Часть вторая. Изгнанник 13 страница

Мысль эта тут же превратилась в план, и план стал претворяться в жизнь. Аллан подготовился к отъезду, а Марианна, мягкая и уступчивая, по просьбе брата согласилась ждать его возвращения в очаровательном уединении поместья Гэмвеллов.

Оставим сэра Аллана следовать за его возлюбленной леди Кристабель из Лондона в Нормандию, а сами займемся Робин Гудом, или, лучше сказать, юным графом Хантингдоном.

Прежде чем предпринять законным порядком какие-либо шаги и столь трудном деле, как иск о восстановлении в правах наследования своего приемного сына, Гилберт счел необходимым расспросить сэра Гая и поставить его в известность во всех мельчайших подробностях о странной истории, рассказанной умирающим Ритсоном. Когда старик окончил свой рассказ о том, посредством каких отвратительных действий Робин был лишен своих прав, сэр Гай в свою очередь поведал Гилберту, что мать Робина была дочь его брата Гая Ковентри. Таким образом, Робин был внучатым племянником баронета, а не его внуком, как Гилберт вначале понял из слов Ритсона. К сожалению, сэр Гай Ковентри уже умер, а его сын, единственный отпрыск этой младшей ветви Гэмвеллов, был в крестовом походе.

— Но, — добавил милейший баронет, — отсутствие этих двух родственников никак не должно препятствовать задуманному вами, славный Гилберт; мое сердце, рука, состояние и мои дети — в распоряжении Робина. Я страстно хочу быть ему полезным, я хочу увидеть, как он станет в глазах людей владетелем состояния, которое уже принадлежит ему в глазах Господа.

Итак, справедливый иск Робина был представлен в суд, и началось судебное разбирательство. Аббат Рамсей, ответчик по этому делу, богатый и могущественный церковник, решительно отверг иск, обвинив Гилберта во лжи, выдумках и незаконных посягательствах. В суд был вызван шериф, которому лорд Бизент поручил выплачивать ежегодно деньги леснику на содержание своего племянника, но этот человек, продавшийся душой и телом тому, кто теперь владел имениями графов Хантингдонов, отрицал само существование оставленных ему сумм и отказался признать свое знакомство с Гилбертом.

Таким образом, единственным свидетелем молодого человека, его единственным защитником, к которому относились как к безумцу и фантазеру, был его приемный отец. Согласимся, что это была слабая опора в борьбе со столь высокопоставленным соперником, как аббат Рамсей. Правда, сэр Гай Гэмвелл клятвенно подтвердил, что дочь его брата исчезла из Хантингдона именно в то время, о котором говорил Ритсон, но других фактических данных в показаниях старика не было. И если Робину удалось заинтересовать судей, если ему удалось к тому же не оставить в их душах никаких сомнений в законности своих прав, то преодолеть материальные препятствия, вставшие на пути к успеху его дела, было чрезвычайно трудно, лучше сказать — невозможно.

Отдаленность Хантингдона от Гэмвелла, отсутствие вооруженной поддержки не позволяли Робину восстановить свои права силой, что в те времена было позволительно или, во всяком случае, допустимо; поэтому ему приходилось терпеливо сносить дерзкие выпады своего врага и искать способ мирным и законным путем вступить во владение своим достоянием, поскольку суд еще не вынес окончательного решения. Сэр Гай решил, что лучшим способом в данном случае будет обратиться непосредственно к правосудию короля Генриха И, что Робин и сделал по совету старика. Отправив прошение, Робин стал ждать благоприятного решения его королевского величества и не предпринимал более никаких новых действий.

Так прошло шесть лет; судебное разбирательство то возобновлялось, то затухало по прихоти судей и адвокатов, и эти шесть лет ожиданий и тревог пролетели для обитателей поместья Гэмвеллов как один день.

Робин и Гилберт так и остались жить под гостеприимным кровом сэра Гая, но, несмотря на всю любовь и нежные заботы своего сына, прежний веселый Гилберт превратился в свою собственную тень. Маргарет унесла с собой его душу и жизнерадостность.

