Отрывок 21. Балансирующая на грани

Первое, что я вижу, проснувшись, – это выпученные глаза Олега на расстоянии десяти сантиметров от моего лица. Дернувшись и ударив его лоб своим, я резко сажусь, потирая ушиб, он занимается тем же.

– И тебе доброго утра, – шипит. – Ты что дерешься?

– Не делай так больше.

– Не смотреть на тебя?

– Ты понял, о чем я, – направляюсь в ванную, где, закрывшись, несколько минут тру лицо, периодически ополаскивая прохладной водой. Медленно оборачиваюсь и смотрю на дверной замок, который закрыла, потому что не хотела, чтобы он шел за мной.

Ко всему можно привыкнуть, подстроиться, принять недостатки мужчины, с которым живешь, когда есть надежда на улучшение, пока в памяти живы воспоминания о том, каким он может быть в период ремиссии, но прятать дрожь, возникающую от его пристальных, наполненных недоверием взглядов невозможно. Иногда он смотрит как на врага, с которым нужно бороться, словно оценивая способности противника, продумывая тактику, отмечая слабые места. И мне становится по-настоящему страшно, против воли всплывают в памяти предупреждения друзей и родственников о том, что Олег может ненамеренно навредить мне, но я упорно отказываюсь верить в возможность подобного. А как иначе мне с ним жить?

Вечером я обнаруживаю его на балконе в футболке и домашних шортах. Он, скорчившись, трясется от холода, посиневшие губы плотно сжаты, в попытке сдержать стук колотившихся друг о друга зубов. Быстро завожу его в комнату, укутываю одеялом и обнимаю.

– Мой хороший, на улице же так холодно, зачем ты сидел в лоджии?

– Мозг нагрелся, я подумал, что смогу его остудить таким образом. Аля, мне так жаль, что я больше никогда не смогу лечить людей. В последнее время часто об этом думаю, вспоминаю годы учебы в мединституте, ординатуру и общение с пациентами. А когда я об этом думаю, мозг начинает плавиться, а если я ничего не сделаю, он окончательно растает, и тогда я сойду с ума.

– О, Боже мой, что же нам теперь делать, – шепчу я, растирая замерзшие широкие плечи, поле чего приношу воды, и он выпивает снотворное.

Когда Олег засыпает, я звоню его маме и договариваюсь о встрече завтрашним утром. Так больше не может продолжаться, прописанные доктором лекарства ему не помогают, и Олег не в состоянии себя вылечить самостоятельно, мне придется принять меры, я не могу больше верить ему.

Следующим утром Олег ведет себя как ни в чем не бывало. Извинился за вчерашний инцидент, сославшись на новые таблетки, заверил, что больше такого не повторится. Он весел, но от кофе, который я сварила, отказывается, сказав, что теперь предпочитает не завтракать. Целует меня в губы и отправляется в квартиру, контролировать очередной этап ремонта, а я, подбросив его до остановки, направляю автомобиль в сторону дома его родителей. Не скрою, мне намного удобнее встретиться с Инной Викторовной в городе, но именно сегодня она не работает, а, может, специально ради меня взяла отгул. Что поделать, через полчаса я преодолеваю черту города и прибываю в небольшой поселок, дом в котором стоит как несколько моих квартир.

Николая Николаевича в то утро дома не оказалось, он должен как раз проводить срочную операцию в «Больнице скорой медицинской помощи», поэтому двухэтажный особняк в нашем с Инной Викторовной распоряжении.

– Привет, проходи, – приглашает она в гостиную. Не спрашивая, хочу ли я что-нибудь, приносит из кухни поднос, на котором расположились две фарфоровые чашечки, наполненные черным кофе без сливок и сахара.

– Это очень хороший настоящий кофе, выращенный на Ямайке. В России его не так просто достать. Нам каждые полгода привозит некоторый запас мой двоюродный брат, он большой любитель путешествовать. Ты пробуй, потом скажешь свое мнение. А я пока принесу альбом с фотографиями.

И пока я дегустирую крепкий, горьковатый, но действительно невероятно бодрящий и проясняющий мысли напиток, мама Олега успевает подняться на второй этаж и вернуться с большим альбомом. Усаживается рядом со мной, открывает на первой странице.

