Улица Диаса Мирона

Легенда гласит, что под нашим домом находилось кладбище. Неподалеку от него находилась

церковь. Говорят, что во времена богатства и роскоши состоятельные семьи вырыли секретные туннели, чтобы ходить к мессе, не смешиваясь с простолюдинами. Мой папа велел заделать туннель, соединявший наш дом с церковью. Я всегда пребывала в сомнениях исследователя: что же находилось внутри туннеля – тайные сокровища, золотые монеты, спрятанные в стенах?.. В конце концов теперь я никогда этого не узнаю.

В конце пятидесятых годов папа получил в наследство дом в районе Санта Мария на углу улицы

Диаса Мирона и Сабино. Он разрушил тот дом, чтобы построить новый, в котором мы жили, когда я была маленькой. Изначально наш дом был двухэтажный, но потом, несколько лет спустя, отец пристроил к нему третий этаж для своей лаборатории. На фасаде дома были помещены сорок две каменные скульптуры собак, названные “холотлтепетлскинклес”, что на языке индейцев племени науатль означает “маленькие каменные собачки”. Некоторые из них стояли на задних лапах, другие развалились, задрав головы. Благодаря этим скульптурам, дом прозвали весьма характерно: “собачкин дом”. До сих пор в доме есть четыре выкованных из железа пушки, такие же, какие использовались в древних войнах. Они служат как водослив у плоской крыши. Фасад здания окаймляют расписные тарелки из обожженной глины в мексиканском народном стиле. К торцу дома прикреплена железная скульптура, представляющая собой голову одного из детей-героев, которые, согласно национальной истории, защищали крепость Чапультепек. Эта голова послужила формой для отливки скульптур, которые по сей день украшают один из самых красивых балконов этой крепости. Художником, подарившим моему отцу вышеупомянутую голову, был Армандо Кесада, крестный отец моей сестры Габриэлы.

В настоящее время дом является точкой отсчета как с архитектурной и исторической точки

зрения. Лоя моих почитателей со всего света это целое приключение – приехать к дому моего детства и сфотографироваться перед ним. Сотни фанатов по интернету присылали мне фотографии, сделанные перед моим домом, и мне это очень приятно. В 2000 году мама отреставрировала и переделала его для продажи. Любопытно то, что купили его мои соседки, “ соседские монашки”, с которыми я готовилась к первому причастию. Теперь дом моего детства является частью их монастыря.

Отец

Мы жили на первых двух этажах, а третий этаж был исключительно отцовский. Там располагалась

его химико-криминологическая лаборатория. В ней повсюду виднелись странные приборы, с помощью которых проводились разные исследования. Вот, к примеру, некоторые из очень необычных вещей, имевшихся там: несколько человеческих голов размером с грейпфрут, сделанные местными индейцами из племени Шуар. Все было именно так! Папе всегда нравились необычные декадентские образы. Он показывал мне эти головы с такой страстью, что я научилась расценивать их как произведение искусства. Папа был так очарован головами, что даже ушел на несколько месяцев к индейцам племени шуар, чтобы изучить сложный процесс уменьшения голов при помощи лечебных трав. На меня производил большое впечатление тот факт, что даже уменьшенные головы никогда не теряли пропорций обычного лица. Больше того, они сохраняли длину волос, а на некоторых головах были видны даже вши. У голов были вареные губы и глаза – для того, чтобы они не вытекли во время уменьшения, их наполняли раскаленными камнями с песком и смесью трав.

Уменьшенные головы настолько увлекали папу, что однажды он даже подарил президенту

Густаво Диасу Ордасу пару уменьшенных лошадиных голов, изготовленных в лаборатории специально для него. В момент завершения правления Диаса (он был президентом Мексики с 1964 по 1970 годы) он выбрал моего отца для записи интервью о его президентстве. Вопросы, заданные отцом, были совсем непростыми. Например, отец спросил Диаса о расстреле студенческой демонстрации в Тлателолько в 1968 году. Но в то же время отец сумел включить в свое интервью и какие-то забавные вопросы, чередуя их с непростыми. Когда папа закончил свое интервью, президент прямо тут же назвал его “Официальный комментатор мексиканской провинции”. Это прозвище он получил как награду за глубокое знание культуры и традиций народов каждого штата, образующих Мексиканскую Республику.