Марианна также осталась жить у Гэмвеллов. Двадцатая весна сделала привлекательную девушку еще красивее, чем она была в тот день, когда Робин, впервые увидев ее, так простодушно восхищался прелестью ее лица. Мужчины относились к ней с почтительной любовью, женщины — с самоотверженной нежностью, и для счастья Марианны не хватало только присутствия брата. Аллан жил во Франции и в своих редких письмах ничего не сообщал ни о том, счастлив ли он, ни о том, собирается ли он вернуться.

Больше и сильнее, чем кто-либо другой в поместье, Марианной восхищался Робин, обожал ее и ценил в ней душевные и физические совершенства, но это доходившее до идолопоклонства обожание не отражалось у него ни во взоре, ни в словах, ни в жестах. Одиночество девушки внушало Робину такие почтительные чувства, какие внушило бы присутствие матери; кроме того, неуверенность в своем собственном будущем и порядочность не позволяли ему признаться в любви, потому что настоящее его не позволяло скрепить ее святыми узами брака.

Разве могла благородная сестра Аллана Клера опуститься до Робин Гуда?

Даже самый внимательный наблюдатель не смог бы ничего сказать о чувствах девушки; ни в поступках Марианны, ни в ее словах, ни в ее взоре нельзя было прочесть, ни того, какое место занимал Робин в ее сердце, ни даже того, понимала ли она, как пылко, молчаливо и преданно он любит ее.

Нежный и мелодичный голос Марианны звучал одинаково, к кому бы она ни обращалась. Отсутствие Робина не заставляло ее бледнеть и не придавало задумчивости ее глазам, а неожиданное его появление не вызывало румянца на ее лице; она ни разу не беседовала с ним наедине, не встречалась как бы случайно. Неизменно печальная, но не унылая, она, казалось, жила воспоминаниями о брате и надеждой на то, что Аллан сможет наконец когда-нибудь перед всем миром открыто, радостно и гордо признать, что леди Кристабель любит его.

Остальные обитатели поместья Гэмвелл казались не столько обществом, в котором жила Марианна, сколько двором коронованной особы; не будучи ни с кем ни холодной, ни надменной, ни высокомерной, девушка невольно поставила себя выше своего окружения. Сестра Аллана Клера казалась королевой поместья. Она была королевой по праву красоты, но можно было бы сказать, что права на этот титул ей давало нечто другое, более основательное, и это нечто было превосходством, причем неоспоримым и всеми признанным. Аристократические манеры девушки, ее остроумный и серьезный разговор столь очевидно ставили ее выше хозяев усадьбы, что в своем прямодушии, искренности и сельской простоте они первые признали ее достоинства.

Мод Линдсей, чей отец умер лет пять назад, не могла ни вернуться в замок, ни поехать во Францию к своей госпоже, а потому жила в усадьбе Гэмвеллов, стараясь быть полезной по мере своих сил.

Молочный брат Мод, славный малыш Хэл, занимал в замке должность сторожа. Поспешим заметить, что он не раз испытывал искушение послать ко всем чертям службу у барона, но его приковывал к замку серьезный довод, коренившийся в его сердце и пересиливавший все остальное, и этим доводом была Грейс Мэй, прекрасные глаза которой как звезды сверкали рядом с Ноттингемом и сводили на нет храбрые планы освобождения, замышлявшиеся молодым человеком. Влюбленный Хэл переносил это рабство с чувством, в котором смешивались радость и печаль, и, чтобы утешиться, время от времени подолгу гостил у Гэмвеллов. Веселые сыновья сэра Гая заметили, что первыми словами Хэла по приезде неизменно были:

— Дорогая сестрица Мод, я привез вам поцелуй от моей прелестной Грейс.

Мод соглашалась принять поцелуй. За играми, смехом, болтовней и едой незаметно проходил день, и уже на пороге Хэл снова говорил тем же тоном, что и по приезде:

— Дорогая сестрица Мод, подарите мне поцелуй для Грейс Мэй.

