Рассказ об одной догадке

Осенью, в начале тридцатых годов, к нам в Малеевку приехал старейший русский писатель и пушкинист Викентий Викентьевич Вересаев.

Стояла ненастная, дождливая погода. Выйти из дому из-за невылазной грязи было невозможно. Дороги и даже деревянного мостика через речку тогда ещё не было, и вздувшаяся от проливных осенних дождей Вертушинка отрезала от всего мира наше обиталище.

Ни телефона, ни радио, ни газет, — лишь в соснах разбойный посвист осеннего ветра. Проснешься, бывало, ночью, вслушаешься в этот беспокойный, первобытный, настойчивый гул леса, то затихающий, то снова усиливающийся, и так на душе станет тоскливо и одиноко, будто забросили тебя куда-то на самый край света, да и забыли.

Но, несмотря на все лишения и неудобства, в доме шла глубокая, напряжённая работа над новыми произведениями. Вечерами собирались обычно в столовой и здесь, после ужина, часто очень скудного, при свете керосиновой лампы, читали друг другу только что написанное или вспоминали какие-либо интересные истории.

Викентий Викентьевич Вересаев, работавший в то время над книгой о Пушкине, рассказывал нам много любопытного о жизни поэта, о его друзьях и недругах, о вновь найденных документах. Ему задавали самые неожиданные вопросы, например: мог ли царь предупредить дуэль, верно ли, что лейб-медик Арендт по указанию Николая неправильно лечил раненого поэта, изменяла ли Пушкину его жена?

— О жизни Наталии Николаевны существуют самые противоречивые мнения, — говорил Вересаев своим глуховатым баском. — Её красота привлекала к себе внимание в самых высших кругах. Императрица выразила желание, чтобы она бывала при дворе. Император за ужином садился с ней рядом. Жизнь её проходила в непрестанных увеселениях, празднествах и балах. Пушкин обязан был повсюду сопровождать свою жену, и Друзья с горечью наблюдали, в каких ужасных для творчества условиях жил поэт.

Натальей Николаевной увлекся Дантес. Недруги Пушкина стали распространять различные слухи, порочащие имя поэта и его жены. Пушкин имел все основания заподозрить в одном из самых злостных клеветников голландского посланника барона Геккерена, развратника и негодяя, но, считая неудобным вызывать на дуэль дипломатическое лицо, вызвал на поединок его приемного сына Жоржа Дантеса.

Старый барон испугался за жизнь и карьеру сына и лично поехал к Пушкину, чтобы упросить его отсрочить поединок на две недели… А вот зачем понадобились Геккерену эти две недели, — вопрос этот, пожалуй, остается самым неясным до наших дней. По-видимому, надо было сразу замять скандал. Чтобы предотвратить дуэль, Геккерены сочинили версию о том, что Дантес ухаживал не за женой Пушкина, а за её старшей сестрой, Екатериной Николаевной Гончаровой, которая жила у Пушкиных. Дантес в тот же день сделал ей предложение. Всему Петербургу была понятна эта трусливая и позорная уловка блестящего красавца и кавалергарда. Пушкин взял свой вызов обратно.

Но вот странно, прошло всего две недели, и тот же самый, напуганный до смерти старик вдруг становится неузнаваемым. Он начинает пускать в ход самые низкие средства, идет на сводничество своего приемного сына с женой поэта, распускает о Пушкине сплетни, действуя нагло и открыто, всеми своими поступками давая понять, что дуэли он теперь не боится. И Пушкин вынужден снова послать вызов.

…Тут в нашем рассказе придётся сделать небольшое отступление, чтобы сообщить читателю об одном любопытном событии, происшедшем в тот осенний дождливый вечер в& #8195; малеевской столовой. Дело в том, что у нас гостил тогда приезжий из города Архангельска. Это был человек молчаливый и нелюдимый. Во время ужина все садились обыкновенно за длинный стол, а наш архангельский гость устраивался за отдельным столиком ко всем спиной, лицом в угол. Он ни с кем не разговаривал, но Вересаева слушал всегда с редкостным вниманием. И вот этот молчаливый и угрюмый отшельник неожиданно задал Вересаеву странный вопрос: почему в период между первым и вторым вызовами на дуэль в Архангельске очутился посланный от Геккерена? Дело в том, что наш архангельский гость случайно наткнулся — не то в домовой книге, не то в книге для приезжающих — на имя некоего человека, приехавшего от Геккерена и поселившегося на улице, где жили оружейники.

