Советуем прочитать. Яковлев Юрий. Где начинается небо: Избранное

Яковлев Юрий. Где начинается небо: Избранное. — М.: Дет. лит., 1982.

Яковлев Юрий. Неприкосновенный запас: Избранное. - М.: Дет. лит., 1983.

Яковлев Юрий. Где стояла батарея: Рассказы. — М.: Дет.

лит., 1971.

Мотяшов И. Счастливый труд души: Беседы с вожатыми о детской литературе. — М.: Молодая гвардия, 1974.

Фоменко Лидия. Юрий Яковлев: Очерк творчества. — М.: Дет. лит., 1974.

Глава 5. ЮРИЙ ИОСИФОВИЧ КОВАЛЬ (1938-1995)

Если вас пригласят на выставку произведений художника Ю.И. Коваля — живописца, скульптора, резчика по дереву и камню, не удивляйтесь совпадению фамилии, инициалов имени, отчества с фамилией, инициалами любимого детьми и взрослыми писателя. Это — выставка его произведений. Если в указателе произведений переводной литературы вы увидите в числе переводчиков имя Юрий Коваль, тоже не удивляйтесь. Это все он же — писатель Юрий Иосифович Коваль. Он же — киносценарист и поэт. Он же — исполни­тель-гитарист своих, авторских песен... А еще Ю. Коваль — интересный рассказчик, охотник, рыболов. Он знал и любил природу так, как мог чувствовать и знать ее только он. Он — «мастер на все руки» — очень любил жизнь. Жил, как и рабо­тал, упоенно, творчески, без оглядки... Страстно, интересно. Было у него много друзей. Кто хорошо знал Ю. Коваля, не мог оставаться к нему равнодушным. Сегодня можно было бы составить добротную книгу рассказов друзей Юрия Иоси-фовича о его охотничьих странствиях, о его увлечениях ис­кусством, людьми, о его любви к детям.

Небезынтересно, думаю, и то, что Коваль по образова­нию, опыту работы — наш коллега. Он коренной москвич, после окончания школы в 1955 году поступил на филологи­ческий факультет Московского государственного педагоги­ческого института имени В.И.Ленина. А по окончании его поехал работать учителем в степную деревню Емельянове в Татарии. Сочинять, издаваться начал еще студентом: редак­тировал факультетскую газету, печатался в институтской многотиражке. Вернувшись в Москву из Емельянова, снова работает в школе, печатается уже в профессиональных жур­налах «Вопросы литературы», «Детская литература». Его про­изведения появляются на страницах популярных изданий:

«Огонек», «Смена», «Пионер», «Мурзилка». Первые его кни­ги публикует издательство «Малыш».

В 60-е годы выходят в свет сборники стихов: «Станция Лось», «Слоны на Луне». Уже тогда он работал над большой книгой «Алый». В дружественном продолжительном сотвор­честве со сказочным художником Татьяной Мавриной рож­дались книги «Стеклянный пруд», «Заячьи тропы», «Журав­ли», «Снег», «Белочки», «Жеребенок». Все созданное Ю. Ко­валем оригинально по форме, своеобразно по стилю и неисчерпаемо: мысли, подтекст, чувства, душевное состоя­ние открываются все новыми гранями при перечитывании его произведений. Они реалистичны и сказочны; в них — изящная ирония и открытый добродушный юмор; правда бытовой детали, тончайшие и точные наблюдения за приро­дой, живые конкретные впечатления от общения с людьми, которые становятся как бы лично знакомыми и читателю... И — гротеск, небывальщина. Вот «Приключения Васи Куро-лесова» или «Чистый Дор», «Кепка с карасями»... Все пере­численные выше особенности стиля есть в каждом из этих произведений. И вместе с тем каждое из них по-своему плас­тично, музыкально. У каждого своя интонация. Все они в той или другой мере из жизни автора, и ни одно не есть его биография...