Мод дарила ему прощальный поцелуй, и Хэл уезжал довольный.

Он так любил свою невесту, этот честный и добрый юноша!

Наш друг Джилл Шербаун, веселый монах Тук, наконец понял, что сердце Мод к нему равнодушно, ибо девушка была с ним всегда вежливо-холодна. В первые дни после того как его постигло это разочарование, бедный Тук без конца жаловался на непостоянство всех женщин вообще, и Мод в частности. Когда жалобы, стенания и сожаления притушили остроту боли, Тук поклялся навсегда отречься от любви, поклялся, что отныне он будет любить только выпивку, радости застолья и добрые удары палки, добавив в душе, что всегда предпочитает раздавать их, а не получать. Свою клятву Тук подкрепил обильным завтраком, запив его немыслимым количеством эля, а потом еще полудюжиной стаканов старого вина. С честью закончив эту обильную трапезу, Тук вышел из гостеприимной залы, не соизволив даже взглянуть на Мод, стоявшую в задумчивости у окна, а затем, забыв пожать руки хлебосольным хозяевам, закутался в свою решимость, как в плащ, и величественно удалился из поместья Гэмвеллов.

Ну а Мод любила, Мод продолжала любить Робин Гуда. Однако, когда бедная девушка познакомилась с Марианной, а время и ежедневное общение дали ей возможность оценить редкие качества сестры Аллана Клера, она поняла эту верность Робина и простила его равнодушие и пренебрежение к ней самой. И не только простила; будучи девушкой доброй и преданной, она признала превосходство Марианны, приняла его и примирилась без всякой задней мысли, без всякой надежды на будущее, хотя и не без сожалений, с ролью сестры Робина. С тонкостью и проницательностью истинно влюбленной женщины Мод догадалась о тайне Марианны. Эта тайна, в которую не мог проникнуть даже тот, для кого она представляла наибольший интерес, недолго была скрыта от Мод; в спокойном и внешне равнодушном взоре Марианны она прочла то, что составило бы счастье молодого человека:

«Я люблю Робина».

Мод постаралась похоронить свои мечты о счастье под невыносимой тяжестью этого открытия и прогнать из своего сердца милый образ Робина; она старалась казаться всем веселой и беззаботной, но, желая забыть, она могла лишь вспоминать и плакать. Эта беспрерывная внутренняя борьба между сердцем и рассудком изменила внешность Мод. Свежая и веселая дочь старого Линдсея вскоре стала походить на свой собственный полустертый портрет, в котором с трудом угадывалось ее милое улыбчивое личико; постоянное внутреннее страдание заставило побледнеть розовые щечки, вид у нее стал болезненный, и все приписали это горю от потери отца.

В числе тех, кто старался развеять печаль Мод и был к ней добр и внимателен, был некий любезный, живой и веселый молодой человек, ласковый и услужливый, который один приложил столько сил к тому, чтобы оживить девушку, сколько не приложил бы хозяин дома, если бы ему нужно было занять шестьдесят гостей. Целыми днями он сновал из дома в сад, из сада в поля, из полей в лес, и при этом единственной целью его неусыпных забот было найти для Мод что-то новое и интересное, доставить ей удовольствие, вызвать ее удивление. Этим нежным, преданным и неизменно веселым и любезным другом был наш старый знакомый — добрый Красный Уилл.

Раз в неделю, с постоянством и настойчивостью, заслуживающими лучшей участи, Уилл объяснялся Мод в любви. И с той же настойчивостью и с тем же постоянством Мод каждый раз отвергала его признание.

Ничуть не приходя в отчаяние и не лишаясь смелости из-за упорных отказов девушки, Уилл продолжал любить ее молча с понедельника до воскресенья, но в воскресенье его любовь, безмолвная целую неделю, приходила в состояние восторга. Спокойный отказ Мод выливал на это обжигающее пламя порцию холодной воды, и Уилл опять умолкал до следующего воскресенья, когда очередной день отдыха снова позволял ему предаться сердечным излияниям.

