ВСТУПЛЕНИЕ 2 страница

На протяжении столетий вокруг термина “индоевропейцы” идет научная дискуссия, затрагивающая его понятийное содержание. Английский ученый сэр Уильям Джонсон в 1786 году сформулировал положение, в соответствии с которым термин “индоевропейцы” можно с уверенностью применять лишь к лингвистическому материалу, так как по его мнению он плохо корригирует с антропологическими и археологическими данными [13, с. 92].

Дальнейшее развитие научных данных позволило трактовать термин “индоевропейцы” в градации как от языковой семьи, так и до глобального протоэтнического сообщества в зависимости от смыслового содержания.

Интерес представляет проблематика локализации индоевропейской праэтнической общности, о чем свидетельствует значительное количество научных гипотез, трактующих временные рамки и местоположение праобщности:

1. Северо-причерноморская гипотеза (В.М. Даниленко) свидетельствует, что индоевропейская общность зародилась на степной границе Европы и Азии в X–VII тыс. до н.э. и позднее распространилась на Европу и территорию Кавказа, разделившись на три группы. Одна из них, которая оставила след в виде ямочно-гребенчатой керамики, днепрово-донецкой и азово-днепровской археологических культур неолита, формировала этничность населения Украины.

2. Анатолийско-балканская гипотеза (И.М. Дьяконов) обосновывает идею индоевропейской прародины в Балкано-Карпатском бассейне. Некоторые племена поселились и на территории Украины: протохары, позднее индоиранцы и балто-славяне. Материальный след этой цивилизации – линейно-шнуровая керамика V–IV тыс. до н.э.

3. Анатолийско-северопереднеазиатская гипотеза (Т.В. Гамкрелидзе) связывает образование индоевропейского праэтнического сообщества с культурой Чатал-Гуюка VI–V тыс. до н.э. на границе Закавказья и Верхней Месопотамии. Позднее, в III тыс. до н.э., это праобщество распалось на тохаров, которые направились на восток (в Центральную Азию) и древнеевропейцев, для которых поволжские и причерноморские степи стали “вторичной” прародиной (ямная культурно-историческая общность).

4. Центрально- и южно-европейская гипотеза (Б.В. Горнунг) отстаивает идею нескольких индоевропейских зон: одна из них связана с культурой Старчево-Кереш, затем трансформировалась в культуры Винча-Тордош и Тиса; другая – с буго-днестровской, а позднее – с трипольской культурами [4, с. 21–22].

При анализе трансформации праэтнического индоевропейского единства в локальные этнические образования необходимо определиться со значением термина “этногенез”. Наиболее общепринятая трактовка термина “этногенез” состоит в понимании становления и развития общностей людей в историко-культурном, социально-экономическом, биологическом и психологическом аспектах, образующих синтез характерных черт и особенностей различных народов, в параметрах как единых, так и индивидуальных составляющих этого сложного, многогранного процесса.

Этничность же является синкретической категорией, отражающей сложную систему общественных отношений, связывающих личность как носителя специфических признаков, определяемую термином этнофор с природно-культурологической средой ее обитания – родиной, историческими формами тех или иных сообществ [4, с. 10].

Академик Б.А. Рыбаков при рассмотрении проблемы этногенеза славянства, выделении его из индоевропейского, протоэтнического сообщества отмечал: “Славянские народы принадлежат к древнему индоевропейскому единству, включающему такие народы, как германские, балтийские (литовско-латышские), романские, греческие, кельтские, иранские, индийские (“арийские”) и другие, раскинувшиеся еще в древности на огромном пространстве от Атлантического океана до Индийского и от Ледовитого океана до Средиземного моря. Четыре-пять тысяч лет тому назад индоевропейцы занимали еще не всю Европу и не заселили еще Индостан; приблизительным геометрическим центром первоначального индоевропейского массива была северо-восточная часть Балканского полуострова и Малая Азия. Те племена, из которых путем постепенной консолидации образовались “праславяне”, обитали почти на краю индоевропейских пространств, севернее горного барьера, который отделяет южную Европу от северной и тянется от Альп на восток, завершаясь на востоке Карпатами [12, с. 19].