Этот вопрос, неожиданно раздавшийся из темного, неосвещённого угла, привел Вересаева в неописуемое волнение. Встречаясь с Викентием Викентьевичем много лет кряду, я ни разу не видел его в таком возбуждении. Он начал допрашивать архангельского гостя с необъяснимым пристрастием. Ему хотелось знать все: откуда известно, что посланный был именно от Геккерена, почему запись связана с улицей, где проживали оружейники, точно ли это было накануне дуэли?

Нам тогда, конечно, было совсем невдомёк, какое отношение имел этот по виду незначительный факт к дуэли Пушкина. На Оружейной улице, как рассказал гость, в прошлом жили знаменитые архангельские оружейники, большие умельцы и мастера различного вида вооружения — пистолетов, ружей, кольчуг и кольчужных сеток.

Трудно передать словами ту несвойственную возрасту и характеру Вересаева взволнованность, с какой он стал шагать по столовой, нервно теребя седую бородку и то снимая, то надевая на нос свое старинное пенсне.

Наконец, остановившись посреди столовой, Викентий Викентьевич поднял руку и взял с нас слово, что никогда и нигде, ни при каких обстоятельствах никто из нас до его разрешения не обмолвится о том, что слышал здесь сегодня, так как, возможно, мы являемся свидетелями раскрытия одной загадки, касающейся убийства Пушкина.

После этого он вынес из своей комнаты объёмистую папку с бумагами.

Мы с нетерпением следили за его тонкими, сухими руками, раскладывавшими на столе бумаги.

Лампа нещадно чадила.

Сощуренно всматриваясь в написанное, Вересаев продолжал отвечать на наши вопросы.

— Тут спрашивали о царе, о его роли во всей этой истории. Не все поступки Николая объяснимы. Царь наверняка знал о дуэли и опасности, грозившей Пушкину. И жандармы неспроста были посланы Бенкендорфом в другом направлении. Однако научными данными опровергается легенда о том, будто Николай дал указание своему лейб-медику Арендту лечить Пушкина неправильно. Как врач я занимался этим вопросом. Послушайте, как описывает картину дуэли в своём письме к князю Вяземскому секундант Дантеса виконт д'Аршиак! — И Викентий Викентьевич поднёс бумагу ближе к лампе.

«Было половина пятого, когда мы прибыли на назначенное место. Сильный ветер, дувший в это время, заставил нас искать убежище в небольшой еловой роще. Так как глубокий снег мог мешать противникам, то надобно было очистить место на двадцать шагов расстояния, по обоим концам которого они были поставлены. Барьер означили двумя шинелями; каждый из противников взял по пистолету. Полковник Данзас дал сигнал, подняв шляпу. Пушкин в ту же минуту был у барьера, барон Геккерен сделал к нему четыре или пять шагов. Оба противника начали целиться. Спустя несколько секунд раздался выстрел. Пушкин был ранен. Сказав об этом, он упал на шинель, означавшую барьер, лицом к земле и остался недвижим. Секунданты подошли. Он приподнялся и сидя сказал: «Постойте!» Пистолет, который он держал в руке, был весь в снегу, он спросил другой. Я хотел воспротивиться тому, но барон Геккерен остановил меня знаком. Пушкин, опираясь левой рукой на землю, начал целить; рука его не дрожала. Раздался выстрел. Барон Геккерен, стоявший недвижно после своего выстрела, упал в свою очередь раненный.

Рана Пушкина была слишком опасна для продолжения дела — и оно окончилось. Сделав выстрел, он упал и два раза терял сознание. После нескольких минут забытья, он наконец пришел в себя и уже более не лишался чувств. Положенный в тряские сани, он, на расстоянии полуверсты самой скверной дороги, сильно страдал, но не жаловался. Барон Геккерен, поддерживаемый мною, дошел до своих саней, где дождался, пока не тронулись сани его противника, и я мог сопутствовать ему до Петербурга. В продолжение всего дела, — заключает свое письмо д'Аршиак, — обе стороны были спокойны, хладнокровны, исполнены достоинства».

Вересаев вложил письмо в папку и достал другую бумажку.

— Нам известно, что Пушкин был ранен в правую сторону живота. Пуля, раздробив кость верхней части ноги у соединения с тазом, глубоко вошла в живот и там остановилась. Прошу, друзья, обратить ваше внимание на одну любопытную деталь. В письме Жуковского к отцу Пушкина о дуэли написано так: «Геккерен упал, но его сбила с ног только сильная контузия. Пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь, и, будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке против лодыжки. Эта пуговица спасла Геккерена».