О повести «Недопесок» Белла Ахмадулина сказала: «Не-допесок — это я»... На совещании по проблемам литературы для детей Имант Зиедонис, автор «Разноцветных страниц», говорил, что «проза Коваля, какую книгу ни прочитай, — игра красок, сопрягающаяся с игрой слова... Как и «Голубая сказка» Хейно Вяли, произведения Коваля открывают мыс­ленному взору ребенка цвет слова»... А Спиридон Вангели

(его произведения Ю. Коваль переводил с молдавского) тогда же заметил: «Мы все верно говорим, что дети нуждаются в счастье, что одна из задач литературы — помочь им почувст­вовать себя счастливыми... Книги Коваля убеждают, что счас­тье — всюду: оно в нас, в каждом из нас. Надо только уметь помочь ребенку-читателю увидеть эту возможность...»

В числе своих учителей Ю. Коваль называл Бориса Викто­ровича Шергина. Говоря о своей дружбе с ним, отмечал, что учился у него не только, а может, и не столько литературно­му стилю, сколько его отношению к жизни, мудрости, вы­носливости...

О творчестве Ю.И. Коваля еще, видимо, будут написаны, изданы различные по жанру статьи, книги, исследования. Да­вайте и мы чуть подробнее остановимся на отдельных произ­ведениях, охотно читаемых младшими школьниками. Про­читаем их сегодня с учетом тревоги, вызванной экологией духа, значения детства для подготовки человека к истинной свободе выбора.

В послесловии к книге «Полынные сказки» (1987), имею­щей подзаголовок «Повесть о давних временах», Георгий Се­менов не без основания пишет:

«...на свете мало писателей, труд которых способен пробудить ответ­ный труд в благородном сердце читателя, когда, вовсе не желая учиться, читатель невольно становится послушным и очень прилежным учени­ком, листая страницы талантливой книги. Вот, мне кажется, Юрий Ко­валь — тот самый писатель, который умеет увлекать своим трудом даже самых ленивых. Незаметно для самого себя читатель перелистает стра­ницы его книги и станет чуточку умнее, чуточку внимательнее к людям и поймет нечто такое, чему и название-то трудно подыскать... Может быть, поймет, что он человек и что живет он среди интересных, не похо­жих друг на друга людей, которых надо уважать и, если можно, любить».

Пробудить любовь к людям. Почувствовать необходимость уважать людей. В этом и кроется источник гуманизации че­ловеческих отношений, формирования доброжелательной жизненной позиции начиная с раннего детства.

Названное издание «Полынных сказок» сопровождено рисунками Николая Устинова — одного из самых поэтичес­ких современных художников. Он иллюстрирует разных пи­сателей, в том числе произведения И.С.Тургенева для детей. Тургеневский лиризм, музыкальность, нежность рисунка, гар­монический полифонизм красок в работах Н.Устинова орга­ничны и поэтическому пафосу сказок Ю. Коваля. Два разных художественных таланта, сливаясь, придают «Полынным сказкам» особую выразительность. Книга открывается коллектив­ным портретом ее героев. Он выполнен художником в форме традиционной старинной фотографии: сидя и стоя, люди слов­но застыли перед нами, — смотрите на нас, вот мы перед вами. В рисунке много синего, голубого цвета и солнца — непосредственно в красках и в душевном настрое маленьких и взрослых персонажей. Ясные, открытые лица. Вниматель­ные глаза. Во взглядах ощутимы теплота сердец, задушев­ность и приглашение к диалогу.

Начинаем читать: «Это было... Давно это было. Это было, когда я еще любил болеть. Но только не сильно болеть», — спокойное доверительное повествование о детстве. Тихое, ли­рическое начало. Искренняя интонация подкупает. Ничего особенно с нашим героем не происходит. Но нам уже инте­ресно: «Почему он любил болеть? Как можно любить болеть?» Автор спешит признаться — «обидно болеть». Особенно ле­том. Однако, когда болеешь, мама спешит к тебе, угощает вкус­ным чаем и... рассказывает сказки. А еще рисует... Уютно. Хорошо, когда мама рядом, а сказка уносит далеко-далеко. Столько милых картин проносится в воображении. На долгие годы хватит для приятных воспоминаний. Ведь сказки эти о жизни, о том, что полюбилось в детстве. О маме, о ее деле, о людях, с которыми она работала. О Полыновке, где была ма­мина школа, где родилась девочка Леля. Ее образ скрепляет все сказки не только и не столько сюжетно, сколько интона­ционно, поэтически, придавая им особый настрой. Леля от­крывает мир, начиная от комнаты, где стоит ее кроватка, вклю­чая жизнь деревни и далекого мира, через знакомство с рабо­той школы, с друзьями мамы, с необычными посетителями, «волчками», которые «были сосланы на каторгу, в Сибирь».

