Глава 24. Яркое утреннее солнце освещало выходящий на юг мраморный балкон солидного особняка на вершине холма над Спаниш-Тауном

Яркое утреннее солнце освещало выходящий на юг мраморный балкон солидного особняка на вершине холма над Спаниш-Тауном. Временами утренний прохладный бриз колыхал ветви перечного дерева, и солнечные лучи падали прямо на лицо мужчины с элегантной бородкой, завтракавшего за столиком, и тогда тот инстинктивно загораживал лицо рукой, поскольку для него было важно сохранить моложавость, избегая морщин. Во-первых, инвесторы больше полагались на мнение молодых бизнесменов, когда дело касалось состояния рынка и цен, а с другой стороны, теряется весь смысл погони за богатством, если ты достигаешь его только к старости.

От громкого стона, раздавшегося сверху, рука у него дрогнула, и чай, который он наливал, пролился на блюдце. Проклятие, подумал человек, называющий себя Джошуа Хикс, с раздражением ставя чайник на стол. Разве не может человек спокойно позавтракать на собственном балконе без этих стенаний? Еще шесть дней, напомнил он себе, и мой договор с этим проклятым пиратом будет выполнен, он проделает свои трюки, заберет ее отсюда и оставит меня наконец в покое.

Однако он понимал, что надеяться на это не приходится.

«Он никогда не оставит меня в покое, пока я хоть немного остаюсь ему полезен.

Может, мне следовало бы покончить с моей полезностью, ведь нашел же бедняга Стид Боннет мужество в подобной ситуации с Тэтчем: сдаться властям, сознаться во всем… Черт, ведь я же встречался с Боннетом пару раз, когда скачки цен на рынке сахарного тростника приводили его по делам в Порт-о-Пренс, и он вовсе не был ни героем, ни святым».

Нет, признался он себе, глядя поверх полированных перил балкона сквозь пальмовые листья, колышущиеся в прохладном бризе, на спускающиеся террасами белоснежные дома, где селились обитатели Спаниш-Тауна, и красную черепицу уцелевшей части Порт-Ройяла. Он взял со стола хрустальный графин, вынул пробку и налил в чай коньяка, отсвечивающего в лучах солнца золотом.

«Да, кто бы он там ни был, этот Боннет оказался храбрее, чем я, я никогда не смогу поступить так, как он, и Улисс это тоже знает, черти бы его побрали. Если мне приходится жить в клетке, то я предпочитаю роскошную клетку с решеткой, которая хоть и крепче, чем любая железная, но невидима и неосязаема».

Он выпил чай с коньяком и поднялся, изобразив на лице улыбку, прежде чем повернуться к гостиной… к остекленевшим глазам собачьей головы, повешенной на стену, словно охотничий трофей.

Он прошел через гостиную в холл, продолжая изображать улыбку на лице, потому что и там на стене висела собачья голова. Он с содроганием припомнил тот день в сентябре вскоре после его прибытия сюда, когда он покрывалами завесил все собачьи головы и испытал блаженное чувство уединенности. Но уже через час в дом без стука вошла огромная негритянка и, пройдя по всему дому, поснимала все покрывала. Она даже и взгляда не бросила в его сторону и ничего не сказала – впрочем, этого она и не могла бы сделать с подвязанной челюстью. Этот визит настолько выбил его из колеи, что он уже больше не пытался прятаться от соглядатаев Улисса.

Слегка взбодренный порцией коньяка и уверенный в том, что в такую рань негритянка не явится, он поднялся по лестнице и замер, прислушиваясь, у двери комнаты его гостьи. Внутри больше не стонали, и он отодвинул щеколду, повернул ручку и открыл дверь.

Молодая женщина спала, но тут же пробудилась с легким вскриком, когда он, пробираясь на цыпочках в полумраке, случайно наткнулся на ее нетронутый обед, оставленный у двери. Деревянная миска взлетела, ударилась о стену и покатилась, рассыпая зелень по ковру. Девушка села на постели, прижав одеяло к груди.

– Боже мой, это ты, Джон?

– Нет, черт побери, – сказал Хикс. – Это всего лишь я. Я услышал, как вы плачете, и зашел удостовериться, все ли в порядке. Кто этот Джон? Вы уже не в первый раз путаете меня с ним.

