Парень с Урала

Майским утром мне позвонили по телефону:

— Разбился Серов.

— Как, разбился?

Несчастье не укладывалось в сознании.

— Разбился вместе с Полиной Осипенко во время тренировочного полета в закрытой кабине. Недалеко от Москвы. Подготовься к выступлению по радио.

Серов! Анатолий…

Вспомнился праздник на Тушинском аэродроме. Лиловое небо. Зарево бушующего пламени подожжённого аэростата. Беглый огонь зенитных орудий. Окружённый белыми дымками разрывов, «вражеский» разведчик уходит на сторону расположения «своих» войск.

Со старта ему вдогонку срывается дежурное звено истребителей.

Всё это я вижу с самолета, успев вовремя подняться в воздух.

Неожиданно из-за леса, прижимаясь к самой земле, на аэродром обрушивается грозная лавина «неприятельских» штурмовиков. С диким грохотом рвутся фугасные бомбы, в секунду взлетает на воздух ангар, чёрный дым поднимается к облакам. Люди, пригибаясь, бегут через поле, стараясь скрыться от смертоносного огня спаренных пулемётов.

Бой, разработанный Чкаловым, по традиции повторяется каждый год. Над самой землёй, в дыму, над ангарами завязывается схватка истребителей. С угрожающим рёвом разворачиваются скоростные машины, набрасываясь на самолеты противника. Бой идет одновременно на разных высотах. То одна, то другая, оставляя в небе дымные шлейфы, падают пылающие машины. Бой скоротечен. «Вражеский» аэродром разбит. После минутного перерыва, как бы подтверждая высокое боевое мастерство советских летчиков, в зону аэродрома врезается пятерка скоростных истребителей. Они пронзают воздух с быстротою молнии. Трудно поверить, что в этих летающих снарядах живые люди. Пятерку ведёт Герой Советского Союза полковник Анатолий Константинович Серов. Вслед за ним проносятся его товарищи — Смирнов, Якушин, Иванов и Рахов. Строем, будто связанные, они демонстрируют своё виртуозное мастерство в технике высшего пилотажа. Самолёты-стрелы проносятся над головами зрителей, в секунду набирая километровую высоту и тая буквально на глазах в необозримой небесной глубине. Этот фантастический полёт пятерки вызывает всеобщее восхищение. Как острые кинжалы, отвесно вонзаются истребители в синий воздух и, распоров его, с рёвом уходят к невидимым звездам.

Праздник окончен. Мы возвращаемся с Анатолием домой на его «Крейслер-Империале» — машине новейшей модели, подаренной ему в Испании.

Серов разгорячён, его весёлый, яблочный румянец во всю щеку не остывает и на земле. Он ведёт машину на захватывающей дух скорости.

Серов вырос на Урале, в семье горняка. Отец работал в шахте по добыче медных руд. Семья была большая — два брата и четыре сестры. Анатолий учился в школе-девятилетке. Он пионер. Но пионер особого склада — любил поспорить и подраться. Водил дружбу с беспризорными ребятами из шайки «министров». Это был живой, здоровый, смелый и в сущности неплохой пионер. Его выбирают вожатым звена, потом вожатым отряда.

Окончив пять групп девятилетки, Анатолий поступает в школу ФЗУ. Школу он заканчивает сталеваром по рельсовой части.

Юноша увлекается спортом. Дни его загружены общественной работой: он член районного фабзавкома профсоюза металлистов и председатель бюро районного совета физкультуры.

…Раскладываю на столе папки с фотографиями и записями о Серове. Вот он курсант Вольской теоретической школы. На юношеском лице добрая полуулыбка. Руки большие, рабочие. На запястье маленькие часики. Заветные голубые петлицы с серебряными птичками. Значков различия ещё нет. Курсант.

Бегло записанный рассказ Серова о его авиационной юности.