А в оставленных записках А. Щербинина мы читаем следующее: «На коленях, полулежа, Пушкин целился в Дантеса в продолжение двух минут и выстрелил так метко, что если бы Дантес не держал руку поднятой, то непременно был бы убит, пуля пробила руку и ударилась в одну из металлических пуговиц мундира, причём всё же продавила Дантесу два ребра».

Версия о том, что жизнь Дантеса была спасена благодаря пуговице, не вызывала в течение почти столетия ни у кого никаких сомнений. Однако в двух этих документах мы находим серьезное разночтение: в одном утверждается, что пуля будто бы попала в пуговицу мундира, а в другом — в пуговицу, которою панталоны держались. Разница существенная!..

Тот осенний вечер в старом малеевском доме не забудется никогда. Перед глазами возникает Вересаев в синей толстовке. Он возбуждённо кружится по комнате и то достаёт из папки новый документ, то вновь с величайшей аккуратностью укладывает его обратно.

Он подробно рассказал нам о ране Пушкина, докторе Арендте и состоянии медицины той эпохи.

— Как известно из протокола дуэли, Дантес выстрелил в Пушкина с расстояния одиннадцати шагов. «Кажется, у меня раздроблено бедро!» — падая, крикнул Пушкин.

По свидетельству врача В. И. Даля, принимавшего участие во вскрытии тела поэта, «рана была тяжёлая и сильно кровоточила… Дома раненый поэт сам разделся и надел чистое бельё. Врача нашли не сразу. Сначала приехал второпях захваченный акушер, и только позже прибыл хирург».

Собравшись у постели мучительно страдавшего поэта, хирурги нерешительно прощупывали зондами рану, увеличивая и без того невыносимые страдания раненого. На хирургическое вмешательство по своим знаниям Арендт не мог решиться. Чтобы остановить кровь, он сначала сделал перевязку. А когда появились воспалительные процессы, стал давать больному каломель, опий, лавровишневые капли, предложил ставить ему компрессы на живот и делать промывание. Эти меры не могли помочь Пушкину.

Новиков-Прибой задал Вересаеву вопрос:

— А могли бы врачи спасти Пушкина в наши дни?

— Безусловно, — убеждённо ответил Викентий Викентьевич, — при нынешнем состоянии и оснащении медицины его мог бы спасти наш рядовой хирург. Арендт и все другие врачи предприняли всё, что от них зависело, но их знаний было недостаточно.

Однако мы отвлеклись от нашей основной темы, от пуговицы, спасшей Дантеса…

Сняв пенсне, Викентий Викентьевич с загадочным выражением сощуренных глаз оглядел наше притихшее общество.

— Что же это за пуговица такая?.. Дело в том, что один инженер, по-видимому специалист по оружию, прислал мне недавно с Урала письмо. Он выражает своё недоумение по поводу пули, будто бы отлетевшей от пуговицы Дантеса и спасшей ему жизнь. «Пуговица привлекла моё внимание, — пишет автор письма, — и я стал задумываться над этим вопросом. Что-то странное и непонятное было в этой пуговице.& #8195;

Потом, — сообщает он, — я сходил в музей и достал там пистолет пушкинских времен. Устроив манекен и надев на него старый френч с металлической пуговицей, я зарядил пистолет круглой пулей и с одиннадцати шагов, как это было на дуэли у Пушкина, выстрелил в пуговицу. Дорогой товарищ Вересаев, — восклицает инженер, — пуля не только не отлетела от пуговицы, а вместе с этой самой пуговицей насквозь прошла через манекен. Вот какая пробойная сила была в той пуле!»

Автор задает законный вопрос: как же в течение почти ста лет этот факт не привлек внимания учёных-пушкинистов? — и выдвигает смелое предположение: а не был ли надет у Дантеса под мундир панцирь или кольчуга?

Викентий Викентьевич молча развёл руками.

— Эта гипотеза инженера теперь уже не давала мне покоя. «Мог ли дворянин, — думал я, — пойти на такой низкий поступок?» Пожалуй, нет. Но вот сегодня меня осенила неожиданная догадка: не посылал ли Геккерен в Архангельск человека со специальным заданием — заказать там для Дантеса кольчугу или панцирь? И не поэтому ли он был прописан на какой-то там Оружейной улице? Ведь это, по-видимому, неспроста — на Оружейной…

И Вересаев, нервно поглаживая ладонью лысеющую голову, снова стал шагать по комнате: его огромная чёрная тень тревожно заметалась по потолку и стенам, невольно вызывая в сознании картину злодейского убийства Пушкина.

Характер человека иной раз откроется в одном поступке, фразе, движении души.

