Вопрос об «основе» русского литературного языка

Общеславянское сочетание *tj еще в общеславянском праязыке изменилось в звук, соответствующий Ч. Так же изменилось сочетание *kt перед гласными переднего ряда (ь, i, e). Данные сочетания изменились в общерусском праязыке в ч, в западнославянских в с, а в древнеболгарском в шт. В древнерусском произношении оно передавалось ближайшим звуковым сочетаниям из *stj и из *sk перед гласными переднего ряда.

Слова современного литературного языка в которых находим щ вместо

ожидаемого ч (по происхождению из *tj или *kt), должны быть признаны остатками церковнославянского языка [там же, с.76 - 77].

Такое щ А.А. Шахматов находит в трех категориях случаев: а) в отдельных словах, например, мощь (из *mogtь, русск. мочь), овощ (русск. обочь, овочь), пещера (др. русск. печера. Печерский монастырь) и др.; б) в глагольных образованиях на -ать, 1-е лицо ед.ч., страд, прич. от глаголов на –ать, -ить; в) в причастиях наст, врем., частью получивших значения прилагательных. Представим некоторые из них: возвращать, укрощать, возвращу, возвращен, освящу, освящен; несущий, крадущий, блестящий и др.

6 признак. Начальное ю вместо у.

В общерусском праязыке начальное сочетание *jy, *iy превратилось в у (в памяти. XI века: оунъ, оугь, оуноша), ср. старослав. юнъ, югъ, юноша, юха и совр. уха. Ввиду этого совр.литер. юный, юноша, юг нужно признать церковнославянскими словами [там же, с. 80].

Трем приведенным выше признакам Ф.П. Филин уделяет крайне мало внимания. Относительно 3 и 4 признаков он лишь констатирует тот факт, что в современном литературном языке наиболее употребительны слова с жд и щ, и это явление сложно отнести к иноязычным элементам или вкраплениям. В 6-ой признак Ф.П. Филин вносит дополнение в виде начальных а (др. русск. ja) и *je (др. русск. О-), замечая, что эти начальные, напротив, единичны в употреблении (азбука, агнец, алчный, едва, а в некоторых случаях имеем дело с явными архаизмами: есень, езеро, елень) [Филин, 1981, с. 58].

Но несмотря на широкое распространение первых двух признаков, при подсчетах все три церковнославянских элемента составляют менее 1% словарного состава нашего литературного языка.

5 признак. Гласная Е, не перешедшая в О.

Академик А.А. Шахматов полагал, что изменение Е в О произошло еще в общерусском праязыке, откуда далее в севернорусском и восточнорусском в О. Факт в том, что в русском языке изменение Е в О равным образом происходит в позиции как после исконно, так и не исконно мягких согласных. Например, мёртвый, пёс, тёмный, а также после Ж, Ш, Ц, Ч, Щ в словах чорт, облицовка, шорох, желтый, щёку. Древнеболгарскому же языку было не известно изменение е в о после согласных неисконно мягких и даже в целом ряде слов после исконно мягких согласных держалось е. Поэтомузначительное число слов нашего литературного языка, имеющих под ударением перед твердой согласной е, по мнению А.А. Шахматова, должно быть возведено к церковнославянскому языку. Из числа этих слов следует исключить слова с е перед отвердевшей согласной (например, перед твердым ц: купец, твердым р: серп). Среди остальных слов, восходящих, по его мнению, к древнеболгарскому, слова небо, щедр, пещера, пекло, перст и др. [Шахматов, 1941, с. 78].

Ф.П. Филин, в противоположность А.А. Шахматову, считает, что изменение е в о началось не в общерусскую эпоху, а в результате развития корреляции твердость ~ мягкость согласных не ранее второй половины XVII-XVIII веков и длилось в течение нескольких столетий. Ф.П. Филин отмечает, что явление перехода в в о не характерно для украинского языка, следовательно, старославянский язык, перенесенный на Русь в X-XI веках, тут ни при чем. Указанное изменение не коснулось и церковного произношения в Московской Руси, которое «законсервировало» в себе общеславянское (в т.ч. древнерусское) состояние. Такое произношение, как считает Ф.П. Филин, поддерживалось некоторыми живыми русскими говорами, а также украинским влиянием на письменный язык и церковное произношение в XVII веке. Тогда произношение слов типа нёбо - книжный архаизм, который с некоторыми оговорками можно назвать «церковнорусизмом», но никак не старославянизмом. [Филин, 1981, с. 26].