Интересная гипотеза по истории протославян, т.е. индоевропейской общности, от которой позднее произошли славяне, принадлежит лингвисту Б.В. Горнунгу. Ученый полагал, что в конце ІІ тыс. до н.э. и первой половине I тысячелетия до н. э. индоевропейцы дифференцировались на две диалектные зоны – древнюю северо-западную и древнюю юго-восточную. Протославяне были в составе последней и соприкасались с предками анатолийцев, прототохарами, будущими дако-мезийцами и фракийцами. Б.В. Горнунг видит протославян этого периода среди населения среднего этапа трипольской культуры, обитавшего в междуречье Днепра и Днестра.

Исследования Х. Края показали, что древнеевропейские гидронимы распространены от Скандинавии на севере до материков Италии на юге и от Британских островов на западе до юго-восточной Прибалтики на востоке. Области севернее Альп представляются исследователю наиболее древними. Древнеевропейцы выработали общую терминологию в области сельского хозяйства, социальных отношений и религии. Академик В.В. Седов отмечает, что построение Х. Крае являются всего лишь научной гипотезой. Поэтому для одних исследователей они вполне приемлемы, а другие указывают на то, что фактических данных для предположения о существовании древнеевропейской общности пока очень мало. Однако количество материалов, свидетельствующих в пользу построений Х. Крае, постепенно увеличивается, что делает их все более и более авторитетными. Интерес представляет схема локализации размещения индоевропейцев, составленная Х. Хиртом и показывающая диалектическое единство этносов, зародившихся в недрах данного праэтнического сообщества.

Академик Б.А. Рыбаков связывает этногенез славянства с социально-экономическими процессами, протекавшими в III–II тысячелетиях до н.э., конкретизируя их следующей гипотезой: “С общеевропейскими событиями дело обстояло так: на рубеже III и II тысячелетий до нашей эры в северной половине Европы (от Рейна до Днепра) усиливается скотоводческое пастушеское хозяйство, быстро возникает имущественное и социальное неравенства. Крупный рогатый скот становится символом богатства (в старом русском языке “скотница” – казна), а легкость отчуждения стад ведет к войнам и неравенству племен и вождей. Первобытное равенство нарушилось” [12, с. 20–21].

Из данных теоретических обобщений Б.А. Рыбаков делает соответствующий вывод: “Все это происходило с племенами, являвшимися предками балтов, славян и германцев. Расселение велось отдельными, самостоятельно действующими племенами. Об этом можно судить по необычной пестроте и чересполосности скотоводческой терминологии в Восточной Европе” [12, с. 21].

Альфред Вебер, рассматривая узловые пункты развития человечества, отмечал, что поворот истории Европы был произведен индоевропейскими народами-завоевателями. В конце третьего тысячелетия они достигли Европы и Средиземноморья. Новый великий прорыв они совершили около 1200 г., когда достигли Ирана и Индии. В конце второго тысячелетия до н.э. кочевые народы появились и в Китае.

До этого времени на территории от Китая до Европы существовали уходящие в глубину времен древние культуры, характеризуемые частично как матриархальные; это были либо культуры земледельцев, оседлых скотоводов, либо просто проживающие в полной замкнутости народы, которые заселяли культурный пояс от Китая до Европы.

История превращается в борьбу между этими двумя силами – культурой матриархата, древней, стабильной, связанной, непробудившейся, и новой – динамичной, освобождающей, осознанной в своих тенденциях культурой кочевых народов [15, с. 46].

