Глава 5. Она проснулась с обычной молитвой на устах:

Она проснулась с обычной молитвой на устах:

– Святая матерь, спаси меня…

И ее молитва была услышана. Открыв глаза, Петра увидела небесно-голубой шелковый балдахин над огромной мягкой постелью. Она лежала в чистой белой сорочке на простынях из мягкого льна.

Девочка не сразу вспомнила, как оказалась здесь.

– Добрый день, синьорина.

В спальню вошла служанка – рослая, широколицая, румяная девушка. В руках она держала поднос с фруктами, сыром, хлебом, яйцом в специальной подставке.

– Я Антония, горничная. Вы хорошо поспали, сейчас уже полдень. – Она налила горячий шоколад из серебряного чайничка. С наслаждением вдохнув давно забытый запах, Петра одним махом осушила чашку. – Герцог рано утром уехал в город и сказал, что встретится с вами вечером. Когда позавтракаете, я помогу вам облачиться в новую одежду.

– Новую одежду? – робко переспросила девочка. Горничная улыбнулась, подошла к огромному шкафу и открыла дверцы. Он был заполнен платьями – мягкий шелк, нежный хлопок, блестящий бархат, блузки из кружев и парчи, пушистые шерстяные шали. Внизу стояли туфли и ботинки самых разных цветов. На полках лежало кружевное белье.

– Сегодня вы наденете это. – Антония вынула светло-зеленое муслиновое платье с приколотой к талии шелковой розой. Такого красивого платья Петра в жизни не видела.

Девочка боялась даже прикоснуться к нему.

– Это не для меня, – прошептала она.

– Тогда останетесь без одежды, так как герцог велел мне сжечь лохмотья, в которых вы явились. А это платье уже неделю ждет вас.

Неделю? Но почему?

И вдруг Петра вспомнила слова Лены о том, что Хамак – посредник между ней и герцогом. Но даже если это правда, герцог точно не знал, придет ли она к нему. Неужели он так богат, что купил горы одежды просто на всякий случай? Петра постаралась избавиться от этих неприятных мыслей.

Разглядывая свои обновки, девочка удивлялась разнообразию нижнего белья, представшего ее взору, корсетам и муслиновым лифчикам, трусикам, турнюрам из конского волоса, расшитым тончайшим чулкам и множеству нижних юбок. Без помощи Антонии она бы ни за что не справилась. Недаром все дамы, которые носят такие замысловатые вещички, имеют горничных.

Потом Антония сделала девочке прическу. Взглянув в зеркало, Петра онемела от изумления.

– Герцог будет доволен. – Антония улыбнулась и ушла.

Петра не отрывала глаз от зеркала. Она то сидела, внимательно разглядывая себя, то поднималась, то подходила ближе, желая удостовериться, что это ее отражение. Возвращаясь, девочка опять опускалась в кресло и старалась при этом не помять платье. Через какое-то время Петра начала понемногу привыкать к своему новому облику. Ей все больше хотелось понравиться герцогу.

Ближе к вечеру, когда солнце опустилось в залив, Антония принесла большую тарелку с рыбой, несколько кусков хлеба и стакан вина. Петра быстро поела под пристальным взглядом горничной. Отодвинув пустую тарелку и сняв салфетку, девочка внезапно разрыдалась.

– Что случилось? – встревожилась Антония. Глотая слезы, Петра показала, что, несмотря на салфетку, запачкала платье.

Горничная засмеялась:

– Не беспокойтесь, дорогая. Вам все равно придется переодеться. Пора готовиться к приходу герцога.

Удивленная, девочка перестала плакать. Разве она не готова? Какая странная жизнь ее ожидает! Неужели она должна надевать прекрасные платья только для того, чтобы сидеть одной в комнате?

Боясь рассердить Антонию, Петра полностью отдалась в ее власть. Горничная сняла с нее платье и посадила в ванну, которую поставили перед камином и наполнили подогретой водой. Моя девочку, Антония рассказывала ей о своей жизни во дворце. Потом она вытерла Петру полотенцем, расчесала ей волосы, втерла в кожу какую-то мазь и побрызгала духами.

Девочке не верилось, что Святая Дева так быстро исполнила ее просьбу. Наверное, все это только сладкий сон, и скоро она проснется на холодной земле, ее задержат карабинеры и обвинят в убийстве.

Однако сон продолжался.

Антония принесла ей просторное платье из тончайшего китайского шелка, красное, как спелый помидор, и расшитое цветами.

– Герцог хочет, чтобы вы надели это.

Горничная задернула шторы, зажгла свечи и удалилась. Спустя некоторое время в комнату вошел герцог. Догадываясь, чего именно от нее ждут, Петра легла на постель. Посмотрев на девочку, герцог рассмеялся.

– О, моя дорогая, ты вытянулась как доска! Думаешь, я любитель забивать в доску гвозди?

Петра тут же вскочила, огорченная и встревоженная. Волшебный сон продлится… только если она сумеет доставить удовольствие своему повелителю.

Герцог протянул ей руку:

– Пойдем.

Опустившись в кресло возле камина, он посадил девочку на колени и начал тихо нашептывать ей ласковые слова и гладить волосы. Успокоившись, она обвила руками его шею.

– Ты как шкатулка с драгоценностями, котенок, – прошептал он. – Твой облик прекрасен, но то, что таится внутри, еще лучше.

Петра наслаждалась теплом и ощущением безопасности.

