Глава 3. Общественная и культурная жизнь.

3.1. Конфессиональные аспекты городского быта.

В конце XIX – начале XX вв. религия продолжала занимать весьма заметное место в жизни горожан. В городах Западной Сибири большинство жителей исповедовало православие. Центром Сургутского благочиния был уездный город Сургут, где доля православного населения в общей численности жителей составляла около 90%. Соборным храмом во второй половине XIX- начале XX в. была Троицкая церковь, настоятель которой являлся благочинным сургутских церквей. На 1892 год в Сургутский церковный округ входило 6 церквей. Уже к октябрю 1917 года число церквей возросло до 11. Кроме того, в уезде имелось 5 часовен.

Самая первая церковь в восточной части Среднего Приобья была построена в Сургуте, при основании города (1594 г.), и была освящена во имя Живоначальной Троицы. В 1638-1639 гг. служилые люди построили, «по своему обещанию», второй храм в городе, он был освящен во имя святителя Василия Кесарийского и преподобного Михаила Малеина. Он считался приходским, а Троицкая церковь – соборной [79].

До 30-х гг. XIX века в Сургуте действовали две церкви: Троицкая, и церковь Рождества Богородицы, построенная в 1759 году, силами и средствами прихожан для русского населения края. Клир Рождественской церкви содержался исключительно добровольными пожертвованиями прихожан. При ней в 1801 году состояло 140 дворов, в них проживало 488 душ мужского пола [80]. В 30-х годах XIX века эта церковь была закрыта [81].

Единственным каменным храмом к концу XIX века в Сургутском уезде была церковь г. Сургута во имя Пресвятой Троицы. В 1801 году её в очередной раз перестроили, вместо деревянной церкви возвели новую – в камне, на этот раз деньги на строительство были выделены из казны [82]. Однако по данным клировых ведомостей, церковь была еще раз перестроена в 1829 году [83].

В Градо – Сургутском храме главный престол был во имя Святой Живоначальной Троицы и теплые приделы: 1-й справа, во имя Введения в храм Пресвятой Богородицы и 2-й слева, во имя Святителя и Николая Чудотворца[84]. По правой стороне велась постоянная служба, а по левой – отпевали усопших, служили поминальные молебны, крестили новорожденных, там же проходила исповедь.

Церковь обогревалась большой четырехугольной кирпичной печью. Вокруг нее была ограда из четырехугольных кирпичных столбиков, соединенных решетками. На каждом столбе стоял фонарь, в котором по великим праздникам зажигали свечи. Кузнецов А.В. вспоминал о ней: «Справа при входе во двор церкви стоял небольшой домик, в котором жил сторож – звонарь, а слева – кирпичный домик для хранения церковного имущества» [85].

Большую роль в распространении православия на территории округа играл штат церквей, величина которого утверждалась Тобольской духовной консисторией и зависела от величины прихода и количества приписных деревень и юрт.

Ко второй половине XIX века состав приходского духовенства значительно изменился. Это были уже не ссыльные священнослужители, абсолютно незнакомые с особенностями работы с народами Севера. Теперь тут образовались династии священников, проживших в Сибири всю жизнь и знакомых с традициями местного населения.

В штат Троицкой церкви, на 1903 год, входили 2 священника, дьякон, 2 псаломщика. Первый священник – Александр Иоаннович Сивиллов (43 года), стал благочинным Сургута и Сургутского уезда в 1896 году. Второго священника звали Павел Григорьевич Ликвентов (57 лет). Дьяконом был Иоанн Илларионович Нохрин (28 лет). На вакансии псаломщика находились Митрофан Михайлович Славороссов (25 лет) и А.В. Собрин (23 года)[86]. В 1913г. в штат был зачислен просфор (человек, занимающийся выпечкой просвирок предназначенных для причастия)[87].

Особенностью любого жилища сургутян, по заключению Ф.К. Зобнина, как бедного, так и богатого, было обилие икон, которые «начинаясь от переднего угла какою-либо особо чтимою или особо ценною по исполнению и украшению иконою, часто занимают в комнате обе стены до порога» [88].