– А. – Бет Харвуд откинулась на постель, надежда исчезла из ее глаз. – Да, все в порядке.

В этой маленькой комнатке висело сразу три собачьих головы, и Хикс выпрямился во весь рост и, указав на разбросанные листочки зелени, грозно произнес:

– Я этого не потерплю. Улисс желает, чтобы вы это ели, а я обеспечиваю выполнение его распоряжений. – Он вовремя спохватился и удержался, чтобы в праведном гневе не кивнуть песьей голове, прибитой над кроватью.

– Мой отец – чудовище, – прошептала она. – И когда-нибудь он и вас принесет в жертву.

Хикс тотчас же позабыл о собачьих головах и встревоженно сдвинул брови. В первые дни ее пребывания здесь его забавляли утверждения Бет, будто Улисс Сегундо ее отец. Ведь она постоянно твердила, будто у отца одна рука, а у Улисса их явно было две. Однако в очередное посещение пирата Хикс присмотрелся к правой руке Сегундо и в душе у него поселилось сомнение. Да, она была настоящей, живой, но до странности розовой и пухлой, как у младенца, без мозолей и морщин.

– Что ж, – сказал он хрипло, – до Рождества осталась всего неделя, и тогда я наконец избавлюсь от вас.

Молодая женщина откинула покрывало в сторону, спустила ноги и попыталась встать, но колени подогнулись, и она снова повалилась на постель, тяжело дыша.

– Черт бы побрал вас и моего отца, – выдохнула она. – Ну почему мне нельзя поесть по-человечески?

– А это, по-вашему, что? – наклоняясь и поднимая лист шпината, рявкнул Хикс, тряся им перед носом Бет. – В комнату уже нельзя войти, того и гляди – споткнешься.

– Подайте мне пример – съешьте это.

Хикс с сомнением оглядел лист и, фыркнув, отшвырнул его, давая понять, что не хочет иметь ничего общего с ее детскими выходками.

– Хотя бы пальцы оближите, – настаивала Бет.

– Я… Мне ничего не нужно вам доказывать.

– А что должно произойти в субботу? Вы упоминали какую-то процедуру.

Хикс был рад, что окна были закрыты шторами, потому что почувствовал, как краска прилила к лицу.

– Вы же должны принимать это чертово лекарство, вы же должны все время… – «Дремать, – мысленно закончил он, – а не задавать вопросов, на которые при всем желании трудно ответить прямо». – Кроме того, ваш оте… капитан Сегундо, я хочу сказать, наверняка прибудет сюда к тому времени, и мне не придется… Я хочу сказать, разбирайтесь с ним тогда сами.

Он решительно кивнул, повернулся, но испортил торжественный выход, потому что невольно взвизгнул и отскочил назад, когда заметил стоящую на пороге негритянку, бесшумно появившуюся несколько минут назад.

Бет Харвуд хохотала, негритянка глядела на него пустыми, рыбьими глазами. Хикс поспешно ретировался, подумав: «Почему же ее одежда всегда наглухо зашита, а не застегнута, и почему, если уж она помешана на шитье, не зашьет оторванные карманы, и почему, черт возьми, она все время расхаживает босиком? И еще, – подумал он уже на лестнице, вынимая платок, чтобы вытереть испарину, выступившую на лбу, – почему другие негры так ее боятся? Да что там, моя прежняя кухарка лишь только увидела ее, так выпрыгнула в окно прямо со второго этажа, да и остальных чернокожих, сколько ни секи, в дом не загонишь. Мне пришлось нанимать белых слуг, да и то многие из них уже поувольнялись».

Он вернулся за свой столик на балконе, но утреннее спокойствие было нарушено, и он яростно выплеснул остатки чая и налил в чашку коньяка. «Черт бы побрал Улисса и его присных, – подумал он. – Не стоило мне оставлять Гаити и менять имя».

Он отпил коньяка и скорчил гримасу, припомнив, как красноречив поначалу был Улисс Сегундо. В начале августа он прибыл в Порт-о-Пренс и тут же предъявил векселя крупных европейских банков. Он произвел хорошее впечатление в обществе, прекрасно говорил по-французски, был воспитан и образован, богат, являлся владельцем отличного корабля, который стоял на причале поодаль от берега, по слухам, из-за того, что на борту находилась женщина, только что перенесшая мозговую лихорадку.