7 признак. Твердое 3 ( из г) вместо мягкого.

В общеславянском праязыке звуки к, г, х перед ударным слогом переходили в ц.з, с, если им предшествовали гласные переднего ряда (Ь, I;

е носовые); эти согласные ц, з, с в общеславянском праязыке были мягкими, они сохранили свою мягкость и в общерусском праязыке. Даже после того, как ц диалектически отвердело (овца вместо овця), з и с сохраняют свою мягкость. Между тем в древнеболгарском данные согласные отвердели очень рано. Поэтому, если в современном литературном языке находим твердое з, а не мягкое, на месте общеславянского мягкого з из г, то такое з свидетельствует о церковнославянском происхождении соответствующего слова. К таким словам относятся польза, непритязательный, состязательный, осязать.

8 признак. Гласные о, е на месте слабых ъ, ь.

Говоря о данных изменениях, А.А. Шахматов имел в виду ъ и ь в сильном положении, когда неслоговые ъ и ь перед слоговым р и л и после них стали слоговыми. Данные процессы, как пишет А.А. Шахматов, проходили в общерусском праязыке, причем с ъ, ь и в слабом положении (мълва и молва, дръва и дрова, а также из сочетания «согласный + уь»: дуъри, далее двьри и двери.

9 признак. Гласные и, ы на месте напряженных ь, ъ.

Здесь академик А.А. Шахматов говорит о заимствованном характере окончания Им.п. ед.ч. прилагательных на –ыя, -ия [Шахматов, 1941, с.84].

Сочетания *ъj, *ьj общеславянского праязыка с напряженными ъ, ь и звуком i неполного образования (например, starbi) в севернорусских и восточнорусских говорах претерпели изменения, когда напряженные ъ и ь перешли в о и е как в ударных, так и в безударных слогах. Так, под ударением мы должны ожидать –oй, -ей, а в слогах без ударения -aй, -eй (или -ий)\ седой, молодой, третей, милай, добрай. В церковнославянском же языке окончания -ьj, -ъj перешли в –ыя, -ия, отсюда в современном литературном языке старый, добрый, великий, крепкий и др., а не старай, добрай, великай, крепкай. Поэтому А.А. Шахматов и считает данные окончания церковнославянским наследием [там же, с. 85].

Теперь заметим, что Ф.П. Филин не уделяет внимания 7-му, 8-му и 9-му признакам, считая их количественную долю в словарном составе нашего литературного языка «очень невеликой» [Филин, 1981, с. 33], останавливаясь только на последнем, полагая, что –ыя, -ия возникло ранее церковнославянского влияния и зафиксировано в некоторых архаичных русских говорах [там же, 26].

10 признак. Формы прилагательных в родительном падеже ед.числа, в именительном-винительном мн. чвислаи т.д.

А.А. Шахматов относит к церковнославянским элементам следующие формы прилагательных: а) с окончанием –аго в род.п. ед. числамужского и среднего рода вместо русского –ого, отмечая сосуществование -aго на письме и в речи образованных классов с -ово (-ого) - в живом народном произношении [Шахматов, 1941, с. 85]. Например, другаго, втораго, Живаго (фамилия и имя нарицательное), произносимых другово, второво, живово (при сохранении в им. собств. Живаго); б) книжные формы ея, моея, самоя, также державшиеся на письме до реформы орфографии в 1918 году [там же, с. 85 - 86], сюда же А.А. Шахматов относит церковнославянские формы типа добрыя, вместо добрые.