Так неожиданно засверкал, заискрился перед изумлёнными взорами друзей Викентий Викентьевич Вересаев в тот вечер воспоминаний о Пушкине и знакомства с архангельским гостем. Оказывается, за спокойной и не очень выразительной внешностью старого врача скрывался человек устремлённый, порывистый, натура, полная взволнованной одержимости и молодой влюблённости в свою профессию литератора, ученого, исследователя.

Конечно, факты, приведённые Вересаевым, были не новы, они хорошо известны по воспоминаниям современников и друзей Пушкина, но всем нам был преподан великолепный урок — как, с какой строгой взыскательностью и настойчивостью учёный, художник должен вести поиск, изучать события истории.

Собирая буквально по слову, но крупинке все, даже самые малозначительные сведения, рисующие Пушкина в жизни, рассказывающие о его привычках, встречах, переживаниях и настроениях, о радостях и невзгодах, сопровождавших поэта, Вересаев говорил:

— Многие сведения, приводимые в воспоминаниях современников, конечно, не всегда достоверны и носят признаки слухов и легенд. Но ведь живой человек характерен не только подлинными событиями своей жизни, — он не менее характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются.

Одержимость Вересаева как раз и заключалась в той невиданной и беззаветной преданности, с какой он многие годы собирал факты из жизни любимого поэта.

И это постоянное творческое беспокойство, юношеский жар сердца как-то не вязались с его внешним обликом, глуховатым баском, размеренной и неторопливой его походкой, старинным пенсне.

Вересаева часто можно было встретить на улице, в магазине, в кино, он любил ходить пешком, и ни одному человеку не могло прийти в голову, что этот скромный старик с небольшой бородкой и внимательным взглядом серых близоруких глаз — писатель, произведения которого переведены во многих странах мира и напечатаны рядом с Толстым, Горьким, Буниным, Куприным…

Подошла зима. Снег, густой, лохматый, валил с неба сплошной стеной. Я встретил Вересаева на Арбате. Викентий Викентьевич стоял у витрины книжного магазина, прикрываясь рукой от снега. И мне сразу вспомнился тот вечер в Малеевке, когда он рассказывал нам о дуэли Пушкина с Дантесом. Захотелось узнать о дальнейшей судьбе его поисков.

В этот раз Вересаев казался почему-то значительно старше своих лет.

— Работал ночью. А работать надо только с утра.

Да, за прошедшие полгода он собрал и систематизировал многие факты и свидетельские показания людей, причастных к дуэли Пушкина.

— Получились очень любопытные выводы.

Я проводил Викентия Викентьевича домой. Он показал мне документы, которые привлекли его особое внимание. Прежде всего, воспоминания очевидца, секунданта Пушкина и его лицейского товарища Константина Данзаса, записанные с его слов Аммосовым. Вот как он описывает выстрел Пушкина:

«Приподнявшись несколько и опершись на левую руку, Пушкин выстрелил. Дантес упал. На вопрос Пушкина у Дантеса, куда он ранен, Дантес отвечал: «Je crois que la balle dans la poitrine» («Мне кажется, что пуля у меня в груди»).

«Браво!» — вскрикнул Пушкин и бросил пистолет в сторону.

Но Дантес ошибся: он стоял боком, и пуля, только контузив ему грудь, попала в руку».

— Пуля попала сначала в грудь, а потом уже в руку, — многозначительно подчеркнул Вересаев слово «сначала». — Обстоятельство немаловажное! Об этом говорит очевидец, секундант, опытный военный человек, видевший событие воочию!

Викентий Викентьевич разложил на столе несколько папок.

— Кроме показаний Данзаса, сохранился ещё один важный документ — это рапорт лейб-гвардии артиллерии штаб-лекаря Стефановича от 5 февраля 1837 года, который, согласно предписанию старшего доктора кавалерийского корпуса Ерохина, освидетельствовал рану и состояние здоровья Дантеса вскоре после дуэли.

Хотите познакомиться с этим документом?

И Вересаев прочитал:

— «Поручик барон Геккерен имеет пулевую проницающую рану на правой руке ниже локтевого сустава на четыре поперечных перста; вход и выход пули в небольшом один от другого расстоянии. Обе раны находятся в сгибающих персты мышцах, окружающих лучевую кость, более к наружной стороне. Рана простая, чистая, без повреждений костей и больших кровеносных сосудов. Больной может ходить по комнате, разговаривать свободно, ясно и удовлетворительно, руку носит на повязке и, кроме боли в раненом месте, жалуется также на боль в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию, каковая боль обнаруживается при глубоком вдыхании, хотя наружных знаков незаметно…»

Викентий Викентьевич дал мне ещё раз внимательно перечитать рапорт Стефановича.

