Чужие слова

Слова имеют разный вес. Могут различаться в миллиарды раз. Если вы знаете значение слова — оно что-то весит. Если не знаете — оно пустота.

Скажи взрослому в России “22 июня 1941 года” — и это будет значить невыразимо много. Скажи эти слова дикарю в Африке — он пожмет плечами: просто старая дата.

“Много разговоров о литературе”, — пишет Чехов про свою “Чайку”. А с кем можно говорить о литературе? Только с тем, кто читает. Ням-ням, пи-пи, чмок-чмок — понятны всем. А говорить о литературе… С неграмотным нельзя, с полковником Скалозубом — невозможно, с Молчалиным — бессмысленно, с читательницей глянца — глупо.

Однажды я диктовал текст и, сказав “Освенцим”, задумался. Какие слова найти о концлагере, где уничтожили миллион человек? Поглядел на экран компьютера, а там “асвенцы”. “Ох, — говорю машинистке, — первая буква “о”. Она спокойно исправила, получились “освенцы”. “Вместо “ы”, — говорю, — надо “и”. Она поправила. “На конце “м”, — говорю. Она вписала. “Пожалуйста, — говорю, — “о” прописное”. Стало “Освенцим”, девушка спокойно ждет следующих команд.

— Вам сколько?

— 22.

— А вы откуда?

— Из Москвы. А что?

А ничего. Ее “асвенцы” были, видимо (у нее в голове), как чеченцы — то есть какой-то горный народ. А Освенцим не значил ни-че-го. И в дебрях Суматры, и в джунглях Амазонки он тоже скорее всего ничего не значит.

С персонажами “Чайки” такого не случится. Это русская интеллигенция: они читают толстые журналы (тогдашние: без картинок, без инструкций по рукоблудию; только стихи, проза, критика), они легко цитируют Шекспира, знают современную иностранную литературу, имена писателей у них на слуху. Треплев, ругая театр, ни с того ни с сего вплетает в свою речь Мопассана.

ТРЕПЛЕВ. Современный театр — это рутина, предрассудок. Когда в тысяче вариаций мне подносят всё одно и то же, одно и то же, одно и то же — то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своей пошлостью.

Он говорит это Сорину — своему дяде. И дядя не спрашивает, кто такой Мопассан, что за Эйфелева башня. Понимает, значит. Это мы, может быть, не совсем понимаем, что и почему они говорят. Хотя… Странное, смешное (чтобы не сказать дурацкое) выражение “бегу, как Мопассан”.

Богема

Стоп! А где смеяться? На афише — “комедия”, а тут унылая Маша носит траур по своей жизни, а Костя брюзжит.

Стоп! А где публика? Любительские спектакли собирают всю округу, а тут никого.

XIX век, скушно, людям хочется зрелищ. Домашние концерты, живые картины, спектакли — веселая толкотня, развлечение, желанный случай принарядиться…

На спектакле Треплева только домашние. Где же окрестные девушки, юноши? Где соседи? Телевизора не было; люди ходили в гости не только жрать, но и разговаривать. Когда говоришь — мозг работает, ищет аргументы. Именно в беседе приходят озарения (Сократ, Платон — диалоги).

Гостей в этой пьесе нет. Никого.

Дом трех сестер с утра до ночи набит гостями — офицеры, учителя… К владельцам вишневого сада постоянно заезжает Лопахин, вламывается добродушный Пищик с вечным приветом от дочки Дашеньки. В “Иванове” толкотня. А в “Чайке” гости не появятся ни разу. Случайно?

Гостей нет, а объяснение, кажется, есть.

Мы всё еще в самом начале. Треплев волнуется перед премьерой.

ТРЕПЛЕВ. Если Заречная опоздает, то, конечно, пропадет весь эффект*

*И Костя, и Аркадина, и Тригорин используют это французское слово. У них один язык, они одного поля ягоды — им эффекты важнее, чем суть вещей.

( луна зайдет. — А.М. ). Пора бы уж ей быть. Отец и мачеха стерегут ее, и вырваться ей из дому так же трудно, как из тюрьмы.

Как написано — так и играют. У Нины Заречной родители — сволочи, самодуры, феодалы, бедная девушка. А вот наконец и она — потная, запыхалась.

НИНА. Весь день я беспокоилась, мне было так страшно! Я боялась, что отец не пустит меня. Но он сейчас уехал с мачехой. Красное небо, уже начинает восходить луна, и я гнала лошадь, гнала. Видите, как мне тяжело дышать. Через полчаса я уеду, надо спешить. Нельзя, нельзя, бога ради не удерживайте. Отец не знает, что я здесь.

Сейчас никто не понимает, почему ей так страшно, чем она рискует. В Уложении о наказаниях сказано: “Упорное неповиновение родительской власти влечёт за собой заключение в тюрьме от двух до четырех месяцев”. Вдобавок отец может проклясть, лишить наследства (а он богат, а она единственная дочь).

Жестокий отец, самодур, скотина; бедная девушка. Как написано — так и играют. Но пока дядя Сорин пошел звать публику, Нина, оставшись с Треплевым наедине, объясняет ему (нам!):