Каждая семья старалась повесить перед иконами лампадку. В комнате с множеством икон, считалось предрасудительным жить постоянно, обедать, ужинать, даже вносить кипящий самовар. В такой комнате не готовили в русской печи. Для этих целей большинство жителей имели отдельную избу с русской печью, где пекли хлеб, готовили еду для семьи и пойло для скота.

Прихожане особо почитали иконы, которые располагались в храме: Знамения Божьей Матери и Преподобного Серафима Саровского чудотворца. Жителями Сургутского уезда особо чтились: Николай Чудотворец, Матерь Божья, Сергий Радонежский, лики которых находились не только в храмах, но и в каждом доме местного населения.

Наиболее массовой формой участия городского населения в религиозной жизни Сургута было посещение церкви. Духовенство следило за посещением церковных служб, соблюдением постов. Другой формой участия верующих в приходской жизни было пение в церковном хоре. Для этих целей храм был оснащен хорошей акустикой[89].

В общественном быту городов во второй половине XIX века сохранили своё значение крестные ходы, которые всегда вызывали большое оживление на городских улицах и строго выполнялись сургутянами. Даже жуткие крещенские морозы никогда не останавливали их. По окончании службы, 19 января, сургутяне выходили из церкви с иконами, хоругвями и во главе со священником, псаломщиком и певчими совершали крестный ход до реки Бардаковки. Шли медленно, распевая псалмы[90]. Далее, дойдя до реки, во льду прорубали иордань в форме креста. Духовенство с хором певчих вставало у закругленной стороны, остальные - по бокам. Начинался молебен, освящалась вода, затем священник святой водой из проруби кропил иконы и прихожан.

Крестные ходы сопровождали открытие новых учебных заведений и едва ли не всякое значимое для города начинание, например, открытие ярмарки. При чрезвычайных обстоятельствах, во время общественных бедствий иногда устраивали крестные ходы по инициативе горожан. Организация крестных ходов способствовала укреплению позиций церкви в обществе.

Жители Сургута также строго соблюдали Великий пост, который начинался сразу после масленичной недели. В одну из недель поста верующие говели, а в конце её исповедовались. При исповеди на все вопросы священника надо было отвечать «Грешен, батюшка» [91].

Обходы дворов приходским духовенством имели давнюю традицию, выросшую вероятно, из народных обрядов и имевших ту же цель – предохранить хозяев от действий злых сил, обеспечить им здоровье и благосостояние. Посещение домов прихожан «по обряду с крестом» сопровождалось не только угощением клира, но и денежными подношениями. Псаломщик всегда носил с собой большую корзину, в которую по окончании молебна хозяева клали свои дары (яйца, сдобу и т.п.).

В дни Пасхи у церкви собиралась большая часть мужской половины населения. Здесь они развлекались игрой с помощью пасхальных яиц. Работать в пасхальную неделю считалось великим грехом, разве что было позволено ухаживать за скотом. В первые дни праздника сургутяне принимали гостей и сами навещали родственников.

Капитал церквей в конце XIX – начале XX века мог складываться от продаж свечей, сбора пожертвований, и казенных сумм средств инородной управы, но не всегда собранные суммы соответствовали расходам, в которых нуждались церкви. Например, доход Сургутского храма в конце XIX века в год составлял: наличными 284 р. 30 к., билетами 100 р. [92], а в начале XX века доход этого же храма составлял: церковный – 3295 р.; причтов – 316 р.; свечная выручка – 608 руб. [93], на 1913 год – 3295 р. 82 к.; причта – 200 р. [94] Кроме проводившегося сбора пожертвований, имелись церковные суммы до трех тысяч пятисот рублей серебром [95].