«Впервые аэроплан я увидел в каком-то старом журнале. Решил по картине сконструировать свой аппарат. Построил. Забрался с аппаратом на крышу сарая и спрыгнул… У меня и сейчас левая нога короче правой — это от первого полета.

Однажды прилетел на наш завод одномоторный «Юнкерс». Я с таким азартом лез к самолету, что схлопотал от механика по шее. С этой встречи я уже считал себя причастным к авиации.

На здоровье не жаловался, с утра до ночи гонял на лыжах, на двадцатикилометровую дистанцию по пересечённой местности был чемпионом округа.

Летать учился в Оренбурге. Моим инструктором был Вася Бушев. Славный такой… Когда я учился в теорке, то с дисциплиной не ладил. Все время получал внеочередные наряды: сказывалась давняя дружба с «министрами» — вольный спортсмен, я ездил, куда хотел! А тут вдруг строгая воинская дисциплина. Даже удирать хотел… Теорку закончил с взысканиями, а в лётной — пять поощрений получил! Помню, как только вывели нас на аэродром, как увидел перед собой учебный самолет — всё померкло, так зажглось сердце. «На всё пойду, только б не отчислили!»

Бушев сразу угадал в молодом курсанте будущего летчика. Школьные инструкторы, как правило, хорошие психологи: с первого же полёта они безошибочно могут определить талант и характер ученика — смел ли он, осторожен, труслив или бесшабашен.

Лётную школу Серов оканчивает «на отлично». Через полгода он уже командир звена истребителей.

На снимке молодой улыбающийся лётчик, вероятно, вернувшийся после удачного полета. Очки подняты на лоб. В петлицах уже четыре кубика — командир звена! Немаловажная деталь — белоснежный, отглаженный подворотничок.

В звене Серова два летчика — Власов и Сидоров. Звено знаменито по всему Дальнему Востоку — летают, как боги. В армейских соревнованиях они занимают первое место. Строем звено выполняет одновременно все фигуры высшего пилотажа, — тогда это было боевой новинкой.

Однажды на высоте в пятьсот метров, на боевом развороте, у Серова загорелась машина. Огонь обжигал лицо, злые языки пламени, как змеи, пробегали по полу кабины. Машину немилосердно трясло. Прыгнуть и спастись на парашюте, — он имел на это полное право, но разве нельзя посадить машину?!

Волоча за собой дымный хвост, лётчик с большим трудом дотянул до аэродрома. Пожар затушили уже на земле.

А через три дня на этом же истребителе Серов снова поднялся в воздух.

За отвагу и мужество молодой командир получил благодарность в приказе и награду.

— В другой раз в групповом полёте у меня в воздухе оторвался элерон, — рассказывал Анатолий. — Машину пришлось выводить ногой. Посадил…

Подмосковная весна. Соловьи. С лётчиком Таракановским лежим на травке в берёзовой роще авиагородка. Таракановский — друг Серова. Мне кажется, что близкие друзья всегда могут рассказать о товарище что-то гораздо большее, нежели он сам. О себе как-то неудобно и нескромно.

То и дело над нами в высокой весенней синеве прочерчивают пространство скоростные истребители. Таракановский лежит на спине и тоже смотрит в небо. Я внимательно слушаю его рассказ.

— С Анатолием мы дружим более двух лет. Познакомил меня с ним Пётр Горячев, они вместе учились в Воздушной академии. Все трое мы — холостяки. Комната Серова на втором этаже. А мы с Горячевым живём внизу. У нас разработана своя сигнализация. По трубам. Свой код. Когда в столовую. Когда в гости. Когда ему к нам необходимо спуститься, когда нам к нему. Есть и аварийный сигнал — SOS.

Хороший был лётчик Горячев, да погиб. Анатолий очень переживал его гибель. Он был друг верный и преданный. Горячев, в прошлом беспризорник, был сверстником Анатолия. Его воспитали чужие люди. Парень он был задушевный, много горя хлебнул в жизни. И поэтому ценил дружбу. Характеры у них были полярно противоположны: Анатолий — живой, горячий, Горячев — тихий, спокойный и необыкновенно мягкий. Однако Серов его всегда слушался.