Когда Хикса представили ему, на него произвели впечатление явная независимость и богатство этого человека, и когда несколькими днями позже Сегундо пригласил его отобедать и предложил принять участие в паре не совсем этичных, но весьма выгодных предприятий, Хикс был поражен еще и столь глубоким знанием торговли в Новом Свете. Явным стало и то, что ни одна сделка или мошенничество, как бы давно они ни произошли, не были скрыты от взгляда Сегундо: он прекрасно знал о них и безжалостно использовал эти данные. Хиксу даже подумалось: чтобы ориентироваться в таких тонкостях, надо быть либо телепатом, либо иметь связи с загробным миром.

И вот однажды вечером в середине августа Сегундо появился в доме Хикса с плохой вестью. Хикс сонно уставился на Сегундо и отправил слугу за бренди.

– Боюсь, – начал Сегундо, – что вы в опасности, мой друг. Человек, который теперь называл себя Хиксом, только что проснулся, и вначале ему показалось, что Сегундо говорит о разбойниках или о беглых рабах, которые в эту минуту приближаются к его дому.

– Опасность? – спросил он, протирая глаза и зевая. – В доме десять слуг, на которых я готов положиться, с дюжиной заряженных ружей, что…

– Я не об этом, – прервал его Сегундо с улыбкой. – Я говорю о грозящей вам опасности по закону, о судебном разбирательстве.

Хикс мгновенно пробудился. Он взял бокал с бренди с подноса, отпил и осторожно покосился на Сегундо.

– А на каком основании?

– Гм, – отозвался Сегундо, усаживаясь на один из стульев в гостиной. – Трудно сказать. У нас с вами… имеется деловой партнер, и боюсь, что он, оказавшись захвачен и пытаясь облегчить собственную участь, выдал властям всех и вся, кого только мог. Контрабанда, скупка краденого, насколько я понимаю, но за ним водились грешки и другого рода: похищения, убийства, подлоги. Благодарю вас, – кивнул он, когда слуга подал ему бокал с бренди.

Хикс сел на стул напротив. – Кто это?

Сегундо бросил косой взгляд на зевающего слугу, наклонился вперед и проговорил:

– Ну назовем его Эд Тэтч. Вам это имя ничего не говорит?

Хикс осушил бокал, хотел было велеть слуге наполнить его снова, но передумал и приказал ему оставить графин и убираться вон.

– И о каких же, – спросил он, когда слуга вышел и закрыл за собой створки дверей, – нелегальных сделках он поведал закону?

Бог свидетель, Тэтч действительно помог ему во многом, начиная с тетушки, которую пришлось утопить, потому что она вечно совала нос куда не следует, когда ему понадобилось распустить слух, будто его брат мертв. – В этом-то все и дело, понимаете? Мне это неизвестно, но предполагаю, что он выложил все, что знал.

Хикс застонал и спрятал лицо в ладони. Сегундо взял графин и наполнил бокал.

– Не отчаивайтесь, – сказал он. – Полно, взгляните на меня. Я тоже замешан, по крайней мере не меньше вас, и что, я отчаиваюсь? Можно найти выход из любого тупика, кроме вашего последнего.

Хикс поднял глаза:

– Что можно сделать?

– Проще простого: оставить Гаити. Вы можете отплыть на борту моего судна.

– Но, – вяло запротестовал Хикс, – где мне раздобыть достаточно средств, чтобы жить в достатке? И притом власти наверняка станут меня разыскивать.

Улисс Сегундо подмигнул.

– Нет, не станут, если вы все еще остаетесь здесь. Например, что, если в вашей спальне будет найдено тело в вашей ночной рубашке, вашего роста… Тело с полностью уничтоженным выстрелом в упор лицом. Вдобавок может найтись прощальная записка, написанная вашей собственной рукой.

– Да… но… кто же…

– А что, у вас разве не найдется какого-нибудь белого на плантациях, которого не станут слишком разыскивать?

