Понедельник, 24 июля 1961

Несколько часов мы с доном Хуаном бродили по пустыне. Около полудня он выбрал тенистое место для отдыха. Едва мы сели на землю, дон Хуан заговорил. Он сказал, что я уже довольно много знаю об охоте, но изменился не в такой степени, как ему бы хотелось.

– Недостаточно знать, как делаются и устанавливаются ловушки, – сказал он. – Чтобы избавиться от большей части своей жизни, охотник должен жить так, как подобает охотнику. К сожалению, человек изменяется с большим трудом, и изменения эти происходят очень медленно. Иногда только на то, чтобы человек убедился в необходимости измениться, уходят годы. Я, в частности, потратил на это годы. Но, возможно, у меня не было способностей к охоте. Я думаю, что самым трудным для меня было по-настоящему захотеть измениться.

Я заверил его в том, что понял, о чем он говорит. Действительно, с того времени, как он взялся обучать меня охоте, я начал по-другому оценивать свои действия. Действительно, с того времени, как он взялся обучать меня охоте, я провел переоценку всех своих действий. Наверное, самым драматическим открытием для меня стало то, что мне нравился образ жизни дона Хуана. Мне нравился сам дон Хуан как личность.

В его поведении было что-то основательное. В том, как он действовал, чувствовалось истинное мастерство, но он никогда не пользовался своим превосходством, чтобы что-либо от меня потребовать. Мне казалось, что его стремление изменить мой образ жизни было сродни безличным советам или, возможно, авторитетным комментариям по поводу моих неудач. Он заставил меня в полной мере осознать все мои недостатки, но я все же не мог представить себе, каким образом его путь может что-нибудь во мне исправить. Я искренне полагал, что в свете того, чего я хотел достичь в своей жизни, его путь может привести меня только к нужде и трудностям. Отсюда и тупик. Однако я научился уважать мастерство дона Хуана, неизменно восхищавшее меня своей красотой и точностью.

– Я решил изменить тактику, – заявил он.

Я попросил объяснить, потому что его заявление показалось мне весьма туманным, я даже не был уверен в том, что оно касается именно меня.

– Хороший охотник меняет свой образ действия настолько часто, насколько это необходимо, – ответил он. – Да ты сам знаешь.

– Дон Хуан, что ты задумал?

– Охотник должен не только разбираться в повадках тех, на кого он охотится. Кроме этого, ему необходимо знать, что на этой земле существуют силы, которые направляют и ведут людей, животных и вообще все живое, что здесь есть.

Он замолчал. Я ждал, но он, похоже, сказал все, что хотел.

– О каких силах ты говоришь? – спросил я после длительной паузы.

– О силах, которые руководят нашей жизнью и нашей смертью.

Дон Хуан снова умолк, словно столкнувшись с огромными затруднениями относительно того, что сказать дальше. Он потирал руки и, двигая нижней челюстью, качал головой. Дважды он знаком просил меня помолчать, когда я начинал просить его объяснить эти загадочные утверждения.

– Тебе непросто будет остановиться, – сказал он, наконец. – Ты упрям, я знаю, но это не имеет значения. Чем более ты упрям, тем лучше ты будешь, когда сможешь, наконец, изменить себя.

– Я стараюсь, как только могу, – сказал я.

– Нет. Я не согласен. Ты не стараешься, как только можешь. Ты сказал так, потому что для тебя это красиво звучит. Фактически ты говоришь так обо всем, что бы ты ни делал. Ты годами стараешься, как только можешь, и все без толку. Что-то нужно сделать, чтобы с этим покончить.

Как обычно, я почувствовал было, что должен защищаться. Но дон Хуан, казалось, как правило, нацеливался на мои самые слабые места. Поэтому каждый раз, начав защищаться от его критики, я неизменно заканчивал тем, что чувствовал себя дураком. Вспомнив это, на середине длинного выступления в свою защиту я умолк.

Дон Хуан с любопытством оглядел меня и засмеялся. Очень добродушно он напомнил, что уже говорил мне, что все мы – дураки. И что я – не исключение.

– Ты каждый раз чувствуешь себя обязанным объяснять свои поступки, как будто ты – единственный на всей земле, кто живет неправильно. Это – твое старое чувство значительности. У тебя его все еще слишком много, так же, как слишком много личной истории. И в то же время ты так и не научился принимать на себя ответственность за свои действия, не используешь свою смерть в качестве советчика и, прежде всего, ты слишком доступен. Другими словами, жизнь твоя по-прежнему настолько же беспорядочна, насколько была до того, как мы с тобой встретились.