Большие были приятели.

Самолюбие никогда не позволяло Анатолию быть вторым или третьим. Ни в чём. В технике ли пилотирования, в спорте, в танцах — всюду быть первым! Когда я приехал, он был здесь чемпионом по лыжам. Узнав, что я тоже неплохо бегаю, Серов заволновался. И вот, когда выпал снег, мы схватились с ним в поединке. Поглядеть со стороны, техника бега у него будто и корявая, но он может шутя пробежать двадцать — тридцать километров. Вынослив, как бык. Приятели — приятели, а на лыжной дорожке — дружба в сторону! Он может и на лыжу наступить, и палку в кольцо вставить, лишь бы вырвать победу. А если он впереди, и попытаешься его обогнать, ни за что не даст обойти. В каждом пустяке — он боец. Бегает Анатолий всегда с открытой головой. Голос хриплый. Охрип он в звёздном пробеге, шёл в команде и на последнем этапе Ярославль — Москва простудился. С тех пор в голосе у него осталась постоянная хрипотца.

В игре в хоккей у него такая же напористость. Дерётся не на жизнь, а на смерть, не щадя ни головы, ни ног, ни своих, ни чужих… Все в рукавицах, а он клюшку в голых руках держит, — по две недели потом на руках следы заживают… А уж в небе — и не говори! Однажды на Дальнем Востоке схватились они с одним истребителем… Тот тоже напористый. Бились, бились, уже до самой земли дошли и где-то за сопками скрылись. Сели оба в двадцати километрах от аэродрома прямо на снег, но так друг другу и не уступили.

Какие развлечения любит? Танцы. Танцевать он готов хоть до утра. Танцует по-своему, размашисто, того и гляди, на ногу наступит. Все сторонятся. Да и походка у него развалистая, вроде, как у моряка… Повеселиться любит, недаром ему и кличку дали — «весельчак». Так и норовит в свободную минуту куда-нибудь поехать, в кино, в театр…

Но случаются моменты, когда надо посидеть за столом, за картой, за книгой. По складу характера — трудно ему, но сидит, корпит, особенно если дело касается соревнования. Его звено во всём должно быть первым!

Со своими питомцами он занимается с утра до вечера. Летают много. Его ученики — Смирнов, Тарасюк и Кожевников. Он называет их «пинавтами». «Ну, мои пинавты летали сегодня, как звери!»

А то вдруг прибежит: «Ребята, дайте Ленина!» Возьмёт книгу, сядет за стол, сосредоточится. Читает быстро, но всё схватывает с первого прочтения. Удивительная память! По теоретическим предметам всегда отвечает хорошо. Особенно если это касается непосредственно техники полета. Недавно проходили мы теорию «штопора», я этот вопрос знал глубоко, проходил в академии. Рассказал ему, и он сразу всё понял, хотя там не так-то просто разобраться неподготовленному человеку…

Над нами, над березами, в небесной синеве кто-то артистически выписывал фигуры высшего пилотажа. Нужно иметь здоровое сердце, чтобы выдерживать такие перегрузки! Вот самолет, вырастая на глазах, мчится к земле и, развивая бешеную скорость, с воем уходит в небо, крутясь по вертикали вокруг своей оси.

Пролетев с полминуты в перевёрнутом положении, пилот снова бросает машину в пике, с гулом проносится над рощей и снова уходит к облакам, оставляя за собой кружевную стёжку дыма.

Мы с восхищением наблюдаем за этим вдохновенным полетом.

— Знакомый почерк, — с улыбкой определяет Таракановский.

И я догадываюсь — Серов…

События в Испании застали Серова на работе летчика-испытателя НИИ.