К. Ясперс, анализируя концепцию А. Вебера, отмечал, что она спорна в методологическом отношении. Вторжение кочевых народов из Центральной Азии, достигших Китая, Индии и стран Запада (у них великие культуры древности заимствовали использование лошади), имело, как уже было сказано, аналогичные последствия во всех трех областях: имея лошадей, эти кочевые народы познали даль мира. Они завоевали государства великих культур древности. Опасные предприятия и катастрофы помогли им понять хрупкость бытия; в качестве господствующей расы они привнесли в мир героическое и трагическое сознание, которое нашло свое отражение в эпосе [15, с. 46].

Вывод, который следует из гипотезы А. Вебера, заключается в том, подчеркивал К. Ясперс, что “тезис Альфреда Вебера указывает на реальное единообразие внутри евроазиатского блока. Однако в какой мере появление здесь кочевых народов было решающим, определить трудно. Географические условия и исторические констелляции создают, правда, известные предпосылки для объяснения, интересующего нас факта, однако почему с этого момента начинается творческое созидание, остается для нас тайной”.

Тезис Вебера обладает известной убедительностью в силу простого каузального объяснения, основанного на характерных жизненных свойствах кочевых народов. Однако он в лучшем случае лишь указывает на одну предпосылку [15, с. 46].

А. Пономарев, рассматривая процесс развития индоевропейского сообщества, отмечал, что аридизация природных условий и соответствующая трансформация экономики и, соответственно, культуры, сформировали новый этнический образ индоевропейца на их традиционной прародине. Особо интенсивно этот процесс протекал в юго-восточной части индоевропейского ядра – в степных регионах Украины, где встретились несколько потоков индоевропейской общности [4, с. 30].

Б.А. Рыбаков акцентирует внимание на том, что, начиная с XV в. до н.э., прослеживается первое существенное отделение от индоевропейского единства славянства, что связано, как он предполагает, с комаровской и тшинецкой археологическими культурами, датируемыми XV–XII в. до н.э.

По гипотезе украинского этнографа Пономарева, формирование славянского этноса проходило в несколько этапов и на ряде культурных основ. Один из этапов – лужицко-скифский – охватывает четыре археологические культуры: лужицкую, чернолискую, белогрудовскую и скифскую и имеет временной рубеж от XI до III в. до н.э. [4, с. 34].

Академик В.В. Седов, характеризуя культуры периода формирования славянского этноса, отмечал, что лужицкая культура получила распространение в Центральной Европе (между верхней Эльбой и Вислой, включая северные области Среднего Подунавья) в последних столетиях II и в первой половине I тысячелетия до н.э. Ее приписывали германцам, кельтам, славянам, иллирийцам, фракийцам.

В.В. Седов обращает внимание на то, что лужицкие древности являются составной частью культур полей погребальных урн, характерных для Европы в конце бронзового и в самом начале железного века. На раннем этапе в ареале этих культур наблюдается еще довольно пестрая картина. Зато в начале I тысячелетия до н.э. ареальные различия нивелируются и можно говорить о сложении и существовании в Европе единой культурной общности полей погребальных урн.

Эта культурная общность лежит в основе культуры пракельтов (верхний Рейн), праиталиков (Приальпийский регион), иллирийцев (на юго-востоке), прагерманцев (древнейшая германская культура – ясторфская – сложилась на основе местных древностей эпохи бронзы при участии проникшей с юга культуры полей погребений), славян (восточный регион лужицкой культуры) и, по-видимому, некоторых других европейских этносов [14, с. 44].

Формирование славянского этноса проходило в тот насыщенный период, который немецкий философ К. Ясперс назвал “осевым временим”, характеризуемым тем, что ось мировой истории, если она вообще существует, может быть обнаружена только эмпирически, как факт, значимый для всех людей, в том числе и для христиан. Эту ось следует искать там, где возникли предпосылки, позволившие человеку стать таким, каков он есть; где с поразительной плодотворностью шло такое формирование человеческого бытия, которое, независимо от определенного религиозного содержания, могло стать настолько убедительным – если не своей эмпирической неопровержимостью, то во всяком случае некоей эмпирической основой для Запада, для Азии, для всех людей вообще, – что тем самым для всех народов были найдены общие рамки понимания их исторической значимости. Эту ось мировой истории следует отнести, по мнению К. Ясперса, по-видимому, ко времени около 500 лет до н.э., к тому духовному процессу, который шел между 800 и 200 гг. до н.э. Тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день. Это время К. Ясперс называл осевым временем [15, с. 32].