Юный Гэмвелл не понимал утонченной деликатности, не позволявшей Робину признаться в любви Марианне. Уильяму такая утонченность казалась глупой, он вовсе не собирался подражать подобной сдержанности, а напротив, ловил каждый удобный случай, чтобы сделать еще одно признание, еще раз доверительно сказать Мод, что ее любит, нежно любит Уильям Гэмвелл.

Мод была для Уильяма как бы магнитом, единственной женщиной, которую вообще возможно было любить. Мод была его воздухом, его радостью, его счастьем, его утехой, его мечтой и надеждой. Ее именем Уильям назвал свою любимую охотничью собаку; его оружие тоже носило ее имя: лук он звал «Мод», копье — «белая Мод», стрелы — «тонкие Мод». Его любовь к имени любимой была ненасытной: он вознамерился приобрести лошадь возлюбленного Грейс Мэй только потому, что эта лошадь носила имя его богини. Но Хэл наотрез отказался от баснословно щедрых предложений Уильяма, и тогда тот немедленно помчался в Мансфилд, купил великолепную кобылу и дал ей имя «Несравненная Мод». Скоро имя мисс Линдсей знали все соседи Гэмвеллов, потому что оно не сходило с губ Уилла; он произносил его по двадцать раз и день и каждый раз нее нежнее и нежнее. Не удовольствовавшись тем, что именем своей любимой он назвал все предметы, которыми ему приходилось постоянно пользоваться, Уильям стал им называть вообще все вещи, которые ему нравились.

Этот чистосердечный юноша в душе настолько идеализировал Мод, что она стала представляться ему не в облике женщины, а в образе ангела, богини, существа, во всем превосходящего других, стоящего ближе к Небу, чем к земле, — одним словом, мисс Линдсей была кумиром Уилла.

Если мы вынуждены признать, что сын баронета Гэмвелла любил Мод с дикарской прямотой и откровенностью, то нам следует также заметить, что эта любовь, сколь бы странно она ни выражалась, не оставила сердце мисс Линдсей совершенно равнодушным.

Женщины редко испытывают неприязнь к мужчинам, которые их любят, и, когда им встречается истинно преданное сердце, они все же в какой-то мере отвечают ему взаимностью. Каждый день Уилл проявлял к Мод предупредительность, нежность и внимание, и единственной его целью и наградой была ее радость. В конце концов эта бурная нежность, смешанная со страстью, уважением и чистой любовью, породила в сердце девушки чувство глубокой благодарности. Если проявления любви Уильяма не были так тонки по форме, как это совершенно обязательно должно быть по мнению чувствительных людей, то только потому, что природная резкость его характера не позволяла ему даже предположить, как можно думать и действовать иначе.

Мод знала бурный и вспыльчивый нрав Уилла. Однако, какая женщина тут же не догадается о силе и величии доброты, источник которой лежит в сердце?

Из признательности, а может быть, из великодушия, Мод стала стараться заслужить благодарность Уилла. Чтобы добиться этого, Мод не кокетничала с юношей и не обольщала его тщетными надеждами. Нет, такой обман был бы ее недостоин; она по матерински заботилась о Уилле, оказывала ему дружеские знаки внимания, была к нему предупредительна, как сестра. К несчастью, все знаки внимания Мод неверно истолковывались Уиллом; при малейшем ласковом слове, при одном только дружеском взгляде юноша впадал в восторги, обожание, в исступление безрассудной любви.

Поклявшись в вечной любви, предложив в который раз свое имя, сердце и состояние, Уилл неизменно заканчивал свои страстные признания одним и тем же наивным вопросом:

— Вы скоро полюбите меня, Мод? Вы ведь когда-нибудь полюбите меня?

Не желая ни внушать юноше напрасных надежд, ни заставлять его сомневаться в грядущих переменах, Мод делала вид, что она не слышит вопроса.