Испания. Кто из нас в те годы не мечтал попасть туда! Рапорт за рапортом подает Анатолий с просьбой отпустить его добровольцем в республиканскую авиацию. И наконец желание удовлетворено!

Испанский теплоход рассекает острой грудью прозрачную аквамариновую волну Средиземного моря. Вместе с Серовым в Испанию направляются ещё несколько добровольцев. Думы их устремлены туда, где над горными кряжами Гвадаррамы сражаются с фашистскими наёмниками испанские патриоты. Силы неравны: на один республиканский самолет приходится дюжина фашистских.

По пути теплоход застигает шторм. Могучие волны высоко вздымают нагруженный корабль и яростно бросают его в хмурые водяные ущелья грозного моря. Серов и его друзья помогают команде теплохода. Огромная многотонная волна накрывает летчика Бориса Смирнова, сбивает его с ног и волочит по палубе за борт. Анатолий, рискуя жизнью, успевает схватить друга и удержать его над кипящей бездной. Надо было удивляться могучей силе молодого уральца. В этом поступке ещё раз подтвердилось святое правило советских летчиков о взаимной товарищеской выручке.

На испанском берегу они встречаются с другой группой добровольцев, прибывших сюда кружным путем. Среди них и Михаил Якушин, смелый истребитель.

Автобус мчит их по извилистым горным дорогам, они спешат на аэродром, чтобы увидеть самолёты, на которых им придется воевать.

На голой, открытой площадке в два ряда стоят истребители. Бипланы и монопланы. По внешнему виду всем понравились больше монопланы — с широкими короткими крыльями, они чем-то напоминали злых мошек. Их так и называли здесь — «мошки».

Испанские летчики ведут гостей мимо машин с некоторым смущением: уж очень они залётаны, в заплатах. Машины побывали уже во многих боях. Все отдают предпочтение монопланам, они имеют большую скорость. Но на всех «мошек» не хватает. И Серов первым просит закрепить за ним биплан. Конечно, скорость у него меньше, чем у «мошки», но зато он маневренней. А в бою это немаловажное обстоятельство. У биплана крутолобая, несколько укороченная моторная часть, и испанцы прозвали его «чато» — курносый.

Вместе с Серовым изъявляет желание летать на «курносом» и Михаил Якушин. По виду этот худощавый молодой человек в штатской одежде похож больше на какого-нибудь студента или поэта-лирика, чем на отважного воздушного бойца, не раз сбивавшего в подоблачных поединках опытных фашистских асов.

Серов снят на улице Мадрида. Сзади — каменный лев, символизирующий непобедимый народ Испании. Анатолий в расстёгнутой куртке, с папиросой.

По нескольку раз в день Серов со своими друзьями поднимается в воздух. Фашисты уже познакомились с ними. Отведав по зубам от республиканских летчиков, немецкие и итальянские бомбардировщики быстро переменили тактику, — базируясь на аэродромах Севильи и Саламанки, они стали совершать налёты на Мадрид и республиканские аэродромы только по ночам. Днём они уже не осмеливались показываться в небе. Зенитной артиллерии у республиканцев почти не было, и эти пиратские налеты доставляли большие страдания мирному населению.

Серов первым задумался над этой «ночной» проблемой. Севилья! Это красивое певучее название он слышал только в испанских романсах…

— А почему бы нам не попробовать летать ночью? — предложил он Якушину. — Мы дома кое-какой опыт получили в этом деле.

Якушин сразу отозвался на предложение друга. Подобрались ещё двое — Рыбкин и Антонов.

Не сразу получили они «добро». Некоторые сомневались в разумности этой затеи: «Небо большое, ищи иголку в стоге сена». Не было ни прожекторов, ни службы наведения. Но напористый Серов наступал, доказывал:

— Дайте нам попробовать, и вы увидите, кто прав!