В открытиях Лели немало самого обычного: что такое крыльцо, почему на завалинке можно сидеть, и почему она именно так называется, и почему ни завалинка, ни поросе­нок не летают? Завалинка, ясное дело, не летает, потому что она заваливает дом снизу, чтобы под него ветер не дул. А поросенок? «Почеши-ка мне пузо, — говорил вроде бы поро­сенок и терся об ногу Лели». Девочка чесала ему пузо, и по­няла, почему он не летает. Совсем не потому, что не имеет крыльев. «Крылья можно приделать и к поросенку. А просто те, кто чешет пузо, летать никак не могут. Или летай, или пузо чеши». Так размышляет маленькая девочка Леля и, конечно, заражает своими открытиями читателя, который постарше ее, но еще далеко не все познал в окружающем его мире. Ее вы­воды отнюдь не примитивны. Они — со значительным под­текстом. В нем и заложен основной смысл. Вместе с Лелей очень приятно почувствовать, что самая обычная жизнь полна интересных неожиданностей. Девочка поняла: главное — «это не то, что на крыльце можно сидеть, главное, что у нее есть это крыльцо и завалинка, и луг, и одуванчики.

А сидеть можно на чем угодно.

Да хоть на стуле, да хоть на поросенке Феде, если вовремя сказать ему:

— Стой, Федор!»

...Главное — почувствовать себя в этом живом и много­красочном мире не чужой. Почувствовать себя его частицей, нужной всему живому. Жизнь так многообразна, а удиви­тельное, прекрасное — рядом. Только надо уметь увидеть, услышать все прекрасное и необычное. Как прекрасно, на­пример, понять, что мама — учительница — учит детей не только писать, читать, но именно летать: «...Леля понимала, что читать и писать — это все равно как «летать, только не­много по-другому». Такой вывод вовсе не сказочная придум­ка. Таково мироощущение девочки, состояние ее души. Мама помогла ей в первое лето жизни увидеть и почувствовать мир как бы в полете, возвышенно. Обратим внимание на запев становления лелиного внутреннего «я»: в этом — утро лели-ной души. Девочка бежит сквозь одуванчики. Слышит, как они звенят. Точнее, Леля уверена, что эти удивительные сол­нечные растения звучат. Все вокруг — и золотистый луг, и голубое небо над головой, и нежная отзывчивая мама — все прекрасно, звонко, удивительно. Вот мама показалась девочке «огромным существом», схватила ее и подбросила в воздух. У Лели «тихо замерло сердце». — «Не бойся, Леля, не бойся, — послышался голос. — Не бойся, когда тебя подкидывают в воздух. Ты ведь умеешь летать. Все, что есть на земле, — при­надлежит тебе, человеку. Ты — не чужая и отвечаешь за этот удивительный мир, который открыт перед тобой. Только надо захотеть уметь слышать все голоса, видеть все краски, чувст­вовать радости и боли. Уметь удивляться и любить эту труд­ную, иногда и горькую жизнь». Не случайно писатель предла­гает в запеве книги первой «Сказку о Полыновке»...

...Деревня так называется, потому что «повсюду — на по­лях и на дорогах — бушевала полынь.

В жаркие июльские дни запах полыни пропитывал и со­лнце, и воздух, и облака.

И дожди были здесь полынные. И грозы...». Перед глаза­ми встает словно говорящими красками созданная живая кар­тина — зримая и ароматная, полынная.