Еще в 1826 г. Святейший Синод выпустил указ «Об обращении инородцев в христианство», предполагавший миссионерскую деятельность. Кроме Кондинской и Обдорской миссии, миссионерская работа велась священнослужителями сургутских приходов. Сургутские священники, по словам А.И. Сулоцкого, «с давних пор, да и всегда состояли как бы в звании не только приходского священника, а вместо и миссионера, т.е. что он был обязан между прочим крещеных инородцев укреплять в вере и жизни христианской, а некрещеных по возможности обращать к вере и крестить» [96].

Миссионерская деятельность значительно активизировалась в 60-е гг. XIX века с приходом на тобольскую кафедру архиепископа Варлаама II. По словам В.Я. Темплинга, владыка предъявлял жестокие требования к миссионерам, к качеству их работы, много сделал для расширения деятельности миссий и улучшения материального положения миссионеров. «Во многом благодаря его целеустремленности в 1867 г. был увеличен штат сургутской церкви, увеличено денежное содержание причта, - пишет В.Я. Темплинг – Сургутские священники получили официальный статус миссионеров, и распространение христианства стало их прямой задачей. В одной должности совмещены были обязанности приходского священника и миссионера» [97].

Стоит выделить особенности работы Сургутской миссии: во-первых, большая часть коренного населения в районах действия Сургутской миссии, ко времени официального её открытия, уже формально была крещена; во-вторых, сургутские священники – миссионеры главным образом занимались просветительской деятельностью среди «инородцев», заботились о более осознанном восприятии ими православного вероучения, исполняли все необходимые требы там, где не было церквей и священников.

Миссионеры должны были лично объезжать территорию расселения своей паствы, отправлять требы, стараться окрестить тех, кто еще не был крещен и наставлять в вере новокрещеных. Священники – миссионеры с походной церковью, помощниками – пономарём и иногда толмачом и несколькими рабочими совершали объезды летом. По мнению миссионеров, походная церковь должна была возбуждать зрительные чувства народов Сибири. Активно использовался метод наглядности: не имея возможности объяснить сложные для понимания коренного населения абстрактные понятия православного вероучения, священники часто обращались к иконам походной церкви для показа и толкования их сюжетов. Данный метод пользовался огромным успехом, это отмечали и сами миссионеры, давая ему высокую оценку.

Обычно маршрут начинался с посещения жилища старейшины рода. После чего миссионеры следовали дальше, если где-то заставали значительное количество хантов, собравшихся вместе, то ставили походную церковь. Инородцев оповещали о приезде священников и времени проведения службы, на которую они должны были явиться. После чего шли службы, отправлялись требы, до и после которых проводились беседы о сюжетах священного писания и церковной истории. По окончании богослужения, священник посещал жилища крещенных хантов и убеждал их чаще бывать в церкви во время богослужения. Приезды миссионеров сопровождались раздачей подарков: крестов, икон, рубах, а также медных пуговиц, колец, колокольчиков, бисера [98].

По словам В.Ю. Софронова, во время поездок сургутского священника С.Тверитина«во исполнение особого распоряжения, последовавшего от епархиального Преосвященного, старался внушать инородцам отдавать детей своих в Абалкское инородческое училище, но инородцы все, безусловно, от того отказались» [99].

Согласно указу Тобольской духовной консистории от 24 марта 1887г., миссионер должен был выезжать с проповедями непосредственно в места постоянного проживания местных аборигенов, поскольку «в г.Сургуте приготовить инородцев, по их привязанности к пьянству, к причащению св.Таин весьма трудно» [100].

По просьбе настоятеля миссионерский комитет в некоторых инородческих селениях позволил устроить молельные дома, где миссионер мог бы остановиться и совершать богослужение во время своих поездок. Так священник С.Тверитин договорился об устройстве молитвенных домов в Пимской, Балыкской волостях.

В августе 1888г. Тверитин с дьяконом Вергуновым отправились в селения Балыкской волости в связи с тем, что там вспыхнула эпидемия так называемого «кровавого поноса». Как утверждает В.Ю. Софронов, священник рекомендовал больным не употреблять в пищу никакой зелени и рыбы, особенно в сыром виде, пить лишь кипяченную воду, избегать простуды и обращаться к врачу при появлении первых признаков болезни [101].