Чувство уязвленного самолюбия захлестнуло меня, и я снова собрался было спорить. Но он сделал мне знак помолчать.

– Человек должен принять ответственность за то, что живет в этом странном мире, – сказал он. – Ведь ты же знаешь, это – действительно странный мир.

Я утвердительно кивнул.

– Мы с тобой имеем в виду разные вещи. Для тебя мир странен потому, что если ты не скучаешь по нему, то находишься с ним не в ладах. Для меня мир странен, потому что он огромен, устрашающ, таинственен, непостижим. Ты должен с полной ответственностью отнестись к своему пребыванию здесь – в этом чудесном мире, здесь – в этой чудесной пустыне, сейчас – в это чудесное время. Моя задача – убедить тебя в этом. И я все время старался ее выполнить. Я хотел убедить тебя в том, что ты должен научиться принимать во внимание (учитывать) каждое свое действие, ведь тебе предстоит находиться здесь только короткое время, фактически слишком короткое для того, чтобы стать свидетелем всех чудес этого мира.

Я настаивал на том, что скучать или находиться с миром не в ладах – нормальное человеческое состояние.

– Так измени его! – ответил он сухо. – Это – вызов, и если ты его не принимаешь, значит ты – практически мертв.

Он предложил мне вспомнить хоть что-нибудь из своей жизни, что поглощало меня целиком. Я назвал искусство. Мне всегда хотелось стать художником, и в течение нескольких лет я пытался реализовать свое желание. Я все еще с болью вспоминал о постигшей меня неудаче.

– Ты никогда не принимал ответственность за то, что находишься в этом непостижимом мире, – сказал он таким тоном, словно выносил приговор. – Поэтому ты никогда не был художником, и, возможно, так и не станешь охотником.

– Это все, на что я способен, дон Хуан.

– Неправда. Ты не знаешь, на что ты способен.

– Но я делаю все, что могу.

– И снова ты ошибаешься. Ты можешь действовать лучше. Ты допускаешь только одну-единственную ошибку – ты думаешь, что в твоем распоряжении уйма времени.

Он помолчал, глядя на меня как бы в ожидании реакции с моей стороны.

– Ты думаешь, что в твоем распоряжении – уйма времени, – повторил он.

– Уйма времени на что, дон Хуан?

– Ты считаешь, что твоя жизнь будет длиться вечно.

– Вовсе я так не считаю.

– Тогда, если ты не считаешь, что твоя жизнь будет длиться вечно, чего же ты ждешь? Откуда эта нерешительность в отношении изменения?

– А тебе не приходило в голову, дон Хуан, что я не хочу меняться?

– Приходило. Так же, как и ты, я когда-то не хотел меняться. Однако мне не нравилась моя жизнь. Я устал от нее, так же как ты сейчас устал от своей. Зато теперь я чувствую, что мне ее не хватит.

Я начал неистово доказывать, что его настойчивое стремление изменить мой образ жизни деспотично и что оно меня пугает. Я сказал, что на определенном уровне я с ним согласен, но лишь один тот факт, что он неизменно остается хозяином положения, делает всю ситуацию неприемлемой для меня.

– Дурак, у тебя нет времени на то, чтобы становиться в позу, – сурово произнес он. – Любое твое действие в данный момент вполне может оказаться твоим последним поступком на земле, твоей последней битвой. В мире нет силы, которая могла бы гарантировать тебе, что ты проживешь еще хотя бы минуту.

– Я знаю, – сказал я, сдерживая гнев.

– Нет. Ты не знаешь. Если бы ты это знал, ты был бы охотником.

Я заявил, что осознаю неотвратимость своей смерти, но говорить или думать об этом бесполезно, потому что я ничего не могу сделать, чтобы ее избежать. Дон Хуан засмеялся и, сказал, что я похож на комика, механически твердящего заученную роль.

– Если бы это была твоя последняя битва на земле, я бы сказал, что ты – идиот, – спокойно проговорил он. – Свой последний поступок на земле ты растрачиваешь, находясь в совершенно дурацком состоянии.

Некоторое время мы оба молчали. Мысли у меня в голове неслись безудержно. Он, разумеется, был прав.