Расшифровывая понятия “осевого времени”, его характерные черты и особенности реализации как на Западе, так и на Востоке, К. Ясперс отмечал, что в это время происходит много необычного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-цзы, возникли все направления китайской философии, созидали мыслители Мо-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы и бесчисленное множество других. В Индии возникли Упанишады, жил Будда, в философии – и в Индии, и в Китае – были рассмотрены все возможности философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки – Илия, Исайя, Иеремия и Второисая; в Греции – это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, великих трагиков, ученых Фукидида и Архимеда. Все то, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга.

Новое, возникшее в эту эпоху в трех упомянутых культурах, сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира [15, с. 32–33].

Славянский мир не был некой изолированной субстанцией данного переломного этапа мирового исторического процесса, а ощутил воздействие как западного, так и восточного факторов развития – древнейшей матриархальной культурной основы и индоевропейской, принесшей динамизм натиска и великого порыва к обновлению основ бытия.

Рассматривая проблему исторической прародины восточных славян, М.С. Грушевский отмечал: “Своею нынешнею территориею украинская группа племен овладевает во время славянского расселения, двигаясь из своей прародины на юг и запад”. М.С. Грушевский акцентирует внимание на том, что прародину индоевропейских племен нужно искать не в Передней Азии, где предполагали ее прежде, а в Восточной Европе: отсюда в весьма раннее время, которое приблизительно определяют двумя тысячелетиями до нашей эры, отдельные группы начали распространяться на запад, юг и юго-восток; литовская и восточнославянская группы племен были бы в таком случае теми, которые остались на старом пепелище или в ближайшем его соседстве [17, с. 19].

М.С. Грушевский, анализируя различные аспекты генезиса славянства, отметил, что как бы ни обстояло дело с индоевропейскою прародиной, во всяком случае, славянская и литовская группы, наиболее близкие между собою среди прочих индоевропейских племен, уже по выделении прочих групп прожили долгое время в близком соседстве и общении, несомненно, в Восточной Европе. С движением германских племен на запад обозначилась западная граница этих литовско-славянских обиталищ – в бассейне Вислы. Южная обозначалась с расселением иранских племен в черноморских степях: из исторических источников о черноморской колонизации видим, что кочевое (иранское, по всей очевидности) скифско-сарматско-аланское население степей не выходило за пределы областей нижнего Днепра, Южного Буга и Днестра, и далее на север мы должны предположить славянскую колонизацию. На юго-западе во II в. до нашей эры Карпатское подгорье покрывала германская (или кельтско-германская) колонизация бастардов; перед их приходом, а также и после ослабления их, славянская колонизация могла простираться до Карпат, в бассейнах верхнего Днестра, Сана и Вислы, прорываясь временами и дальше на юго-запад. Горную же область Карпат занимала группа мелких народов неясного, по всей вероятности фракийского, происхождения. Все это были народы той же индоевропейской семьи. Только по линии, перерезывавшей Восточноевропейскую равнину с северо-запада на юго-восток, границы славяно-литовской колонизации встречались с вовсе чужою – финскою колонизациею” [17, с. 19].

На основании данной гипотезы, М.С. Грушевский пришел к заключению о том, что в этом треугольнике, который ограничивается линией Вислы на западе, Балтийским морем на севере, на юге занимает области среднего Днепра и Днестра, а на востоке – бассейн Днепра (кроме, может быть, его больших восточных притоков), с наибольшим правдоподобием нужно искать славянско-литовскую территорию перед расселением. Литовская группа занимала ее северную часть в соседстве Балтийского побережья и, вероятно, также земли между Двиной и Неманом; славянская – остальное пространство от Карпатского подгорья до Алаунской (Валдайской) возвышенности и бассейна Волги, постепенно расширяя свою территорию по мере того, как продвигались на запад и юго-восток соседние группы – иранцы, фракийцы, германцы. Юго-восточная, украинская группа племен уже тогда, перед расселением, могла занимать северную и северо-восточную часть своей позднейшей территории, распространившись потом только на юг и запад.