— Этот официальный медицинский документ бесспорен и наиболее достоверен. С точной беспристрастностью врач Стефанович научно описывает рану, её характер и место: на четыре поперечных перста ниже локтевого сустава, вход и выход на небольшом расстоянии друг от друга, раны несложные, чистые, без повреждения кости и больших кровеносных сосудов.

Но, позвольте, спросим мы, а где же те «два продавленных ребра», упоминаемых в записках Щербинина?.. Уж такая контузия наверняка была бы замечена врачом. Нет, «наружных знаков незаметно», — констатирует Стефанович.

И вот тут-то мы, как говорится, вплотную подходим к версии о чудесной пуговице — сначала на мундире, а потом на брюках, — будто бы спасшей жизнь Дантеса.

Откуда возникла эта версия? Кому она была выгодна?

Безошибочно можно утверждать, что первым пустил её в ход сам Дантес. Необходимо было как-то оправдаться перед обществом, объяснить своё спасение, замести следы бессовестного и подлого поступка. Отсюда и появилась эта злосчастная пуговица в письме Жуковского, адресованном отцу убитого поэта. Жуковский постоянно встречался с Геккеренами, и, по свидетельству Данзаса, именно он, желая примирения сторон, отправился после первого вызова от Геккерена к Пушкину — успокоить его и разъяснить, что Дантес встречался с Натальей Николаевной будто бы с благородными целями, имея намерение жениться на её сестре.

Таким образом, первые подробности дуэли Жуковский, несомненно, мог получить лично от самого Дантеса, который и ему и врачу Стефановичу показал, что пуля, пробив сначала руку (от чего, конечно, удар её должен был бы ослабиться), стукнулась затем о пуговицу и нанесла ему контузию, сбив с ног.

Однако странное противоречие: если удар пули был ослаблен, то она вряд ли смогла сбить с ног молодого 25-летнего гиганта-кавалергарда. А если её удар был действительно таким, что свалил атлетически сложенного и вполне здорового человека, каким и был Дантес (и даже смять ему два ребра!), то врач Стефанович, наверное, обнаружил бы какие-либо следы подобной травмы.

Стефанович утверждает обратное: никаких следов на теле незаметно. Однако устную жалобу больного он фиксирует. Сделать это, как врач, он был обязан.

Одной из серьезных улик в том, что поединок был задуман и подготовлен заранее, является подлинное военно-судебное дело 1837 года о дуэли Пушкина с Дантесом-Геккереном.

Раскроем папки и познакомимся с ним.

Вересаев включил настольную лампу.

— Больше всего нас, конечно, интересует та непонятная и необъяснимая на первый взгляд двухнедельная отсрочка, для чего-то понадобившаяся барону Геккерену.

Вызов Пушкиным Дантеса на дуэль перепугал посланника, и он — персона, представляющая коронованную особу, — унижается до того, что едет к какому-то камер-юнкеру, стихотворцу, с поклоном и просьбой об отсрочке дуэли. Дипломат, он сумел вырвать эту отсрочку. Она понадобилась ему, чтобы любыми средствами задержать дело с вызовом Дантеса на дуэль и как следует подготовиться к мести за своё унижение перед Пушкиным и обществом. Для этого он тайно посылает своего человека за панцирем.

До Архангельска не близко, время надо тянуть, можно пока и притвориться.

На свадебном обеде, данном графом Строгановым в честь новобрачных, Георга Дантеса и Екатерины Гончаровой, старик Геккерен, подойдя к Пушкину, сказал ему, что теперь, когда поведение его сына совершенно объяснилось, он просит забыть всё прошлое и изменить отношения свои к нему на более родственные. Пушкин сухо ответил, что, невзирая на родство, он не желает иметь с Дантесом никаких отношений.

Так вёл себя Геккерен после первого вызова. Но представим себе, что посланный им человек уже доставил из Архангельска панцирь для Дантеса, — и всё моментально меняется! Непонятные поступки и действия трусливого барона сразу получают свое объяснение и становятся на место.

Теперь, когда в руках имеется надёжная, непробиваемая пулей броня, Геккеренам бояться нечего! Отсрочка им больше ни к чему. Оба негодяя торопятся поскорей выполнить своё чёрное дело.

Вот отрывок из показаний Данзаса, данных 11 февраля 1837 года в присутствии комиссии военного суда:

«…но когда г-н Геккерен предложил жениться на свояченице Пушкина, тогда, отступив от поединка, он, однако ж, непременным условием требовал от г-на Геккерена, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Невзирая на сие, г.г. Геккерены даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женою его, с которою встречались только в свете, давать повод к усилению мнения, поносительного как для его чести, так и для чести его жены».

