Встреча

Я часто думаю о тех,

Кто не вернулся в сорок пятом.

А годы падают, как снег,

И тают, превращаясь в даты.

А я их в памяти несу…

Но ярче всех – тот, долгожданный

День, когда съехались к отцу

Ровесники-однополчане.

Как шёл за полночь разговор,

И, не прощаясь, спали рядом,

И как во сне хрипел майор:

– Огонь!

– К орудию!

– Снарядов!

В окне фонарный луч дрожал

Белее сжатых его пальцев.

А он, как прежде, –

заряжал,

И вскакивал,

и просыпался…

***

А.К.

Уходят старые солдаты

Весенним днём и в снегопад,

В страду и в праздничные даты…

И все слова звучат не свято

О них вполсилы, невпопад.

Стучатся в дом наш общий беды,

Больней и круче связь времен.

Всё дальше, дальше День Победы –

Всё ближе круг родных имён.

В их поздних книгах на портретах

Им типографский льстит свинец.

И лишь глаза сияют светом,

Таким, как в день весенний этот,

Когда войне пришёл конец.

Из поэмы «Судьба матери»

Про это в книжке читать до рассвета

Привычно для нас и обыденно,

Но если было, хоть раз всё это

Своими глазами увидено,

Тебе и без книжек ночью не спится, –

Кажется, видишь снова

Чёрных окон пустые глазницы

Дома тебе родного.

Ты войну представлял по-детски,

Когда где-то там, далёко,

Уютные, чистые занавески

Белели из этих окон.

Ты в стайке мальчишек не лез в атаманы

И сорванцом был в меру,

С буйной ватагой сбивал каштаны,

Побаиваясь милиционера.

Но вот и тебе пришло испытанье –

Знаменье двадцатого века:

Увидел ты, как на старом каштане

Повесили человека.

Со стенда у городского сада,

Что был землякам твоим дорог,

Маньяк-ефрейтор пронзительным взглядом

Глядел на притихший город…

И редкий прохожий, окинув глазом,

Вдруг отвернётся хмуро

От стенки, выплёскивавшей приказы

Фашистской комендатуры.

В них ясно и чётко чёрным по белому

Всем за всё грозили расстрелами:

– Больше трёх не собираться!

– Всем обязательна регистрация!

– Евреям, чтоб было легко различить,

Шестиконечные звёзды носить!

И, словно ангелы к нам прилетели:

«Кто грабит, будет расстрелян!»

А дальше (читайте: чем дальше в лес) –

«Кто не работает, тот не ест!»

И по-немецки, чтоб было понятно,

Логично и аккуратно:

– А кто работает, тот ест!

Под этим нахально, грубо и ярко,

Как будто это всего важней:

«Оккупационная марка

Стоит отныне 10 рублей!»

На стенах повсюду тот же вид –

Портреты (взглянуть не хотите ль?):

– Гитлер – антисемит!

– Гитлер – освободитель!

И на рукавной повязке круг,

В белом круге – чёрный паук,

На мир замахнувшись. Повис, кровав,

Зловещий ефрейторский рукав.

…А ветер с мусором заодно

Сорвал ефрейтора этого

И с воем понёс туда, к казино,

Зданию жёлтого цвета.

Понёс и швырнул в лицо рекламы,

Полураздетой дамы,

Вещавшей прохожим (куда же деться):

– Только для немцев!

Вот и кино для «цивильных» лиц –

Милость завоевателей,

И типы с глазами хищных птиц

Ловят в толпе покупателей

По нормам старинного этикета:

– Мадам, господин, купите билеты…

Такие в полицию шли карьером.

Я помню такого, который был

В госбанке раньше тихим курьером,

Пред каждым начальником лебезил,

Теперь у него кто-то был в подчинении,

И всем сообщал он (лезу, мол, вверх):

– Поздравьте меня, у меня повышение –

Я ныне обер-курьер!

Не было больше глухих, равнодушных,

Слепые раскрыли глаза.

Война распахнула людские души,

Как двери внезапно гроза.

Она налетела в неслыханном громе,

В невиданных прежде ветрах.

И стало видно, что в каждом доме

Пряталось в уголках.