Вспоминая теперь эти головы с вареными губами и глазами, я понимаю, что это было весьма

неординарное зрелище, но в то время мне было три или четыре года, и я не слишком ясно понимала пристрастия и вкусы своего отца. Детская наивность и безгрешность позволяли мне радоваться нашей с ним совместной жизни, будь то уменьшенные головы с длинными волосами или наслаждение от сливочных ирисок, которые так нравились нам обоим. Мое общение с папой было весьма необычным, оно не вписывалось в рамки привычных отношений между отцом и дочерью. Вплоть до сегодняшнего дня я так и не узнала ничего подобного.

В девятнадцать лет папа закончил института химико-фармацевтических и биологических наук, но

специализировался на поприще криминалиста и судебно-медицинского эксперта. Он работал в Министерстве Внутренних Дел на посту начальника отдела федерального округа Мехико и должен был быть осведомлен о разного рода информации, поэтому в его кабинете был специальный стол, куда он помещал новости из газет и журналов вместе со следственной документацией дел, которые он проверял. Одно из этих дел я запомнила на всю жизнь: “Дело тамалеро”[ прим: тамалеро – продавец тамале (лепешки из кукурузной муки, обернутые в кукурузные листья и приготовленные на пару (перед употреблением листья снимают ]. На черно-белых фотографиях размером с конверт видна металлическая жаровня с тлеющими углями, которая не дает остыть тамале. Перед нами предстает жуткая картина – в жаровне видна распухшая мужская голова, отделенная от тела, которая готовилась вместе с лепешками.

Суть этого дела сводилась к тому, что вечно притесняемая мужем жена, которая торговала на

рынке лепешками, в какой-то момент не смогла больше терпеть оскорбления, побои и произвол мужа-алкоголика. Она убила его, чтобы потом сделать из него тамале и впоследствии продать их на рынке. Под всеми вышеупомянутыми тамале, фаршированными “мертвечиной”, обнаружилась более неопровержимая улика этого убийства – мужская голова. Это дело имело широкую огласку в средствах массовой информации, и мой отец как раз вел его. Для меня было совершенно нормальным, обычным делом делиться этой и другими историями со школьными подружками. Точно так же, как отец объяснял мне, я все объясняла подругам. Я была, как учительница, ведущая урок в классе. Тогда я даже не понимала, сколь необычными были темы моих разговоров с папой. Думаю, что во многих

случаях я, вероятно, пугала подруг своими рассказами.

