Глава 5. На этот раз в кабинете доктора Хафнера не горел камин

На этот раз в кабинете доктора Хафнера не горел камин. Небо за окном начинало темнеть, и комната казалась такой же унылой, как мысли Пет. Ее била дрожь, но не от холода, а от пережитого потрясения, и она плотнее запахнулась в пальто.

Хафнер сел в кресло напротив Пет.

– Надеюсь, вы понимаете, мисс д'Анжели, такие приступы предсказать невозможно. Мне казалось, что ваша мать действительно выздоравливает, начинает принимать реальность и уже не борется с ней. Однако надо быть готовыми к тому, что сознание Беттины вернется в прошлое, в кошмар, связав события, на наш взгляд, совершенно несопоставимые.

– Что связав, доктор?

– Полагаю, церемония в ресторане вызвала у нее тяжелые ассоциации. Несколько лет назад я был в гостинице на День благодарения. Там, кажется, подносы с едой выносят под фанфары?

Пет кивнула и вкратце рассказала о процессии официантов с подносами в руках.

– Но почему это так подействовало на маму? – спросила она.

– Пилигримы носили черные одежды строгого покроя, – пояснил Хафнер. – В мозгу вашей мамы они трансформировались в форму солдат СС. А увидев в их руках подносы с едой, она, вероятно, вспомнила, как офицеры в концентрационном лагере дразнили заключенных, держа еду перед ними.

– В концентрационном лагере? Но моя мать никогда не была в концентрационном лагере.

Хафнер долго смотрел на Пет.

– Мисс д'Анжели, ваша мама провела год в Освенциме.

Пет замотала головой:

– Нет, это невозможно! Я… я бы знала об этом.

– Это правда, мисс д'Анжели. Страшная правда, которую ваша мать не хочет признать.

– Мой дед все рассказывал мне. Во время войны они жили на чердаке. Их прятали. Это было ужасно, и на этом мама помешалась. Он рассказывал мне…

Пет осознала, что сама теряет ощущение реальности. Неужели дед лгал ей?

Нет. Легче поверить в то, что это галлюцинации матери.

И затем она вспомнила разговор с врачом Беттины в Йонкерсе. Он упоминал о том, что мать считает, будто была в лагере. Пет спросила его тогда, правда это или всего лишь фантазии Беттины. Врач считал это галлюцинациями, и сейчас Пет вспомнила почему.

– У нее на руке нет номера, – твердо возразила она. – Это доказывает, что мама не была в лагере.

– Меня это поначалу тоже сбило с толку. Я полагал, что она придумала эти истории о лагере, ибо чувствовала себя виновной в том, что избежала судьбы, постигшей ее мать и многих других. Но чем больше рассказывала Беттина, тем невероятнее казалась мысль, что все это плод ее воображения. Ее слова слишком убедительны, чтобы принять их за психопатический бред.

Я навел справки и узнал, что некоторых заключенных в Освенциме – красивых девушек с более или менее арийской внешностью – отбирали прямо у вагонов, и они не попадали в общий лагерь. Им не проставляли номера. – Хафнер испытующе посмотрел на Пет. – Потому что офицеры, которым они предназначались, не хотели, чтобы портили их кожу.

Пет уже догадалась, о чем пойдет речь, и у нее сжалось сердце.

– Что они с ней сделали? – спросила она.

– Вы уверены, что хотите это знать, мисс д'Анжели?

Пет ответила не сразу. Столько лет все это держалось в тайне, которая только запутывала Пет! Как же найти выход, не зная правды?

– Да, я хочу знать, – ответила она. – Должна знать.

Как слепая, Пет, спотыкаясь, вышла из клиники. Снова начался снег, и она, закрыв глаза, подставила лицо мягким хлопьям, чтобы ощутить себя живой.

Доктор Хафнер старался щадить ее, рассказывая о том, что слышал от Беттины, но выражение глаз и дрожащий голос выдавали его боль, отвращение, ярость, ненависть.

Беттине не удалось переждать войну в безопасном месте. За год до окончания войны кто-то из бдительных соседей заметил, что покровитель Зееманов покупает еды несколько больше, чем нужно. Сосед донес в гестапо, и убежище обнаружили. Джозефа отправили на принудительные работы, а Беттину – в Освенцим.