Их поддержали командующий и комиссар истребительной авиации. Правда, от дневных полетов их не освободили, ночное патрулирование они организовали по собственной инициативе. Свои «чато» они теперь осматривали особенно внимательно — случись ночью в воздухе неполадка, им на скалах грозила верная гибель.

Что руководило ими, русскими летчиками, которые вдалеке от Родины шли, рискуя жизнью, на опасность, на битвы, на грозные схватки с вооружённым противником в чужом для них далёком небе? С этим вопросом не раз обращались к ним простые люди Испании — земледельцы, виноградари, рабочие. Серов и Якушин только улыбались в ответ, дружелюбно обнимая собеседников за плечи.

О чём думал Серов, лежа в траве перед первым ночным полетом и глядя в густо-синее с крупными низкими звёздами испанское небо? Вспоминал ли свой родной заснеженный Урал, или родных и близких?

В неясных сумерках ночи возник силуэт Якушина.

— Готов?

— Айда!

Так необычно слышать здесь, на испанской земле, это русское «айда».

Айда! И вот уже два «чато», два «курносых», в неверном мерцании звёзд срываются со старта, уходят в ночь.

Они летают по очереди, неся дежурство над крышами мирных домов, над полями и виноградниками, над всей истерзанной испанской землей. Это очень трудно — вести неустанные воздушные бои с превосходящими силами противника днем, и после этого, почти не отдыхая, снова поднимать машину в ночное небо. Ни радиостанций, ни службы наведения, всматривайся в глухой мрак воспалёнными глазами, ищи, где тут может повстречаться «Юнкерс», вражеский бомбардировщик, отлично защищённый от пуль.

Прошло уже несколько ночей, как они затеяли свое добровольное дежурство, а результатов всё не было. Не каждому под силу выдержать такие перегрузки. Вскоре они остались вдвоём с Якушиным.

Как ни странно, но неудачи ещё больше подзадорили Серова и Якушина, в этом они сходились характерами — в настойчивости, в своём нетерпеливом стремлении к схватке, к победе.

В соседстве шумного и энергичного Серова Якушин мог неопытному глазу показаться тихим и смирным человеком. На самом деле это была горячая, беспокойная душа, пылкая, бесстрашная, но внешне сдержанная и невозмутимая. Они с Серовым понимали друг друга без слов, и оба жаждали ночных поединков с грозным противником.

И вот наконец пришла та долгожданная ночь!

— Айда!

И два «чато», взвихрив за собою столбы пыли, в который раз уходят в звёздную мглу. Для верности они поделили высоты: Серов остался на двух тысячах метров, Якушин поднялся на три.

Сильно вызвездило. Анатолий вглядывается в ночную мглу, ожидая противника. Не видно. Зыбки и обманчивы ночные пейзажи Испании. Внизу — полная тьма, но он знает — там скалы и ущелья. Даже днём непросто ориентироваться в гористой местности.

Досадно, что немцы не летят.

Якушин, набрав высоту, первым увидел проплывшее на фоне звёзд тёмное драконье тело вражеского бомбардировщика. Он подошёл к нему справа и ударил из пулеметов. Сразу возник пожар. Охваченный пламенем, фашистский бомбардировщик косо повалился вниз. Серов видел, как самолет ударился о землю и взорвался.

«Молодец, Миша! Но где же он сам?»

Развернувшись, Анатолий помчался в сторону своего аэродрома: отсутствие Якушина вызывало тревогу.

Проводив до самой земли горящий бомбардировщик, Якушин вернулся на аэродром позже Серова. Прямо с крыла он попал в могучие объятия друга.

Оба были счастливы оттого, что сумели доказать правильность своего плана.

— А все-таки можно фашистов сбивать и ночью!

Весть об этом событии облетела весь фронт. Утром позвонили из Мадрида, и героев первого ночного боя вызвали в штаб Главного командования. Их доставили туда с почётом, на правительственной машине, в сопровождении эскорта мотоциклистов.

