Глава 1. Изгнание.

В комнате царила тишина.
Она была такой гнетущей, что, казалось, будто все вокруг поражено проклятием. И в этом напряженном молчании потонули все звуки.
Эта невыносимая тишина настолько давила на Драко, что он ожидал, как с минуты на минуту хрупкое равновесие окружающего мира лопнет, как мыльный пузырь, и чудовищные люстры начнут скрипеть под тяжестью своей кричащей пышности. Напряжение пронизывало его не хуже холода, и Драко чудилось, что вся эта конструкция вот-вот упадет на холодный каменный пол, разбившись на миллионы смертоносных осколков. Он почти мог чувствовать эти осколки, проникающие в его кожу.
На одном конце стола сидела Нарцисса Малфой и пристально рассматривала хрустальный бокал перед собой, ожидая прихода мужа. Место Люциуса, конечно же, было во главе стола, и супругов разделало огромное расстояние. Такая же эмоциональная пропасть лежала между ними и их сыном, сидевшим, по воле отца, в центре стола. До семи лет Драко даже не задумывался о том, что это ненормально, что в других семьях всё по-другому, пока Люциус не взял его с собой в Министерство.
Тогда, во время перерыва на ленч, отец повёл его перекусить, и по пути в ресторан они увидели в парке семью со старой потрёпанной корзиной для пикника. Драко уставился на смеющихся рыжих детей, окруживших своих родителей: высокого стройного мужчину и маленькую пухленькую женщину. Уизли была свойственна теплота, столь же чуждая Драко, как холодность Малфоев была чужда всем остальным. Когда самый младший рыжеволосый мальчик получил шутливый удар по голове от своего старшего брата, Драко возненавидел его. Они были ровесниками, но волею судеб рыжеволосый, даже несмотря на потрепанную дешёвую одежду, оказался намного счастливей его. Иногда Драко думал, что Люциус ненавидит Артура Уизли по той же причине, что и он Рона Уизли, пока не вспоминал, что душа Люциуса давно заледенела.
— Тебе нравятся твои новые мантии? — раздался красивый бесстрастный голос Нарциссы. Это вывело Драко из задумчивости, и он заставил себя вежливо улыбнуться.
— Конечно, мама. Серое мне всегда шло.
Нарцисса кивнула, соглашаясь.
Звук шагов эхом разнесся по залу, объявляя о приходе Люциуса Малфоя.
Мужчина устал, хотя это было заметно лишь по углубившимся морщинкам у его рта и более жестким, чем обычно, глазам. Он молча занял своё место, и на столе появилась еда — пиршество, достойное королей. Люциус Малфой не был королем, но имел достаточно денег и высокомерия, чтобы вести подобный образ жизни.
Первые слова, которые он произнёс, были буквально пропитаны недовольством и злостью.
— Этот чёртов Фадж опять все портит. Ты ждешь, что, получив пару взяток, он будет счастлив, но нет, он все равно продолжает бегать к Дамблдору, стоит Тёмному Лорду чихнуть. Мне приходится следить за ним каждую минуту, чтобы он ничего не разрушил.
Этот пренебрежительный тон был хорошо знаком Драко — он и сам использовал такой при общении с раздражавшими его людьми. Но его собственная издевка казалась лишь слабой тенью по сравнению со злостью и отвращением, переполнявшими голос отца.
Драко не знал, что ответить, и потому он предоставил матери возможность направить беседу к менее опасным темам. Он обрадовался своему решению, вспомнив слова отца о том, что во время официальной трапезы «детей должно быть не видно и не слышно». Хогвартс ужасно расслабил Драко. Прошло уже две недели летних каникул, а он все еще заново привыкал к порядкам Малфой-Мэнора.
Разговор родителей он слушал лишь краем уха, уделяя больше внимания фаршированной перепелке перед собой. Она хоть и не была особо вкусной, но и не была настолько ужасной, как предыдущие три блюда. Неожиданно беседа за столом приняла интересный оборот, и он поднял глаза от своей серебряной тарелки на Малфоя-старшего.
Люциус что-то возбужденно рассказывал, нервно жестикулируя вилкой, к блестящим зубцам которой прилипли кусочки соуса:
— …конечно. Это позор. Сыну Уизли нужно держать такое за закрытыми дверьми. Достаточно плохо просто иметь любовника, — на его лице появилась по-настоящему мерзкая насмешка, разительно изменившая его красивые черты, — но так грубо выставлять это на показ? Это было отвратительно — видеть мужчин, целующихся на публике. Куда катится мир?
— Который Уизел это был? — ляпнул Драко и смиренно опустил глаза, когда отец строгим взглядом сделал ему выговор.
Всё же Люциус соизволил ответить.
— Я забыл его имя. Тот дикий, с серьгой, работающий взломщиком проклятий в Гринготтсе. Он буквально гарцевал с каким-то квиддичным игроком. Отталкивающее зрелище. По-моему, педики относятся к той же категории, что и грязнокровки и магглы. Их нужно раздавить — ничего большего они не заслуживают.
Драко был потрясен. Пару мгновений он просто мигал, пытаясь осознать тот факт, что отец явно не имел понятия о сексуальных предпочтениях своего сына, и что первый раз в жизни Драко не поддерживал предубеждений отца. Почему-то, этот предмет никогда не поднимался ими раньше, но, учитывая, как редко Люциус обсуждал с ним что-либо вообще, в этом не было ничего удивительного. Осознание того, как сильно различались их мнения, заставило Драко задать вопрос, который, он уверен, не должен был прозвучать ради спокойствия себя и своей же семьи.