– Вот смотри, здесь его только принесли из роддома.

Невозможно не улыбаться, глядя на то, как тепло отец Олега прижимает к себе небольшой сверток. Николай Николаевич, казалось, за тридцать лет совсем не изменился, только волосы в то время были не седые, а просто светлые и коротко остриженные. Такой же собранный, серьезный мужчина, привыкший держать в руках жизни и здоровье пациентов. Рядом на фото изможденная, худая, как трость, но счастливо улыбающаяся Инна Викторовна с ярко-накрашенными губами, и чем-то недовольная, насупившаяся Катька.

Инна Викторовна медленно листает страницы, комментируя. «Вот здесь Олег пошел в первый класс», «а тут он получил свою первую грамоту за выигранную школьную олимпиаду»,..., «закончил школу с отличием», «а тут ему только исполнилось двадцать, они с Алиной приехали к нам в гости, чтобы сообщить о помолвке». При этих словах лицо мамы Олега мрачнеет, она тяжело вздыхает и позволяет взять альбом из ее рук. Не могу сказать, что было скучно смотреть на детские фотографии Олега, напротив, довольно забавно искать и находить внимательный прямой взгляд и привычное задумчивое выражение на детском лице, словно Олег даже в пять лет имел собственное мнение относительно окружающих людей, происходящих событий. Смотрел несколько отстраненно, будто обдумывая диагнозы. А вот легкая, снисходительная улыбка мне незнакома. Если Олег улыбался при мне, всегда делал это широко и искренне.

Фотографии же с Алиной побуждают вцепиться в альбом и задержать дыхание, я жадно рассматриваю эту парочку, пытаясь найти ответы на свои вопросы. На этой фотографии волосы Олега уже опущены до подбородка, серые глаза смотрят насмешливо, словно он неудачно пытался скрыть свое предвзятое отношение к фотографу. Уголки тонких губ презрительно приподняты, подбородок вздернут. Весь его вид выражает осознание собственного превосходства, причем Олег выглядит настолько естественно, что хочется принять факт его величия как истину, и ни в коем случае не обижаться. Рядом с ним невзрачная невысокая девица в длинном светлом сарафане. Первая мысль – серая мышь. Тонкие русые волосы убраны за не проколотые уши, добрая улыбка освещает овальное, непримечательное лицо, с узко посаженными глазами и вздернутым маленьким носом. И если бы не прямая осанка, то Алина и вовсе потерялась бы на фоне обнимающего ее самоуверенного молодого человека. Я прищуриваюсь. Нет, определенно, она была не так проста, как может показаться на первый взгляд, в ее глазах читается что-то едва уловимое, способное влиять на людей. Словно в подтверждение моих слов Инна Викторовна говорит:

– Они познакомились на первом курсе, несколько лет дружили, после чего она подстроила обстоятельства так, чтобы Олег на ней женился. Очень хитрая девица.

– Каким же образом? – удивляюсь я. – Насколько мне известно, у них не было детей.

– Уж не знаю, каким образом, но это именно она сманила его в сторону психиатрии и уговорила переехать в Украину. Если бы он остался здесь, рядом с домом, то ничего бы не случилось. – Инна Викторовна закусила губу, не отрывая взгляда от фотографии, задумчиво кивнула сама себе. – Я допустила ошибку, когда позволила ей забрать его у нас. Еще Колю уговорила отпустить сына по-хорошему. Нужно было настоять, заставить его остаться в России, тогда бы Олег не заболел.

– Вы не могли предугадать случившееся.

– А следовало бы. Он стал звонить реже, а потом и вовсе перестал. После аварии Олег принял решение ухаживать за ней самостоятельно, отгородился от всего мира. Днем, правда, приходила сиделка или Алинины родители, а вечером и ночью он все делал сам. Заботился о ней, давал лекарства, подбадривал, хотя не было никакой надежды, что она когда-нибудь поправится.

– Она не могла ходить?

– Хуже. Была полностью парализована ниже подбородка. И ни одного шанса на улучшение.

– О Боже.