Далеко не все в служении миссий на Тобольском Севере было гладко. Нередко поездки в ясачные волости были сопряжены с огромными трудностями и риском для жизни. Так, отплыв 16 мая 1887 года на лодке из Сургута к инородцам Пимской и Балыкской волостей священник Стефан Тверитин, дьякон Гордий Вергунов и двое коренных жителей попали в силь­ный обской шторм с дождем и снегом.«Река, по которой они ехали, — сообщали «Тобольские епар­хиальные ведомости», — настоль­ко взволновалась при огромном своем весеннем разливе, что на­чала уже в лодку вливаться вода, так что причт вместе с ямщика­ми своими неминуемо бы погиб­ли, если бы неподалеку не слу­чилась сухая земля, куда принес­ло ту лодку. Ямщики-ханты от­правились за помощью к ближай­шим юртам Танчиным, и явив­шиеся оттуда 20 мужчин с тру­дом вытащили затонувшую уже лодку и продукты миссионеров» [102].

Миссионерам очень мешали языковый барьер и живучая при­верженность северян к язычеству. Имелись серьезные кадровые проблемы, неурядицы в организации и про­ведении богослужений, иногда — несогласие между самими мисси­онерами. Процесс христианизации обских народов протекал сложно, в следствии непоследовательности политики властей, перегибов и просчетов, иногда насильственных мер. Но, все же главная проблема заключалась наверно в готовности и потребности инородцев в принятии христианства, ведь это была кардинальная перемена духовных основ своей культуры.

3.2. Образование и просвещение

Во второй половине XIX века на севере Тобольской губернии по инициативе властей, при участии приходских священников, интеллигенции, а также меценатов активизировалась работа по распространению начального образования.

В Сургуте к этому времени уже имелась школа для детей служи­лых людей – казачья школа (была открыта в 1835 году благодаря стараниям местного священника А.Я.Кайдалова). Овладение грамотой позволяло казаку в дальнейшем повыситься в чине. А если учесть тот факт, что рождаемость в Сургуте на то время была высокой, то открытие школы было необходимо. Дети служилых людей стремились к обучению. В школу принимались дети с 8 лет, так как с 16 лет казачьи дети зачислялись на службу, а дети крестьян и мещан, в основном участвовали в торговле с инородцами.

Учебный корпус представлял собой одноэтажный дом, пожертвованный отставным казаком А.А.Туполевым. Первоначально школа предназначалась для детей казаков, но в учебное заведение принимались и дети других сословий: крестьян, мещан, духовенства. Количество учеников в 1840 году в казачьей школе составляло 51, в 1845 году – 61, в 1851 году – 69 мальчиков [103].С 1877 года на содержание школы отпускалось от Министерства Народного Просвещения 346 рублей серебром, которые расходовались по распоряжению смотрителя училищ [104].

Отметим, что школа состояла из одного класса, разделенного на три отделения. Использовался метод взаимного обучения, преподавались чтение, письмо и арифметика. После окончания учебного курса в при­сутствии особой комиссии сдавались выпускные экзамены. При казачьей школе имелось собрание «исторических» и «нравоучительных» книг (42 тома) и 11 учебных пособий [105].