При этом расселение славян должно было начаться не позже III века нашей эры. За движением германских племен должно было последовать движение славян на запад. Ослабление иранских орд Черноморья открывало дорогу на юг; гуннский поток, разрушивший остатки иранской колонизации и погнавший на запад готские племена Черноморья, окончательно открыл эти земли для славянской колонизации” [17, с. 20].

Анализируя работы, посвященные становлению и развитию славянства, академик В.В. Седов отмечал, что научные изыскания по проблеме славянского этногенеза начинаются с 30-х годов XIX в., когда появилась книга известного исследователя славянских древностей П.И. Шафарика “Славянские древности”. В основе его исторических построений лежит анализ сведений античных авторов о венедах и этногеографических данных Иордана. П.И. Шафарик попытался показать, что славяне искони заселяли обширные пространства Средней Европы. Славянский язык, по представлениям этого исследователя, впервые зазвучал к северу и северо-востоку от Карпат, т.е. на территории Галиции, на Подолии и Волыни. Сформулированная П.И. Шафариком прикарпатская теория происхождения славян была весьма популярна в XIX в. [14, с. 8].

С конца XIX в. при определении места расселения ранних славян наряду с историческими и лингвистическими данными привлекаются материалы топонимики. В 1901 г. появилось исследование А.Л. Погодина: “Из истории славянских передвижений”, в котором на основе сведений древних авторов дан очерк истории славян, начиная с первых веков нашей эры, и предпринята попытка очертить раннюю славянскую территорию при помощи анализа речных названий. Исследователь приходит к выводу, что ранние славяне были насельниками территории Польши, Подолии и Волыни, где обнаруживается довольно много славянских гидронимов. Эти области, по мнению А.Л. Погодина, славяне занимали с глубокой древности вплоть до раннего средневековья, когда началось их широкое расселение [14, с. 9–10].

В XX столетии по вопросам славянского этногенеза написаны сотни книг и статей, высказано множество самых разнообразных мыслей, предположений и догадок, ибо эта тема приобрела особую значимость и актуальность.

В 20-х годах мысль о припятско-среднеднепровской прародине славян попытался аргументировать известный славист М. Фасмер.

Для первой трети XX в. наиболее значительными в области славянского этногенеза являются исследования Л. Нидерле, в которых были обобщены достижения различных наук – истории, лингвистики, этнографии, антропологии и археологии.

В.В. Седов, анализируя вклад Л. Нидерле в рассмотрение проблемы этногенеза славянства, отмечал: “Согласно Л. Нидерле праиндоевропейский язык распался на отдельные языки в начале II тысячелетия до н.э. Наряду с другими индоевропейскими языками в течение II тысячелетия до н.э. существовал балто-славянский язык, в результате членения которого в I тысячелетии до н.э. (может быть, и несколько раньше) образовался славянский язык.

Показав несостоятельность основанной на русской летописи балканской теории славянского этногенеза, Л. Нидерле отмечает, что место формирования славян пока не может быть определено. В виде предположения высказывается, что древними славянами были невры, будины и скифы-пахари Геродота” [14, с. 9–10].

На основании данных глотогенеза, этнографии, антропологии и археологии Л. Нидерле выдвигал гипотезу относительно области славянского расселения в начале нашей эры. На востоке эта территория достигала верхо­вьев Днепра и отдельных районов бассейна Дона, на севере подходила к Нареву и левым притокам Припяти, на западе – к Эльбе. Западную границу славянского ареала, замечает исследователь, возможно, придется передвинуть к Висле, если не будет доказана славянская принадлежность полей погребений лужицко-силезского типа [14, с. 10].