По мнению профессора Ф.П. Филина, этот десятый признак нужно «вовсе отвести», так как вышеперечисленные формы «вовсе исчезли из русского правописания» после орфографической реформы 1918 года, а как «рудименты произношения» в настоящее время «очень редки» [Филин, 1981, с. 27].

11 признак. Элементы церковнославянского словообразования.

К элементам церковнославянского происхождения А.А. Шахматов относит:

а) суффикс -тель, который, «как кажется», «вообще чужд» русскому языку [Шахматов, 1981, с. 87]. При этом говорит о наличии русских слов с этим суффиксом, таких как житель, др. волостель и др. С уверенностью же признает за церковнославянские слова: предатель, хранитель, властитель,

учредитель, с вероятностью: учитель, мучитель, знаменатель, утешитель, повелитель и др., не представляя критериев для разграничения всех этих слов. Равным образом церковнославянскими признаются образования на –тельный (-ительный, -ательный) страдательный, восхитительный, мучительный; существительные на –тельность: расточительность, признательность, растительность; на –тельство: учительство, п равительство, предательство;

б) церковнославянским является суффикс –ствие: бедствие, царствие и
т.п.;

в) слова с суффиксом -ство лишь частью можно признать
церковнославянским, это слова с ударением на корне: царство, свойство,
уродство, богатство (ср. русск. озорство, баловство, хвастовство и др.).

Равно признаются церковнославянскими слова на -ество: качество, множество, рождество и др., слова на –енство: главенство, духовенство, отщепенство и др.;

г) церковнославянскими являются образования на –ес: телесный,
небесный, словесный, чудесный и проч.;

д) с долей вероятности церковнославянскими признает А.А. Шахматов
слова на -ение, -ание: учение, лечение, страдание, воспитание и др. В
русском языке вместо –ание, -ение находим -еньё, -аньё или –енье, -анье с
ударением на предшествующем слоге: спаньё, глажанье, сватанье;

е) причастия настоящего времени «вообще представляются сплошь
церковнославянскими образованиями» [там же, с. 88]. Это формы на –ащий, -ущий, сюда же относятся страд, причастия на –нный, а русские формы на –ный не имеют значения причастия, это прилагательные: мощоный, тканый, топленый, холёный.

Причастия на –вший, -вшийся также признаны А.А. Шахматовым церковнославянскими: видевший, игравший, и т.п., наравне со склоняемыми формами превосходной степени прилагательных: умнейший, добрейший, милейший;

ж) в последнюю очередь А.А. Шахматов рассматривает префиксы. Церковнославянским префиксом он считает из- (ис-), например, в противоположность русскому вы-: русские выдать, выход, вымерить и церковнославянские издать, исход, измерить, но, конечно, среди подобных слов есть и русские: избить, исполосовать, испачкать, отнесение которых к данной категории вновь не мотивируется.

Ф.П. Филин безусловно признает праславянское происхождение образований на -тель, ссылаясь на работы Воронцовой В.Л. [Воронцова, 1954, с. 24] и Бернштейна СБ. [Бернштейн, 1972, с. 36 - 42]. Но несомненно и то, что эти образования стали особенно продуктивными со временем возникновения славянской письменности. Таким образом, в настоящее время открытым остается вопрос об именах существительных на -деде, которые угасли в языке древнерусской народности и в древнерусскую письменность попали уже из старославянского, либо эти формы постоянно сохранялись в русском языке, и старославянский язык только активизировал их образование. По мнению Ф.П. Филина, чтобы окончательно решить вопрос о заимствовании или исконности имен на -тель в древнерусском языке, необходимо изучить историю каждого слова. Тем не менее, профессор Ф.П. Филин не отступает от поставленной цели точного подсчета церковнославянских элементов, выдвинутых А.А. Шахматовым. В результате чего на основе данных «Обратного словаря русского языка» слов на -тель и производными суффиксами имеется 1388, или 1, 3 % словарного состава. В настоящее время эти слова в основном потеряли свой книжный характер и стали стилистически нейтральными или специальными [Филин, 1981, с. 46].