Это означало смертный приговор, однако капитану СС, наблюдавшему за разгрузкой вагонов с пленными, приглянулась Беттина. В этом не было ничего необычного. Офицер мог забрать понравившуюся девушку и пользоваться ею, пока она ему не надоест. Беттину сразу отвели в дом капитана и не поставили лагерный номер, поскольку офицер хотел, чтобы она была чиста во всех смыслах.

Сначала он жестоко приучал ее выполнять все его сексуальные прихоти, но скоро Беттина начала торговаться, чтобы получить в обмен на утехи пару картофелин или глоток молока. Офицер даже давал ей мед или растопленный шоколад, когда она слизывала их с его пениса или ануса. То, что она была так юна и невинна, доставляло ему особое удовольствие.

Их связь сыграла с ним злую шутку: через несколько недель капитан понял, что из всех женщин хочет только Беттину. Все последнее время войны она провела в доме капитана, заключив сделку с дьяволом. Беттина поняла, что пока возбуждает своего защитника, останется жива. Она удовлетворяла все новые сексуальные фантазии и теряла остатки уважения к себе, но выбрала жизнь.

– О, мама! – тихо вскрикнула Пет и задрожала. Ничего удивительного, что эту правду так тщательно скрывали – мать пыталась забыть свой позор. Дед помогал ей сохранить тайну, ибо был слишком горд, чтобы признать, что жизнь дочери куплена ценой чудовищных унижений.

Пет услышала звук открывшейся дверцы автомобиля. Она смахнула снег с лица и посмотрела на дорогу. Уже совсем стемнело. У поворота Пет увидела старенький микроавтобус и мужчину, который привез ее из ресторана в клинику. Теперь на нем была не спортивная куртка, а дубленка. Пет не сразу вспомнила его имя.

– Мистер Сэнфорд… надеюсь, вы ждете не меня. – Она едва узнавала свой голос. – Вы с братом собирались вернуться в гостиницу.

– Робби слишком потрясен случившимся, чтобы веселиться.

– Мне очень жаль.

– Ничего. Это признак того, что он идет на поправку – ему небезразличны другие пациенты и окружающие. Робби просил, чтобы я дождался вас.

– Мне не нужна помощь, – решительно возразила Пет. Она понимала, что держится нелюбезно, но не хотела никому открывать свою тайну.

– Я подвезу вас до гостиницы, где осталась ваша машина, – сказал Сэнфорд.

– Спасибо. Это будет очень кстати. Простите за резкость, мистер Сэнфорд. Я немного не в себе.

– Не стоит извиняться. Но я бы предпочел, чтобы вы называли меня Люком.

Они подошли к машине.

– Хорошо, Люк. – Пет протянула ему руку. – А я – Пет д'Анжели.

– Знаю. Я спросил о вас Робби после того, как мы встретились на берегу.

В другое время это признание польстило бы Пет, но сейчас, когда ее нервы были напряжены до предела, она с подозрением посмотрела на спутника. Зачем ему знать ее имя? Можно ли доверять этому человеку?

Он помог Пет сесть в машину, и она наконец разглядела его лицо. Серые глаза, выступающие скулы, волевой подбородок, чуть искривленный нос, а главное, ощущение надежности.

Несколько миль они проехали в полном молчании. Раз или два Пет собиралась из вежливости завести разговор, но голос доктора Хафнера все еще звучал у нее в ушах, и ужасные подробности снова и снова вставали перед глазами.

Все пережитое вновь всколыхнулось в ней, и Пет отвернулась к окну, чтобы Люк не увидел, что она плачет. Сквозь слезы девушка смотрела, как землю покрывает белый снег, но даже он казался ей грязным.

– Ублюдки, мерзкие ублюдки. – Слова невольно сорвались с ее губ, и она зарыдала.

Пет не знала, долго ли они ехали, но Люк, видимо, сделал крюк, давая ей время успокоиться.

Наконец машина съехала с дороги и остановилась.

– Вы в порядке? – спросил Люк.