Сейчас, по прошествии лет, размышляя о том, как я жила с отцом, я понимаю, что мне хотелось бы иметь достаточно времени для того, чтобы как следует узнать папу со всех его чарующих сторон. Сейчас я вспоминаю о нем с огромной грустью, и воспоминания роятся в моей памяти. Я понимаю и принимаю тот факт, что мне довелось иметь необычного отца. Это был человек блестящего, глубокого и загадочного ума, большой ученый, словом, незаурядный человек. Среди его вклада в науку было и такое открытие – как использовать в медицинских целях “астекин”, наркотик, который попросил у него лечащий врач Сталина, отвечавший за его здоровье. По словам этого врача, “астекин” помог ему продлить жизнь Сталина. Отец работал при Правительстве в качестве национального советника по научным вопросам. Но самым главным для нашей семьи было то, что папа вместе с группой солидных ученых из разных областей науки исследовал накидку с нерукотворным образом почитаемой всеми мексиканцами и католиками всего мира Святой Девы Марии Гваделупской, которая находится в базилике Девы Гваделупе, что на вершине холма Тепейак в городе Мехико, и дал по этому поводу заключение. Папа держал святыню в своих руках и анализировал с научной точки зрения каждое микроволоконце ткани. Его открытие заставило многих открыть рот, потому что волокна ткани были живыми, без каких-либо следов краски. К этому выводу отец пришел вместе со своим коллегой Роберто Паласиосом Бермудесом. В 1976 году ими была опубликована статья “Запечатление человеческой фигуры в глазах Святой Девы Марии Гваделупской” [ прим: Будучи биохимиком, отец Талии выяснил, что материя накидки с запечатленным на ней нерукотворным образом была изготовлена из волокон агавы и чудесным образом сохранилась до наших дней, хотя срок службы такой материи 20-30 лет. На материи не было найдено ни единого следа какой-либо краски животного, растительного или химического происхождения. Исследования ведутся и по сей день, и было установлено, что сетчатка глаза образа реагирует на свет, им свойственно явление рефлекса, что присуще живому человеку, был обнаружен пульс 115 ударов, присущий младенцу в утробе матери и температура полотна соответствует температуре человеческого теле 36, 6 ]. Результаты этих исследований были отправлены в Ватикан. С девятнадцати лет папа работал лаборантом-исследователем в Национальном автономном университете Мексики. Гарвардский университет, Бостон, присвоил ему звание почетного доктора в области органической химии. Многие весьма известные и влиятельные организации присвоили ему звание эксперта-криминалиста. В их числе и ФБР, и Ассоциация криминалистов Мексики, и Научно-исследовательское бюро криминалистики Иллинойса, и Полицейская Академия Вашингтона. Будучи совсем молодым, он прочел серию лекций в Гарварде, а британская энциклопедия в одном из своих изданий посвятила ему целую страницу.

Если мое детство и было трудным, то детство моего отца было еще труднее. Мой дедушка

Деметрио Соди Герге был выдающимся адвокатом Мексики. Одним из наиболее нашумевших его дел была защита Леона Тораля, убийцы генерала Обрегона, являющегося в то время президентом Мексики (годы правления 1920-1924), прозванного “одноруким”, поскольку у него не было правой руки. Леону Торалю удалось убедить депутатов, находившихся на обеде в честь Обрегона, в том, что он – замечательный карикатурист. Обед состоялся в ресторане “Бомбилья”, который находился в квартале Сан Анхель на юге столицы. Оказавшись рядом с генералом, Тораль выхватил пистолет и выстрелил в него несколько раз. Обрегон был убит на месте.

Мой дедушка был назначен государственным защитником Тораля. Его мнение было очень

интересным. Он утверждал, что результаты вскрытия генерала Обрегона были неполными, а также были найдены пули разного калибра, летевшие по разным траекториям. Насколько я понимаю, в настоящее время мексиканский историк Риус Фасиус заново рассмотрел медицинский отчет вскрытия тела генерала, напрямую указывающий на то, чего придерживался дедушка. Отец рассказывал моим сестрам, как возле нашего дома собирались “обрегонисты” и громко кричали: “Смерть Соди! Смерть защитнику Тораля! ” В то время папе было всего десять лет, но он очень отчетливо запомнил это.

Папа был самым младшим из семи детей. Остальные умерли в младенчестве. Воспитывался он в

большой строгости. От него требовали неукоснительного исполнения своих обязанностей и крепких знаний. Он вырос в типичной семье из высшего общества, в котором над чувствами преобладали образование и манеры. Во многом это превратило его в тяжелого по характеру человека, и это проявлялось во многих аспектах жизни. Сейчас я понимаю, что, фактически, моя тесная связь с отцом была отражением его собственного детства – в ней было больше обучения, чем теплоты. Сейчас я знаю, что нашей точкой соприкосновения был живущий в нем ребенок, ребенок, у которого никогда не было детства.