– Когда случилась авария, Олег позвонил отцу, потребовал, чтобы тот бросил все и немедленно прооперировал Алину, потому что Коля действительно один из лучших хирургов страны, но он не смог прилететь.

– Почему?

– У нас как раз случилась катастрофа, может, помнишь... хотя, вряд ли. Перевернулся школьный автобус, десять ребятишек попали в реанимацию. Николай две недели не вылезал из клиники, собирая их по частям. Практически всех удалось спасти. С тех пор у них с Олегом начался конфликт.

– Олег считает, что отец предал его?

– А как бы поступила ты на его месте? Как бы поступил сам Олег? Бросил бы умирающих детей, чтобы заняться пациенткой, шансы которой близки к нолю?

– Я не знаю.

– Никто не знает ответа на этот вопрос, но Коля остался дома, Алину оперировал другой, кстати, тоже талантливый хирург, результат его работы тебе известен. Днем Олег работал с психически больными пациентами, вечерами оставался один на один с парализованной женой. В то время мы напрочь потеряли с ним контакт.

– Дети всегда на первом месте, так скажет любой здравомыслящий взрослый человек. В первую очередь, нужно спасать детей.

– Думаю, Олег это понимает. Но правда остается таковой. Коля сделал выбор и потерял сына, разум которого не смог выбраться из ловушки, которую уготовила судьба. Ты бы видела его состояние, когда после вскрытия сообщили, отчего умерла Алина, что в остановке ее сердца виноват именно он. Я думала, он голову себе разобьет о стену, мы понятия не имели, что делать. Прокурор требовал показания, вызывал его на допросы. Встал вопрос о лишении лицензии. Мы не выдержали и отвели его к психиатру. Лечение заняло несколько лет, после чего он, кажется, стал возвращаться к жизни. А теперь безумие снова поглощает его, разрушая все достигнутые за это время успехи.

– Вините в этом меня? – Закрываю лицо ладонями, не в силах смотреть в глаза сидящей рядом женщины. С минуту она молчит, потом гладит меня по голове.

– Ты должна понять, что его болезнь – это не война, и мы не враги вам.

– Кажется, теперь Олег каждого считает своим врагом, даже меня.

– Вот взгляни, – Инна Викторовна поднимается и подходит к столу, достает из своего ежедневника белый неподписанный конверт, протягивает мне.

Внутри крохотная измятая записка. Косые буквы на неровно вырванном из тетради в клеточку клочке бумаги: «Демоны повсюду хотят убивать не слушай закрой уши»

– Что это?

– Записка Пестрова. Ты сказала, что Олегу нужно знать о ней. Хочешь – отдай ему ее сама.

– А может быть такое, – я продолжаю говорить после того, как прочистила горло, – что Олегу стало хуже раньше, до несчастного случая с Алиной? Что он был неспособен правильно рассчитать дозировку именно из-за шизофрении?

– Никто не знает. Поговори с его лечащим врачом. Может, он сможет помочь тебе. Я понятия не имею, что делать. Под замок его сажать бесполезно. В больницу вы его помещать отказываетесь, а я каждый раз чувствую себя монстром, когда настаиваю на госпитализации.

Она говорит тихо, устало потирая лоб, словно сейчас не десять часов утра, а поздний вечер. Впервые я так близко к Инне Викторовне и могу рассмотреть глубокие морщины, оставленные возрастом и печалью. Ее благородная внешность, идеально уложенная прическа, сидящий по фигуре отличный костюм восхищают, создавая образ преподавателя, известного доктора, но именно сейчас я вижу перед собой лишь растерянную, лишенную надежды мать.

– Аля, я его уже похоронила. Ты не пугайся моих слов, но иначе я не смогла бы жить. Я его похоронила тогда, когда снова нашла умирающим в ванной. Я никому не говорила, но... первой мыслью было дать ему спокойно умереть, уйти и прекратить эту борьбу, которая медленно высасывает силы из нас всех. Разумеется, в следующую секунду я набрала номер скорой и принялась его откачивать, но эта первичная идея навсегда поселилась в голове. Словно я простилась с ним в тот раз, в ту секунду.

– Я не знаю что сказать, – растерянно бормочу.