И тут герцог сунул руку под юбку и погладил бедро девочки. Она напряглась.

– Не бойся, дорогая. Бог возлюбил тебя, если создал твое тело таким прекрасным. Гордись своей красотой, Петрина.

Никто не называл ее так после смерти отца. Петра чуть не заплакала, но тут герцог коснулся ее соска, и девочку охватили острые, неведомые прежде чувства.

– Да, – улыбнулся он. – Привыкай наслаждаться.

Она ощущала необычное, но чудесное тепло, волнение, трепет. Наверное, это действительно дар Бога. Ведь иначе ей не было бы так хорошо.

Наконец герцог встал, поднял девочку на руки, перенес на кровать и снял с нее платье. Петра инстинктивно закрылась руками.

– Нет, дорогая. – Он отвел ее руки. – Никогда не стыдись своей красоты. – Отступив на шаг, герцог залюбовался ею. – Ты еще прекраснее, чем я предполагал. – Накрыв ладонями грудь Петры, он легонько провел пальцем по соску.

Молнии пронзили ее лоно, но боль была слишком сладостной, чтобы желать избавиться от нее.

– Петра, – шепнул герцог, – если ты велишь мне уйти, я уйду. Я хочу, чтобы ты доверяла мне… желала меня.

Девочка посмотрела на герцога и подумала о холодном мире за окнами дворца, куда ей придется вернуться, если она разочарует его, о платьях в шкафу… о нежности этого человека и о новых чудесных ощущениях, которые только что испытала.

– Не уходи, – попросила Петра.

– Тогда отправимся в путешествие, – лукаво сказал он и поднял два пальца. – Это мои исследователи, дорогая. – Герцог приложил их к губам Петры. – Они собираются в путешествие по Италии. Здесь, – пальцы прошлись по ее груди, – прекрасные Альпы с их высокими пиками и долина Валле-д'Аоста у подножия.

Петра закрыла глаза и отдалась новым ощущениям.

– А здесь, – его рука скользнула ниже, – плодородная земля Ломбардии и Тосканы. – Погладив ее живот, герцог улыбнулся, ибо Петра раскрылась ему навстречу. – Вот здесь растет виноград, сладкий и вкусный, из него делают вино, которое заставляет мужчину забыть все тревоги. Оно течет вниз, к дельте, вот сюда. – Он провел рукой по внутренней части бедра. Петра невольно начала извиваться и постанывать от удовольствия.

Его пальцы приблизились к треугольнику курчавых черных волос.

– Наконец, – прошептал он срывающимся голосом, – мы пришли к святому городу Риму. Пилигрим ищет вход в святой склеп. – Герцог облизнул палец и скользнул им глубоко внутрь.

Она громко вскрикнула от наслаждения и, широко открыв глаза, выгнулась навстречу ему.

– Шш, милая Петрина.

Она сжала бедра, желая продлить это чувство.

– Подожди. – Герцог убрал руку, привстал и, быстро скинув парчовый халат, склонился над Петрой. Она не сводила взгляда с его большого возбужденного пениса.

– Коснись его, – попросил он.

Девочка робко обхватила пенис и почувствовала, как он пульсирует. Герцог застонал, и Петра испугалась, что сделала ему больно, но он раздвинул ей ноги и прижал пенис к ее лону. В ней бушевал огонь желания, она была возбуждена до предела, хотя и замирала от страха. У Петры вдруг мелькнула мысль, что такой огромный пенис в ней не поместится. Она попыталась оттолкнуть герцога, но он крепко прижал ее к себе. Потом резко и неожиданно вошел в нее, преодолев все барьеры, и плотина прорвалась.

Она испытала не слишком сильную боль. Герцог замер, и боль постепенно утихла. Потом он начал медленно двигаться в старом, как мир, ритме. Петра вдруг заплакала.

Темп нарастал. Ей было все еще больно, но она не сопротивлялась. Лицо герцога покраснело, дыхание участилось, на лбу и над верхней губой выступил пот. Потом он напрягся всем телом и содрогнулся. Из груди его вырвался стон. Петра чувствовала, как глубоко внутри ее пульсирует его пенис. Через несколько секунд герцог рухнул на постель, слабым движением пригладил Петре волосы и прошептал:

– Моя радость. Моя драгоценность.

Петра ощутила, как из нее что-то течет, и быстро опустила взгляд. Кровь запачкала белые простыни. Девочка испугалась, что герцог рассердится на нее.

Но он мягко улыбнулся.

– Кровь девственницы святая. – Он привстал на колени, опустил голову и слизнул последние капли. – Спасибо тебе, дорогая. Ты подарила мне блаженство.

Кровотечение прекратилось, но герцог продолжал лизать. Боль ушла, и сейчас Петру охватило еще большее возбуждение. Испуганная, она попыталась оттолкнуть герцога, но он мягко остановил ее.

Его язык дразнил Петру, пока она в изнеможении не откинулась на подушки. Он сжал ее соски, твердые, как маленькие алмазы. Петра подняла бедра навстречу его рту и вскоре вознеслась на вершину блаженства. Вспыхнув где-то внутри, оно распространилось по всему телу. Она извивалась и кричала, захлестнутая волной наслаждения, и долго еще потом рыдала, а герцог нежно обнимал ее, убаюкивал и успокаивал, как ребенка. Придя в себя, Петра с удивлением осознала, что не чувствует стыда, только покой и любовь. Ушли печаль и оцепенение, которые, казалось, навеки поселились в ней после смерти Джованни.

