэм в отчаянии колотит железякой в дверь, и мне сново сделалось стыдно.

Звуки не повторялись. Стены снова еле заметно вздрогнули, дрожь пробежала по потолку и затихла. Сырой воздух с каждой минутой казался все более густым и спертым. Я с ужасом осознала – туалета в помещении как не было, так и нет и то, что раньше казалось умозрительной деталью, теперь становится жуткой реальностью.

Гриша снова взялся рисовать рамку. Линии ложились на бетон причудливо, замысловато и вместе с тем уверенно. Такие картинки сделали бы честь любому гаражу в промзоне – но этим их назначение исчерпывалось. Стена оставалась такой же твердой и монолитной, как была, но Гриша рисовал и рисовал, и даже я понимала, что краска скоро закончится.

Мы с Сэмом сидели на разных концах одеяла. Фонарь стоял у Гришиных ног, тень с маленькой головой металась по стене, как бесшумное чудовище.

– Гриша, хватит, – не выдержала я. – Успокойся.

– Там Лизка с ума сходит…

– Она знает, что ты со мной и я тебя вытащу, – я пыталась шутить, но вместо шутки прозвучала глупость, – может, потому, что не хватило иронии в голосе.

– Кто он такой?! – Гриша отбросил баллончик. – Как он может у меня отобрать – мое? Мою способность? Все равно что проснуться с утра и понять, что разучился ходить! Или говорить! Или разучился… бриться!

– Гриша, отожмись сто раз от пола.

– Зачем?

– Полегчает.

Он посмотрел на меня безумными глазами, потом опустился на пол и начал отжиматься – сопя, бормоча, ругаясь.

– Я хочу сказать, что это вранье, – сказал Сэм.

– Что?

– Я прекрасно помню, как увидел тебя в первый раз. Я помню, что на тебе было надето. И как тебя провожали глазами все эти ботаны…

– Кого – меня?!

– Да. Сворачивали шею, когда ты проходила мимо. Ты их не замечала, потому что тебе было плевать.

– Зато тебя трудно не заметить, – я улыбнулась клейкими губами. Взялась за бутылку с водой – и отложила. Чем меньше я буду пить, тем дольше смогу обходиться без туалета.

– Послушай, – снова заговорил Сэм, – я… ладно, чего-то не помню. У меня амнезия… Но у меня есть воля, это я принимаю решения, я не марионетка! Не кукла из тряпок! Я себя ощущаю человеком, значит, я и есть человек!

– Конечно.

– Я полюбил тебя не потому, что меня… запрограммировали! Это вранье!

– Я знаю.

Сэм помолчал. Потянулся рукой к переносице.

– Или нет, – сказал вдруг охрипшим голосом. – Или это тоже часть программы… Я машу рукой – потому что я так решил? Или мне приказали?

Некоторое время он сосредоточенно водил ладонью перед лицом. Я вспомнила свои детские опыты: лет в двенадцать я пыталась обмануть предопределенность судьбы, внезапно меняя решения, и проверяла, не исчезнет ли мир за спиной, если резко обернуться.

– Расскажи обо мне, Даша, – прошептал Сэм. – Что со мной не так?

– Все так.

– Ты не поняла… Есть какая-то нелогичность, неправильность… Должна быть, если я запрограммированный робот…

– Ты не робот!

– Но ты поняла, о чем я спрашиваю?

Я задумалась.

– Как ты оказался на филфаке?

– Поступил… наверное. Я не помню.

– А почему ты не ходишь на лекции?

– Я пробовал, но мне скучно. Вся эта морфология, лингвистика…

– А как ты думал сдавать сессию?

– Я не думал, – он потер переносицу. – Я никогда не думал о будущем, Даша. Каждый день вставал… и даже не знал, чем буду заниматься вечером. Все у меня было: еда в холодильнике, деньги на карточке… Значит, все-таки робот?

– Что ты читал из Сент-Экзюпери? – спросила я неожиданно для себя.

– «Ночной полет»… «Планета людей»… Книга была такая толстая, старая, с самолетом на обложке…

Он снова с яростью потер лоб:

– А где она стояла, не помню!

Я взяла его за руку:

– Тебя ведет не программа. Была бы программа – ты бы ответил «Маленький принц».

– Почему?!

– Некогда объяснять… Слушай, Сэм. Я не знаю, что может этот человек… этот колдун, или кто он там. Но я знаю совершенно точно: то, что было на крыше Главного здания, – наше, там был ты. Старые самолеты в тумане – это твоя идея, это настоящий ты! Я вижу.

Он заморгал, пытаясь скрыть, что в глазах его больше влаги, чем обычно бывает у мужчин:

– Я тебе верю.

Гриша отжимался, с его лба на пол падали капли пота. Руки его уже сводило судорогой, но он рычал – и отжимался дальше. Я сидела, привалившись к Сэму и ни о чем не думая, несколько легких отрешенных минут. А потом мои мысли снова понеслись по кругу, пытаясь собрать воедино разрозненные кусочки головоломки: мой кулон, мой отец, человек из Лондона, Сэм…

– Колдун не мог быть другом моего отца, – пробормотала я вслух. – Это тоже вранье. И уж конечно, после всего, что он творит, – никаких переговоров, только война…

Обессиленный Гриша рухнул на пол бревном.

В этот момент я снова почувствовала чужой взгляд. На меня смотрели сверху – сквозь все перегородки, тонны земли и песка, сквозь бетон и битум, внимательно и хищно. Рука моя потянулась к шее, туда, где прежде висел амулет…

Это чувство, знакомое с отрочества. Оно посещало меня, когда я снимала кулон. Кто-то ищет, высматривает меня, кому-то я нужна, и не для хорошего дела. Кто-то ищет меня…

Впрочем, уже нашел.