– Если в тебе есть силы – борись за него, – горячо продолжает она. – Я сделаю все, что ты скажешь. Помогу всем, чем смогу, но подсознательно я каждую минуту ожидаю известия, что его больше нет.

Моя машина, преодолев трассу, находит место на парковке у парка, отказываясь ехать куда-либо еще, пока ее хозяйка, то есть я, не придет в себя после разговора. На самом деле у меня спустило колесо, и пока насос его накачивает, я решаю обдумать дальнейший ход действий. Перечитываю на несколько раз записку, словно надеясь, что в ней закодирован способ спасения моего шизофреника. Глупости, откуда этот сумасшедший старик, «Хемингуэй», мог знать, что происходит с Олегом? «Демоны повсюду хотят убивать не слушай закрой уши», – эта фраза выбивает из колеи, вызывала холодок по позвоночнику и желание сесть за руль и уехать, куда глаза глядят. Давить на газ, пока не кончится бензин в баке, пока не наступит новый день, приносящий новое решение, новую надежду. Новую жизнь. Наверное, Инна Викторовна права, не следует Олегу показывать эту записку. Вдруг подает голос сотовый – меня срочно вызывают на работу. Я заканчиваю чинить колесо и сажусь за руль.

***

Задержавшись в офисе дольше, чем необходимо, с целью обдумать, стоит ли показывать Олегу записку Пестрова, я не заметила, как стрелки часов подбежали к полуночи. Мобильный и рабочий телефоны молчат, на мое смс о том, что появлюсь дома поздно, Олег ответить не соизволил. Родившаяся в голове спонтанная идея – а не сбежать ли мне к маме под предлогом ее плохого самочувствия, которое бы она могла изобразить по моей просьбе, – решительно отвергнута. Во-первых, шутить со здоровьем родителей не стоит, а во-вторых, такой поступок выглядел бы слишком трусливо с моей стороны, я перестала бы себя уважать. Одевшись и положив перечитанную на сто рядов записку в карман куртки, я покидаю офис и направляюсь к машине. Из-за моего непростительного опоздания на работу пришлось припарковать автомобиль через квартал от места расположения офиса, так как рядом с «Flowers» негде было велосипед бросить, не то, что «четырехколесного друга».

В современном мире передвигаться по городу ночью не страшнее, чем днем. Улицы отлично освещены благодаря не только часто установленным фонарям, но и десяткам рекламных вывесок и баннеров. В паре метров проносятся автомобили, то и дело встречаешь поздних прохожих. Именно так я себя успокаивала, когда, свернув в переулок, почувствовала, что кто-то идет следом. Как обычно поступают в таких случаях, я ускоряю шаг, мимолетно оглянувшись – крупный мужчина, прятавший лицо под капюшоном, не отстает. И людей вокруг становится меньше, и небо над головой темнее, а каблуки выше и неудобнее. Глупости, тревожность Олега, кажется, заразна.

Посмеявшись над необоснованными страхами, я подхожу к небольшому парку, раздумывая, сократить дорогу через сквер и добраться до машины за пять минут, или же продолжить идти по улице и потратить на тот же путь не менее десяти? Поразмыслив долю секунды, я продолжаю путь по тротуару, опасливо косясь за спину. И в тот момент, когда, поддавшись панике, я выбрала более безопасный путь, я пугаюсь по-настоящему, словно добавив реальности воображаемой угрозе.

За небольшим и уютным сквером располагается старый пятиэтажный дом, во дворе которого я оставляла машину десятки раз, в каждый из которых смело шла через парк, погруженная в мысли о предстоящих сделках или поставках, не оглядываясь. Сейчас же колени предательски подкашиваются, а сердце набирает обороты. Не без раздражения припоминаю, что в течение дня возникала идея переставить машину поближе к офису, как только начнет темнеть, но я поленилась. Тот самый дом, рядом с которым стоит машинка, мое спасение, с каждым движением становится ближе, я визуализирую, как сажусь за руль, закрываю замки на всех дверях и еду домой, набираю номер Олега и прошу, чтобы он встретил меня у стоянки. Шаги за спиной слышатся все отчетливее, я вздрагиваю, когда ботинок преследователя с громким всплеском погружается в лужу, чему следует невнятное матерное ругательство, произнесенное хриплым голосом. Случившееся спокойствия не добавляет.