Пушкина третируют, против него ополчается вся великосветская шваль, не без причастности самого царя, глубоко ненавидевшего поэта-вольнодумца.

И цель достигнута: Пушкин бросает посланнику новый вызов. Он принуждён к этому обстоятельствами.

Старик Геккерен не медлит больше ни одной минуты. «Мне остается только сказать, — надменно пишет он Пушкину, — что виконт д'Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Георгом Геккереном, прибавляя при этом, что эта встреча должна состояться без всякой отсрочки».

Секундант Дантеса д'Аршиак тоже торопит поэта.

«Барон Георг Геккерен, готовый со своей стороны явиться в назначенное место, просит вас не медлить. Всякая отсрочка будет принята им, как отказ…»

Убийцы торопятся. Они нагло угрожают поэту.

Наконец дуэль назначена.

Преждевременный выстрел Дантеса валит Пушкина на снег, и он падает лицом вниз, заливая своей кровью шинель Данзаса…

Подойдя к окну, Викентий Викентьевич горестно умолк.

Мне показалось, что я и так слишком много отнял у него времени и зря разбередил сердце старика.

На дворе уже совсем стемнело. Я распрощался с добрым и гостеприимным хозяином, сославшись на то, что опаздываю на поезд.

Вересаева удалось повидать потом лишь несколько лет спустя. Я ушёл добровольцем в Военно-воздушный флот. И вот однажды, прилетев со своей эскадрильей на первомайский парад в Москву, я встретил Викентия Викентьевича на Смоленской, в парикмахерской. Он очень обрадовался, увидев меня, и после приветствия сразу же спросил: не помню ли я случайно того молчаливого архангельца, что жил в Малеевке, не встречал ли его?

— Нет, не встречал.

— Жаль, жаль, — посетовал Викентий Викентьевич, — он мне так нужен…

После парада наша эскадрилья улетела обратно на Дон.

Вдали от Москвы следил я за газетами и журналами, с надеждой увидеть статью или очерк на волнующую меня тему о дуэли Пушкина, но нигде об этом не было ни слова.

У мер Вересаев, и загадка осталась нерешённой.

И вот тогда по чувству долга я решил написать о Викентии Викентьевиче и попробовать заняться дальнейшим раскрытием загадочной истории с дуэлью Пушкина. Аккуратно стал собирать вырезки и записывать все факты, имеющие хотя бы самое отдалённое отношение к этому невыясненному делу.

Съездил в Ленинград, побывал на месте дуэли, заходил в квартиру Пушкина, где он жил и скончался, видел круглую пулю, подобную той, какая оборвала его жизнь, библиотеку и книги, с которыми попрощался в последнюю свою минуту умирающий поэт. Переписал первый протокол полицейского врача Юденича. Наведался в Публичную библиотеку имени Салтыкова-Щедрина. Разыскал последнего потомка поэта, 37-летнего Григория Григорьевича Пушкина. Ещё раньше, в Москве, я познакомился с 84-летней правнучкой Пушкина, Александрой Александровной, жившей на Арбате, в доме № 31. Но ничего нового о Пушкине узнать так и не удалось.

Надо было найти письмо уральского инженера, а также разыскать архангельского незнакомца, подробнее расспросить его о той дорожной книге для приезжающих, где был записан посланный от Геккерена человек.

Уже после войны ездил я в Малеевку с тайной надеждой отыскать там какие-нибудь записи или документы тех лет, повидать колхозников из соседней деревни, бывавших в нашей писательской коммуне. Но, кроме старой Феклуши, когда-то возившей нам из лесу дрова, в живых уже почти никого не осталось.

Фашисты сожгли дом и библиотеку. А библиотекаршу, пытавшуюся отстоять ценные книги и рукописи, немецкий офицер застрелил из пистолета.

Я выспрашивал у своих друзей и знакомых, живших или бывавших когда-либо в Архангельске — летчиков, моряков, писателей и журналистов, — не попадалась ли где им такая книга дорожных записей.

Несколько писем послал я в различные городские организации Архангельска с запросом: есть ли там улицы или пригороды, где жили когда-либо оружейники (или их потомки), или улицы, имеющие по названию отношение к оружию. Пришёл ответ из адресного бюро Архангельска; в нём любезно сообщали, что, по сведениям Краеведческого музея, в XVII веке в Архангельске действительно существовали улицы оружейных мастеров: Стрелецкая, Посадская и другие, где, вероятно, и проживали мастера-оружейники. Но после перепланировки Архангельска найти эти улицы трудно.