Летчиков встретил военный министр Идалеско Приэто, грузный, полный, небольшого роста человек, с круглой, коротко стриженной головой. В кабинете находился и командующий республиканской авиацией генерал Игнасио Идальго де Сиснерос, единственный кадровый генерал старой королевской армии, представитель древнего рода испанских грандов, перешедший на сторону народа.

Министр и командующий поздравили героев с важной победой.

В те годы не принято было награждать орденами, и лётчики за подвиги в воздушных боях премировались деньгами. Но русские отказались от денег: они приехали в Испанию сражаться не ради наживы, а по велению сердца. Они коммунисты.

В награду от испанского правительства они получили именные золотые часы. Якушин — за совершенный подвиг, Серов — как инициатор и командир ночного патруля.

Родриго Матэо (к этому времени у них появились новые, испанские имена: Серова прозвали Родриго Матэо, Якушина — Карлос Костехона) был глубоко огорчён тем, что он ещё не сбил ночью ни одного вражеского бомбардировщика.

— Лиха беда — начало! — успокаивал Якушин друга.

На следующую ночь на три тысячи уже пошёл Серов.

— Сперва мы летали только над своим аэродромом, — рассказывал он мне об этих первых ночных операциях. — Как только фашисты начинают сбрасывать бомбы, мы взлетаем. Они бомбили, а мы в это время с воздуха следили, откуда сыпались бомбы: они ложились по земле огненными вспышками. Это было очень трудно — разыскать в темноте вражеский самолёт.

Наконец, повезло и мне. Лечу, и вдруг вижу лунный отблеск на крыле чужого самолёта. Подлетаю ближе. «Юнкерс»! Открываю огонь. Фашисты стали отстреливаться. Но я шёл немного ниже, и меня не было видно. Подобрался я к ним справа и метров с тридцати снизу как рубану из всех пулеметов одновременно, прямо в бензобак. Показался огонёк. Теперь это была великолепная мишень. Дал ещё очередь: «Юнкере» вспыхнул. Объятый пламенем, он рухнул на землю. Только отошёл я от этого места, опять бомбят. Второй бомбардировщик! Погнался я за ним, долго его преследовал над территорией противника. Обстрелял, а уже луна заходить стала. И бензин на исходе. Двадцать килограммов осталось. Что делать?.. В бою астрономической ориентировкой некогда заниматься. Лечу обратно, смотрю на землю. Держу луну с правой стороны. Увидел дорогу. Кончился весь бензин» Смотрю — площадка. Возле площадки — пожар после фашистского налёта. Значит, думаю, наша территория. Откинул борт, пошёл на посадку. Стукнулся. Сел. И покатился вниз. Затормозил метрах в пятнадцати от обрыва. Машина цела. Вдруг меня взяло сомнение: на своей ли территории я сел?.. Думаю, отойду в сторонку, если услышу «камарада» — значит, наши, если «сеньор офицер» — значит, фашисты. Прошел в темноте с полкилометра. Слышу голоса. Остановился. Прислушался. Спрашиваю:

— Камарада республиканес?

В ответ щелкнули затворы — и полное молчание.

Опускаю руку на «тете», мы специально урезали кобуры, чтобы пистолет сразу можно было вырвать. Помолчал и снова кричу:

— Товарищи республиканцы?

— Си!

Свои! Сразу отлегло от сердца. Обрадовался страшно.

— Где ваш штаб?

У меня коробка хороших папирос с собой была, закурили. Я позвонил по телефону в штаб авиации. Там, оказывается, меня уже считали погибшим.

На другой день нас снова вызвали в штаб.

Спасшийся на парашюте немецкий офицер просил показать ему летчика, сбившего его в ночном бою.