Поворачивать обратно слишком поздно – до оживленной улицы расстояние такое же, как и до машины, столкнуться лицом к лицу с незнакомцем не хочется, доставать телефон страшно, так как этот жест может спровоцировать предполагаемого преступника к более решительным действиям. Совсем рядом шуршат спортивные штаны, брякает застежки на куртке, доносится кашель. Незнакомец равняется со мной и в тот момент, когда он должен меня обогнать, а ведь в глубине души я не сомневаюсь, что опасность, исходящая от идущего позади мужчины, не более чем плод моего больного воображения, он спрашивает:

– Почему такая красивая девушка гуляет ночью в одиночестве? – насмешливо и низко.

Вздрогнув от неожиданности, я позволяю себе рассмотреть возвышающегося надо мной на полголовы незнакомца, по-прежнему прячущего под темным капюшоном взгляд или намерения по отношению ко мне. Его черная, неухоженная щетина, мятая одежда и душок перегара завершают образ маньяка-психопата. Шаг я не замедляю.

– Меня встречает муж, давайте разойдемся по-хорошему, – крепче прижимаю к себе сумку, вспоминая, что ценного в ней лежит и насколько проблемным будет сейчас с ней расстаться. Права, паспорт, кошелек, несколько кредиток, телефон.

– Да никто тебя не встречает, мэм. А вот я провожу. К себе домой. Пошли, тут недалеко. Заварю чаек, то да сё.

– Идите куда шли, – грубо отвечаю, припоминая, что на лавочках во дворе дома, как раз недалеко от того места, где я бросила машину, частенько собирается молодежь, распивая пиво, ругаясь с бабушками, живущими на нижних этажах. Подбодрившись идеей, что при свидетелях идущий рядом пьяница не посмеет распускать руки, я добавляю: – Отойдите немедленно, а то я вызову полицию, – голос звучит уверенно, на пару секунд незнакомец действительно отстает, но потом снова возникает рядом уже с другой стороны, а я вижу в пятидесяти метрах от себя машину, освященную скудным светом единственного в запущенном дворе фонаря. Днем этот двор казался милым, хоть и неухоженным. Летом утопал в зелени. Он был старым, неубранным, но никогда не виделся опасным.

– Ну и где твой муж? Заканчивай ломаться, мэм, видно, что ты тут не просто так гуляешь, – он открывает лицо и подмигивает подбитым глазом, дотрагивается до плеча, после чего я дернулась и рванула вперед.

– Куда?! Стой, дура! – Он настигает у машины, дергает за руку, поворачивая к себе. – Врунья. Меня бесят вруньи. Деньги и цацки гони, – выдыхает мне в лицо смесь перегара, лука и жареного мяса. Запаниковав, я прижимаю к груди сумку, планируя в следующую секунду вручить ее ублюдку, а самой, достав из кармана ключи, прошмыгнуть в машину. Судя по затуманенному взгляду мужчины, ему нужны деньги на выпивку или наркотики, у меня практически нет наличных, но часы и серьги можно продать неплохо. Лишь бы не трогал.

– Пожалуйста, я заплачу, только...

– Заплатишь, но сначала поработаешь ртом, мэм.

Увы, моя сумка и украшения его не интересуют, по крайней мере, пока. Он наваливается всем телом, прижимая к машине, я попыталась драться, на что слышу:

– Заткнись, сука, у меня нож, – гаркает он и скалится. Сердце провалилось куда-то вниз, паника парализовала, лишая возможности сопротивляться. Этого не может быть, только не со мной. Снова пытаюсь его отпихнуть и вырваться, но он ошарашивает новой угрозой разукрасить мою физиономию, если не успокоюсь. В матерной форме.

– Расстегивай куртку, дура, если не хочешь, чтобы я тебе ее порвал, – шарит по верхней одежде.

В этот момент, когда мои одеревеневшие от ужаса пальцы касаются пуговиц, а мозг хаотично ищет выход, по стеклу машины стучат. Что самое удивительное – с внутренней стороны. И я, и насильник замираем, переводим взгляды на окно пассажирского сидения, за которым четко проглядывается лицо Олега. В следующую секунду он выходит из машины, а незнакомец, извиняясь, пятится назад, причем так быстро и умело, что в момент, когда Олег подходит, тот уже скрылся в тени дома.

