Глава 13. Некоторое время они шли молча

Некоторое время они шли молча. Единственным звуком, нарушавшим гнетущую тишину, было шлепанье босых ног по плитам. Чтобы отвлечься, а заодно удовлетворить любопытство, Шэнди принялся мысленно считать шаги. Когда счет перевалил за две тысячи, солнечный свет вновь стал меркнуть. У Шэнди не было ни малейшего представления, сколько же длился светлый период.

Они, казалось, проходили теперь сквозь перемежающиеся полосы света и тени, и один раз Шэнди показалось, что он уловил запах ладана. Харвуд замедлил шаги, и Шэнди невольно глянул в его сторону.

Все они шли по центральному проходу церкви. Харвуд единственный был одет в длинный нарядный кафтан, и его каштановые волосы оказались тщательно завиты; остальная часть процессии по-прежнему выглядела так же: в драных лохмотьях, грязные, босоногие. Харвуд держал одну руку на деревянном ящике, а другой размахивал при ходьбе. Теперь у него снова обе руки, без всякого удивления констатировал Шэнди, словно во сне.

Он посмотрел вперед, на алтарь. Там приветливо улыбался им какой-то священник, но сбоку стоял мальчик-хорист, смотревший на них с большим ужасом, чем можно было бы объяснить просто их растерзанным внешним видом. Шэнди нервно оглянулся назад…

…И увидел, что мост, да и долина за ним погрузились в глубокие сумерки. Он опять повернул голову к алтарю, но алтарь уже таял, растекался серыми прядями, на Шэнди еще раз повеяло ладаном, и мост вновь стал мостом.

«Что это было? – гадал он. – Сцена из воспоминаний Харвуда? Видели ли то же самое Дэвис и Тэтч, или же иллюзия коснулась только меня, поскольку я взглянул на Харвуда именно в тот момент, когда он думал об этом?»

Шэнди заметил на плитах моста кровавые пятна. По сгусткам и каплям крови, по отпечаткам ладоней Джек заключил, что по мосту ползли двое истекающих кровью людей. Он нагнулся и тронул пальцем одно из пятен – кровь была еще свежа. По какой-то причине это открытие очень его встревожило, хотя это и казалось пустяком по сравнению со всем остальным. Впереди не было видно никого, ни идущего, ни ползущего, но Шэнди продолжал с беспокойством поглядывать вперед.

В воздухе и до этого не было особой свежести, а теперь он и вовсе стал затхлым, с неясными запахами тушеной капусты и грязных простынь. Шэнди по очереди оглядел своих спутников, и когда он посмотрел на Френда, перед Шэнди внезапно возникла сцена: толстяк был совсем молод, почти мальчишка, и хотя он двигался, не отставая от остальных, он в то же время лежал в постели. Шэнди проследил за взглядом мальчика и с изумлением увидел смутные очертания женских форм за полупрозрачными занавесками. В этих фигурах присутствовала наивно преувеличенная эротичность, как в грубых мальчишеских рисунках на стенах. Но почему у них всех седые волосы?

Сцена растворилась во всплеске белизны, и вновь под ногами были плиты моста. Нога Шэнди наткнулась на что-то, похожее на камешек, но он откуда-то знал, что это зуб. Ему стало не по себе.

Теперь под ногами был песок, и Шэнди видел Дэвиса при свете костра. Лицо того было круглее, волосы темнее, и на Дэвисе была рваная куртка офицера английского флота. Шэнди огляделся. Они шли по берегу Нью-Провиденс, правее смутно различался Свиной остров, и костры усеивали дюны с левой стороны. Но костров было меньше, и кораблей в гавани было немного. И остовы кораблей, которые помнил Шэнди, отсутствовали. Дэвис разговаривал с Тэтчем. Шэнди не слышал их беседы, но хотя Дэвис пренебрежительно качал головой и смеялся, он все-таки казался чем-то расстроен и даже напуган. Казалось, что Тэтч на чем-то настаивал, Дэвис же не отказывался прямо, а скорее просто тянул время, явно сомневаясь в искренности предложения. В конце концов Тэтч вздохнул, отступил назад, расправил плечи и сделал жест рукой, указывая на песок. Шэнди обдало жаркой волной запаха нагретого металла, песок зашевелился, кое-где стали проглядывать белеющие кости, их становилось все больше, они сползались, соединялись вместе, пока не собрались в человеческий скелет. Дэвис стоял и смотрел; его улыбка превратилась в напряженный оскал. Скелет выпрямился и повернулся к нему… Тэтч что-то сказал, скелет опустился на колени и склонил голову-череп. Тэтч взмахнул рукой, кости вновь рассыпались бесформенной грудой, а Тэтч снова начал в чем-то убеждать Дэвиса. Дэвис по-прежнему ничего не отвечал, но насмешливый скептицизм покинул его.