Дом “семейки Адамс”

Папа построил дом, если можно так выразиться, в эклектичном стиле. Украшения дома были

весьма многогранны, в них отображалась целая гамма совершенно различных культур. Пожалуй, его можно было бы охарактеризовать как дом “семейки Адамс” не потому, что наша семья была столь же экстравагантна, как Адамсы, а потому, что ничего в доме не имело определенного стиля. Стены дома были сложены из розового кирпича. В какой-то момент отец перекрасил их в темный голубовато-коричневый цвет. По стенам были развешаны дипломы и этажерки, содержащие большую коллекцию миниатюр. Одна из уменьшенных голов, которую мы ласково называли “поросеночек”, висела на колонне в гостиной. Были и часы-кукушка с птичкой, выскакивающей, чтобы прокуковать время, и несколькими маленькими дверцами, из которых, как из домика Джепетто из всем известной сказки про Пиноккио, выходили крошечные персонажи с разными музыкальными инструментами. На одной стене ты мог найти распятие, а на другой скульптурную маску гаргульи, смотревшей в сторону лестницы. На самом деле мне не нравилось постоянно видеть маску, потому что мне казалось, будто ее глаза следят за мной. Разумеется, у меня было сильно развитое и весьма буйное воображение! Живя в окружении Плакальщицы, являющейся к нам по ночам, миниатюрных голов и эксцентричности моего увлеченного наукой отца, я развила необузданное сверх всякой меры воображение. Конечно, не многие понимали мои выдумки, но в целом, благодаря им мне удается добиваться чудесных результатов.

В моем доме на самом деле чувствовалась необычная энергетика. Полагаю, что она была настолько сильна, что именно там я начала искать ее в себе самой, из-за чего развила быстрый и эффективный способ глубокого самоанализа, своего рода защиту. Именно там я начала разговаривать с Богом, прося его защитить меня, чтобы уверенно чувствовать себя в его славном и чудесном обществе, оставляя снаружи все фантасмагории. Я убеждена в том, что этот дом был построен в энергетически сильной точке. Впрочем, возможно, здесь и впрямь когда-то было кладбище, потому что женщина в черном решительно была духом какой-то умершей женщины, которая, вероятней всего, оплакивала потерянного ею ребенка.

Собственно говоря, дело было не только в Плакальщице. Если где-то около пяти вечера ты хотел пойти отдохнуть в комнате моих сестер, то внезапно чувствовал чье-то присутствие. Неизвестный укладывался на тебя сверху, и ты не мог ни пошевелиться, ни закричать, ни позвать на помощь до тех пор, пока не начинал просить помощи у Бога. Медицина описывает подобные случаи как “сонный паралич”, хотя в народе об этом говорят “меня оседлал мертвец”[ прим: по русскому поверью это происходит, когда на грудь человека садится домовой, чтобы сообщить ему что-то хорошее или плохое ]. Медицина говорит об этом явлении как о неспособности человека свободно двигаться в самом начале засыпания или пробуждения, когда тело человека фактически еще спит, а мозг уже бодрствует. Некоторые американские ученые отметили, что это может быть следствием сильной подверженности отдельных людей электромагнитным явлениям Земли, которые оказывают влияние на их сон. Так что вполне возможно, моя теория о том, что дом был построен в энергетически сильной точке, была не настолько абсурдна.

Как и любая девчонка, я приглашала подружек к себе домой, чтобы поиграть, предлагала им остаться на ночь, но меня всегда тревожило то, что они тоже могли бы увидеть или почувствовать эти сверхъестественные вещи. Зачастую они и на самом деле все видели или чувствовали, не говоря уж обо мне. Тогда жутко напуганные девчонки звонили своим родителям, и те в два часа ночи приходили за детьми, чтобы отвести их домой… Бедные мои подружки. Хотя я не знаю, к кому я испытывала бó льшую жалость – к ним или к маме, которой приходилось вылезать из постели в пижаме, чтобы передать до смерти испуганных, взволнованных, заплаканных девочек их родителям.

В детстве у меня было мало подруг. Я считаю, что это было связано с тем, что я жила именно в

этом доме. Мне было жалко приглашать их домой, потому что им было страшно. Когда родители приходили за ними среди ночи, я всегда оставалась одна. Мне было стыдно, грустно, и я плакала, особенно потому, что не понимала, что происходило. Пожалуй, будь подружки посильнее меня или имей они такого отца, как мой, – с его “мини-головами” в кабинете и его исследованиями, – возможно, моя жизнь сложилась бы совсем иначе.