– Друг мой, у тебя же нет времени. Нет времени. Его нет ни у кого из нас.

– Я согласен с тобой, дон Хуан, но…

– Просто соглашаться ни к чему, – перебил он. – Вместо того, чтобы так легко соглашаться на словах, ты должен соответствующим образом действовать. Прими вызов. Изменись.

– Что, вот так взять и измениться?

– Именно так. Изменение, о котором я говорю, никогда не бывает постепенным. Оно происходит внезапно. И ты не готовишься к тому неожиданному действию, которое принесет полное изменение.

Мне показалось, что он сам себе противоречит. Я объяснил ему, что если бы я готовился к изменению, то тем самым постепенно изменялся бы.

– Ты не изменился ни на йоту, – сказал он. – И поэтому веришь, что меняешься очень постепенно, понемногу. Но однажды ты, возможно, удивишься, обнаружив, что внезапно изменился, хотя ничто не предвещало этого. Я знаю, что так оно и бывает, и поэтому не оставляю попыток тебя убедить.

Я не мог продолжать спорить, потому что не был уверен в том, что действительно хочу сказать. Немного помолчав, дон Хуан продолжил объяснения:

– Наверное, мне следовало бы сказать иначе. Я вот что тебе советую: обрати внимание на то, что ни у одного из нас не может быть уверенности в том, что его жизнь будет продолжаться неопределенно долго. Я только что сказал, что изменение происходит внезапно и неожиданно, так же как приходит смерть. Как ты думаешь, что можно с этим поделать?

Я решил, что его вопрос – чисто риторический. Но он приподнял брови, требуя ответа.

– Жить как можно счастливее, – ответил я.

– Верно! А ты знаешь хоть одного человека, который бы жил счастливо?

Моим первым побуждением было ответить «да». Мне показалось, что я знаком с довольно многими людьми, которые могли бы послужить примером. Однако затем я понял, что с моей стороны это будет лишь пустая попытка оправдаться. И я ответил:

– Нет. Действительно не знаю.

– А я – знаю, – сказал дон Хуан. – Есть люди, которые очень аккуратно и осторожно относятся к природе своих поступков. Их счастье – в том, что они действуют с полным осознанием того, что у них нет времени. Поэтому во всех их действиях присутствует особая сила, в каждом их поступке есть чувство.

Дон Хуан замолчал, как бы подбирая соответствующее слово. Он потер виски и улыбнулся. Потом внезапно встал, словно давая понять, что разговор окончен. Я принялся умолять его закончить то, что он мне говорил. Он сел и выпятил губы.

– Поступки обладают силой, – сказал он. – Особенно когда тот, кто их совершает, знает, что они – его последняя битва. В действии с полным осознанием того, что любое действие вполне может стать для тебя последним на земле, есть особое поглощающее счастье. Мой тебе совет: пересмотри свою жизнь и рассматривай свои поступки именно в таком свете.

Я не согласился с ним. Я сказал, что для меня счастьем было знать, что моим действиям свойственна продолжительность, и я могу по своему желанию продолжать делать то, что делаю в данный момент, особенно если это мне нравится. Я объяснил ему, что мое несогласие – отнюдь не банальная фраза, но проистекает из убежденности в том, что и мир, и я сам обладаем определенной продолжительностью.

Все мои усилия разумно изъясниться дона Хуана, похоже, весьма забавляли. Он все время посмеивался, качал головой, а когда я сказал об определенной продолжительности, он сорвал с головы шляпу, швырнул ее на землю и принялся топтать.

Закончилось это тем, что я засмеялся над его уморительной выходкой.

– У тебя нет времени, мой друг, – сказал он. – В этом – беда всех человеческих существ. Ни у кого из нас нет достаточно времени, и твоя продолжительность ничего не значит в этом жутком таинственном мире.

– Твоя продолжительность лишь делает тебя робким, лишает решительности, – продолжал он. – И в твоих действиях не может быть того вкуса, той мощи, той неодолимой силы, которая присутствует в действиях того, кто знает, что сражается в своей последней битве на этой земле. Другими словами, твоя продолжительность не делает тебя ни счастливым, ни могущественным.

Я признался, что боюсь мыслей о предстоящей смерти, и обвинил дона Хуана в том, что он своими постоянными разговорами о смерти лишает меня душевного равновесия.