На современном этапе развития научного изучения проблемы этногенеза, сформировались две основополагающие концепции феномена этничности – примордиалистская и конструктивистская.

Гносеология примордиализма базируется на признании этничности как некоей объективной реальности, т.е. такой данности, которая присуща человеку и человечеству и формируется либо в ходе исторического развития, либо будучи заложенной в генетическом коде данного народа. Исходя из этого, этнос определяется как группа людей, имеющих общее название, элементы культуры, миф про общность происхождения, общую историческую память, ассоциирующих себя с некой общей территорией и наделенных чувством солидарности [4, с. 10].

Концепция примордиализма базируется на идеях немецкого романтизма конца XVIII – начала XIX столетий и была обусловлена ростом национального самосознания, связанного с процессом национально-культурного возрождения и общеевропейского национального подъема.

Ван ден Берг и продолжатель его идей Лев Гумилев, исходя из теории примордиализма, довели ее до логического завершения, трактуя этничность и процесс этногенеза как расширенную форму единого родового отбора и связи, базирующуюся на своеобразном инстинктивном импульсе, заложенном в генетическом коде еще на ранней стадии эволюции, когда этот импульс был необходим для распознавания членов своей родственной семьи или рода.

Ван ден Берг и Л. Гумилев, рассматривая эволюцию “инстинктивного импульса” генетического кода этносов, подчеркивали, что на родовой стадии он был способом индивидуального выживания, на стадии формирования этносов – способом кодификаций этнической культуры и выживания этносов, на этапе же становления наций как высшего типа этнического развития – способом приобщения к национально-державным ценностям, т.е. способом создания национальной державности [3, с. 5].

При рассмотрении данной теории этнических процессов необходимо отметить, что в мировом сообществе этнически “чистых” и однообразных этносов практически не бывает, так как на “часовой глубине” всего в 600 лет, что равно примерно 25 поколениям, каждый современный человек теоретически имеет 33 миллиона 554 тысячи 432 предка, этническую чистоту каждого из которых практически невозможно гарантировать. В таком случае, по теории “инстинктивного импульса”, должен произойти процесс взаимонейтрализации противоположных этнических импульсов и как итог – деградация или гибель этносов.

Учитывая же тот фактор, что “стерильно” чистых этносов практически не бывает, произошло бы, исходя из гипотезы Ван ден Берга и Л. Гумилева, самоуничтожение этносов, за исключением тех из них, которые были изолированы природными условиями бытия (обитатели островов Полинезии и др.).

Историческая практика на деле опровергает данную теорию, так как этносы, ассимилировавшие разноплеменные начала, впитавшие при этом социокультурные новации, обнаруживают в своем функционировании повышенную адаптационную жизнестойкость, активность.

Необходимо отметить, что концепция некоего тысячелетнего “инстинктивного импульса”, якобы предопределяющего изначально параметры развития народов, заранее подразделяет их на “избранных”, т.е. “обреченных” на успех, и на изгоев, тысячелетиями обреченных прозябать на задворках мировой истории в силу импульсивной предопределенности тысячелетней давности, что идентично социал-дарвинизму и его наиболее одиозному варианту – фашизму.

Академик П.П. Толочко, рассматривая проблему этногенеза славянства во введении к двухтомнику “Стародавня історія України”, изложил концепцию исторического развития древних сообществ в границах Украины, которая базировалась на материалах его многолетних археологических исследований. На основании этих данных он пришел к заключению, что население Украины на протяжении тысячелетий не было этнично и культурно однородным.

Автохтонное развитие местных народов, отмечает П.П. Толочко, постоянно усложнялось миграционными инновациями, которые часто коренным образом меняли этнокультурную структуру населения территории Украины [16, с. 33].

Немецкий ученый Г. Кайзерлинг, анализируя проблему этногенеза, отмечал: “От поколения к поколению люди претерпевают изменения одинакового рода и в одинаковом направлении, а в поворотные моменты истории однотипные изменения охватывают гигантское пространство и совершенно чуждые друг другу народы” [15, с. 45].