Она знала, что перешла барьер и к прошлому нет возврата.

На следующее утро Петра проснулась одна с ощущением радости и умиротворения. В комнату вошла Антония с подносом, на котором, кроме завтрака, стояла ваза с одной розой. Среди лепестков, как капля росы, сверкал ограненный бриллиант.

Взяв его, девочка вскочила и побежала к окну, чтобы полюбоваться камнем на ярком солнце. Отраженный солнечный свет ослепил Петру. Она покатала камень между ладонями, потом лизнула, желая попробовать его на вкус. Ее бриллиант! Чистый, как солнечный свет. Петра заплясала от радости.

И вдруг, обернувшись, она увидела герцога. Он стоял на пороге комнаты, наблюдая за ней, и тихо смеялся.

Петра в порыве нежности подбежала к нему.

– Он мой, правда?

– Разве я не обещал подарить его тебе? Она прижала камень к груди.

– Ничего прекраснее у меня не было. Я так счастлива! Герцог обнял ее.

– Я еще счастливее, ведь у меня есть ты, моя маленькая голубка.

Впервые ее назвали голубкой.

Она стала наложницей герцога. Хотя, конечно, не единственной, но самой любимой. Он перевез Петру на одну из своих небольших вилл, на побережье к югу от Неаполя, поскольку не мог оставить ее во дворце Монфалко – из сицилийского поместья должна была приехать герцогиня.

Герцог навещал Петру часто и всегда дарил ей что-то красивое. Он учил девочку определять ценность вещи, отличать шелк от хлопка, золото от позолоты, Тициана от Тьеполо. Иногда с ним приезжала Мария Бланко, вскоре подружившаяся с Петрой.

– Она может многому научить тебя, Коломбина, – сказал однажды герцог.

Дом стоял над морем, и Петра с наслаждением смотрела на волны, наблюдала, как меняется цвет воды, восхищалась величественной красотой. Сюда не доносился шум Неаполя, к которому она привыкла с детства. Даже визгливый голос Лены Сакко стерся из ее памяти. Сейчас Петра слышала только тихие голоса слуг и равномерный шум волн.

Тишина вошла и в душу Петры и вылечила ее. Страх перед карабинерами, которые отведут ее в тюрьму, исчез. Однажды жаркой ночью, лежа в объятиях герцога, Петра поведала ему, как боялась, что ее арестуют за убийство Джо-ванн и.

– Не думай об этом. Ты под моей защитой. – Потом герцог сказал, что все уже прояснилось, и Лену, признавшуюся в содеянном, поместили в сумасшедший дом.

Петра всплеснула руками от радости, но герцог остановил ее:

– Нет, Коломбина, не надо. Никогда не злорадствуй над несчастьями других людей. Колеса вертятся по кругу…

Она всегда слушалась герцога, не все понимая, но стараясь запомнить его уроки. Петра была толковой ученицей.

Вскоре в доме появились учителя – выпускники неапольского университета. Петра чувствовала на себе восхищенные взгляды молодых мужчин с волнистыми волосами и насмешливыми темными глазами, но никогда не поощряла их ухаживаний. Она твердо знала, что принадлежит герцогу, как, впрочем, и они.

Ей нравилось учиться. Петра полюбила литературу, историю и философию, с удовольствием занималась математикой и музыкой, астрономией и французским языком.

– Я горжусь тобой, – сказал герцог прохладным осенним вечером, когда они ужинали на террасе над морем. – Мы вместе почти шесть месяцев, и ты оправдала все мои ожидания.

– Я боюсь наскучить тебе. – Петра, элегантно очистила артишок и окунула его в масло.

– Милая, ты никогда не наскучишь мне. – Герцог скормил ей еще один артишок, и когда масло потекло по подбородку, наклонился и слизнул его. – Восхитительно!

Час спустя он облизывал части ее тела, не запачканные маслом, преподавая еще один урок, который не доверял никому, – искусства чувственного наслаждения.

Эти уроки занимали долгие часы – Петра осваивала прикосновения и запахи, музыку нежных слов, возбуждение и расслабление, узнавала, как дразнить ложными надеждами и сразу отдаваться, когда следует прятаться, а когда раскрываться, как весенний цветок.

Она уделяла пристальное внимание каждой детали. Петра мечтала нравиться человеку, который вырвал ее из пут отчаяния и дал так много. И, доставляя удовольствие ему, она испытывала радость. Вскоре Петра со смехом вспоминала глупышку, которая спрашивала Святую Деву, не потеряет ли душу, если отдастся герцогу.

Она провела в прекрасном маленьком дворце почти два года, когда однажды вечером, гуляя с ней в саду, герцог сказал:

– Скоро твой день рождения, Коломбина. Я хочу устроить праздник.

– Эдуардо, ты слишком добр…

Герцог улыбнулся, удовлетворенный тем, что Петра усвоила сдержанность и хорошие манеры.

– Через две недели, дорогая, в театре «Сан-Карло» будет премьера оперы…

Петра просияла. Опера! Она вспомнила вечер, когда стояла в тени колонн, наблюдая за нарядными людьми, входившими в театр. В ту пору Петра даже не мечтала оказаться среди них. И ни разу не посмела попросить об этом герцога. А сейчас он сам пригласил ее! Эдуардо угадывал самые заветные ее желания, даже невысказанные. Она смотрела на него с восхищением, а он продолжал:

– Мария будет петь в «Риголетто» вместе с Ланконой. Тебе понравится. Многие считают Этторе Ланкону самым великим тенором всех времен, ну а Мария, конечно, бесподобна. Пожалуйста, посмотри заранее партитуру с учителем музыки, и тогда ты по-настоящему оценишь оперу. Кстати, тебе нужно новое платье. Завтра я пришлю портного.