– Боже, как хорошо, что ты здесь! – Облегчение кружит голову, кажется, еще немного и я грохнусь в обморок. Мутит. Бросаюсь к Олегу, не веря в удачу и благополучное стечение обстоятельств, которые привели Олега в мою машину. Судя по заспанному лицу, он задремал, пока дожидался. – Ты не представляешь, как я испугалась! – Вцепляюсь в его кутку, дрожа всем телом, мечтая разделить свой ужас, наслаждаясь облегчением и ощущением безопасности. С тех пор, как мы познакомились, Олег стал мне поддержкой, главной опорой в жизни. Учил быть счастливой, не обращать внимания на мнения других людей, получать удовольствие от секса, еды, простых объятий. А теперь он спас меня от ограбления и, возможно, насилия.

Воспользовавшись его расстегнутой курткой, я протискиваю руки под одежду и прижимаюсь так сильно, что если бы он вздумал застегнуть молнию, мы бы оба поместились под его одеждой. От моего напора Олег охает, но в ответ не обнимает.

– Это кто? – спрашивает довольно грубо. Недовольство в его голосе режет по ушам, в этот момент я мечтаю услышать или что-нибудь ласковое, или его крик на тему: какого черта я шляюсь по ночам в одиночестве? Я заслуживаю и первое, и второе в равной степени.

– Понятия не имею. Прицепился на улице Стасова и шел следом. Я себе и представить не могла, что он начнет приставать. Вокруг, как назло, ни души. А ты как здесь оказался? Любимый, ты будто почувствовал, что нужен мне, – и снова цепляюсь за его плечи, но Олег отстраняется на расстояние вытянутых рук.

– Я спрашиваю, кто это, Аля? – ледяным тоном произносит он. – Это не Дмитрий и не Сергей, я бы узнал.

– Я клянусь, что не зна...

– Не лги мне!

– Олег, ты не видишь что ли? Меня до сих пор трясет, я не имею ни малейшего понятия, кто этот алкоголик, который приглашал к себе в гости. Ты же не думаешь, что я с ним... – брезгливо скривила лицо, все еще ощущая тошнотворный запах.

– Не знаю, что думать. Я приходил к тебе в офис сегодня днем – тебя не было в кабинете.

– Мне не передавали.

– Я прождал тебя на улице, у входа в бизнес-центр до девяти, потом решил прогуляться и нашел машину, спрятанную в этом дворе. Ты, видимо, забыла, что я знаю об этом месте.

– Олег, днем у меня были дела, но на работе я появилась в четыре. Понятия не имею, почему ты не видел, как я захожу в здание. Да спроси хоть у Нины или охранника.

– Вы все в сговоре! – злится он, ударяет ладонями по машине.

– Да нет же! Днем я была у твоей матери, спроси у нее. Или ты считаешь, что она тоже хочет скрыть мою измену тебе?

На его лице впервые отражаются сомнения в собственных убеждениях.

– Зачем ты ездила к маме?

– Чтобы поговорить о тебе. Олег, может, поедем домой? Мне не по себе здесь, – я опасливо оглядываюсь. Из окна третьего этажа на нас в упор смотрит полный лысый мужчина, голый по пояс. Надеюсь, что по пояс. Олег тоже замечает свидетеля нашей семейной разборки и кивает, открывая мне дверь, затем усаживается рядом, и я выруливаю, наконец, с ужасного двора, в котором едва не случились страшные вещи. Утром позвоню в полицию. В голове не укладывается, что недалеко от оживленного проспекта можно встретить подобных людей. Возможность в любой момент дотронуться до Олега невероятно успокаивает. Я начинаю храбриться, убеждая себя, что инцидент исчерпан, говорить о нем не стоит. Будет мне уроком на будущее.

– Так зачем ты ездила к маме? – в его голосе звучит недоверие. Дорога практически пустая, поэтому я могу позволить себе отвлекаться на серьезный разговор.