П.П. Толочко акцентирует внимание на том, что при рассмотрении процессов этногенеза необходимо исходить из тезиса, что миграционные потоки, какими бы они мощными не были, не приводили к полной и незамедлительной смене населения региона [16, с. 33–35].

При рассмотрении данной проблематики Б.А. Рыбаков делает следующее важное обобщение: “Следует отметить, что главной образующей силой этногенеза была стихийная интеграция более или менее родственных племен. Но, разумеется, имело место и естественное размножение, филиация племен и колонизация новых пространств. Филиация племен уплотняла этнический массив, заполняя промежутки между старыми “материнскими” племенами и, конечно, содействовала упрочению этого массива, но не размножение одного-единственного племени создавало народ” [12, с. 19].

К. Ясперс, анализируя проблемы становления этносов на Евразийском континенте, отмечал, что прослеживается общность истории всего Евразийского континента, которая определялась беспрерывными вторжениями, переселениями и завоеваниями, совершаемыми народами Центральной Азии, базируется на сходстве техники и орнамента, выявленным археологическими находками, сходстве, уходящем далеко в доисторическую эпоху и позволяющих прийти к заключению, что между народами всего континента происходил постоянный обмен [15, с. 47].

В.В. Седов, рассматривая историографические проблемы этногенеза славянства, отмечает, что к эпохе средневековья восходит скифо-сарматская теория происхождения славян. Впервые она зафиксирована Баварской хроникой XIII в., а позднее воспринята многими западноевропейскими авторами XIV–XVIII вв. Согласно их представлениям предки славян из Передней Азии продвинулись вдоль черноморского побережья на север и осели в южной части Восточной Европы. Древним авторам славяне были известны под этнонимами – скифы, сарматы, аланы и роксоланы. Постепенно славяне из Северного Причерноморья расселились на запад и юго-запад [14, с. 8].

Отождествление славян с различными этническими группами, упоминаемыми древними авторами, характерно для историографии средневековья и первого этапа нового времени. В сочинениях западноевропейских историков можно встретить утверждение, что славяне в древности назывались кельтами. Среди южнославянских книжников было распространено мнение, что славяне и готы – один и тот же народ. Довольно часто славян отождествляли с фракийцами, даками, гетами и иллирийцами [14, с. 8]. В настоящее время все эти догадки и теории имеют лишь историографический интерес и не представляют какой-либо научной значимости.

Один из выдающихся мыслителей XX столетия К. Ясперс в попытке осмыслить истоки становления великих культур различных этносов Евразийского континента отмечал: “Все объяснения такого рода игнорируют тот несомненный факт, что на этот путь стало совсем не все человечество, отнюдь не все люди, уже заселявшие в тот период нашу планету, а лишь немногие, относительно очень немногие, и только в трех местах земного шара, так как в великих культурах древности эти процессы коснулись не людей Земли как таковых, а лишь небольшой части человечества. Поэтому и делалась попытка опереться в решении этой проблемы не на биологические свойства людей, не на нечто, ошибочно возведенное в ранг всеобщего, присущего всему человечеству, а найти в рамках развития человечества общие исторические истоки тех немногих народов, которые претерпели это преобразование. Истоки эти нам, правда, неизвестны. Вероятно, их следует искать где-то в доистории в Средней Азии. Основываясь на таких общих истоках, параллельное развитие можно было бы, вероятно, объяснить родственностью. Однако эта идея до сих пор не может быть верифицирована. Она вызывает большие сомнения, так как исходит из общего происхождения столь различных народов, как китайцы, индоевропейцы и семиты, появление которых при таком толковании должно было бы относиться ко времени, отстающему от известного нам начала их истории лишь на несколько тысячелетий; в биологическом измерении – это весьма небольшой отрезок времени, вряд ли достаточный для образования глубоких расовых различий” [15, с. 45–46].