Одетый, как обычно одевались республиканские летчики, в кожаную короткую куртку на «молнии» — касадора, в лакированных туфлях (которые летчики предпочитали носить из-за большого удобства — достаточно было притопнуть ногой, как с них сразу слетала серая аэродромная пыль), Анатолий, несмотря на свои широкие плечи, производил впечатление юноши. Войдя в комнату вразвалку и держа руки за спиной, он остановился у двери. Офицер, допрашивавший немца, представил:

— Вот лётчик, сбивший ваш «Юнкерс»!

Немец вскочил, пристукнул каблуками и, выдавив на лице подобие улыбки, полупротянул было руку, надеясь на пожатие. Но Серов не посчитал нужным ответить на жалкий жест ночного пирата, повернулся и вышел из комнаты.

Ночные удары республиканских истребителей быстро отрезвили фашистов. Пыл их заметно поубавился.

На снимке Анатолий со своими друзьями у одного из сбитых вражеских самолетов.

Погиб один из близких друзей Серова, лётчик Финн. Хоронили его поздно, уже смеркалось. По дороге к кладбищу двигалась печальная процессия. Неожиданно над толпой испанцев, откуда-то из темноты, подавляя звуки оркестра, с грозным рёвом вырвался истребитель, резко взмыв над гробом, он ушёл в небо в восходящем штопоре, стреляя одновременно из всех пулеметов. Феерическим карусельным вихрем уносились в вечернюю мглу светящиеся трассы пуль — это Серов отдавал погибшему другу свой прощальный салют.

Московский вечер полон звёзд. У дверей Клуба актеров, в Пименовском, стоит серовская машина. Он с товарищами отмечает своё возвращение на Родину. Кроме самых близких друзей, никто не знает о его подвигах.

Рассказать об этом пока не представляется возможным. Но народ должен знать своих героев…

Всю ночь мучительно ломаю голову, и, наконец, план репортажа придуман.

Родриго Матэо — так называли Серова в Испании его друзья. Что ж, в таком случае устроим им «свидание» — Серову с Матэо.

Пусть они «побеседуют» друг с другом.

Вот он, отрывок из записанного мной репортажа тех лет!

«— Хочешь, поедем со мной к одному летчику, — приглашает Серов. — Он приехал к нам в Союз на хирургическую операцию. У него повреждена нога. Его зовут Родриго Матэо. Это прославленный лётчик республиканской Испании. Ночной лётчик.

— С удовольствием.

Машина мчится по улице. Серов молча сидит за рулем.

Я предполагал увидеть бледного, измождённого человека, — на подушке лежал здоровый парень с мужественным загаром лица, чем-то похожий на Серова. Левая его нога была забинтована.

Я попросил испанца рассказать несколько эпизодов из его боевой практики.

— Моя специальность — ночные полеты. «Ночной коршун Испании» — называют меня на родине. У нас каждый лётчик имеет какое-нибудь прозвище…

Первый из запомнившихся мне эпизодов произошёл в прошлом году. В то время индивидуальные действия не практиковались. Мы работали группой. Фашисты боятся, когда мы идём на них строем. Но когда эскадрилья расстроена, они немедленно бросаются в атаку.

Шли мы строем. Оглядываюсь я и вижу: в воздухе полный «римский беспорядок». Никакой части, никого нет. Оказывается, фашисты хитро напали на нас с тыла. Я покачал крыльями, смотрю — слева встал один мой товарищ, справа — второй! Оглянулся назад, а у каждого на хвосте сидит «приятель». Я быстро произвёл маневр и вижу: один из моих друзей уже горит, второй — камнем падает вниз. Я остался один, окружённый тринадцатью фашистскими истребителями. Они наседали со всех сторон, некуда было податься. «Каюк, — подумалось мне, — однако задёшево я не продам свою жизнь, гады!»

Я стал маневрировать, вправо, влево, ускользая от них. Надо было удирать. Мой инструктор учил, что из боя всегда нужно выходить кверху на вираже. А моя машина не берёт такого угла. Пришлось уходить на пикировании. За мной следом бросилась четвёрка.