Поведение мисс Линдсей не было продиктовано, как мы уже сказали, кокетством, и еще менее того желанием, весьма часто подогреваемым женским тщеславием, сохранить поклонника. Мод знала, что Уилл страстно любит ее, и, имея в виду присущие его характеру безрассудство и вспыльчивость, не без оснований опасалась последствий окончательного решительного отказа: в первые мгновения Уилл мог испытать жестокие страдания. Впрочем, нужно со всей откровенностью признать, что мысль получить безоговорочный отказ никогда не приходила ему в голову и не смущала его сердце. Бедный юноша твердо верил, что если сегодня Мод отвергла его любовь, то завтра она ее примет. Триста раз он спросил девушку, скоро ли она его полюбит, шестьсот раз сказал ей, что он боготворит ее, и триста раз его мягко, но решительно отвергли. Но это не имело значения: он собирался еще триста раз все повторить сначала.

А сердце Мод совсем не требовало такой длительной осады, потому что оно было доброе, нежное и преданное. Уильям знал это и надеялся, что в одно прекрасное утро в ответ на его тысячное признание в любви Мод протянет ему свою белую ручку, подставит для поцелуя чистый лоб и скажет наконец: «Я люблю вас, Уильям».

Мы забыли взглянуть на Уильяма глазами Мод и описать, каким девушка видела своего страстного поклонника, когда с нежной признательностью она смотрела на него. В плане физическом, как и в плане моральном, наш друг не обладал совершенствами, какие приписываются героям современных романов, но это были не те недостатки, которые должны или могут воспрепятствовать любви. Уилл был высок и хорошо сложен, лицо у него было овальное, с тонкими чертами, и яркий юношеский румянец, подчеркнутый цветом огненно-рыжих волос, вовсе не портил его. Волосы его, правда, имели несколько странный оттенок, из-за которого он и был прозван Красным Уиллом, и мы вынуждены признать, что это был недостаток, и весьма существенный. Но к этому следует добавить, что волосы Уильяма вились от природы и удивительно изящно падали ему на плечи. Мать Уилла, гладя его в младенчестве по голове, надеялась втайне, что эти волосы со временем потемнеют, но, вопреки ожиданиям доброй женщины, они с возрастом становились все ярче, и Уильям превратился в точную копию Вильгельма Рыжего.

Этот странный каприз природы вполне искупался внешними данными юноши и его чудесными душевными свойствами: у Уилла были голубые миндалевидные глаза, которые то светились нежностью, то искрились лукавством. А к мягкому взгляду этих прекрасных глаз добавлялось общее выражение искренности, добродушия, любезности и доброжелательности, что заставляло забыть о несколько ярких красках волос нашего героя.

Любимая всеми в семье Гэмвеллов, обожаемая Уиллом, желавшая всем нравиться, Мод в конце концов привязалась к молодому человеку; но она уже столько раз отвергала его любовь, что, почувствовав желание принять ее, не знала, как ей за это взяться.

Таково было положение героев нашей истории в 1182 году, шесть лет спустя после убийства несчастной Маргарет.

В один прекрасный вечер в первых числах июня Гилберт Хэд готовил ночную вылазку. Она имела целью захватить группу людей барона Фиц-Олвина и в случае удачи осуществить планы мести, от которой супруг Маргарет так и не отказался. Сведения, полученные Гилбертом о проходе этих людей через Шервудский лес, заставляли предположить, что они должны были сопровождать своего господина до замка Ноттингем, и в намерение лесника входило одеть свой отряд в форму солдат барона и таким образом проникнуть в замок. Именно там Гилберт рассчитывал отомстить, отплатив кровью за кровь, огнем за огонь.

Хэл, болтливый и неосторожный, ответил на все вопросы Гилберта. Простодушный мальчик и внимания не обратил на то, какие грозовые тучи пронеслись после его слов в глазах старика, внимательно и мрачно слушавшего его.