Наши дети сегодня нередко слышат о кислотных дождях Их надо бояться. А в Полыновке — полынные дожди: густые, запашистые, живительные и ласковые, хотя полынь, как ич вестно, горькая трава. Горькая, но полезная. Успокоительная' Не случайно, напомнив, что полынь — горькая трава и народ­ный символ горечи, писатель, однако, тут же с чувством сим­патии говорит о людях, вырастающих под полынными дождя-ми на полынной земле: “Интересные и очень простые люди были полыновцы. Они и сами были какие-то полынные •— тихие, степные, полевые. Гордостью села были девушки”. Да­лее мы убеждаемся, как степенны и внимательны друг к другу полыновцы: никто никогда здесь в беде не останется одино­ким. Каждый всем дорог. Выручить односельчанина, да и лю­бого другого человека из беды для полыновцев — само собой. Добро, ласка — центр притяжения, главный импульс движе­ния души и взрослых, и детей. Вспомним забавный эпизод, как продавали клеенку в местном магазине. Или как озорной Мишка уходил в солдаты... Надоело независимому цыганен­ку жить в одной и той же деревне, да еще терпеть, что школь­ный сторож дед Игнат моет его в бане. “Ухожу, — сказал Мишка. — В солдаты! ” Даже Леля не смогла удержать его. Взял мальчик большой мешок “складывать в него военную тайну” и ушел. На другой день “бродячего солдатика” нашли спящим на опушке леса. Под головой у него был полный мешок лесных орехов — его “военная тайна” для полынных детей...

Немного пожил Мишка в Полыновке. Но и этого было достаточно, чтобы впитать “полынные” нравственные нормы — делать людям добро. Каждый как может. По-своему. При­шлый Мишка был свободен в выборе: где, как жить, что де­лать. Он выбрал жизнь в Полыновке по законам добросерде­чия. Это и составляет предмет исследования писателя.

Особое значение в повести получает авторская мысль о ценности для каждого человека уютного дома. Не богатого, а именно уютного, теплого, родного. Праздник дома, праздник тихой личной радости в системе такой концепции представ­лен как понятная и значимая для других радость. В этом — одна из особенностей и ценностей народной эстетики: лас­ковый быт оставляет добрый след в душе с детства на всю жизнь. Это может быть ритуальный праздник, связанный с движением времени, изменением времени года, сельского труда. А может быть и сугубо семейный праздник рождения, встречи, когда забота о радости для всех уживается с заботой о ладовом пении, о том, чтобы балалайка, сделанная из дере­ва, “не простудилась” (“Сказка о метельном празднике”).

Интонация праздника родного дома пронизывает всю кни­гу: уютно по-домашнему в школе; теплы, человечны взаимо­отношения учительницы и учеников; учительницы, истоп­ника и родителей учащихся. В занятиях много игры. В ней Приятно участвовать. День рождения ученицы — не только семейный праздник. Это — радостный день для всех ребят. ^1ожно возразить, оспаривая реальность такой “идилличес­кой” картины: это, мол, с натяжкой достижимо в маленькой сельской школе. Возражение это, по нашему мнению, несо­стоятельно. Речь идет, разумеется, не о том, чтобы день рож­дения каждого ребенка-москвича, скажем, праздновала вся столица. Суть дела — в стиле отношений. В народной педа­гогике доброжелательства, истинного гуманизма. Ее испове­довала учительница в Полыновке.

Чтобы немного расширить представление о сущности педагогического процесса, ставшего одним из главных пред­метов художественного анализа автора “Полынных сказок”, прикоснемся еще раз к ним. Игра, как было замечено, прони­зывает всю жизнь детей. Их учебную, познавательную дея­тельность. В ней раскрываются индивидуальности школьников и взрослых. Скрепляются невидимые нити добротворчества, превращаясь в соборность, духовное единство, создающее бла­гоприятную атмосферу пробуждения и созревания альтруизма, возвышенного сознания, взаимопонимания. Вспомним “Сказку о снежных часах”.

...“А к большой перемене выглянуло вдруг солнце из снеж­ных облаков — ослепительно засияла пришкольная поляна, та самая поляна, на которой весной было много одуванчиков.

— А теперь все пойдем на улицу, — сказала Татьяна Дмит­риевна, — будем делать снежные часы.

— Как так? Какие часы?

— А так, — улыбнулась учительница. — У каждого из нас будут свои часы”. Так начинается сказка. Вслушаемся в ин­тонацию диалога: доверительная, домашняя. Заметим: учи­тельница, отвечая на вопросы детей, говорит — “У каждого из нас (!) будут свои часы”. Отношения строятся не по принципу: я — педагог, ведущий; вы — ведомые. В этом случае ее ответ был бы таким: “У каждого из вас (!) будут свои часы”. Мелочь? Конечно. Но существенная, как витамин доверчивости, единения взрослого и детей. Все на одной ступени сотворчества...