Петра схватила его за руки, и они закружились, весело смеясь и целуясь.

– Это будет мой самый прекрасный день рождения! – Петра задыхалась от волнения. – Самый расчудесный. – Ее переполняло желание выразить герцогу благодарность. – Пойдем наверх, Эдуардо. Позволь и мне сделать тебе подарок.

В спальне он обнял ее.

– Нет, – возразила Петра. – Ты всегда был моим учителем, а сегодня предоставь инициативу мне. – Она легонько подтолкнула его к широкому креслу рядом с камином, налила ему бокал вина, а сама присела к туалетному столику и начала представление, в основе которого лежал еще не слишком богатый опыт, чтение любовных романов, разговоры с Марией и… желание понравиться. Но прежде всего Петрой руководил инстинкт, свободный от любых запретов.

Петра вынула гребни и тряхнула головой. Темные локоны пушистым облаком окутали ее. Напевая какую-то мелодию, она встала, томно сняла нижние юбки, и они с тихим шелестом упали к ее ногам.

Герцог откинул голову и прищурился, наблюдая за каждым ее движением и медленно потягивая вино. Посмотрев на его бедра, Петра улыбнулась: ее усилия не пропали даром.

Подойдя к герцогу, она повернулась к нему спиной.

– Расшнуруй мне платье. – Герцог поднялся и освободил ее от одежды. Он оставил на Петре только кулон, подаренный им неделю назад, – изумруд на золотой цепочке.

Петра расстегнула его сорочку и запустила пальцы в жесткие волосы на груди. Потом, притянув герцога к себе, выпустила на волю то, что более всего интересовало ее. Опустившись на колени, Петра провела языком по пенису, будто пробуя на вкус экзотический фрукт. Потом снова усадила герцога в кресло и опустилась на него сверху. Минуту она сидела неподвижно, затем начала двигаться, грациозно, как в танце. Впервые в их любовной практике Петра сама устанавливала ритм и видела, что это возбуждает герцога больше обычного.

Наблюдая за ним, за его лицом, дыханием, даже сердцебиением, она старалась доставить наслаждение и ему, и себе. Их одновременно захлестнули волны экстаза, взорвавшиеся ослепительным фейерверком.

Отдышавшись и придя в себя, герцог с удивлением сказал:

– Ты великолепна, маленькая голубка! Я сотворил совершенную женщину и могу считать, что выполнил свое назначение в жизни.

– Я благодарна тебе, Эдуардо. Ты действительно создал меня, и я всегда буду любить только тебя.

– Нет, Коломбина.

Пораженная горечью в его голосе, Петра посмотрела на герцога. Он печально улыбнулся.

– Ты еще очень молода, Петрина. Я знаю о мире больше, чем ты, поэтому уверен, что однажды ты покинешь меня.

– Нет, Эдуардо. Никогда!

– Тихо. – Он пригладил ее волосы и нежно провел пальцем по щеке. – Ты уйдешь от меня, моя любовь, потому что должна это сделать. Разве я мог сотворить тебя только для себя одного? Придет день – а он обязательно придет, – и ты пожелаешь большего. Я не буду стоять на твоем пути.

Петра попыталась возразить, но герцог приложил палец к ее губам.

– Кто-то однажды предложит тебе лучшее будущее, чем могу предложить я, и ты обрадуешься этому, потому что я научил тебя ценить каждое мгновение жизни. Ты дала мне очень ценный дар, моя Петра. Твоя свобода – это мой дар тебе.

Она испугалась, ибо не могла представить себе жизнь без того, кто стал средоточием ее мира, и крепко прижалась к герцогу.

– Не говори о будущем, – попросила Петра. – Есть только настоящее. Люби меня снова… и снова.

– С наслаждением, синьорина. – Герцог сжал ее в объятиях.

Оставалось две недели до дня рождения, а Петра уже довела портного почти до безумия своими идеями, фантазиями и капризами. Сделав дюжину эскизов, она наконец решила, что должна выглядеть старше и гораздо опытнее, чем на самом деле. Ей хотелось ощутить себя искушенной женщиной, как те, кого она видела той давней ночью, когда пряталась около театра.

В конце концов Петра остановилась на платье из переливчатого фиолетово-голубого шелка с глубоким декольте, отделанным серебристым кружевом. Четыре дня она расхаживала по дому в новом наряде, пока не убедилась, что не наступит на широкую юбку и не упадет на ступеньках театра.

В назначенный вечер герцог приехал за ней в большой карете, запряженной парой белых жеребцов. Петра спустилась навстречу ему в холл, прикрыв плечи накидкой из русских соболей и натянув длинные шелковые перчатки голубино-серого цвета. Антония уложила ее волосы в высокую прическу, и локоны соблазнительно выбивались из-под венка с цветами апельсина. В ушах Петры сверкали бриллиантовые серьги, подарок герцога, в руках она держала шелковый веер, пользоваться которым ее научила Мария. Девушка сияла от счастья.