В школе детей обучали только два учителя: в должности законоучителя был священник городской Троицкой церкви Андрей Яковлевич Кайдалов, выпускник Тобольской семинарии, прочие предметы вел сургутский казак Алексей Андреевич Туполев, выпуск­ник Тобольской мужской гимназии. В качестве помощников учителям присылались грамотные казаки из писарей Тобольского городового казачьего полка или из Березова, на которых возлагалось обучение письму, грамоте, счету и грамматике. Помощник учителя через три или шесть месяцев отправлялся обратно в полк, а на его место прибывал другой. Конечно же, такая частая смена учителей, как и отсутствие специального образования сказывались на учебном процессе и знаниях учеников. Поэтому на должность учи­теля был приглашен уволенный из гимназии ученик Бигаев. В течение нескольких лет он обу­чал чтению, письму, счету и грамматике, а также выполнял обязан­ности письмовода и отвечал за документацию учебного заведения. В основном учителя жалованья не получали и работа в учебном заведении считалась обыкновенной казачьей службой. В последствии было назначено небольшое жалованье - 120 рублей [106]. Ю.С. Надточий пишет об учителе Бигаеве: «Учитель этого училища, во всех отношениях безупречный молодой человек, получает со­держания всего только 16 руб­лей в месяц, что, по дороговиз­не в этом отдаленном и глухом крае всех жизненных припасов, равняется не более как 7 или 8 рублям во всяком другом горо­де» [107].

14 июля 1877 года Сургутская казачья школа была реорганизована в мужское народное училище. Занятия в училище прохо­дили зимой с 10 часов утра до 14 часов дня, а летом - с 9 до 13 часов. По­мимо общеобразовательных предметов два раза в неделю ученики занимались гимнастикой и один раз в неделю - пением. Стоит сказать, что помещение, в котором шли занятия, было слишком тесным [108]. Да и вообще, работа мужского училища шла не должным образом. «Не многим лучше, — пишет С.П. Швецов, — и положение мужского училища: оно хотя и не считается закрытым, но слу­чается, что по нескольким месяцам, даже по году занятия в нем не производятся; в нашу бытность в Сургуте, - например, в 1880—1881 гг. - дети посещали школу всего месяца два, остальное время на школьной двери висел замок, и такие перерывы – дело обычное. В 82-м году здание школы было даже сдано под квартиру частным лицам» [109]. К сожалению попечитель школы Г.С.Клепиков не имел возможности приобрести новое здание для училища.

В конце XIX века церковь была главным очагом культу­ры и образования на Севере, здесь хранились тысячи книг, потребные не только для богослужений. Так, каталог Сургутского Троицкого собора, включавший перечень лишь изъятых книг, не являющихся необходимыми при богослужении, содержал 245 наименований, 1077 единиц [110].

В 1886 году в Сургуте была открыта женская церковно-приходская школа. Ф.Я.Показаньев полагает, что к обучению девушек сургутяне относилась более отрицательно, так как в этом видели «порчу нравов и развращение» [111]. Обучением девочек занимались состоятельные мещане, духовные лица и ссыльные. До открытия школы девочек обучали местные священники, почему открытая школа была передана в распоряжение духовного ведомства с наименованием Сургутской одноклассной церковно – приходской школы. В конце 1880-х годов в ней обучалось всего 11 девочек, в 1891-1892 гг. – 12 девочек, а в 1896 году уже 22 [112].

Учительницей в женской церковно – приходской школе была дочь чиновника выпускница Тобольской Мариинской женской школы Мария Алексеевна Кириленко. Учительницей рукоделия была купеческая дочь Анна Григорьевна Тетюцкова, причем преподавала она бесплатно. В 1896 году учительницей стала дочь священника выпускница епархиального женского училища Мария Милованова. Законоучителем школы сначала был св. Стефан Тверитин, затем – св. Павел Ликвентов [113].

Бывали случаи, когда школы Сургутского уезда посещали первые лица губернии и государства. Так, 30 ноября 1886 года женскую церковно – приходскую школу в Сургуте посетил тобольский губернатор В.А.Тройницкий, пожертвовавший три рубля на нужды школы. 8 июля 1891 года у белоярской пристани остановился наследник престола Российской империи Николай Александрович Романов со свитой, который в то время по воле отца, императора Александра III, совершал кругосветное путешествие. Ученицы местной церковно – приходской школы преподнесли высочайшему гостю вышитую своими руками подушечку. Будущий государь в знак признательности подарил школе сто рублей. В епархиальный училищный совет был направлен запрос о том, как рациональнее использовать полученные средства. Деньги были отправлены в Екатеринбургскую контору государственного банка, проценты от суммы должны были идти на развитие рукоделия в школе [114].