И Шэнди опять шел по запятнанному кровью мосту. – Скоро же мы дойдем, черт возьми? – спросил он. Заговорив, Шэнди вдруг испугался, что голос выдаст его нарастающий страх, но мертвый, стоячий воздух заглушил его слова настолько, что он едва расслышал их сам.

Не обращая на него внимания, остальные продолжали идти. Пару раз Шэнди казалось, что он слышит скрежет металла по камням, задыхающиеся всхлипы впереди на мосту, но серые призрачные сумерки не давали ничего разглядеть. Воздух стал тягучим и густым, как сироп, когда еще одна крупинка сахара – и начнется кристаллизация. И хотя это вызывало у него ужас, Шэнди все же не удержался и отыскал глазами Тэтча… и на какое-то время перестал быть самим собой.

Он был пятнадцатилетним подростком, известным беглым чернокожим рабом в горах, как Джонни Кон, хотя с того самого времени, как он однажды злоупотребил заклинаниями хунган, он перестал считаться подходящим учеником для уважающего себя жреца вуду и не имел больше права называть себя аджаникон. Эд Тэтч будет его настоящим именем, именем взрослого человека, и через три дня он может с полным правом носить его.

Сегодня первый день его посвящения лоа, который станет его проводником по жизни и чьи цели отныне он будет разделять. Чернокожие маррочы, которые растили его с младенческих лет, этим утром препроводили Джонни к подножию голубых гор к дому Жана Петро, легендарного колдуна, который, по всем свидетельствам, проживал здесь больше ста лет и, как утверждалось, сотворил многих лоа. Из-за этого ему приходилось жить в доме на сваях, потому что земля от долгого соседства с ним становилась бесплодной. По сравнению с Петро все прочие бокоры Карибского моря считались простыми каплата – уличными фокусниками.

Марроны были беглыми рабами, родом из Сенегала, Дагомеи и Конго. Им не стоило труда привыкнуть к тяжелым условиям жизни в горах Ямайки. Белые колонисты настолько опасались негров, что даже платили ежегодную дань в надежде уберечь свои поселения от грабежа. Но даже марроны отказывались приблизиться к дому Жана Петро ближе, чем на полмили. Парень в одиночку спустился по горной тропинке мимо хлевов, мимо сада, а затем вышел к самому дому. За домом протекала речка, и старик оказался там. За сваями Тэтч увидел сначала его голые ноги, костлявые и узловатые, как палки из терна. Тэтч был, конечно, бос, и, проделав несколько пассов в сторону кур, копошившихся вокруг свай, заставляя их молчать, сам бесшумно перебежал маленький дворик, подкрался к углу дома и выглянул. Старый колдун Петро медленно ковылял по берегу то и дело наклоняясь и вылавливая из воды квадратные бутыли; он внимательно всматривался в затуманенное стекло, встряхивал и прислушивался к чему-то, побарабанив по стеклу длинными ногтями, потом снова опускал бутылку в воду.

Тэтч показываться не спешил и дождался, когда в конце концов лицо старого бокора сморщилось в улыбке, когда он прислушался к бульканью очередной бутыли. Он вновь побарабанил ногтями по стеклу, затем прислушался и вновь побарабанил, напоминая заключенного камеры-одиночки, который долгое время терпеливо простукивал стены и наконец услышал ответ.

– Это уж точно наш парень, – дребезжащим старческим голоском нарушил он вдруг молчание. – Здесь Геде, лоа, который… ну вроде подручного у того, которому ты нужен.

Тэтч понял, что замечен и старик теперь обращается к нему. Своего места он не покинул, но откликнулся:

– Нужен? Но это я выбрал его.