Слова с суффиксом -ствие_ь по мнению Ф.П. Филина, «безусловные генетические осколки церковнославянского языка» [там же, с. 39]. Этих слов нет в украинском и белорусском языках. Эти образования были вовсе неизвестны в деловой письменности, а употреблялись в основном только в «высоких» церковных жанрах - минеях, апостолах, словах, поучениях, проповедях и др., но их мало в евангелиях и житиях.

Имена на -cтво в количественном отношении

несколько уступают словам на -тель: в «Обратном словаре» Ф.П. Филин насчитывает 1269 - немногим более 1% всего словарного состава. И он так же признает их праславянское происхождение, считая, что какое-то количество подобных форм имело место в бесписьменной древнерусской народной речи [там же]. Общее количество слов на –тель, -ство, а также на –ость (-есть), -арь, -знь и др. по подсчетам Ф.П. Филина около 8% словарного состава;

Относительно образований на -ес профессор Ф.П. Филин не высказывает никаких соображений, кроме того, что речь в этом случае идет о единичных словах.

Ф.П. Филин не согласен с определением суффиксов –ание, -ение как церковнославянских. Опираясь на современные лингвистические исследования таких авторов, как Ж.Ж. Варбот [Варбот, 1969, с. 94 - 96] и А.И. Дундайте [Дундайте, с. 472 и ел.], Ф.П. Филин говорит о том, что в праславянском языке задолго до возникновения славянской письменности отглагольные имена существительные создавались от страдательных причастий и прошедшего времени с основами на -n, -en путем присоединения к этим основам суффикса -ьje, а в результате переразложения основ возникли суффиксы –ание, -ение, -ние, -тие [Филин, 1981, с. 34]. Означенные суффиксы имеются во всех славянских языках, но отсутствуют в других индоевропейских, представляя собой праславянское словообразование, «следовательно, генетически их никак нельзя связывать специально с древнеболгарским языком» [там же]. Помимо этого, существуют исследования, подтверждающие достаточную продуктивность суффиксов –ание, -ение в русской диалектной речи, например, в работе Л.Н. Булатовой [Булатова, 1957, с. 302], которая нашла в русских диалектах множество слов типа урканье 'крик курицы или горностая или' (мезен.), шнявканье 'крик куропатки' (помор.), вараканье 'небрежное писание' (холмогор.) и др. Таким образом, «роль старославянского языка заключалась

лишь в активизации этого способа словообразования, не более того» [Филин, 1981, с. 35].

В общей сложности слов с суффиксами — ание, -ение, -ствие, -ние, -ие, -тие, по подсчетам Ф.П. Филина (на основе данных Обратного и Семнадцатитомного словаря), в современном русском литературном языке оказалось 7755, т.е. около 6% словарного состава. Ф.П Филин считает необходимым тут же оговориться, что даже «многие из этих слов, отмеченных в словарях, имеют искусственный характер, не подтверждаются никакими цитатами и переписываются из словаря в словарь» [там же, с. 34].

За суффиксами –ущ, -ющ, -ащ, -ящ Ф.П. Филин признает церковнославянское происхождение. В «Обратном словаре» он насчитывает их 506, т.е. приблизительно 0, 4 % словарного состава. При этом «многие из них созданы на русской почве вне каких-либо церковнославянских контекстов (ср. впередсмотрящий, гулящий, злющий, худющий и т.п.)» [там же, с. 49]. Ошибку А.А. Шахматова Ф.П. Филин видит опять же в формальном подходе, при котором акцентируется внимание на изолированно взятой примете.

По словам Ф.П. Филина, удельный вес приставок церковнославянского происхождения по сравнению с суффиксами невелик. При этом приставки пре, пред-, чрез- вошли в общее число слов с неполногласием.

Что касается приставки из- то в настоящее время ее принято относить к аффиксам праславянского происхождения, однако история ее существования в отдельных подгруппах славянских языков индоевропейской семьи сложилась по-разному. В западнославянской языковой области праславянская по происхождению приставка из/- исчезла, зато широкое распространение получила праславянская приставка вы- (vy-). В южнославянской зоне произошло обратное: из- вытеснила приставку вы-.