Содержалась школа за счет средств, получаемых от церкви, что-то жертвовали жители города. Располагалась школа в помещении частного дома, за наём которого родители учащихся платили по три рубля каждый месяц. Следует сказать, что здание было очень неудобным для школы. Также большую поддержку учебному заведению оказывал её попечитель Е.В.Земцов, посредством которого было приобретено новое здание училища, пристроена к училищу крытая галерея (для сеней).

Для обсуждения вопросов и дел об устройстве, развития и поддержания церковно-приходских школ 19 января 1885 года был утвержден Епархиальный Училищный Совет, который занимался составлением учебных программ, выбором учебных книг по Закону Божьему и по прочим предметам начального образования [115].

В Сургутское уездное отделение епархиального Училищного Совета в 1891-1892 учебном году входили председатель, Благочинный Сургутских городских и окружных церквей, священник Стефан Тверитин и учитель Сургутского мужского приходского училища Герасим Измаилов.

В.Клячкин приводит интересные данные о распространении грамотности по данным переписи 1897 года. В Сургуте проживало 1178 человек, из них 557 мужчин и 621 женщин. Население города можно было разделить на две группы: люди - стационарный элемент – это давно поселившееся население города, и подвижной элемент – это вре­менно проживавшие в Сургуте. Среди мужского стационарного населения грамотных - 332 из 489 (из 332 грамотных мужского пола 290 (87, 3%) обучались в Сургутской школе), грамотных женщин - 84 из 593. По подвижному элементу грамотных мужского пола - 35 человек из 68, гра­мотных женского пола - 12 из 28 [116].

Распространение грамотности среди жителей Сургута (1897 г.) [117]

Таким образом, явное большинство грамотных людей в Сургуте представлял мужской пол. Грамотных женщин было больше приезжих (подвижной элемент), чем тех, которые жили в Сургуте уже много лет. Если учесть, что доля грамотного населения в Сибири на тот момент составляла всего 12%, то Сургут явно выделялся довольно высоким показателем грамотности.

Следует сказать, что в учебных заведениях городов Западной Сибири в первые десятилетия XX века существовала практика приобретения для бедных учащихся одежды и обуви, организации для них бесплатного питания и медицинского обслуживания. Все это делалось за счет городской казны.

Овладение знаниями, хотя бы в пределах программы уездного училища, церковно-приходской школы, несомненно, расширяло интеллектуальный кругозор человека. У грамотного горожанина, который время от времени читал газеты и журналы, интересовался художественной литературой, менялись когнитивные основы ментальности. Позитивные перемены в ментальности проявились в сложившейся в городе потребности в чтении и возможности реализации таковой.

Ю.С.Надточий отмечал, что для сургутян «единствен­ным удовольствием осталось ныне чтение» [118]. В этом отношении Сургут опередил многие из городов гу­бернии. В 1886 году в Сургут поступали такие издания газе­ты и журналы: «Военный Сборник»; «Восточное Обозре­ние»; «Сибирский Вестник»; «Сибирская Газета»; «Вестник Общества Красного Креста»; «Правительственный вестник»; «Вестник мод»; «Газета Гатцука»; «Еженедельное Обозрение»; «Иллюстрированный журнал»; «Луч»; «Неделя»; «Нива»; «Нева»; «Новь»; «Педагогическая хроника»; «Родник»; «Русская мысль»; «Русский Ин­валид»; «Свет»; «Сельский Вестник»; «Семья и Школа»; «Стрекоза»; «Сын Отечества» [119].

Конечно же, большую часть этих изданий получали не старожилы города, а поли­тические ссыльные. Однако по мере распространения грамотности в мещанско-разночинской среде интерес к светской и духовной книге проникал во все слои общества.