Старик хихикнул:

– Что ж, его здесь, в речке, нет. И нам нужен Геде, чтобы его позвать. Да и Геде у нас просто в виде намека. Здесь, в этой бутыли, лишь часть его, пупок, можно сказать, ровно столько, сколько нужно, чтобы его позвать. – Петро повернулся и шаркающей походкой направился во двор, где стоял Тэтч. – Видишь ли, мальчик мой, мертвые со временем становятся могучими. Что для твоего прадедушки было лишь беспокойным привидением, то твоим внукам предстанет могучим лоа. И я научился направлять их, склонять в нужном направлении, вот как виноградную лозу. Крестьянин сажает семечко в почву, и вот вырастает дерево – а я сажаю привидение в бутыль под бегущей водой, и получается лоа. – Старик улыбнулся, обнажив немногие оставшиеся зубы в белых деснах, и махнул бутылью в сторону речки. – Я вырастил их больше дюжины, они, правда, не такого качества, как лоа Рады, те, которые прибыли с нами из Гвинеи, но зато я могу их вырастить для особых целей.

Куры в тени дома уже оправились от заклинания Тэтча и принялись кудахтать и хлопать крыльями. Петро мигнул, и они опять замолкли.

– Конечно, – продолжил Петро, – тот, кому ты нужен или кого ты хочешь, коль тебе так больше нравится, – старый Барон Суббота, существо совсем другого сорта. – Он покачал головой, и глазки его благоговейно сощурились. – Раза два или три за всю мою жизнь мне случайно удавалось сотворить нечто, что обладало сильным сходством… с той или иной тварью в мире духов, понимаешь? Сходство оказывалось слишком большим, чтобы они могли существовать порознь. И вот тогда у меня в бутыли появлялось нечто, для чего она оказывалась тесна, очень тесна… пусть даже в виде намека. Мой домишко чуть было не снесло со свай – когда Барон Суббота чересчур разросся, бутыль взорвалась. Рвануло так, что деревья повырывало с корнем, а русло речки пересохло на целый час. Вон там до сих пор глубокая, широкая заводь, на берегах ничего не растет, и каждую весну приходится мешками вытаскивать дохлых головастиков. Молодой Тэтч вызывающе уставился на бутыль.

– Так что, в твоей пивной бутылке всего лишь слуга Барона Субботы?

– Более или менее. Но Геде могучий лоа. Он номер два здесь только потому, что Барон уж очень велик. И как всех других лоа, Геде необходимо пригласить, а затем умилостивить, прибегая к обрядам, какие он требует, чтобы он снизошел до нашей просьбы. Ну вот, я уже раздобыл простыни с постели умершего злодея и черный балахон для тебя, и сегодня суббота – священный день Геде. Мы зажарим для него цыпленочка и козленочка. И где-то у меня припасен целый бочонок рома – ведь Геде много выпивает. Сегодня мы…

– Я не за тем тащился сюда с гор, чтобы иметь дело с лакеем Барона Субботы. Жан Петро широко осклабился:

– А-а-а. – Он протянул бутылку парню. – Что ж, почему бы тебе самому с ним не поговорить? Подними бутылку к солнцу и попробуй разглядеть его внутри… тогда ты сможешь высказать ему свое мнение.

Тэтч сам никогда не имел дело с лоа, но попытался скрыть это за напускной уверенностью, с которой он выхватил бутылку из рук старика.

– Так и быть. Ну что ж, привидение, – презрительно сказал он, хотя во рту у него пересохло и сердце бешено колотилось, – покажись.

Сначала он не мог разглядеть в бутылке ничего, кроме отсветов от неровностей стекла, но потом заметил некое движение. Он присмотрелся. Сначала ему показалось, что в бутылке в мутной жидкости плавает неоперившийся птенец с жалкими крылышками и лапками.

А потом в голове у него раздался голос, визгливо тарахтевший на ломаном французском. Тэтч уловил лишь малую часть, но и по этому малому сообразил, чего требовал лоа: не только цыпленка и рома, но и причитающихся ему по праву сладостей, в каких он захочет количествах. Голос грозил ужасными карами, если будет опущен хоть один из элементов помпезного, замысловатого обряда приглашения, а уж если хоть кто-нибудь позволит себе засмеяться… В то же время у Тэтча возникло ощущение древнего возраста и могущества, которое неимоверно разрослось, и разрослось за счет былой личности, от которой теперь осталась лишь крошечная часть: словно печная труба, стоящая посреди объятого пожаром дома. И этот старческий маразм, как осознал Тэтч, и великая мощь нисколько не противоречили друг другу – одно было следствием другого.