Слезы иссякли. Пет посмотрела на него и кивнула. Они стояли на парковочной площадке возле старенького придорожного ресторана с неоновой рекламой пива и вывеской у входа.

– Думаю, вам стоит подкрепиться, – сказал Люк. – Раз уж индейка нам не досталась.

Пет предпочла бы отказаться, но ослабла и проголодалась.

– Пожалуй, – ответила она.

В ресторане был приятный полумрак, а на стоявших у окна квадратных столиках горели свечи в стеклянных красных подсвечниках. Проигрыватель-автомат возле стойки бара играл какую-то балладу. За несколькими столиками сидели посетители, о чем-то весело говоря. Здешняя обстановка не имела ничего общего с рестораном в гостинице «Семь сестер», и это отвлекло Пет от воспоминаний об ужасной сцене, разыгравшейся за ужином.

Люк Сэнфорд пошел к столику, а Пет, извинившись, направилась в дамскую комнату, чтобы умыться. Посмотрев на себя в зеркало, она замерла в нерешительности. Ей нужно побыть одной, подумать, а не сидеть в баре с привлекательным мужчиной.

Когда Пет вернулась в зал. Люк уже сидел за столиком. Увидев небольшой графин с бренди, девушка ощутила раздражение.

– Сомневаюсь, что мне нужно именно это. – Она села за столик напротив Люка.

– Тогда не пейте. Мне показалось… вы были расстроены, а хороший бренди лучше холодного пива.

Ход ее мыслей изменился. То, что она сочла самоуверенностью, было заботой. Всю жизнь Пет полностью доверяла матери и деду. Полагала, что отличает правду от лжи. И ошиблась.

Она сделала глоток бренди, и тепло разлилось внутри ее. Пет больше не била дрожь, и она сняла пальто.

– Люк, сегодня я самая худшая собеседница, какую только можно вообразить. Одна рюмка, и мы уходим.

– Как угодно. Но если вам хочется поговорить…

Она благодарно кивнула, но не пожелала делиться страшными тайнами своей матери с посторонним. Лучше уж просто поболтать о пустяках.

– Знаете, – сказала Пет, – впервые увидев вас с братом на побережье, я решила, что больны вы.

– Я вполне мог бы оказаться на его месте. Мы не слишком отличаемся друг от друга.

– Вы были во Вьетнаме?

– Да, как и многие другие. Мне повезло, что я выжил. Возможно, потому что летал на вертолете, когда другие месили грязь на земле.

– Значит, вы счастливчик. А что случилось с Робби?

– Я бы сказал, он стал жертвой другой войны, разразившейся в Америке в шестидесятых. Робби получил слишком много свободы, связался по молодости с компанией, где все употребляли наркотики, и крепко сел на ЛСД. Это привело его на грань умопомешательства. Может, он избежал бы этого, если бы кто-то помог ему в тот момент, но отец давно ушел от нас, мать… умерла примерно в то же время, я учился в колледже, а потом меня призвали в армию.

Пет сделала глоток бренди и внимательно посмотрела на Люка. Ей почему-то казалось, что у них много общего. Ему тоже приходится мотаться на старом автомобиле в клинику, чтобы помочь брату.

– Давно ли Робби в клинике? – спросила Пет.

– С ее открытия. Но он уже скоро выйдет, уверен. Я уговариваю его работать со мной.

– А чем вы занимаетесь?

– Я изобретатель.

Такого Пет никогда не слышала.

– Как Эдисон?

– С Эдисоном никто не сравнится.

– А что вы изобретаете?

– Ломаю голову над всякой электроникой.

Люк пожал плечами, и Пет поняла, что он не хочет дальнейших расспросов. Возможно, боится выдать профессиональные секреты, или ему пока не о чем рассказать.

– А кем вы работаете? – спросил он.

Пет задумалась. Сказать, что она просто продавщица? Люк все больше интересовал ее, поэтому она надеялась заинтересовать и его.

– Пока я делаю не то, что хочу, – ответила Пет.

– А что вы хотите?

– Быть дизайнером.

– Дизайнером чего?

– Ювелирных изделий.

– Ювелирных изделий, – повторил он. – Чем же это вас привлекает?

В его тоне ей послышалось разочарование или пренебрежение.