В январской книжке журнала «Новый мир» за 1956 год были опубликованы материалы Тагильской находки, касающиеся дуэли Пушкина с Дантесом, с литературными пояснениями И. Андроникова.

Переписка Карамзиных ещё раз подтверждает, что первый вызов Пушкина застал Геккеренов врасплох и они спешат с женитьбой Дантеса на старшей Гончаровой, смахивающей, по словам современника, «на иноходца или на ручку от помела». Их действиями руководит чувство мести и страха перед яростью Пушкина, слывшего, как известно, отличным стрелком.

Вот строки из писем Тагильской находки:

«Завтра, в воскресенье, будет происходить эта странная свадьба».

«Что это — великодушие или жертва?» — спрашивает императрица, желавшая знать подробности о «невероятной женитьбе Дантеса».

«Очень все это странно и необъяснимо, и вряд ли приятно для Дантеса. Вид у него отнюдь не влюблённый».

И старый, хитрый развратник Геккерен, и молодой повеса — его пасынок на первых порах ведут себя в высшей степени тактично, плетя тонкую и сложную интригу, стараясь привлечь друзей Пушкина на свою сторону.

Перед нами признание одного из членов той самой семьи, куда Пушкин обращался в особенно тяжелые минуты своей жизни, Александра Карамзина:

«Наше семейство он (Дантес) усерднее, чем раньше, заверял в своей дружбе; он делал вид, что откровенен со мной до конца, и не скупился на излияние чувств, он играл на таких струнах, как честь, благородство души, и так преуспел в своих стараниях, что я поверил в его преданность м-м Пушкиной и в любовь к Екатерине (Гончаровой), словом, во всё самое нелепое и невероятное, но только не в то, что было на самом деле».

Прошли те необходимые для выполнения задуманного злодейского плана две недели — и так разительно, буквально на глазах, меняется поведение обоих авантюристов! С открытой, вызывающей наглостью уже женатый Дантес начинает приволакиваться за женой поэта. Сестра жены Пушкина, Александра Николаевна, рассказывала впоследствии: «…они встречались в свете, и там Жорж продолжал демонстративно восхищаться своей новой невесткой: он мало говорил с ней, но находился постоянно вблизи, почти не сводя с нее глаз. Это была настоящая бравада, и я лично думаю, что этим Геккерен намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться, и что, если его поведение не нравилось Пушкину, он готов был принять все последствия этого».

Пусть говорят найденные письма очевидцев-современников.

«Это начинает становиться безнравственным сверх всякой меры, — читаем мы в письме С. И. Карамзиной. — Пушкин называл Геккерена «старой сводней» (тот, действительно, играл эту роль)», — заключает она в скобки своё мнение, основанное на личных и непосредственных наблюдениях.

Дуэль в письме описана, несомненно, со слов Дантеса или Жуковского. Опять та же выдуманная версия с пуговицей. «Он долго целился, пуля пробила руку Дантеса, но только мягкую часть, и остановилась против желудка — пуговица на мундире предохранила его, и он получил только лёгкую контузию в грудь, но в первую минуту он зашатался и упал».

В найденных письмах снова подтверждается, что автором рассылаемых пасквилей был старый Геккерен. Враги не останавливались ни перед какими гнусными средствами. И кольчуга, надетая под мундир, вероятно, не очень терзала совесть убийцы. Он не боялся.

Данзас, свидетель головокружительной карьеры Дантеса, рассказывал, что, приехав в Россию, этот никому не ведомый авантюрист «был принят в кавалергардский полк, прямо офицером, и, во внимание к его бедности, государь назначил ему от себя ежегодное негласное пособие».

Царь прикармливал и одаривал (негласно!) будущего убийцу ненавистного ему поэта.

Пушкин убит. Казнён ли убийца, согласно суровым русским законам?

Нет, помилованный царём, он отпущен за границу.

Загадочная история с дуэлью не давала мне теперь покоя ни днем ни ночью.

Однажды в разговоре писатель М. Никитин случайно обронил фразу о том, что он где-то читал заметку, посвященную дуэли и пуговице Дантеса. К сожалению, он не помнил где. В каком-то провинциальном журнале. Напечатано это было после войны. Фамилия автора — Алексеев. Полковник Алексеев — это он помнил твердо.

Не буду описывать все хлопоты и огорчения — а их было не мало, — в конце концов все же удалось выяснить, что заметка действительно была напечатана в одном из сибирских журналов. Но опубликована она была не после, а до войны, и фамилия автора вовсе не Алексеев, а Комар, и он — не полковник, а инженер.

«А может быть, это и есть тот самый инженер, что писал Вересаеву?» — подумал я.