Робин и Маленький Джон поклялись когда-то Гилберту помочь ему покарать барона, и, верные клятве, оба они предоставили себя в его распоряжение. По просьбе Гилберта Маленький Джон собрал небольшой отряд из смелых до дерзости людей, вооружил их и присоединил к ним сыновей сэра Гая. Все эти люди были полны решимости победить, и старый лесник взял их под свое командование.

Гилберт хотел убить барона Фиц-Олвина собственными руками. Доведенный до крайности своим горем, он рассматривал это убийство как жертву, которую ему следовало принести драгоценному праху своей несчастной жены.

Робин смотрел на это несколько иначе, чем его приемный отец, и, вовсе не считая, что нарушит клятву, принесенную над телом Маргарет, хотел бы защитить барона от ярости старика.

Щитом, который охранял барона Фиц-Олвина от оружия Гилберта, была для Робина мысль о его любви.

«Боже мой, — молился про себя Робин, — даруй мне милость оградить этого человека от руки моего отца, ведь кроткое создание, ныне обретающееся в царствии твоем, вовсе не жаждет мести. Даруй мне милость тронуть сердце Фиц-Олвина и узнать от него о судьбе Аллана Клера, чтобы дать хоть крупицу счастья той, которую я люблю».

За несколько минут до времени, на которое был назначен поход, Робин пошел в комнату, соседствующую с той, что занимала Марианна, чтобы проститься с девушкой.

Бесшумно приотворив дверь, Робин увидел, что Марианна стоит, облокотившись о подоконник, и разговаривает сама с собой, как это порой бывает с теми, кто живет в одиночестве, заполненном мечтаниями.

Не зная как поступить, Робин смущенно застыл на пороге со шляпой в руках.

— Святая Матерь Божья, — шептала девушка прерывающимся голосом, — помоги мне, защити меня, дай мне сил перенести убийственное однообразие моего существования! Аллан, брат мой, мой единственный защитник, мой единственный друг, почему вы покинули меня? Ваши надежды на счастье были моей единственной радостью, Кристабель и вы были для меня всем в моей жизни! Вот уже шесть лет, как ты уехал, брат, и, как забытый цветок в саду брошенного дома, я выросла вдали от тебя. Люди, которым ты заботливо поручил меня, ко мне добры, даже слишком, их доброта тяготит меня, заставляя еще острее чувствовать мое одиночество, мою заброшенность. Я так несчастна, Аллан, так несчастна, и в довершение всех горестей во мне поселилась всепожирающая страсть, и сердце мое мне больше не принадлежит.

Произнеся эти горестные слова, Марианна закрыла лицо руками и горько заплакала.

«И сердце мое мне больше не принадлежит», — повторил про себя Робин, вздрагивая и краснея оттого, что стал невольным свидетелем слез девушки.

— Марианна, — живо проговорил он, входя в комнату, — не позволите ли вы мне поговорить с вами несколько минут?

Марианна негромко вскрикнула.

— Охотно, сударь, — мягко ответила она.

— Сударыня, — начал Робин, опустив глаза, и голос его задрожал, — я невольно только что совершил непростительный проступок. Прошу вас проявить ко мне предельную снисходительность и выслушать мое признание без гнева. Я несколько минут стоял на пороге этой комнаты и слышал ваши бесконечно печальные слова.

Марианна покраснела.

— Но я не подслушивал, сударыня, — поспешил добавить Робин, робко подходя к ней ближе.

Губки прелестной девушки приоткрылись в нежной улыбке.

— Сударыня, — продолжал Робин, приободренный этой божественной улыбкой, — позвольте мне возразить на некоторые из ваших слов. Вы здесь без родных. Марианна, вдали от брата и почти одна на этом свете. Но разве в моей жизни нет тех же горестей? Разве я не сирота? Как и вы, миледи, я имею право жаловаться на судьбу, как и вы, могу оплакивать, и не отсутствующих, а ушедших от нас навеки. Но я не плачу, возложив надежды на будущее и на Бога. Мужайтесь, Марианна, верьте и надейтесь: Аллан вернется, а с ним вернется и благородная и прекрасная Кристабель. А в ожидании их несомненного скорого и счастливого возвращения даруйте мне милость быть вам за брата; не отказывайтесь, Марианна, и вы поймете вскоре, что доверились человеку, который готов отдать жизнь за то, чтобы вы были счастливы.