– Но ведь нам всем действительно предстоит умереть, – сказал он.

Дон Хуан указал на далекие холмы.

– Есть нечто, что ждет меня где-то там. Это – несомненно. И я к этому присоединюсь. Это – тоже несомненно. Но ты, наверное, – совсем не такой, и смерть вовсе тебя не ждет.

Я в отчаянии развел руками, и он рассмеялся.

– Дон Хуан, я не желаю об этом думать.

– Почему?

– Это бессмысленно. Ведь она, так или иначе, где-то меня ждет, тогда какой смысл по этому поводу тревожиться?

– Разве я сказал, что ты должен по этому поводу тревожиться?

– Тогда что я должен делать?

– Использовать ее. Сосредоточить внимание на связующем звене между тобой и твоей смертью, отбросив сожаление, печаль и тревогу. Сосредоточить внимание на том факте, что у тебя нет времени и позволить своим действиям течь соответственно. Пусть каждое из них станет твоей последней битвой на земле. Только в этом случае каждый твой поступок будет обладать законной силой. А иначе все, что ты будешь делать в своей жизни, так и останется действиями робкого и нерешительного человека.

– А что, это так ужасно – быть робким и нерешительным человеком?

– Нет, если ты намерен жить вечно. Но если тебе предстоит умереть, то у тебя просто нет времени на проявления робости и нерешительности просто потому, что нерешительность заставляет тебя цепляться за то, что существует только в твоих мыслях. Пока в мире – затишье, это успокаивает. Но потом этот жуткий таинственный мир разевает пасть, как он делает это для каждого из нас, и ты осознаешь, что все твои проверенные и надежные пути вовсе такими не были. Нерешительность мешает нам испытать и полноценно использовать свою судьбу – судьбу людей.

– Но, дон Хуан, это же противоестественно – все время жить с мыслью о смерти.

– Смерть ожидает нас, и то, что мы делаем в этот самый миг, вполне может стать нашей последней битвой на этой земле, – торжественно произнес он. – Я называю это битвой, потому что это – борьба. Подавляющее большинство людей переходит от действия к действию без борьбы и без мысли. Охотник же, наоборот, тщательно взвешивает каждый свой поступок. И поскольку он очень близко знаком со своей смертью, он действует рассудительно, так, словно каждое его действие – последняя битва. Только дурак может не заметить, настолько охотник превосходит своих ближних – обычных людей. Охотник с должным уважением относится к своей последней битве. И вполне естественно, что последний поступок должен быть самым лучшим. Это доставляет удовольствие. И притупляет страх.

– Ты прав, – признал я. – Просто это трудно принять.

– Чтобы убедить себя в этом тебе понадобятся годы. И годы – на то, чтобы научиться действовать сообразно этому убеждению. Мне остается лишь надеяться, что ты успеешь.

– Ты пугаешь меня, когда так говоришь, – сказал я.

Дон Хуан окинул меня взглядом. Лицо его было необычайно серьезно.

– Я уже говорил тебе, это – странный мир. Силы, которые ведут людей, непредсказуемы и ужасны, но в то же время их великолепие стоит того, чтобы стать его свидетелем.

Он замолчал и снова взглянул на меня. Казалось, он вот-вот раскроет мне что-то. Но он передумал и улыбнулся.

– Что, в самом деле существует нечто, что ведет нас?

– Конечно. Существуют силы, которые нас направляют.

– Ты можешь их описать?

– Нет. Действительно – нет. Я могу только назвать их разными словами: сила, дух, ветер или как-нибудь еще.

Я собрался было расспросить его подробнее, но не успел задать ни одного вопроса. Он встал. Я изумленно уставился на него. Он встал одним движением: его тело просто дернулось вверх, и в мгновение ока он уже стоял на ногах.

Я все еще размышлял о необыкновенном мастерстве, которое требуется для того, чтобы двигаться с такой скоростью, когда дон Хуан сухим приказным тоном велел мне поймать кролика, убить, освежевать и зажарить до того, как закончатся сумерки.

Он взглянул на небо и сообщил, что времени у меня, пожалуй, достаточно.

Я автоматически начал действовать так, как действовал уже много раз. Дон Хуан шел рядом и оценивающим взглядом следил за каждым моим движением. Я был очень спокоен и двигался с большой осторожностью, поэтому без особого труда в скором времени поймал кролика-самца.