В оценке результатов детского труда-творчества не слу­чайно доминирует критерий красоты: “Огромное количество Нежных часов рассыпалось по поляне... Самые красивые часы получились у Максима. Палочку, которая стояла в середине, он застругал ножом, как часовую стрелку, и тень получилась необыкновенной — как синее копье лежал на снегу этот след солнца”. 'Эстетическое народ никогда не отделял от нравст­венного. В народной эстетике “добрый молодец” означает всеобъемлющее определение: молодой, статный, красивый — прекрасный. Так и в практике полынской школы. Учительни­ца оценивает одновременно результат детского творчества и отношение ребенка к делу, его нравственную установку. В та­кой ситуации нравственное, душевное самовыражение и раз­витие ребенка естественно. Каждый рад своему и чужому ус­пеху. Каждый приходит к ближнему — к другому на помощь выражая таким образом толстовский тезис о конкретном еже­дневном проявлении любви “ко всему роду человеческому”...

Группу учащихся начальной школы мы попросили в ри­сунке передать свое понимание рассказа Ю. Коваля “Алый”. Им открывается серия произведений о службе на границе, о дружбе пограничника Кошкина с собакой, которую он на­звал Алый. Рассказ динамичен. События, составляющие фа­булу, увлекают детей. Они охотно рисуют историю дружбы Кошкина с собакой, которую он любовно вырастил, эпизоды схваток с нарушителями. Чаще всего рисуют Алого щенком, подчеркивая заботу пограничника о нем: “Кошкин кормит щенка; играет с ним”. Но вот удивительный рисунок второ­классницы: рядом с умирающей собакой и склонившимся над ней плачущим Кошкиным — маленький щенок. Рассказ, ка­залось бы, не дает пищи воображению для такого рисунка. В сюжете произведения рядом с Алым нет щенка. Он вроде бы и не подразумевается. Беседуем с девочкой.

“ — Аня, расскажи, пожалуйста, что ты нарисовала? Что ты хотела сказать своим рисунком?

— Алый умирает. Его много раз ранил дяденька, который границу нарушил. Кошкин плачет. Видите: он наклонился над Алым и слезы капают. Еще он рассказывает Алому, что скоро придет посылка, чтобы Алый не умирал. Так он бодрит Алого. Он любит его и жалеет. Алый все понимает. И ему жалко Кошкина. “Жалко мне тебя, Кошкин”, — так в рассказе написано. Алый так думает, а сказать не может. Вот он и подарил Кошкину своего щенка. Как бы выродил щенка, чтобы Кошкин не остался один. Кошкин будет играть с этим сыночком Алого и помнить его. Жалеть будет и Алого, и его сыночка. Ведь щенок долго-долго будет расти. И все время Кошкин будет играть с ним. Алый пожалел Кошкина. Если сыночек Алого вырастет и потом его снова нарушитель убьет, тогда нового щенка надо придумать... Пусть Кошкин не плачет. Мне его тоже жалко. Он хороший. Он жалел Алого. Не динал. Не ругал. Хорошо кормил. Играл с ним...

— А в рассказе об этом ничего не написано.

— Ну и что?! Как же обо всем написать? Тогда будет очень длинно. Тогда и не прочитаешь до конца, — резонно возра­зила девочка. — Вы прочитайте еще раз конец рассказа”. Читаем вслух для всех детей, участвующих в беседе.

“Алый тяжело дышал, и глаза его то просветлялись, то становились мутными. Кошкин глядел в них и не знал, видит ли его Алый.

Но Алый видел Кошкина и понимал, что это Кошкин — мужик хороший...

— Умрет он, — сказал фельдшер.

Но Кошкин не поверил. Он сидел рядом с Алым и гладил его по голове. Он рассказывал Алому, что скоро получит из дома посылку. А там, в этой посылке, чего только не будет: и колбаса, и сало, и коржики.

— То-то пожуем, — говорил Кошкин. Алому было приятно слушать голос Кошкина. Но только над головой его поплыли длинные мягкие птицы, закружили ее, заворожили. Голова его стала такая тяжелая, что он не смог ее больше держать и уронил на передние лапы.