– У нас это семейное, – призналась Пет. – Мой дед по материнской линии – ювелир. А бабушка по отцовской отлично разбиралась в украшениях. Говорят, у нее была самая великолепная коллекция в Европе.

– Значит, вы никогда не думали о другом занятии?

Пет украдкой взглянула на Люка. Похоже, он бросает ей вызов, намекая на то, что существуют и более достойные занятия.

– Одно время я подумывала стать психиатром, чтобы вылечить маму… Но потом поняла, что сама сойду с ума, если откажусь от своего призвания. Вы считаете это неправильным?

Он явно обдумывал ответ. Видимо, после войны во Вьетнаме любая работа кажется Люку ерундой.

– Я думаю, хорошо заниматься тем, что любишь. Но по-моему, стыдно отказывать в помощи людям, прежде всего собственной матери, и вместо этого изготовлять побрякушки для привилегированных дармоедов.

Пет откинулась на спинку стула. После лжи, которой потчевал ее дед, откровенность Люка казалась глотком свежего воздуха.

– Что ж, – развела руками Пет, – я сама напросилась на резкость.

– Я не хотел…

– Конечно, – оборвала его Пет. – Но по вашему мнению, я трачу время зря.

– Я сказал другое.

– Смысл примерно такой. Но вам не о чем беспокоиться, мистер Сэнфорд. Говоря о своей работе, я только строю планы, но после сегодняшнего дня они вряд ли осуществятся. – Она допила бренди. – Я готова.

Люк пошел к бару расплатиться. Пет ждала его у дверей.

Всю дорогу до гостиницы в машине царило напряженное молчание.

«Черт возьми! – подумала Пет, прикрыв лицо воротником пальто. – Ну почему все должно закончиться именно так? Люк вел себя безукоризненно в такой сложной ситуации. И мне показалось… что он может остаться в моей жизни. Что появился человек, которому можно все рассказать о маме, о своих планах. Он ведь сам предложил мне поговорить».

И вдруг эти резкие слова, как удар в спину. Кто в этом виноват? Он или она? Пет не знала. Она понимала только одно: его слова исключили возможность подружиться с ним. Люк считает, что работа, о которой она мечтает, – глупость. А по ее мнению, он недалекий и самоуверенный тип, до которого не доходит, что создавать красивые вещи – достойное занятие.

На стоянке у гостиницы Люк проводил ее к машине, и они немного постояли молча.

– Спасибо, – сказала Пет. – Вы очень упростили сложную ситуацию.

– И усложнил простую.

Пет, пожав плечами, направилась к машине.

– Пет!

Она обернулась.

– Мне придется уехать на некоторое время. Но когда я вернусь… мне бы хотелось посмотреть на ваши творения. Убежден, что они прекрасны…

– Они появятся на свет не раньше, чем мне представится возможность для этого, а пока они все здесь. – Пет постучала по голове, и Люк улыбнулся.

Она села в машину и включила зажигание. В зеркало заднего обзора Пет видела, что он стоит на дороге и смотрит ей вслед.

Что она могла сказать? Чего ждала от него? Кто виноват, он или она? Пет размышляла об этом всю дорогу до города.

Но к утру мысли о Люке Сэнфорде были вытеснены злостью на деда.

Конечно, он с нетерпением ждет ее прихода в больницу, чтобы услышать, как они с мамой провели День благодарения и понравился ли Беттине шоколад.

Пет откладывала поход в госпиталь до полудня.

Дед полусидел на кровати, а его загипсованная нога висела на системе рычагов. Увидев внучку, он просиял:

– Ты должна мне все рассказать о вчерашнем дне. Как моя девочка?

– Это ты должен был мне все рассказать, – ответила Пет, и весь ее гнев выплеснулся наружу. Она с силой сжала пальцами округлую перекладину спинки кровати. – Ты должен был рассказать мне правду о маме. Я вправе знать это.

– О чем ты говоришь? О какой такой правде? – Голос Джозефа дрогнул.

– О войне. Об Освенциме. О том, что сделали с мамой нацистские подонки.

Старик выпрямился, насколько позволяла подвешенная нога, но, поняв, что отрицать все бесполезно, обмяк на подушках.