– Ну… я полагаю…

– Что касается денег, я готов сразу заплатить за все: за дом, за плантацию. Предвидя подобное развитие событий, я дал указания своему поверенному подготовить документы: купчие, векселя и закладные, пометив их задним числом за последние два года. Все для того, чтобы создать впечатление, будто вы потеряли все и все теперь в руках кредиторов. Понадобится целая армия бухгалтеров и годы, чтобы добраться до всех этих мнимых кредиторов, анонимных компаний, тайных партнеров и в конце концов выйти на меня. – Сегундо лучезарно улыбнулся. – И это даст мотив для самоубийства, понимаете? Финансовый крах! Я полагаю, вы многим должны, и когда они попытаются взыскать долги, вся история и выплывет наружу.

Так они и поступили. Хикс подписал все бумаги и после того, как Сегундо отбыл, отправился в бараки, где проживали батраки, и, разбудив мужчину приблизительно его телосложения и возраста, велел следовать за ним в дом. Ничего не объясняя, он провел батрака в спальню, напоил его вином со снотворным, и когда тот забылся в тяжелом сне, раздел его, сжег одежду в камине и обрядил безвольное тело в собственную ночную рубашку. Потом зарядил ружье кольцами, золотыми монетами и упаковал оставшееся золото и драгоценности в три сундука. Перед рассветом Сегундо вернулся с несколькими изможденными, но выносливыми моряками, и последнее, что сделал Себастьян Шанданьяк перед тем, как оставить отчий дом и принять имя Джошуа Хикса, – это разрядил ружье в лицо спящему батраку. Отдача вывихнула ему запястье, мощный выстрел повредил стену, разнеся голову спящего на куски, которые через окно улетели в сад.

Сегундо пребывал в отличном настроении и, отъезжая на фургоне, запряженном четверкой лошадей, объявил, что ощущает запах крови, который принес ночной ветерок.

– Именно это мне сейчас и нужно, – сказал он, охаживая лошадей кнутом. – Богатства теперь мне хватит, и единственное, в чем я нуждаюсь, так это морская вода и кровь, много крови, просто безумное количество свежей красной крови.

Его веселый, мальчишеский смех стих в чаще кокосовых пальм и хлебных деревьев, посаженных вдоль дороги, ведущей к гавани.

И вот теперь на балконе богатого дома на Ямайке Себастьян Шанданьяк уныло пил свой коньяк, кривя губы в натянутой улыбке.

«Глупец, – подумал он, – надо было выждать и не лезть в петлю. Ведь Сегундо я нужен лишь как абсолютно преданный слуга, кукла с хорошими манерами, чтобы приглядеть за этой девицей, и в случае если тот не вернется к Рождеству, чтобы… – как это сказал Сегундо? – осуществить ритуал, который превратит ее в пустой сосуд, готовый к наполнению». Молю Бога, чтобы он вернулся к Рождеству, и не только потому, что сама мысль об осуществлении этого гнусного ритуала, последовательность которого Сегундо заставил меня выучить наизусть, противна моему существу, но и из-за того, что в эту самую ночь я устраиваю званый вечер. После того, как с таким трудом мне удалось отрастить эту чудовищную бороду, чтобы во мне ненароком не опознали Себастьяна Шанданьяка, появиться на таком важном для меня вечере в крови, в перьях и воняя могильной землей… Нет, немыслимо!»

Шанданьяк печально покачал головой, ему вспомнилось поместье, плантация, которые он оставил в Порто-Пренсе, и ради чего? Один из банков Сегундо платил ему регулярное жалованье, и все: вопрос о выплате денег за все его имущество даже не обсуждался. И лишь неделю назад во время беседы с почтальоном ему удалось наконец выяснить, что на самом деле Тэтча убили, а вовсе не взяли в плен, еще в середине ноября, ровно за три месяца до того полуночного визита, когда Сегундо убедил Шанданьяка, будто Тэтч схвачен и выдает всех, кого знает.

Он услышал, как наверху захлопнулась дверь, а затем раздался скрежет латунного засова. Он рывком поднялся, залпом допил все, что оставалось в чашке, схватил графин и кинулся в дом, надеясь, что успеет запереться в своей спальне, пока эта ужасная негритянка будет спускаться вниз.