Потом существо заметило Тэтча. Тирада резко оборвалась; казалось, будто говорящий в замешательстве оглядывается. Тэтчу живо представился старый король, внезапно обнаруживший, что он не один, и суетливо поправляющий мантию и причесывающий реденькие седые волосы. Однако тут Геде, по всей видимости, вызвал в памяти слова Тэтча, потому что вновь юноша услышал голос, но это был уже не сварливый тенор, а рев взбешенного льва.

– Привиденьице?! – гневался Геде. – Лакей?!

Голова Тэтча дернулась от невидимого удара, кровь потекла из носа по верхней губе. Пытаясь устоять, он сделал два шага назад, попробовал отшвырнуть бутыль, но она словно прилипла к ладони.

– Тэтч твое имя, а? – Голос внутри черепа резанул, словно острый нож кокосовую мякоть.

Невидимый кулак с невероятной силой врезался в живот, дыхание перехватило, кровь так и хлестала из носа. Тэтч не удержался на ногах и плюхнулся на песок. Мгновением позже одежда на нем вспыхнула. Не имея сил подняться, он покатился к речке, содрогаясь от невидимых ударов, пока наконец не добрался до воды и не погрузился в нее. Он бился и извивался в воде, не в силах избавиться от проклятой бутыли, а голос в голове твердил, не умолкая:

– Я расскажу Барону. Уж он обратит на тебя внимание.

Наконец Тэтчу удалось выбраться на берег. Волосы обгорели до корней, от одежды остались лишь мокрые обугленные лохмотья, кровь стекала с руки, в которой была бутылка. Но когда он поднял ее, рука у него не дрожала. Он с прищуром вгляделся в стеклянные глубины бутыли.

– Давай, давай, – прошептал он, – ты, жалкая маринованная селедка…

Яркий солнечный свет внезапно потускнел, и вновь его одежда была суха, и он шел по мосту, снова став Джеком Шэнди. Пятна крови на плитах под ногами попадались теперь реже – возможно, раненые перевязали друг друга. Повинуясь внезапному порыву, он наклонился и, прикоснувшись к одному из пятен, тут же отдернул руку – кровь была не только свежа, но и тепла, и еще громче, чем прежде, он услышал хриплое дыхание впереди.

Джек поднял голову и тут сообразил, почему ему казалось, что мост ему знаком. Вот они, эти ползущие окровавленные фигуры, до них совсем рукой подать. Седовласая голова одного вся в пятнах слипшейся засохшей крови, а второй, более молодой, старается ползти, не прикасаясь к плитам правой рукой, пальцы которой неестественно согнуты и чудовищно распухли. Вдали мигали тусклые огни города Нанта, и Шэнди знал, что этим двоим так и придется ползти до самого трактира. Их никто не заметит, им никто не поможет. Они ползком доберутся до своей маленькой каморки с жесткими холодными постелями и вечными марионетками. Шэнди бросился вперед и присел на корточки перед отцом. Один глаз заливала запекшаяся кровь, и Шэнди знал, что в скором будущем отец лишится именно этого глаза. Его лицо застыло от напряжения, и воздух свистел сквозь щели на месте выбитых зубов. – Папа! – позвал Шэнди, наклоняясь к самому уху отца. – Папа, ты унаследовал кучу денег! Твой отец умер и оставил тебе поместье. Свяжись с властями на Гаити, в Порт-о-Пренсе, слышишь?

Старый Франсуа Шанданьяк его не слышал. Шэнди повторил это еще раза два, а потом сдался и перебежал к другому – совсем еще юному Джону Шанданьяку.

– Джон! – позвал Джек, наклоняясь над своей копией. – Слушай, не бросай отца! Возьми его с собой, не щади себя, ты, проклятый деревянный хорист! – Шэнди задыхался, по щекам взрослого бородатого лица текли слезы, так же, как кровь – по лицу юноши. – Он в одиночку ничего не сможет сделать, но гордость, ты же знаешь, не позволит ему признаться в этом. Не оставляй его, ведь он – единственное, что у тебя есть на этом свете. Он любит тебя. Ведь он умрет в одиночестве, от холода и голода, думая о тебе, когда ты уже будешь наслаждаться уютом в Англии, не вспоминая о собственном отце.

Молодой Шанданьяк не слышал его. Шэнди уткнулся лбом в холодные плиты моста, его тело сотрясали рыдания, а призрак его проползал сквозь него.

Кто-то потряс его за плечо. Он поднял голову. Изможденное лицо Дэвиса улыбалось ему сверху.

– Возьми себя в руки, Джек, – с ноткой сочувствия сказал старый пират и кивнул вперед. – Мы прибыли.