Тут снизу наша зенитка открыла сильный огонь. И они оторвались.

Одного нашего сожгли.

Из этого вывод: если испугался и уходишь без боя, тогда каюк. А не потерялся, ответил на удар ударом — есть шанс остаться живым…

Я наблюдал за Серовым — его лицо было возбуждено, на щёках играли розовые пятна, он живо переживал все события боя.

Матэо просит воды.

— Эпизодов было много… Вот был один красивый момент. Фашистский аэродром находился от нас в сорока километрах. Наша разведка донесла, что на аэродроме находится восемьдесят три самолета. Я решил захватить их врасплох. Мы взлетели на рассвете. Легли на курс. Домчались быстро. Наше появление было настолько неожиданным, что мы даже захватили на земле готовых к вылету истребителей. Первым я поджёг трехмоторный «Юнкерс». Вслед запылали и другие машины. Мы сделали несколько заходов. Ушли домой благополучно, не потеряв ни одного.

Франко потом на себе волосы рвал. Говорят, расстрелял за это половину руководящего состава.

Серов расспрашивал испанца о самых мельчайших подробностях, восхищаясь мужеством и находчивостью республиканских летчиков.

В палате зажгли свет. На прощание Матэо рассказал нам ещё один небольшой эпизод.

— Намереваясь отплатить за свои потери, фашисты бросили на наш аэродром группу скоростных бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Мы давно поджидали их и успели заблаговременно подняться в воздух. Фашисты шли двумя группами. Я решил атаковать большую. Когда подошёл к ним метров на семьсот, оглянулся — двух моих эскадрилий нет, они уже ввязались в бой со второй группой. Против нашей оставшейся эскадрильи было десять бомбардировщиков и сорок истребителей! Мы с лёту врезались в их строй. Бомбардировщики бросились наутёк, сбрасывая бомбы куда попало. Охранение истребителей ринулось в атаку. Десять против сорока. Гляжу, один из наших пикирует к земле, а к его хвосту присосался фашист и строчит из пулеметов. Бросаюсь к товарищу на выручку. Открываю полный огонь. Подбив машину, фашист хотел было уйти с боевым разворотом, тут я его и настиг. И ухлопал. А наш парень выпрыгнул с парашютом. Четыре фашистских истребителя бросились к нему и расстреляли в воздухе. В живот более десятка пуль всадили. Тут же следом я настиг палачей и отомстил за погибшего товарища. Я уничтожил трёх его убийц. Последний, четвёртый, пытался удрать. У него была пробита водяная система: пар клубом валил из машины. Он хотел было уйти в облака — я как дал из всех четырёх сразу, он испугался и развернул прямо на меня. Тут я его и поймал на длинную очередь. И завалил… Своему обязательно надо помочь, — закончил свой рассказ Матэо, — даже если сам находишься в опасности. Есть взаимная выручка — никакой враг не страшен!

Анатолий дружески жмёт руку Родриго. Как удивительно они похожи друг на друга! Несомненно, профессия накладывает на человека свой отпечаток: оба они — и Серов и Родриго Матэо — рослые, смелые, синеглазые. И как прекрасно это рукопожатие двух рыцарей воздуха, двух героев, благородных бойцов за освобождение человечества!»

В последний раз с Серовым мы встретились в Клубе актеров, уже на Пушкинской площади, на банкете с героями Испании. Он рассказывал о подготовке Полины Осипенко к дальнему беспосадочному перелету. Он тренировал её.

Я проводил его до машины. Анатолий Константинович бережно вёл под руку свою беременную жену.

— Жду сына, — похвалился он на прощание. — Скоро будет у меня сын. Приезжай с ним знакомиться!

…Вот что вспоминается мне всякий раз, когда я поднимаюсь по бульвару от площади Ногина к Ильинским воротам и читаю название улицы: «Проезд Серова».