– Как я мог сказать маленькой девочке, что ее мать – шлюха?

– Она не шлюха! Не смей никогда больше так называть ее! Мама – жертва. Она была беспомощной девушкой, прошедшей через ад концлагеря.

Его лицо посерело, на глаза навернулись слезы.

– Я старался сделать все, чтобы она забыла. Я думал, если мы не будем вспоминать об этом, моя любовь и любовь Стива заставят ее со временем забыть все, что произошло. Надеялся, что Беттине будет казаться, будто этого никогда не было.

– Но это было, деда, а ты не позволил ей посмотреть правде в глаза, почувствовать ненависть, боль и пережить свое горе.

Старик вымученно улыбнулся.

– Тебе надо было остаться в колледже, Петра. Из тебя получился бы хороший психиатр.

– А мне ты не дал возможности понять маму. Знай я все, может, мне и удалось бы помочь ей.

– Наверное, я был не прав.

– Да, дед. Ты был не прав. Ты так не прав, что не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя.

Он зажмурился, и Пет увидела, как по его морщинистым щекам покатились слезы.

– Пожалуйста, Петра, – прошептал Джозеф. – Я потерял жену. Потерял дочь. Я не могу потерять и тебя.

После этих слов ее гнев иссяк. Пет села на стул рядом с дедом.

– Расскажи мне все, – попросила она, взяв его за руку, – как вас обнаружили, что случилось с тобой, как ты нашел маму после войны. Возможно, уже слишком поздно помочь ей, но помоги мне.

Усталым, дрожащим от волнения голосом он начал свой рассказ. Они так и не узнали, кто их выдал, но в конце июля 1944 года в тайное убежище на чердаке ворвались гестаповцы. Джозефа, как голландца, отправили на работы в Германию, а Беттину – в Вестерборк, где находился пересыльный пункт для голландских евреев. В сентябре, в последнем эшелоне с евреями, она покинула Голландию.

– В том же самом, в котором увезли в Освенцим Анну Франк и ее семью, – содрогнувшись прошептала Пет. – Товарный состав, по семьдесят пять человек в каждом вагоне, с маленьким зарешеченным окном. Путь занял трое суток.

Дед поведал внучке все, что знал о жизни Беттины в лагере по рассказам ее подруги, которая была с ней в те ужасные дни. Эту же историю Пет слышала вчера, но от повторения она не стала менее страшной.

– Я не знал, где Беттина и жива ли она, – продолжал старик. – Меня послали в угольные шахты в Саар, где я работал до тех пор, пока нас не освободили союзники. Потом я несколько месяцев провел в лагере для перемещенных лиц. Я делал все, чтобы разыскать Беттину и Аннеке, твою бабушку. В конце концов мне подтвердили, что мою жену отправили в газовую камеру в Освенциме, и только в конце сорок пятого года я узнал, что твоя мать жива. Я нашел ее в клинике в Марселе.

Сначала она не узнала его. Стоило ему прикоснуться к дочери или заговорить с ней, Беттина срывала с себя одежду, падала на колени и делала то, что видела вчера Пет. Но в конце концов она начала выздоравливать, и Джозеф взял ее домой.

– Но Роттердам был связан для нас с очень страшными воспоминаниями, и я решил, что на новом месте Беттина скорее забудет кошмары прошлого. А что может быть новее Америки?

– Здесь ты встретил папу и ему тоже ничего не сказал.

– Думаешь, если бы он все знал о Беттине, то женился бы на ней?

– Не знаю.

– Я считаю, что поступил правильно, познакомив их. Твой отец тоже потерял на войне близкого человека. Ты не слышала об этом?

– Нет, – ответила Пет, пораженная тем, что в их семье столько тайн.

– Я надеялся, что они помогут друг другу, но ничего не получилось. И все же я не жалею. Они подарили мне тебя.

Пет обняла деда, и они оба заплакали.

– Я прощен, дорогая? Я не перенесу, если нет.

– Прощен, потому что я не могу на тебя долго сердиться. Но обещай мне кое-что.

– Что?

– Больше никаких секретов.

– Обещаю, – ответил он.