— Вы очень добры, Робин, — ответила девушка, и в голосе ее прозвучало глубокое волнение.

— Доверьтесь же мне, миледи. И главное, не сочтите, что я без размышлений предлагаю вам свое сердце, свою жизнь и свои заботы… Сами посудите, Марианна, — добавил юноша, и голос его почти перестал дрожать и обрел особую выразительность, — я скажу вам всю правду: я люблю вас с того дня, когда впервые вас встретил.

У Марианны вырвалось восклицание, в котором смешались радость и удивление.

— И если сегодня я признаюсь вам в этом, — продолжал взволнованно Робин, — если сегодня я решил открыть вам сердце, в котором ваш образ хранится уже шесть лет, то вовсе не в надежде обрести вашу любовь, но в надежде, что вы поймете, как я предан вам. Ваши слова, которые я нечаянно услышал, разбили мне сердце. Я не спрашиваю вас имя того, кого вы любите… если вы сочтете меня достойным заменить вам брата, вы соблаговолите мне его назвать. И поверьте, Марианна, я сумею уважать вашего избранника, хотя он и достоин зависти… Вы ведь знаете меня уже шесть лет, и вам было легко — ведь так? — составить обо мне мнение по моим поступкам. Я заслужил священное право быть вашим защитником. Не плачьте, Марианна, дайте мне руку и скажите, что настанет день, когда я буду вашим другом, поверенным ваших тайн.

Марианна протянула дрожащие руки к склонившемуся перед ней молодому человеку.

— Я слушаю наши слова, Робин, — сказала девушка, — с таким восхищением, что не могу вам даже выразить, насколько я счастлива. Я знаю вас уже несколько лет и с каждым днем ценю все больше. В отсутствие Аллана вы исполняли обязанности лучшего из братьев, и все это незаметно, молча, не требуя благодарности. Я глубоко тронута, дорогой друг, тем великодушием, с каким вы готовы были пожертвовать своими чувствами в пользу моего неведомого избранника. Ну что ж! Мне было бы тяжело сознавать, что меня превзошли в великодушии, пусть даже и вы, Робин. Я хочу быть такой же искренней, как вы преданным.

Марианна густо покраснела и умолкла на несколько мгновений.

— Не подумайте дурно о моей женской скромности, — продолжала в волнении девушка, — но в благодарность за всю вашу доброту ко мне я всем сердцем принадлежу вам. Впрочем, я не думаю, что должна краснеть за это признание, потому что оно служит доказательством моей благодарности и верности.

Не будем повторять слова пламенных признаний, хлынувших потоком из уст влюбленных, ибо за шесть лет молчаливой любви они скопили сокровища нежности.

Держась за руки, плача и смеясь, они поклялись друг другу в верной и вечной любви, которая лишь в последний час их жизни вместе с последним вздохом улетит на Небеса.

XVI

— Мод, Мод, мисс Мод! — веселый голос летел вслед за девушкой, которая в одиночестве и задумчивости гуляла в саду поместья Гэмвеллов. — Мод, прекрасная Мод, — нетерпеливо и нежно повторил голос, — где вы?

— Я здесь, Уильям, я здесь, — ответила мисс Линдсей, поспешно подходя к молодому человеку с самым доброжелательным видом.

— Как же я счастлив видеть вас, Мод! — радостно воскликнул Уилл.

— И я рада нашей встрече, раз она вам доставляет удовольствие, — любезно ответила девушка.

— Конечно, она доставляет мне величайшее удовольствие, Мод. Какой чудесный вечер, не правда ли?

— Чудесный, Уильям, но вы ведь, наверное, хотели мне не только это сказать?