– Великолепно! – воскликнул герцог и достал из кармана небольшую коробочку, перевязанную серебристой ленточкой. – На память о сегодняшнем событии, – пояснил он.

Развязав ленточку, Петра увидела прекрасную брошь в форме птицы. Сердце было сделано из редкого розового бриллианта, а лапки – из рубинов.

– Знаешь про феникса, Петра?

– Это мифическая птица, восставшая из пепла?

– Сегодня вечером завершилось твое превращение. Ты восстала из пепла того ада, в котором родилась, и совершенно преобразилась. Поэтому феникс – твой символ. Ты всегда будешь высоко парить. – Он приколол брошь к накидке.

– Я люблю тебя, Эдуардо, – тихо сказала она.

– Я запомню это навсегда, – серьезно ответил герцог и подсадил ее в экипаж.

Подъехав к театру «Сан-Карло», Петра постаралась сдержать свой пыл. Самый знаменитый оперный театр в Европе, более известный, чем «Ла Скала» или «Ла Фениче» в Венеции, сверкал огнями. Изысканно одетые дамы, украшенные драгоценностями, оживленно обменивались репликами перед началом спектакля.

– Внутри все из дерева, – объяснил герцог. – Даже мрамор – это искусно окрашенное дерево. Поэтому в театре такая великолепная акустика.

Когда они вошли в ложу, на них наставили множество серебряных лорнетов и театральных биноклей. Герцог кивнул одному или двум приятелям, а всех прочих словно не заметил. Богатый, изысканный, он появлялся в обществе с прекрасными любовницами и сразу становился центром внимания. Но сегодня на него смотрели с особым восхищением.

Петра пыталась держаться так же спокойно, как и ее спутник, хотя это давалось ей с огромным трудом. Девушка слышала тихие вопросы: «Кто она?» «Думаете, испанка?» «Посмотрите на волосы и осиную талию, – прошептала женщина в ближайшей ложе. – Она, должно быть, родственница императрицы Елизаветы».

Герцог взял накидку Петры, и она улыбнулась ему так ослепительно, что мужчины, видевшие это, затрепетали от восхищения.

– Я хочу послушать Ланкону, – сказал герцог, усаживая свою даму. – Говорят, он строен, а это редкость для тенора. Полагаю, он знает тайну, как сохранить хороший голос, не растолстев.

Свет погас, оркестр взял первые аккорды, и занавес поднялся. Смущение Петры тотчас исчезло. Она во все глаза смотрела на сцену, поскольку никогда не представляла себе ничего более прекрасного и величественного.

Девушка отдалась во власть музыки. Голос Этторе Ланконы околдовал ее. Высокий, красивый щеголь герцог Мантуанский, очаровательный плут и обольститель, пленил воображение Петры.

– La donna e mobile, Qual piuma al vento… – пел он. – «Сердце красавицы склонно к измене».

Петра отождествила себя с Джильдой, дочерью горбуна Риголетто. Когда Ланкона посмотрел вверх на первые ряды лож, Петре показалось, что он поет только для нее.

– II sol dell' anima. «Любовь – это солнечный свет души». La vita e amore. «Любовь – это сама жизнь». – Музыка была прекрасна, голос Ланконы чист и безупречен, как бриллиант.

В антракте Петра не пожелала выйти из ложи, опасаясь, что чары музыки рассеются. Когда замерла последняя нота и опустился занавес, ошеломленная девушка не могла даже аплодировать.

Лишь голос герцога привел ее в чувство.

– Сейчас мы должны пойти за кулисы и поздравить Марию с успехом. Возможно, она согласится представить нас своему великому партнеру.

Петра спокойно кивнула, хотя затрепетала при мысли о встрече с Ланконой. Во время последнего акта он часто поглядывал на их ложу, и Петра надеялась, что тенор обратил на нее внимание.

Марию, как обычно, окружала толпа поклонников, но они расступились, чтобы пропустить герцога Монфалко и Петру.

– Эдуардо! – воскликнула примадонна. – Скажи мне, как я сегодня пела? Ты мой самый строгий критик.

Герцог склонился и поцеловал ее затянутую в перчатку руку.

– Твой голос неизменно очаровывает меня.

Мария рассмеялась.

– Ты постоянно льстишь мне. Впрочем, сегодня я сама знаю, что была хороша. Когда рядом Этторе, мой голос звучит прекрасно. Ланкона поразителен! – Она посмотрела на Петру. – Кто помог тебе выбрать такое восхитительное платье? – Мария расцеловала девушку и, отодвинувшись, оглядела ее. Маленькая морщина пролегла на ее безукоризненно гладком лбу. – Я не сомневалась, что ты очень изменишься, Петра, и ради Эдуардо была рада помочь тебе, но не предполагала, что это случится так скоро. Наверное, что-то тут не чисто, toute de suite.

Петра засмеялась, но не успела ответить, потому что к ним подошел сам великий Ланкона.

– Мария, – попросил он, глядя на Петру, – представь меня этой даме.

– Охотно, – улыбнулась Мария. Взгляды певца и молодой девушки встретились, и Петра подумала, что у него чудесные светло-ореховые глаза, напоминающие золото подсолнечников под вечерним осенним небом. Высокий

Ланкона был все же чуть ниже герцога. Густые черные волосы, зачесанные назад, придавали его лицу демоническое выражение. Общее впечатление дополняли широкие плечи, узкая талия и стройные бедра. Как верно заметил герцог, Ланкона совсем не походил на других, почти всегда полных теноров.