— Тебе не кажется это слишком резким? — наконец, рискнул он, механически ковыряя вилкой в чём-то зелёном на своей тарелке, поскольку аппетит у него неожиданно пропал.
Голова отца вскинулась, и он устало бросил на сына сердитый взгляд.
— Конечно, нет. Это неестественно. Если бы мужчины предназначались для отношений с мужчинами, зачем тогда созданы женщины? И это нездорово. Сама мысль об этом… — Люциуса передёрнуло от отвращения. — Не говори мне, что ты можешь мириться с таким ненормальным поведением.
Драко, нахмурившись, смотрел на тарелку. Наконец, он медленно заговорил — так, как обычно разговаривал, чувствуя себя неуверенно.
— Просто, когда ты так говоришь, ты удивительно похож на пуританина.
Если Вы — волшебник, и история вашей культуры полна горящих костров и прочих видов гонения, это вовсе не комплимент. Драко знал, что перегибает палку, но отец должен был его понять. Если он сумеет изменить мнение отца о гомосексуализме, тогда ему не придётся подвергать сомнению другие отцовские идеалы, которые Драко принял как собственные. Ведь если одно суждение отца окажется ошибочным, то под сомнением окажутся и остальные его воззрения, а если Драко хочет стать таким человеком, каким его хочет видеть отец, у него не должно быть никаких засевших в голове и изводивших его изнутри сомнений. Поэтому он продолжал:
— Древние греки не только мирились с такими отношениями, но и ожидали этого от своей молодёжи. А спартанцы поощряли своих воинов брать товарищей в любовники из-за того, что, защищая друг друга, они сражались более свирепо.
Люциус подался вперед и положил локоть на стол, что заставило Нарциссу нахмуриться из-за несоблюдения этикета. Мужчина холодно улыбнулся.
— И все же обе названные тобой культуры и их конкретные слабости были почти уничтожены и теперь стали только историей. Такие отношения — нездоровые и ненормальные. А вовсе не благородные или общепринятые, как ошибочно думали те народы.
Драко раздраженно заерзал на стуле, ощущая, как в нём поднимается ярость от расползавшейся по лицу Люциуса елейной улыбки. И, недолго думая, молодой человек заговорил — гнев заставил забыть о слизеринской осторожности.
— Это не обязательно ненормально. Конечно, такие отношения необычны, но не неслыханны.
Его мать предупреждающе пробормотала его имя, но Драко ее проигнорировал.
— О? Считаешь? А может, это один из твоих маленьких дружков имеет такие склонности? Лояльность прекрасна для хаффлпафца, Драко. Неужели я обязан напоминать тебе, что ты слизеринец? Ты не должен защищать передо мной недостатки своих приятелей, когда их здесь даже нет, — Люциус Малфой, твердо уверенный в " нормальности" своего сына, даже не предполагал, что Драко защищал себя.
Драко же был настроен вывести отца из заблуждения и даже не остановился, чтобы обдумать свои слова.
— Защищать своих приятелей? — враждебно выдохнул он. — Для чего бы я стал это делать? Это мне, вашему покорномуу слуге, нравятся мальчики, хотя, это вряд ли имеет значение, — пожал Драко плечами. Он взял кусочек мяса и небрежно поднял глаза. И замер, когда увидел выражение лица Люциуса. Слишком поздно Драко понял, что, не сдержавшись, сболтнул лишнего, несмотря на хорошо известный ему факт, что несдержанный язык всегда приносил ему лишь одни неприятности.
После лицезрения этого ледяного взгляда отца, он не очень удивился последовавшим спорам, оплеухам и окончательному разладу между ними.
Драко дали пятнадцать минут на сбор своих вещей, в течение которых домовые эльфы лихорадочно упаковали его новую одежду и любимые личные вещицы, уменьшая их и пихая в его карманы. Его евразийского орлиного филина, несмотря на протестующее уханье, бесцеремонно заперли в клетке и практически бросили в руки Драко.
Было много границ, которые, будучи наследником рода, Драко мог пересечь без каких-либо последствий, но, пятнание гомосексуализмом крови Малфоев, очевидно, к ним не относилось.
Нарцисса безучастно смотрела на происходящее, лишь неодобрительно сжимая в тонкую линию побелевшие губы.
Затем, когда Драко, наконец, сошёл по главной лестнице, Люциус больно схватил его за ухо и злобно скрутил, прежде чем перенести их обоих через каминную сеть к складу в Лютом переулке и поволочь на улицу.
Продавец, торгующий чем-то похожим на яды, с нескрываемым любопытством смотрел на сцену, разворачивающую перед ним.
Прежде чем отстраниться, Люциус нанёс своему сыну сокрушительный удар в скулу, лучший (или худший — в зависимости от вашей точки зрения) в своем арсенале.
Его последние слова, вероятно, предназначенные быть в некотором роде утешением, были самыми горькими из всех.
— Ты мог бы стать великим Малфоем, если бы хоть немного был мужчиной.
И затем, в мгновение ока, он исчез, а вместе с ним исчезли и все перспективы и надежды Драко.
Драко в отчаянии уставился на то место, где стоял отец перед аппарированием.
Заморосил мелкий неприятный дождь, превращая темный асфальт в маслянистую чёрную лужу с желтыми кругами от света фонарей из магазинов. И этот дождь, как ни странно, показался Драко очень подходящим его бедственному положению.
В шоковом состоянии он беспомощно смотрел в никуда, а по его скуле медленно расползался огромный синяк.