“Жалко мне тебя, Кошкин...” — подумал было Алый, но не сумел додумать, почему он жалеет Кошкина. Алый вздрогнул два раза и умер.

А Кошкин никак не мог понять, что Алый умер. Он гладил его и говорил:

— И колбаса там будет, и сало, и коржики...”

Трагический финал. Не раз уже различные специалисты от литературы и педагогики стремились доказать, что он недопустим в произведениях для детей, особенно младшего школьного возраста: рождает горечь, пессимизм, перегружает психику, склонную к эмоциональной реакции. Суть дела, видимо, не в факте смерти, а в позиции автора, в интонации, в эмоционально-эстетическом настрое. Ю. Коваль не ушел от анализа смерти собаки: даже процитированное дает основание сказать, что здесь не констатация смерти, но анализ процесса умирания полюбившегося детям героя. Точный, казалось бы, беспощадный: “...вздрогнул два раза и умер”. Почему детское воображение дает толчок не трагическому, а оптимистическому сюжету? Почему не задерживается, не останавливается на эпизоде смерти, а обусловливает дальнейшее движение жизни? Потому что внутренняя установка рассказа добрая, созидательная: доминирует любовь. Взаимная любовь пограничника и собаки. Любовь автора к Кошкину и к Алому. Любовь автора и его героев — к жизни, ко всему сущему — доброму. Это чувствуют дети.

Такое мироощущение, устремленность в будущее, вера что жизнь не остановится, что она бесконечна и в ней долж^ но быть добро, — такое понимание близко детям. Рисунок Ани символичен для восприятия рассказа младшими школь­никами, для понимания сущности и развития детского вооб­ражения, рождаемого гуманистическим искусством. Возмож­но, в этом — своеобразие творчества именно Ю. Коваля. Оно обращено в значительной мере к подсознанию. Диалог писа­теля и читателя здесь строится на основе внутреннего чувст­вования — ощущения, которое не всегда можно точно сфор­мулировать. А может быть, и не нужно? Вспомним стихи И. Бу­нина, С.Есенина о природе, точнее — об ощущении ее дыхания, изменяющихся оттенков снега под солнцем, о гриб­ном запахе поздней осенью в овраге около старого дерева, где — намокшая потемневшая листва... Человеку хорошо. Или грустно... Он любуется молча- Он занят. Оставим его в его душевном состоянии, если оно не требует врачевания. Впро­чем, невмешательство тоже бывает иногда целебно... На на­шем занятии, после чтения вслух, дети не молчали: “...И мне жалко Кошкина, как он плачет”, — живо посыпались такие и подобные реплики, когда мы выполнили просьбу Ани про­читать еще раз конец рассказа для всех участников беседы.

..В народной эстетике и педагогике, в народной речи — жалеть и любить — родственные понятия. “Она жалеет своих детей, поэтому так бережет их, заботится о них”, — говорят о любящей матери. “Вот безжалостная”. Или: “Вот бессердеч­ная”, — судят ту, которая не любит. Жалеть — значит любить деятельно. Жалеть — помогать, исцелять, поддерживать без расчета на вознаграждение. Такую любовь — деятельную и действенную — утверждает и одна из самых замечательных повестей Ю. Коваля “Недопесок”.

И старшие дошкольники, и младшие школьники, и под­ростки с неизменным восторгом говорят о повести. Об этом же свидетельствуют и многочисленные детские письма. В этом произведении великолепно открылся своеобразный талант писателя: его мудрость и юмор; живописная конкретность, изображение реального в теснейшем переплетении со сказ­кой, выдумкой, приключением. Остроумны сюжеты, увлека­тельны герои. И такой доверительный, подкупающе искрен­ний, неравнодушный, интонационно неисчерпаемый голос писателя. “Каким вы представляете автора повести “Недопе-сок”? ” — спросили мы у третьеклассников. “Он такой, как пограничник Кошкин”. “Он похож на самого недопеска На­полеона Третьего”. “Он похож на путешественника с рюкзаком”. “Нет. Он просто турист, всегда все изучает и веселый. А еще, наверно, добрый. Не унывает он”. “А я думаю, только не смейтесь, он похож на дошкольника Серпокрылого: упор­ный, справедливый, хитрый и заступчивый. Он заступается за Наполеона, хотя в книжке все это делает Серпокрылыч! ”...