— Прошу прощения, Мод, у меня есть что вам сказать, — смеясь, ответил Уилл, — но восхитительное спокойствие этих сумерек наводит меня на мысль, что сейчас приятно было бы погулять в лесу.

— Так вы хотите пойти осмотреть место завтрашней охоты?

— Нет, Мод, мы идем завтра в лес не с такими мирными целями, мы идем… Ах, я забыл, что не должен никому об этом рассказывать. А ведь я иду на дело, которое может стоить мне покалеченной но… Ах, я глупости говорю, Мод, не слушайте меня. Я пришел пожелать вам доброй, спокойной ночи и попрощаться с вами…

— Попрощаться, Уилл? Что это значит? Вы идете на опасное дело?

— Ну, так что же? Даже если это так, то с луком и палкой, крепко зажатой в твердой руке, нетрудно победить. Но тсс!.. Это все я просто так говорю, не придавайте этому значения.

— Вы обманываете меня, Уильям, вы хотите, чтобы ваш ночной поход остался для меня тайной.

— Этого требует осторожность, моя дорогая Мод, неосмотрительное слово может очень дорого обойтись. Солдаты… Ах, я совсем с ума сошел… сошел с ума от любви к вам, прелестная Мод. Вот вам вся правда: Маленький Джон, Робин и я собираемся влес. И перед уходом я хотел попрощаться с вами, нежно попрощаться с вами, Мод, потому что, может быть, мне больше никогда не выпадет счастье… Я говорю как ребенок, Мод, да, как ребенок. Я пришел попрощаться с вами только потому, что не могу уйти из усадьбы, не пожав вам ручки, и это правда, истинная правда, уверяю вас, Мод.

— Да, Уилл, это правда.

— А почему это я всегда прихожу к вам поздороваться и попрощаться, Мод?

— Не мне вам это объяснять, Уилл.

— Ах, и правда, Мод, — радостно воскликнул молодой человек, — не вам мне это объяснять! Вы, может быть, не знаете, дорогая Мод, вы, может быть, не знаете, что я люблю вас больше, чем отца, братьев, сестер и всех моих добрых друзей. Я могу уйти из усадьбы, собираясь отсутствовать несколько недель, и ни с кем не проститься, кроме матери, конечно, но я не могу расстаться с вами даже на несколько часов, чтобы не пожать ваши маленькие белые ручки и не унести с собой как благословение ваше нежное пожелание: «Доброго пути и скорого возвращения, Уилл». А вы, Мод, не любите меня, — грустно сказал бедный юноша, но в его прекрасных голубых глазах не долго стояла печаль, и он снова заговорил, уже веселее: — А я надеюсь, что вы все-таки, в конце концов, полюбите меня, Мод. Я надеюсь и терпеливо жду вашего благоволения; не торопитесь, не мучьте себя, не навязывайте своему сердцу чувство, которое для него неприемлемо. Это чувство само придет, Мод, и в один прекрасный день вы сами себе скажете: «А я, кажется, люблю Уильяма, немного… ну, совсем немного». А потом пройдут дни, недели, месяцы, и вы станете любить меня больше. И.ваша любовь будет все расти и расти, пока не станет такой же огромной и страстной, как моя. Нет, Мод, такой, как моя, она не может стать, даже если вы захотите. Я так вас люблю, что не могу даже молить Бога о том, чтобы он вложил вам в сердце подобную любовь. Вы будете любить меня как вам удобно будет, как вам в голову придет, как вам захочется, и однажды скажете мне: «Я люблю вас, Уилл!» И тогда я вам отвечу… Ах, не знаю, что я отвечу вам, Мод, но я подпрыгну от радости, поцелую матушку и совсем с ума сойду от счастья. О Мод, попробуйте полюбить меня, начните с чувства легкого предпочтения и завтра вы уже будете немного любить меня, послезавтра — чуть больше, а через неделю уже скажете: «Я люблю вас, Уилл!»