Восточнославянские языки заняли промежуточное положение между западными и южнославянскими языками: в них сохранились обе приставки. В течение длительной истории существования приставок вы- и из- в

русском языке в образованиях с этими приставками произошло много семантических сдвигов и переплетений. В результате чего необоснованной стала тенденция считать южнославянскими заимствованиями все слова с из- (изо-, ис-). При подсчете по данным Семнадцатитомного словаря церковнославянизмов с из- (изо-, ис-) оказывается около 450. Остальные 800 с лишним образований с указанной приставкой являются исконно русскими, причем многие из них имеют ярко выраженный разговорно-просторечный характер (изболтаться, избражничаться, изобижать, искочевряжиться и т.п.) [там же, с. 51].

Кроме того, Ф.П. Филин пополняет список церковнославянских приставок следующими: воз-(вос-) из воз-, где ъ находился в слабом положении и исчез. В Семнадцатитомном словаре их около 230; как и А.А. Шахматов, он считает церковнославянскими слова с со- и во-. Этих слов в Семнадцатитомном словаре около 640. Всего префиксальных образований (без пре-, пред-, чрез-), которые вошли в группу слов с неполногласными) с возможными церковнославянскими признаками с этом словаре оказывается примерно 1320, т.е. немногим более 1 % всего словарного состава. К этому, по словам Ф.П. Филина, можно прибавить еще около 30 слов явно книжного характера с приставкой низ- (нис-); низвергать, нисходить (снисходить) и

др.

12 признак. Церковнославянская лексика.

К числу «остатков» церковнославянского языка академик А.А. Шахматов относит многие глагольные образования с многократным значением [Шахматов, 1941, с. 89]. Обнаруживаются они по вышеназванным признакам, например, по наличию жд в соответствии с коренным д или щ в соответствии с т: присуждать (присудить), запрещать (запретить). То же с глагольными образованиями, где в соответствии с коренными к, г появляется ц, з: восклицать при воскликнуть, проницать при проникнуть, а также другие признаки.

По мнению А.А. Шахматова, к церковнославянской лексике следует отнести глаголы на -ати с ударением не на коренную гласную. Среди таких слов глаголы полагать и касаться, которые в русском неминуемо перешли бы в * полагивать и * касываться (ср. древнерусск. Упрашашь, упрашамъ и совр. упрашивать, то же с прохаживаться, забрасывать, усваивать, высушивать, являющихся исконно русскими) [там же]. Церковнославянскому же языку были чужды образования прашаамь, прашааши; они заменились через прашаю. прашаеши, а отсюда различие русских образований отворотить - отворачивать, прикрасить - прикрашивать.

Помимо церковнославянских лексических элементов, выделенных на основе формальных признаков, А.А. Шахматов указывает еще целый ряд слов церковнославянского происхождения на основе их связи с церковной (богослужебной) сферой употребления. Таковы, например, слова кадить, стезя', образ, церковь, хоругвь, буква. Последние два слова заимствованы из германского. Сюда же относятся греческие слова, проникшие в наш язык через посредство церковнославянского: пресвитер, монах, монастырь, кёлия, архиерей, ересь, епископ, грамота, поп, диакон и т.д. [там же, с.90].

На основе рассмотренных двенадцати признаков академик А.А. Шахматов и делает вывод о том, что современный литературный язык в словарном составе «по крайней мере наполовину, если не больше, остался церковнославянским» [там же].