Из-за того, что у меня было мало подруг, я была сильно привязана к своей семье и жизни

нашего квартала. Так я и росла. Конечно, это был очень необычный квартал, по крайней мере, необычный для меня. Мы называли его “веселенький райончик”.

Каждый день я выходила на прогулку с мамой и бабушкой, если она приходила навестить нас. На

углу улицы Сабино мы сворачивали, здоровались с “газетчиком”, сеньором, продающим газеты и журналы, который знал нас тысячу лет. Мы покупали жвачку, сладости, леденцы, журналы и комиксы, словом, все, что нам хотелось. Иногда мы шли дальше до рынка “Далия”. По дороге к рынку находилась еще целая куча ларьков. Среди них был один, мой самый любимый, где продавали пирожки из кукурузной муки почти полуметровой длины. Я заказывала пирожки с начинкой из оахакского сыра с соусом “сальса верде” и... смаковала в свое удовольствие, пока они не кончались. Потом мы делали систематическую пробежку по рынку, где мама отоваривалась на неделю, покупая все необходимое: мясо, фрукты, зелень, сливки, яйца и другие продукты, которые там продавались. Моей любимой частью рынка был отдел, где продавали черепах, цыплят и рыбок... Каждую неделю я неизменно уходила с рынка с кем-нибудь из них. В моей спальне пахло как в зоомагазине! Воздух был пропитан запахом корма для черепах, кроликов и хомячков, не говоря уж о том, что всю купленную живность я селила именно у себя. Я любила животных, они были моими единственными товарищами на протяжении всего дня. А когда мама входила в мою комнату, она жутко сердилась: “Ну и за-а-апах! – возмущалась она. – Ты не можешь здесь находиться! ” Не обращая внимания на холод и не глядя на меня, она быстро распахивала окно, чтобы выветрился запах курицы, утки, черепахи, хомяка или рыбы. Увидев, что в комнате стало холодно, она говорила мне: “Если хочешь держать животных, тогда проветривай комнату! Ты не можешь находиться в комнате с таким запахом”. Все заканчивалось тем, что я соглашалась с мамой, потому что в этом случае животные продолжали находиться со мной.

В трех кварталах от моего дома находился парк Святой Марии, в самом центре которой стоял очень красивый мавританский павильон. Он был спроектирован и построен примерно в 1886 году. На международной выставке в Нью-Орлеане он служил павильоном Мексики. Я играла на его лестницах с коваными железными решетками, бегала внутри, разглядывая большие и высокие колонны и стены, казалось, сошедшие со страниц одной из арабских поэм Рубена Дарио[ прим: Рубен Дарио (1867 – 1916) – никарагуанский поэт, здесь речь идет о его поэме “Маргарите Дебайле” (A Margarita Debayle), посвященной дочери друга ]. Обняв нас и крепко прижав к себе, папа читал поэму наизусть, заменяя имя Маргарита на имя кого-нибудь из нас: “Малахитовый дворец, мантия парчовая и милая принцесса такая же красивая, жавороночек мой, такая же красивая, как ты”. Жаворонком папа прозвал меня после поездки на Юкатан [ прим: Юкатан – полуостров в Центральной Америке, был центром цивилизации майа ]. Позже он рассказывал, что эта птичка очень красиво пела. Кто мог тогда сказать, что это прозвище окажется вещим?

Обычно мы ходили в парк в самом конце недели. Я каталась на велосипеде вокруг мавританского павильона, все кругом было по-воскресному праздничным. Продавцы воздушных шаров непрестанно свистели в свои маленькие пластиковые свистульки, не выпуская их изо рта, чтобы привлечь к себе внимание детей. Небольшие тележки торговцев сахарной ватой с деревянным бочонком полным маленьких отверстий, откуда торчат палочки с намотанной на них розовой и синей сахарной ватой, звенящие колокольчики на тележках с разными видами эскимо, которые я обожаю. Едва продавцы подходили к нам, я просила маму купить мороженое, и если мне удавалось убедить ее, то могла съесть два-три мороженых за день.