Вот такие характеристики получил писатель от детей. Со­глашаясь с ними, мы поставили бы эпиграфом к творчеству Ю. Коваля поэтическое утверждение Р.Тагора:

Именуют богатством блага те, что вовне.

Настоящее благо существует во мне.

Эта кратко выраженная мудрость в полной мере соотноси­ма с эстетической и нравственной установками повести “Не-допесок”. Конфликты, дела, поступки героев (и взрослых, и детей), пафос произведения — все убеждает, что истинное бо­гатство — в самом человеке. Возраст при этом не играет ре­шающей роли. Дошкольник Серпокрылов внутренне сильнее, значительнее не только своих старших друзей-школьников, но и взрослых персонажей повести, в том числе внешне респекта­бельных, представительных и значимых. Таковы по социаль­ному статусу директор звероводческого хозяйства Губернато­ров и директор школы Некрасов. Ни пост, ни рост, ни пыжи­ковые шапки и персональные машины не придают им той изумительной силы, которая предопределяется внутренним ба­гажом романтического добросердечного Серпокрылова.

...Был обнаружен беглец Наполеон Третий. Директора торжествовали победу. “Две золотом сияющие пыжиковые шапки зажглись на школьном крыльце. Большие и пушистые, как стога сена, они ослепляли второклассников, и только лишь хвост Наполеона мог сравняться с ними в пышности и величавой красоте”. Заметим ироничное: “большие и пушистые, как стога сена” дорогие шапки ослепляют присутствующих в школе в этот торжественный момент кажущейся победы рослых директоров. А тем временем маленький Серпокрылов от­пускает Наполеона Третьего на свободу. Мальчик не под­властен конъюнктуре, силе авторитета. Он свободен внут­ренне. У него нет страха, поэтому он поступает в интересах страдающего. Серпокрылов чужд конформизма. Его сила во внутренней инстинктивной нравственности. Она диктует по­ведение, которое закономерно отвечает идеалу уважения дру­гого человека, идеалу справедливости, совести, чести, внут­ренней независимости. Мальчик не мог не оценить и не раз­делить стремление недопеска вырваться на свободу, умчаться в романтическую живительную даль — на Север. Если у него “своя верная линия”, которая ведет на Север, значит, нельзя мешать зверьку. Значит, надо помочь ему вырваться на сво­боду, быть самим собой — гордым, прекрасным, независи­мым и неподкупным. Другим Наполеон Третий и не может быть. Как не может стать иным, изменить себе и гордый свободный дошкольник Серпокрылов.

Полна поэзии, глубокого эстетического и нравственного подтекста вся история бегства недопеска. Выразителен, хотя и крайне лаконичен, ее конец. Колеблющаяся и поэтому из­мученная Вера не понимает спокойствия своего друга Сер-покрылова. Он не винит ее за то, что она предала Наполеона Третьего, да и его спасителя: найдя недопеска в конуре своей собаки, отвела его к людям.

“ — Вовсе он не бежал на полюс, — сказала Вера. — Он у Пальмы был”, — ищет оправдание для себя девочка. “ — Ну и что?

— Значит, полюс ему не нужен.

— Чепуха. Он забежал попрощаться.

— Это люди прощаются, — сказала Вера и печально покачала голо­вой, — а звери нет. Он же не человек.

— Не человек, а тоже понимает.

— Звери не прощаются.

— Еще как прощаются...

— Значит, я виновата, — сказала Вера.

— Он снова сбежит, — успокаивал ее дошкольник. — Не волнуйся. Теперь его не удержишь”... “...Ровно через месяц недопесок снова сбе­жал. На этот раз он нигде не задерживался и наверняка добрался до Северного полюса”.

Таков финал повести. Отталкиваясь от него, с детьми хо­рошо поговорить о внутренней силе Серпокрылова и гордо­го маленького зверька. Об истоках непреодолимой потреб­ности каждого из них реализовать себя в действиях, в по­ступках, в жизни, достойной своего внутреннего “я”. Об истоках и основах самоуважения, самосозидания. Вслушаться в свой внутренний голос, в свои чувства, возникшие при чтении повести.