– Хотела поговорить о тебе. Милый, я вижу, что тебе становится хуже, и очень хочу помочь. Пожалуйста, не обижайся на меня за эту поездку. И перестань думать, что у меня есть отношения на стороне.

Он молчит некоторое время.

– И что она тебе сказала?

– Да ничего особенного. Показала твои детские и юношеские фотографии.

– Говорили об аварии?

– Немного.

Следующие пятнадцать минут в машине звучат голоса лишь полуночного ди-джея и нескольких исполнительниц нашей и американской эстрад.

Остановив машину, я взглянула на Олега.

– Ну что, идем…

Его прищуренные словно в попытке прожечь душу серые глаза заставляют осечься и замолчать, а в тот момент, когда они встречаются с моими испуганными, я чувствую болезненный укол в сердце. Столько энергии, психологического давления в этом взгляде, что на мгновение я захлебываюсь воздухом, запаниковав. Вероятно, еще не отошла от нападения.

– Зачем ты копаешься в этой истории? – ровным голосом спрашивает он, едва шевеля губами.

– Ты пытаешься меня загипнотизировать? – пытаюсь пошутить я, с горечью отмечая, что успокаивать и жалеть меня никто не собирается. Ему вообще нет дела, что меня менее получаса назад едва не изнасиловали. – Применяешь на мне свои психиатрические штучки? – Улыбка получается ненатуральной. Ладно, с последствиями нападения справлюсь сама, обсужу на работе подробности с Ниной, она неплохой психолог. Профессия обязывает. Сейчас нужно разрядить отношения со спасителем. Снова пытаюсь улыбаться, а он продолжает строго смотреть, словно прорываясь в мой разум, освобождая мои мысли от защитной шелухи, сдирая ее слой за слоем, стремясь к сердцевине, к самому сокровенному. Это взгляд профессионала, общающегося с тяжело больным пациентом. Взгляд человека, пытающегося отделить фантазии ото лжи, в моем случае – правдивые мотивы действий от тех, которыми можно прикрыться. Чтобы скрыть истину. Записка жжет карман.

– Почему ты не спросишь у меня напрямую? Зачем эти обходные маневры?

– Я подумала, что тебе неприятно говорить об этом.

– О чем? О том, что на моих глазах, в нескольких метрах от меня машина сбила мою бывшую жену? Или о том, что родители в этот момент порадовались, отказываясь помогать нам? А, может, ты хотела узнать детали дня, когда я совершил убийство? Аля, ты боишься меня? Ты считаешь, что меня напрасно не посадили?

– Нет, Олег, что ты. Я уверена, что это был несчастный случай. Милый, ты говоришь жестокие вещи, твой отец бы обязательно помог, но он был занят на операции.

– Дай угадаю, спасал детей, да? Ха-ха-ха, Аля! Я тебя умоляю, – он трясет ладонями перед лицом, закатывая глаза. – Аля, – вдруг становится серьезным, – жалось к детям и котятам – запрещенный прием. От душещипательной истории с их участием любого на слезу пробивает. Не зря же ты всем и каждому до сих пор рассказываешь, как я откачал девочку у бассейна. Спас невинного ребенка! Герой! Тебе, моей матери, Кате, да всем вам до безумия нравятся подобные байки. Именно из-за того случая ты взяла меня на работу, а потом и пустила в свою кровать, признай.

Я молчу.

– Аля, мой отец не спасал детей. То есть в том автобусе действительно были дети, но они отделались легкими переломами. Мой папа делал операцию водителю и одному из пассажиров. А детские слезы были добавлены, чтобы придать трагичности случившемуся и отвлечь народ от очередного кризиса.

– Но твоя мама сказала...

– Она верит тому, чему хочет верить. А именно, что Николай Николаевич – божество, спустившееся с небес и одарившее ее своим светом.

– Так нельзя говорить про родителей.

– Ты права, я забылся. Аля, – он сжимает мой подбородок двумя пальцами и тянет к себе, – перестань собирать информацию. Мне это неприятно. Если тебе нужно что-то узнать – спроси напрямую, обещаю, что отвечу честно. Но я не смогу верить тебе, если ты будешь проводить личное расследование. Хорошо?

Киваю.