О самой работе драматурга

Динамическое в наших драмах — вот самое характерное, что отличает советскую драматургию от драматургии капиталистиче­ских стран.

Когда вы смотрите любую пьесу на Западе, вам становится очевидным, что у советских драматургов основная установка — на создание в своих вещах динамического напряжения. Это динами­ческое в драмах, если бы оно было хорошо продумано, прорабо­тано и в содержании и в форме, могло бы помочь созданию но­вого вида драмы, рожденного в эпоху великих планов. Словесный материал подавался бы как новая словесная инструментовка. Тут речь идет не только об обработке словесного материала, но и об особом построении сценария.

Но когда драматург моего фронта организует динамику в прие­мах своеобразного схематизма, немедленно схематизм объявляет­ся чем-то вредным, недопустимым. Причем враги наши начинают театральных конструктивистов путать с конструктивистами лите­ратурного толка, не желая даже уяснить себе, что у теаконструктивистов совершенно иная целеустановка[305].

Когда начинают говорить о конструктивизме, немедленно заяв­ляют: вот непонятная рабочему абстракция, нельзя человека по-

казывать в окружении схематических формул и прочее и прочее. Живой-де человек превращается в схему, и получается нечто вро­де театра марионеток. Рабочий якобы совершенно не желает вос­принять человека так, как ему показывают.

Я приведу пример из работ деревенского театра, который на­ходится у нас в особом умалении. Я сам корректировал работу моих учеников по инсценировке «Красный сев» перед отправкой ударной бригады в Сибирь[306] и пришел к выводу, что пьесу, напи­санную в приемах Московского Художественного театра, в прие­мах психологизма, трудно исправить, ее, пожалуй, следовало бы просто уничтожить. Когда товарищи поехали на место, они сами убедились, что крестьянин, видя себя изображенным на сцене фо­тографически, замечает фальшь построения вещей. Тот лозунго­вый материал, который вложен в содержание этой вещи, прова­ливается, потому что никак не приклеивается к этим отвратитель­ным формальным штампам фотографического порядка.

Для того чтобы такие пьесы зазвучали для деревенского зри­теля, нужно было бы дать именно некую схему, плакат что ли. Нужно было отыскать такую форму драмы, которая бы не пыта­лась повторить на сцене кулака-натурщика. Нужно было бы пере­работать его в кулака-схему. Нужно было бы напугать кулака-зрителя изображением не его портрета, а его чудовищной гримасы. Нужно было бы изобразить на арене рыцаря в лаптях с таким грозным кулаком в железной перчатке, чтобы чувствовалось, что в этом кулаке сосредоточена вся контрреволюционная сила. И ей, этой силе, нужно было бы противопоставить другого рыцаря, что­бы зритель почувствовал такую его мощь, которую никакая контр­революционная сила сломить не сможет.

Мы не можем и не должны учитывать только то, что есть, мы должны непременно учитывать то, что в ближайшем будущем обязательно будет осуществлено.

В тех районах, в которых проводится индустриализация, мы встречаем совершенно новую породу людей. Таких людей на сцене мы должны изображать, но по-новому, с непременной установкой на нового человека сегодня в свете нового человека будущего.

Смотрите на новую деревню, — разве мы имеем право вот так, как в «Красном севе» это делается, показывать действительность? Мы должны непременно показывать как некое становление в ус­ловиях сегодняшнего переходного периода. Так новое в новом че­ловеке должно быть показано нашими драматургами. Это опре­деляет и новую технику.