Петра чувствовала, как их взаимное притяжение растет с каждой секундой.

– Эдуардо – прозвучал поблизости голос Марии, – посмотри, здесь граф ди Бренациа. Он спрашивал о тебе.

Мария и герцог ушли.

– Маэстро, – тихо промолвила Петра, – это большая честь для меня…

Ланкона не сводил с нее глаз.

– Вы принадлежите ему? – без обиняков спросил он, сделав шаг к ней.

– Он мой покровитель.

– Но почему именно он?

Петра не знала что ответить. Уверенность, обретенная в последние два года, улетучилась. Она даже забыла об опасности.

– Скажи, – попросил Ланкона, – что сделал герцог для того, чтобы выиграть такой приз, как ты?

Рука Петры потянулась к бриллиантовым серьгам. Он уловил ее движение и улыбнулся.

– А-а. И это все? Я подарю тебе сотню бриллиантов. Тысячу.

– Он дает мне гораздо больше, чем бриллианты.

– И я дам тебе больше – все, что ты хочешь, все! Поедем со мной.

– Это было бы несправедливо. – Петра потупила взгляд.

Ланкона приподнял ее подбородок и посмотрел ей в лицо.

– Синьорина Манзи, мы не такие жалкие люди, чтобы подчиняться приличиям, не рабы мелочной морали. Я гордый орел, и до сегодняшнего вечера не встречал ни одной женщины, способной взлететь со мной.

Петра вспомнила о последнем подарке герцога – птице феникс, восставшей из пепла. Безудержные инстинкты боролись в ней с голосом разума.

– Я слишком многим обязана герцогу и не могу покинуть его.

– Ты веришь в предначертание судьбы? Когда судьба говорит нам, куда идти, мы не должны выбирать другую дорогу. – Он наклонился к ней. – Я с первого взгляда понял, что ты моя судьба, а я твоя. – Ланкона тихо напел ей строки из арии, те, от которых два часа назад у Петры захватило дух: – Adunque amiamoci, donna celeste. «Тогда разреши нам любить, божественная леди». – Он выпрямился. – Утром я пришлю за тобой экипаж.

Петру раздирали противоречия. Она знала, что если увидит завтра карету, то уедет к Ланконе не задумываясь и не оглядываясь.

И вдруг она ощутила руку герцога на своем локте.

– Петра, нам предстоит дальняя дорога. Синьор Ланкона, рад был познакомиться с вами и с наслаждением слушал ваше пение. – И герцог увел Петру.

Она оглянулась на красивого певца. Его золотистые глаза горели страстью, и тепло этого взгляда еще долго согревало ее.

По пути домой герцог молчал, но когда они приблизились к вилле, взял Петру за руку.

– Со мной будет все хорошо, Коломбина, – тихо сказал он. – Даже если ты уедешь, часть тебя останется здесь навсегда.

– О чем ты говоришь, Эдуардо?

– Пожалуйста, дорогая. – Он похлопал ее по руке. – Разве я не говорил тебе, что этот день придет? Я надеялся, что не так скоро, но такова жизнь. Я с самого начала знал, что не смогу сохранить тебя навсегда. Ты – мое произведение искусства, Петрина, и сейчас тебя должен узнать мир. Отправляйся с ним.

Она видела, что он все понял.

– О, Эдуардо, мой дорогой, добрый друг. – Петра обняла его за шею. – Мое сердце разрывается от боли…

– Оно излечится довольно скоро, отогретое жаром такой страсти, какой ты еще не знала. – Экипаж подкатил к ступенькам виллы. – А сейчас вытри глазки, малышка, и поднимайся. Антония поможет тебе собраться. Я видел блеск в глазах Ланконы, и Бог свидетель, он не захочет долго ждать.

Они вышли из экипажа, и герцог повернул Петру лицом к себе.

– Но обязательно скажи ему: если он когда-либо обидит тебя, я убью его.

Она печально кивнула и, быстро поцеловав герцога, подобрала юбки и побежала по лестнице. Герцог сел в карету, а Петра позвала Антонию.

Став подругой знаменитого певца, Петра резко изменила свою жизнь.

Главное – она познала любовь и романтическую страсть, о существовании которой не предполагала. Она любила герцога и испытала физическое наслаждение в его объятиях, но восторженная любовь к Этторе подняла Петру к еще неизведанным вершинам, откуда она спускалась в мир ярких цветов, красоты и музыки, наполненный только ими и их любовью.

Ланкона восхищался ею, она почитала его. Где бы он ни выступал – в «Ла Скала», в «Ла Фениче», в Риме или во Флоренции, – Петра следовала за ним. Он щедро дарил ей цветы, внимание и любовь. Памятуя о бриллианте герцога, Ланкона осыпал свою возлюбленную драгоценностями, как и обещал: изумрудами, сапфирами и рубинами, гранатами из Вены, миланским хризобериллом с блестящим тигровым глазом, жемчугом из Парижа, опалами из Мадрида. И бриллиантами – чаще, чем другими драгоценными камнями. Петра хранила их в шкатулке из кованого золота, купленной им в магазине на Понте Веккио, когда он пел во Флоренции.

Петра ценила в них яркий блеск, цвет, совершенство, но более всего то, что они символизировали преданность Этторе. Однако чем обширнее становилась коллекция, тем менее важны становились для Петры камни. Ей казалось, что в любви есть нечто более значительное.

