Влюбленные кузены 7 страница

Говоря о детях, не лишним будет задуматься над вопросом: а как вообще человек XVIII века воспринимал феномен детства? Когда он стал выделять его в особый период жизни? Здесь нас ждет сюрприз. Если судить по мемуарной литературе, люди, родившиеся в царствования Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, то есть во второй четверти — середине столетия, как будто вовсе не чувствовали детства золотой порой беззаботности. Они описывали его быстро и без интереса. «О самом первом периоде моей жизни или о времени первого моего младенчества много говорить нечего, — рассуждал Болотов, — ибо со мною не происходило ничего особливого». Все важное в жизни начиналось позднее — с поступления на службу. Но и до отправки в полк ребенок отнюдь не наслаждается заботой и безопасностью. При служащих отцах семьи офицеров-дворян постоянно переезжали с места на место, знавали дурные казенные квартиры, недостаток еды, нужду. Если мальчика отдавали учиться, он описывал побои и невежество педагогов. Походы отнимали здоровье отцов, и страх потерять кормильца отравлял существование родных.

«Года два после рождения моего жила мать моя со мною и обеими сестрами дома, ибо родитель мой был в сие время во многих отлучках, — вспоминал Болотов. — …Был он на случившемся в Молдавии на речке Шалице сражении и при взятии города Хотина, где благополучно сохранился… Как объявлен был заключенный мир с турецким государством, отец мой отправлен был с объявлением о том в некоторые отдаленные провинции, лежащие в сторону к Сибири… Мы принуждены были следовать повсюду за отцом, и я… с рождения моего никогда долго на одном месте не живал. Не успел отец мой полк принять, как взял нас к себе в полк, стоявший неподалеку от Нарвы. Вскоре после того пошел он с полком в другое место, и мы… с ним всюду и всюду таскались. Вскоре потом началась у нас война с шведами, и отец мой, идучи в поход с полком своим на галерах, принужден был отпустить нас в деревню в Эстляндии… По заключении с короною шведскою мира воспоследовала в государстве нашем всему народу перепись. При сем случае отца моего отправили ревизовать Псковскую провинцию, куда к нему и мы из деревни приехали.

…Здоровье родителя моего начало около сего времени гораздо слабеть; он уже давно жаловался ногами. Однажды, идучи к церкви, обратившись к идущим позадь его офицерам, он сказал:

— Нет, государи мои, недолго уже мне жить, чувствую одышку и отменную слабость во всем теле, которая меня очень устрашает»^[519].

Что и говорить, близких полковника Болотова мысль о его скорой смерти устрашила еще больше. Вскоре нестарый еще вояка скончался, а его сын поступил в полк, начав тянуть ту же лямку сызнова.

Совсем иначе выглядят описания детства второй половины века. Нравы смягчились, в стране накопился некоторый достаток, а главное — дворяне получили право выходить в отставку, не выслуживая прежних 25 лет. Теперь золотое время «первого младенчества» дети проводили в деревне, и родители были с ними, а не «во многих отлучках». Это изменило всю картину. Общий тон мемуаристов, чье детство пришлось на екатерининское царствование, восторженный. Люди очень разного воспитания — Головина и Лабзина — в один голос говорят о благодарности Богу, которая время от времени без всякой видимой причины охватывала их. Для обеих детство — важнейший и счастливейший период. Обе передают чувство защищенности и безграничного доверия к старшим. Ничего подобного в предшествующий период не было. Объясняется случившееся просто: дворянская семья второй половины века воссоединилась, и ощущение целостности помогло детям оценить начало жизни как счастливое время:

«Почти все первые годы моего детства прошли в деревне. Отец мой, князь Голицын, любил жить в готическом замке, подаренном царицами его предкам. Мы уезжали из города в апреле месяце и возвращались только в ноябре. Моя мать была небогата и не имела средств, чтобы дать мне блестящее воспитание. Я почти не расставалась с нею; ее нежность и доброта приобрели ей мое доверие… Она предоставляла мне свободно бегать одной, стрелять из лука, спускаться с горы в долину к реке, гулять в начале леса, влезать на старый дуб рядом с замком и рвать там желуди…

Я хотела бы обладать талантом, чтобы описать это имение, одно из самых красивых в окрестностях Москвы… Я садилась на ступеньки галереи и с жадностью любовалась пейзажем, я бывала тронута и взволнована, и мне хотелось молиться; я бежала в нашу старинную церковь, становилась на колени в одном из маленьких приделов; священник вполголоса служил вечерню, дьячок отвечал ему; все это сильно трогало меня, часто до слез»^[520].

С развитием самосознания, с углублением интереса образованного человека к движениям своей души детство начинало восприниматься как важный этап в нравственном и физическом формировании личности. Как начало всех начал. В России этот момент наступил с конца 70-х годов XVIII века, когда, благодаря усилиям Екатерины II, свобода дворянства соединилась с достаточным уровнем образования.

Однако два с половиной столетия назад семья не заканчивалась для дворянина кругом кровных родственников. Вернее, не заканчивался дом. Недаром в языке укрепился оборот: «чада и домочадцы». В патриархальном обществе слуги и зависимые от барина крестьяне воспринимались как часть чего-то единого, скрепленного узами «отеческого» покровительства и «детской» преданности. Об этом феномене речь пойдет в следующей главе.