Ф.П. Филин не обращается к разбору элементов церковнославянской лексики, предложенных А.А. Шахматовым, а приступает к рассмотрению сложных слов, которые составляют большой пласт современного русского литературного языка. В Семнадцатитомном и Обратном словаре профессором Ф.П. Филиным насчитано около 9000 сложных слов, то есть примерно 7% всего словарного состава. Это лишь минимум, из которого следует исходить, чтобы сохранить постоянный ориентир на два основных словаря. Хотя имеются изыскания, дающие гораздо большие количественные результаты. Так, в исследовании Б.З. Букчиной и Л.П. Калакуцкой отмечено

10 100 таких слов [Букчина, Калакуцкая, 1974], а у К.Л. Ряшенцева свыше 20 000 сложных слов на основе самых разных источников [Ряшенцев, 1976, с.4]. Но, как известно, словосочетание - древнейший способ словообразования индоевропейских языков. Оно было представлено и в бесписьменном праславянском языке, откуда его унаследовали все славянские языки [Филин, 1981, с.52]. Поэтому ни в коем случае нельзя весь подсчитанный объем сложных слов зачислять в церковнославянизмы.

В древнерусском языке отчетливо представлены сложные слова, унаследованные из праславянской эпохи или созданные вне всякой зависимости от старославянского: медведь, березозоль (название месяца), простоволосый, полугривьна, самосудъ, Новъгороде, Яропълкъ и т.п. Это так называемое «народное словосложение» [там же, с.53], которое пополнялось деятелями науки и культуры. В этом Ф.П. Филин ссылается на работу СИ. Коткова, отметившего в южновеликорусских памятниках делового письма XVI-XVIII вв. сложные слова: сенокос, телогрея, водовоз, полукафтанье, двоюродный и др., многие из которых, конечно, возникли значительно раньше XVI-XVIII вв. [Котков, 1970, с.62-70, 106, 153].

Таким образом, сложные слова в современном литературном языке складывались в общенародной диалектной речи и особенно интенсивно образуются сейчас в собственно русском литературном языке. Другим же мощным источником возникновения сложных слов явился старославянский (церковнославянский) язык. P.M. Цейтлин нашла в древнеболгарских памятниках 636 сложных слов, среди которых преобладают слова отвлеченных значений и термины из философской, этической и религиозной областей [Цейтлин, 1977, с.283 - 284].

В результате, по словам Ф.П. Филина, в составе сложных слов нашего литературного языка слились несколько различных по происхождению потоков: народно-разговорный, восходящий корнями к праславянской древности, письменно-русский (в деловой, научной, художественной и иных сферах), старославянский и церковнославянский, а также

западноевропейский, которые крайне сложно или порой даже невозможно разграничить. Какая-то небольшая часть сложных слов вошла в словарный состав древнерусского, а из него в современный литературный язык непосредственно из старославянского. Здесь речь уже идет не только о сложных словах (время, раб и др.).

Говоря о церковнославянской лексике в целом ₇ сложно выделить три основных пласта: во-первых, лексика древних болгарских памятников, ходивших на Руси; во-вторых, церковнославянский язык русской редакции, эволюционировавший в русской грамотной церковной среде; в-третьих, основная часть слов с признаками, о которых шла речь выше, сложилась в самом русском языке вне пределов церковнославянских текстов. Последние два пласта, по мнению Ф.П. Филина, нельзя с уверенностью относить к чистым церковнославянизмам. Большинство этих слов являются усвоенными русским литературным языком, а церковнославянский язык в свое время выступил в роли активизатора средств, уже имевшихся в народном языке. А потому, говоря о лексике, нужно прежде всего «видеть слово с его значениями, а не взятые в отвлечении его отдельные признаки» [Филин, 1981, с.60], в данном случае церковнославянские, выявленные А.А. Шахматовым. Ф.П. Филин полагает, что даже если мы не будем считаться с реальной историей отдельных слов, все равно генетических церковнославянизмов в лексике не половина и не три четверти (как думает А.А. Шахматов), а что-то около 10 % словарного состава нашего литературного языка [там же]. Такую цифру получаем исходя из того, что после чисто механического подсчета слов с церковнославянскими признаками из их числа необходимо исключить более половины в силу того, что в одном слове очень часто встречается по два, три и даже более признаков, которые выше считались как взятые по отдельности.