И вот наконец журнал в моих руках. Заметка небольшая, и называется она: «Почему пуля Пушкина не убила Дантеса?»

Приводя некоторые из уже известных нам показаний современников, автор пишет:

«Дуэль происходила на обычных в то время гладкоствольных пистолетах, заряжавшихся свинцовой пулей».

Подробно, со знанием дела, М. Комар разбирает детали поединка.

«Если принять во внимание диаметр пули, равный 1, 2 сантиметра, а начальную скорость при 11 шагах расстояния и при чёрном порохе — около 300 метров в секунду, о чём имеются указания в специальной литературе, то можно представить себе огромную силу удара такой пули. Это удар, от которого человек устоять на ногах не может.

Этот сильный удар пришелся на небольшую площадь, около 1 квадратного сантиметра, которая соответствует указанному размеру пули.

Сильный удар пули при этих условиях должен произвести большой разрушительный эффект. То, что пуля Пушкина пробила руку Дантеса без повреждения кости, нельзя признать большим эффектом. На эту работу израсходовалась только незначительная часть всей силы удара, а главная часть его обрушилась на пуговицу. Она должна была если не разрушить, то деформировать пуговицу и вдавить её в тело.

Можно допустить, что пуговица задержала пулю, но от сильного удара она предохранить не могла. Как следствие удара, на теле Дантеса должен был остаться след в виде кровоподтёка, синяка и т. п.

Что же помешало пуле проникнуть дальше после того, как она пробила руку? Что спасло Дантеса? — задаёт вопрос автор заметки и заключает:

«По нашему мнению, Дантес спасся только благодаря тому, что он вышел на дуэль в панцире, надетом под мундир в виде корсета.

Этот панцирь не только предотвратил дальнейшее проникновение пули после ранения руки, но и избавил Дантеса от всяких следов удара на теле, так как удар распределился благодаря панцирю на большую площадь.

В то время, несомненно, такие панцири существовали и применялись. Они могли быть металлическими и вместе с этим мягкими, в виде стальных чешуек или пластинок. Если их не было в тогдашней России, то в Западной Европе они, несомненно, были».

Инженер М. Комар, живший в Сибири, не знал о встрече Вересаева с архангельцем и посланце Геккерена в Архангельск. Он дошел до этих выводов своим собственным логическим путем.

«Допустима ли такая версия с точки зрения высоты моральных устоев Геккерена и Дантеса, поскольку выход на дуэль в панцире был бесчестным поступком?» — спрашивает в заключение автор заметки.

И ответ ему даёт предпосланное публикации заключение Викентия Викентьевича Вересаева, написанное им незадолго до смерти.

«При внимательном изучении обстоятельств, сопровождающих дуэль Пушкина с Дантесом, — пишет Вересаев, — настойчиво встает вопрос: как мог выстрел Пушкина причинить Дантесу такое лёгкое ранение? В статье инженера М. 3. Комара вопрос получает разительно простое, и на мой взгляд, чрезвычайно убедительное объяснение. Оно срывает с Дантеса даже слабый ореол показной «рыцарственности» и ярким штрихом дорисовывает гнусную фигуру негодяя, лишившего нас Пушкина».

Значит, Вересаев был убеждён в своей догадке!

Догадок много. Они различны. Дуэль и гибель Пушкина до наших дней приковывают к себе внимание крупнейших литературоведов мира. Автор не ставил перед собой никаких особых научных задач. Он просто написал рассказ — историю одной из таких догадок. Он считал это своим долгом.

P. S. Спустя три года после опубликования этих заметок в газете «Известия» было напечатано сообщение ТАСС. Вот оно:

«ЭКСПЕРТЫ ОБВИНЯЮТ ДАНТЕСА

Ленинградские судебно-медицинские эксперты через 126 лет после дуэли, погубившей Пушкина, обвинили его противника Дантеса в преднамеренном нарушении существовавшего тогда дуэльного кодекса.

Эксперты установили, что пистолет Дантеса был более крупного, чем у Пушкина, калибра и обладал повышенной убойной силой. Больше того, современные криминалистические методы помогли установить, что под кавалергардским мундиром Дантеса находилось тайно надетое защитное приспособление. К барьеру против поэта вышел не дуэлянт, а заведомый убийца.

В процессе судебно-медицинской экспертизы было объективно проанализировано 1500 первоисточников, в том числе записки свидетелей и очевидцев поединка.

Данные баллистической экспертизы полностью отвергают несостоятельные версии о рикошете, который якобы сделала пуля Пушкина от пуговицы на одежде Дантеса».

Так подтвердилась история неразгаданной догадки…