Только одно омрачало их счастье. Давным-давно Этторе женился на дочери влиятельного торговца, простодушной молодой женщине, равнодушной к опере и к путешествиям. Этторе находил ее скучной. Но уже тогда, обнаружив в себе необыкновенный дар, он мечтал о карьере певца. Только его богатый свекор мог оплатить уроки у великих учителей пения, которые жили в далеких от родной деревни Ланконы городах – Милане и Риме.

Сейчас Этторе достиг вершины славы – все оперные театры Европы приглашали лучшего тенора, Верди написал для него новую оперу. Но не все было подвластно ему. Ланкона отчаянно хотел жениться на Петре. Но он и его жена были католиками, поэтому Ланкона не получил бы развода. Этторе обратился к папе, умоляя дать разрешение на расторжение брака. Петиция была отклонена.

Сокрушенный Этторе сказал Петре, что не сможет стать ее мужем.

– Мы вместе. Ничто не соединит нас крепче, чем наша любовь, – ответила она.

Идиллия продолжалась бы бесконечно, если бы жена Этторе не вознамерилась вдруг совершить одно из своих редких путешествий, решив послушать мужа в «Ла Скала». Конечно, она знала, что Этторе не живет монахом, однако считала, что по закону он принадлежит только ей. К тому же ни одна из его любовных связей не длилась больше нескольких месяцев.

Слушая его выступление, она вдруг с неудовольствием заметила, что муж то и дело смотрит на прекрасно одетую молодую женщину, сидящую в ложе. Что-то подсказало ей, что это не просто интрижка.

И после этого синьора Ланкона начала преследовать мужа. Она приходила на каждое выступление в закрытом черном платье, садилась в первых рядах партера и, сжимая в руках носовой платок, наблюдала за мужем заплаканными глазами.

Между тем синьорина Манзи, роскошно одетая, сверкающая драгоценностями, сидела в отдельной ложе и являла собой полный контраст несчастной женщине. Все понимали, что она любовница Ланконы.

И вот однажды, когда Этторе исполнял арию, послышалось несколько свистков. Никто не обратил на это особого внимания, но синьора Ланкона неуклонно продолжала свою кампанию, и вскоре свист сорвал спектакль. Певицы отказались выступать с Этторе.

Наступил день, когда в «Ла Скала» отменили его выступление. Затем пришло письмо из другого итальянского театра, где гастроли синьора Ланконы были названы несвоевременными.

– Я уеду, – объявила Петра в тот день, когда прибыла очередная телеграмма, на сей раз из Рима. – Если меня с тобой не будет, тебя попросят вернуться.

– Нет! – в ярости воскликнул он, готовый крушить мебель в гостиничном номере в Венеции. – Не могу понять, чего они ожидали? Конечно, у меня есть любовница. Это же Италия! Женатый мужчина, сохраняющий верность жене, смешон, он вызывает презрение. Посмотри на своего герцога. Никто не упрекал его в том, что он имеет любовниц.

– Его жена спокойно относилась к этому. Твоя же хочет вернуть тебя в семью.

Этторе схватил Петру за руки:

– Я не расстанусь с тобой!

– Так будет лучше, Этторе. Я знаю, что обо мне говорят. Раньше все смеялись и называли меня твоей игрушкой. Но сейчас, поняв, что наша любовь неизменна, не могут смириться с этим. Люди завидуют нашему счастью.

– Пусть они катятся ко всем чертям! – Этторе ходил по комнате из угла в угол. – И пусть она присоединяется к ним, моя милая женушка! Оставим Италию и мелочные обиды. Поедем туда, где ценят красоту, музыку и любовь.

– Куда же, Этторе? – Петра смертельно боялась потерять его. – Куда мы поедем?

– Во Францию. Мы будем жить в Париже.

Возлюбленные восхищались Парижем. Они сняли квартиру на улице Сент-Луис с видом на Нотр-Дам. У них появились друзья среди художников Монпарнаса. Молодые люди поднимались на верхнюю площадку последнего из чудес света, Эйфелевой башни, и гуляли по берегам Сены.

Этторе оказался прав. Любителей оперы в Париже совсем не волновала личная жизнь певца. Их пленил его голос, им нравилась милая Петра. Билеты в парижскую Оперу распродавались задолго до начала спектаклей. Аристократы платили огромные деньги, чтобы Ланкона исполнил хотя бы одну арию на частных вечерах, куда приводил с собой очаровательную мадемуазель Манзи. Вскоре Этторе разбогател и стал дарить Петре еще больше бриллиантов, рубинов и сапфиров.

Синьора Ланкона признала поражение и, получив чек на весьма солидную сумму, вернулась в свою деревню.

«Ланкона открывает сезон оперой „Паяцы“», – сообщали заголовки «Фигаро» в апреле 1892 года. Эта партия считалась одной из самых трудных для любого тенора. Ланкона репетировал неделями. Газеты обсуждали, способен ли он брать высокие ноты.

Этторе и Петра сияли от счастья, когда наступило 26 апреля – вечер предстоящего ему триумфа и двадцать первый день ее рождения.

– Надень сегодня белое атласное платье, – попросил он, думая только о своем выступлении.

– Конечно, – согласилась Петра, очень любившая это платье.

Перед тем как выйти из дома, Этторе вынул из кармана коробочку от Картье.

– Это тебе ко дню рождения. – Он радостно улыбнулся, наблюдая, как Петра с детским любопытством открывает подарок.