В конечном счете профессор Ф.П. Филин оказывается весьма категоричным в оценке гипотезы А.А. Шахматова и Б.О. Унбегауна, называя ее «бездоказательным полетом фантазии» [там же] и предлагая как можно

скорее вывести данную теорию из научного обихода. По мнению Ф.П. Филина, ошибочность концепции Шахматова - Унбегауна заключалась в том, что эти исследователи произвольно вычеркнули из категории литературного языка все так называемые «низкие жанры» древнерусской письменности (гос. акты и др. деловые документы, погодные светские записи летописей и т.п.) и оставили в ее пределах только церковнославянскую литературу. Они оставили без внимания «Слово о полку Игореве», «Задонщину» и целый ряд других светских произведений, а также рост демократической литературы XVI-XVII1 вв. Они видели лишь культурно-языковую преемственность и непрерывную традицию в развитии церковнославянского языка на Руси от XI века до наших дней. Ими, по словам Ф.П. Филина, не был учтен переломный XVIII век, когда в русской языковой ситуации произошли коренные перемены. В XVIII - XIX веке в истории церковнославянского языка на Руси произошел качественный перелом. Таким образом, Ф.П. Филин выдвигает идею «резкого прерыва традиции», когда церковнославянский язык из литературного превратился в «церковный жаргон». В силу того, что светская тематика приводила к внутреннему семантическому разрушению церковнославянского языка, использование его в качестве светского литературного языка оказалось невозможным [там же].

§ 2. Точка зрения СП. Обнорского.

Гипотеза о происхождении русского литературного языка Шахматова - Унбегауна господствовала в советской лингвистической науке до 1934 года, до появления работы СП. Обнорского «Русская правда» как памятник русского литературного языка», где автор выдвигает идею об исконно русском происхождении русского литературного языка. Во многом заслуга СП. Обнорского состояла в обращении к лингвистическому исследованию конкретных письменных памятников. Свои выводы академик СП. Обнорский делает на основе анализа языка четырех разножанровых

памятников: «Русской правды», сочинений Владимира Мономаха, «Моления» Даниила Заточника и «Слова о полку Игореве» (все памятники -нецерковного жанра). Эти исследования впоследствии были объединены и изданы в одной книге - «Очерки по истории русского литературного языка старшего периода» в 1946 году.

Следует заметить, что до 30-х годов СП. Обнорский стоял на традиционной (Шахматовской) точке зрения по вопросу о происхождении русского литературного языка. Выдвижение совершенно новой теории было во многом обусловлено вниманием языковедов к языку «Русской правды», которые отмечали безусловное преобладание в тексте памятника чисто русских черт. По словам Ф.П. Филина, несмотря на всю новизну гипотезы СП. Обнорского, никто из его противников не мог отрицать, что язык «Русской правды», как и «всех других документов деловой письменности, имея в своем составе церковнославянизмы, в основе своей является древнерусским» [Филин, 1981, с. 229].

Сущность концепции СП. Обнорского состоит в том, что в Древней Руси, независимо от перенесенного туда старославянского (церковнославянского) языка, возник свой собственный оригинальный и многожанровый литературный язык, а церковнославянское влияние на него первоначально отсутствовало или было ничтожным. Только примерно с XIV в. начинается церковнославянское воздействие на этот язык. Хотя, по признанию самого ученого, положения его концепции «не могут претендовать на абсолютную истину» [Обнорский, 1946, с. 4]. Академик СП. Обнорский полагал, что русский, литературный язык, независимый от старославянского древнерусский, возник в период около X в. в Новгороде, откуда распространился по всей территории Руси. Этот язык сложился еще в доисторическую пору, а в исторический период рядом с ним появляется болгарский как язык церковной письменности. О старославянском языке СП. Обнорский пишет, что он «как книжный язык, сложившийся на базе переводов, язык жанрово ограниченный, должен был представляться языком

далеким в отношении к любому иному живому славянскому языку, в том числе и русскому» [там же, с. 5]. В соответствии с этим он не мог полностью ассимилироваться с русским, тем же объясняется и слабое воздействие болгарского языка на систему русского, и большее влияние церковнославянской лексики на книжный стиль письменного русского языка [Бархударов, 1960, с. 18].