– Теперь убей его, – сухо велел дон Хуан.

Я засунул руку в ловушку, схватил кролика за уши и начал тянуть к себе. И тут вдруг меня охватил дикий ужас. Впервые за все время, в течение которого дон Хуан обучал меня охоте, до меня дошло: он никогда не учил меня убивать дичь! Множество раз мы с ним бродили по пустыне, и до сих пор он убил только одного кролика, двух перепелов и одну гремучую змею.

Я отпустил кролика и взглянул на дона Хуана:

– Я не могу его убить.

– Почему?

– Я никогда этого не делал.

– Но ты же убил сотни птиц и других животных.

– Из ружья, а не голыми руками.

– Какая разница? Время этого кролика подошло к концу.

Тон дона Хуана потряс меня. Он говорил настолько уверенно, с такой убежденностью, что в моем сознании не осталось и тени сомнения. Он действительно знал, что время этого кролика закончилось.

– Убей его! – с яростным блеском в глазах приказал он.

– Не могу.

Дон Хуан закричал, что кролик должен умереть, потому что закончил свои скитания по этой прекрасной пустыне, и что мне нечего увиливать, так как сила или дух, ведущий кроликов, привела в мою ловушку именно этого кролика и сделала это как раз на границе сумерек.

Поток приводящих в смятение мыслей и чувств, охватил меня. Это выглядело так, как если бы эти чувства были где-то рядом, поджидая меня. С мучительной ясностью я почувствовал, какая это трагедия для кролика – попасть в мою западню. За считанные секунды в сознании пронеслись воспоминания о наиболее критических моментах моей жизни, когда я сам был в положении, подобном положению этого кролика.

Я смотрел на кролика, а кролик – на меня. Он прижался к задней стенке клетки и сидел, свернувшись почти калачиком, очень тихо и неподвижно. Мы с ним обменялись мрачными взглядами. В его взгляде я вообразил молчаливое отчаяние, и это еще больше усилило во мне ощущение полного сходства с этим кроликом.

– Черт с ним, – громко сказал я. – Я никого не буду убивать. Я его отпускаю.

От избытка чувств меня затрясло. Дрожащими руками я полез в ловушку, пытаясь схватить кролика за уши. Он быстро увернулся, и я промазал. Я попытался еще раз и снова неудачно. Я пришел в отчаяние. Меня стало тошнить, и я быстро ударил по ловушке ногой, чтобы разбить ее и таким образом освободить кролика. Но клетка оказалась неожиданно прочной и не разваливалась. Мое отчаяние переросло в невыносимую муку. Изо всех сил я правой ногой топнул по клетке. Прутья с треском сломались. Я вытащил кролика, на мгновение испытав облегчение, от которого в следующий момент не осталось и следа. Кролик без движения висел у меня в руке. Он был мертв.

Я не знал, что делать. В голове начали роиться мысли о том, отчего мог умереть кролик. Я оглянулся на дона Хуана. Он смотрел на меня. Я ощутил ужас, от которого по всему телу прошла холодная волна.

Я сел на землю возле каких-то камней. Ужасно болела голова. Дон Хуан положил на нее ладонь и прошептал мне в самое ухо, что я должен освежевать кролика и зажарить мясо до того, как закончатся сумерки.

Меня тошнило. Дон Хуан разговаривал со мной очень терпеливо, как с ребенком. Он сказал, что силы, руководящие людьми и животными, привели ко мне именно этого кролика. Точно так же когда-нибудь они приведут меня к моей собственной смерти. Он сказал, что смерть кролика была даром мне, точно так же, как моя смерть станет даром кому-то или чему-то другому.

У меня кружилась голова. Простые события этого дня сокрушили меня. Я пытался думать, что это – всего-навсего кролик, но, однако, не мог отделаться от ощущения какой-то жуткой своей с ним тождественности.

Дон Хуан сказал, что я должен поесть мяса этого кролика. Хоть кусочек, для закрепления моей находки.

– Я не могу, – кротко попытался я отказаться.

– В руках этих сил мы – мусор, ничто, – жестко произнес он. – Так что останови свою самозначительность и воспользуйся подарком силы как подобает.

Я поднял кролика. Он был еще теплый.

Дон Хуан наклонился ко мне и прошептал:

– Твоя ловушка стала для него последней битвой. Я же тебе говорил: время его скитаний по этой чудесной пустыне закончилось.