Внутри было ожерелье из сапфиров, окруженных бриллиантами, серьги и два браслета. А еще кольцо, первое, подаренное им, – с сапфиром цвета полночного неба.

Когда Этторе застегнул ожерелье на ее шее, в дверь постучали. Телеграмма. Он вскрыл конверт, пробежал глазами несколько строчек и воскликнул:

– Метрополитен-опера! Меня приглашают в Нью-Йорк на следующий сезон! – Ланкона подхватил Петру и закружился в танце.

– Этторе! Я не в балете. Отпусти меня!

– Америка! Ты понимаешь, что это означает, дорогая? Мы сможем пожениться. У нас будут дети, много детишек. Американских детишек!

– Подожди. – Петра попыталась успокоить Этторе. – Америка тоже в этом мире, где ты считаешься женатым.

– Это не важно. – Он замахал руками. – Люди там совсем другие. Нам не придется идти в церковь, чтобы пожениться. Я как-нибудь оформлю развод. В этом смысле американцы очень цивилизованные. Наступит день, и ты станешь синьорой Ланкона, мое сердце. А сегодня вечером я спою в «Паяцах» так, что зарыдают ангелы, – только для тебя и для наших bambini Americani. – Он надел ей кольцо на безымянный палец левой руки. – Носи его и знай, моя дорогая Петра, что я не покину тебя.

Спектакль начался великолепно. Она никогда раньше не слышала, чтобы Этторе пел так вдохновенно. Он смотрел только на нее, и его голос становился все сильнее, насыщеннее и глубже.

Петра закрыла глаза, наслаждаясь богатством звука и вспоминая тот вечер, когда впервые услышала этот чудесный голос, увидела ясные карие глаза, которые пронзили ее душу. Да, она самозабвенно любила этого мужчину.

Чистая высокая нота длилась долго, но внезапно и резко оборвалась. Петра удивленно взглянула на сцену. Этторе странно покачивался на нетвердых ногах.

Позже она не помнила, как пронзительно закричала. Не помнила, как бежала по коридорам, как упала, запутавшись в шлейфе атласного платья, как проталкивалась сквозь толпу.

Петра помнила только его лицо. Добежав, она сразу поняла, что Этторе ушел от нее навсегда. Лопнувший в голове сосуд разрушил ее счастливое настоящее и заманчивое будущее.

В тот день, когда Этторе Ланкона был похоронен на кладбище Пер-Лашез, Петра вернулась в квартиру на улице Сент-Луис, сняла сапфировое кольцо и положила в свою шкатулку для украшений, чтобы никогда больше не надевать. Целый месяц она оплакивала свою любовь и не желала никого видеть. Но в конце концов слезы высохли. Зная, что всегда будет с нежностью и печалью вспоминать Этторе, Петра решила продолжать жить. Она не сомневалась, что Этторе одобрил бы ее.

Петра надела черное платье, которое шло ей, и приколола брошь-феникс, подаренную герцогом.

– Я снова должна воскреснуть, – сказала она себе, после чего вызвала горничную и сообщила ей, что готова принимать посетителей.

Ей не пришлось долго ждать. Барон Алан де Валери, большой поклонник оперы, выразил желание разделить горе мадемуазель Манзи и снять тяжкий груз утраты с ее округлых, белых и нежных молодых плеч. Он упомянул, конечно, чисто случайно, о своем доме в долине Луары.

– Это настоящее сокровище, – заметил барон, – а вы наверняка знаете толк в сокровищах.

Петра улыбнулась, намереваясь вступить в игру.

– Моя коллекция невелика.

– Это скоро изменится, поверьте, мадемуазель. Надеюсь, вы окажете мне честь и посмотрите мою коллекцию… Возможно, выберете что-нибудь для себя.

– Когда-нибудь я сделаю это с удовольствием, мсье Валери.

– Май в Луаре – это поэма.

– Не сомневаюсь. Но как видите, я все еще в трауре. Черное – не цвет для весны.

– А как прекрасно лето за городом. Все в зелени. Вы можете надеть ожерелье из изумрудов… – Его глаза заблестели от вожделения.

– Конечно, со временем я сниму траур. Но уверяю вас, я сделаю это только по своей воле. Я сама решу, как жить дальше… и с кем. И даже, – она лукаво взглянула на него, – какие украшения мне носить. Вы помните Этторе Ланкону, возможно, слышали и о герцоге ди Монфалко. – Он кивнул. – Тогда для вас не секрет, что я привыкла к обществу умных, богатых, щедрых и чрезвычайно… эмоциональных мужчин. Ничто другое меня не устроит.

Он улыбнулся, восхищенный ее прямотой.

– Надеюсь, я не разочарую вас.

– Это зависит от мужчины. – Не собираясь так быстро сдаваться на милость победителя, Петра протянула руку, давая понять, что встреча окончена, и Алан де Валери склонился над ней.

К лету 1892 года Петра устроилась в уютном доме на берегу Луары – пока баронесса де Валери гостила в Риме. Вольно или невольно, Петра Манзи превращалась в одну из самых известных куртизанок Европы. Мужчин восхищали ее раскованность в постели и сдержанные манеры в гостиных.

Она уже не была ни игрушкой герцога, ни любовницей оперного певца. Петра стала Ла Коломбой, но через много лет оказалось, что ее судьба зависит от диктатора Италии. Это вынудило Петру обратиться к сыновьям, ибо она желала спасти свои сокровища.