Выдвигая собственную теорию, СП. Обнорский приступает к исследованию языка памятников с целью определения общих языковых норм, которые характеризовали систему русского письменного языка старшего периода. Выявив характерные особенности памятников на разных уровнях языковой системы - фонетическом, морфологическом, синтаксическом и лексическом, он таким образом приводит систему доказательств исконно русского происхождения нашего литературного языка. Ученый формулирует следующие общие черты литературного языка всех вышеназванных произведений:

1) слабая доля церковнославянского воздействия на язык
памятников. СП. Обнорский пишет, что в данных произведениях русской
письменности все черты в совокупности «дают тип речи, чуждый книжных
элементов и лишенный заметных следов болгаро-византийского влияния»
[Обнорский, 1960, с. 142];

2) близость к разговорной стихии речи. В частности, отмечая во
многом «диалектную звуковую природу» памятников [там же, с. 45];

3) почти полное отсутствие в лексике слов церковно-религиозного
оборота [там же, с. 82].

Не отрицая наличия в ' памятниках некоторого количества церковнославянских слов, СП. Обнорский считает их более поздними наслоениями [там же, с. 41]. Поэтому все болгарские написания называют следами не оригинала, а чертами, внесенными переписчиками при создании новых редакций памятников. Таким образом, академик СП. Обнорский видит во всех 4-х источниках «единый русский литературный язык старшего

периода, одинаковый на севере и на юге» [там же, с. 96], язык «архаичный по своему строю» [там же, с. 98].

После выхода в свет работ СП. Обнорского его концепция многократно обсуждалась в специальной литературе. Ф.П. Филин, в целом принимая идею исконно русского происхождения современного литературного языка, отмечает и некоторые отрицательные моменты точки зрения СП. Обнорского.

Во-первых, Ф.П. Филин считает, СП. Обнорский не провел всего необходимого сравнительно-исторического исследования, которое позволило бы отделить старославянский язык от русского на всех уровнях, и что аргументация ученого, основанная на материале четырех памятников, недостаточна. Не вполне обоснованы утверждения СП. Обнорского о «стройности и выдержанности» системы прошедшего времени и именного склонения как характерных черт русского языка. Ф.П. Филин говорит, что все эти черты представлены и в генетически близком церковнославянском языке, поэтому не могут быть отнесены и дифференцированы чертами исконно русского по происхождению литературного языка [Филин, 1981, с. 229 и др.].

Во-вторых, на высказывания СП. Обнорского о позднем влиянии болгарского языка на русскую письменность Ф.П. Филин отвечает общепризнанным фактом о невозможности отделения древнерусской письменности по своему происхождению от церковнославянской.

В-третьих, сам СП. Обнорский не может отрицать наличия некоторого числа церковнославянизмов в ранних оригинальных русских памятниках, что также отводит его тезис о позднем воздействии церковнославянского языка на собственно древнерусский литературный язык.

В-четвертых, Ф.П. Филин считает недостатком не доведенную до логического конца мысль СП. Обнорского о том, что летописи - главный источник изучения собственно древнерусского литературного языка. Так как прежде всего в летописях вырабатывалась норма этого языка, это своего

рода «средний стиль» русского средневековья [там же, с. 263]. По своему составу летописи - сложные произведения, в которых представлены разного рода религиозные тексты, деловые документы, самостоятельные сочинения на светские темы и погодные записи - описание событий общерусского и местного значения. По мнению Ф.П. Филина, изучение подобных текстов (а он говорит о «Повести временных лет») могло бы дать адекватную картину состояния собственно русского литературного языка [там же].

Но, несмотря на подобные замечания, Ф.П. Филин полагает, что необходимо считаться с тем, что СП. Обнорский установил сам факт существования в Древней Руси многожанрового письменного языка с восточнославянской основой. Языка, который был обработан и наддиалектен, как и богослужебный [там же, с. 229 - 230].