Таким образом, центром образования и просвещения в Сургуте, в рассматриваемый период служили две школы: мужское народное училище основанное на базе казачьей школы, и женская церковно - приходская школа. Они способствовали распространению грамотности среди русскоязычного и местного населения. В целом, учебный процесс в школах Сургутского уезда был организован на удовлетворительном уровне. Занятия велись по программе предметов, преподаваемых в церковно-приходских школах.

Надо сказать, что отсутствие достаточного образования сказывалось на нравственности населения. И та её часть, которая не занималась самообразованием, в свободное от работы время, во времена виноторговли, «поголовно все предавалось пьянству…» [120]. В Сибирском листке за 1916 год приводятся по этому поводу следующие данные: за время отпуска вина по рецептам врача, с августа 1914 г. по 1 января 1915 г. жителями города было выпито вина на 2 тысячи рублей [121].

Государство конечно же пыталось бороться с «народным недугом». На рубеже XIX-XX вв. во многих городах Российской губернии стали открываться губернские и уездные комитеты казенного Попечительства о народной трезвости, которые занимались антиалкогольной пропагандой.

Целью попечительств официально провозглашалось распространение среди населения здорового образа жизни путём разъяснения вреда неумеренного употребления спиртного и развитие альтернативных (трезвых) форм проведения досуга. Практическая деятельность в этом направлении заключалась в издании и распространении антиалкогольной литературы, открытии чайных, народных читален, лечебниц и т.п. Всё это, по мысли организаторов, должно было отвлекать население от пьянства. Попечительствам представлялось также право надзора за соблюдением правил торговли спиртными напитками.

Источниками финансирования мероприятий являлись суммы, ассигнованные от казны, частные пожертвования, сборы от устройств чтений, общественных развлечений, членские взносы, а также деньги, причитающиеся выявителям нарушений правил о торговле крепкими напитками.

В Тобольской губернии первое такое общество было организовано весной 1893 года, уже позднее открылись отделы общества во всех уездных центрах: Тюмени, Тюкалинске, Кургане, Ишиме, Ялуторовске, Сургуте, Березове, Туринске, Таре. В 1913 году при Народном доме Сургута, был открыт такой комитет о народной трезвости. К 1914 году силами комитета была создана бесплатная библиотека - читальня, насчитывающая 930 книг. Здесь же была расположена аудитория для народных чтений, спектаклей.

В состав комитета входили действительные члены и члены соревнователи. «Первые обязались служить примером в воздержании от употребления алкоголя. Они не могли владеть виноводочным или пивоваренными заводами, заниматься торговлей спиртными напитками» [122]. Любой человек, оказавший помощь комитету трезвости принимался в число членов соревнователей, но они обладали лишь правом голоса на общих собраниях. Действительных членов в Сургутском уезде насчитывалось 9 человек. В обществе состояли представители самых различных слоёв: чиновники, интеллигенция, уездное духовенство, директора народных училищ, крестьяне. Так, в 1915 году в сургутский отдел общества трезвости входили 5 священнослужителей, 12 преподавателей учебных заведений [123].

Тобольский губернский комитет попечительства о народной трезвости выделял деньги на лечение алкоголиков. Так, на организацию собственной лечебницы в Сургуте для стационарных больных, согласно циркуляру от 10 апреля 1902 года, в 1915г. было выделено 3000 рублей [124], так же выделялось пособие «посторонним» учреждениям (например библиотеке), совпадающим по своим целям с деятельностью Попечительствоа. Сургутской городской библиотеке было выделено 150 рублей [125].

Общество проводило народные чтения о вреде алкоголя. Такие лекции устраивались как в Сургуте, так и в 6 поселениях Сургутского уезда: Ларьяке, Локосово, Лумпокольском и др. В Сургуте имелось 4 помещения, которые служили аудиториями для чтения: 1 чайная и 3 «иных» помещения [126].

При проведении чтений широко использовались «волшебные фонари» с керосиновым освещением, большим количеством картин, которые проецировались на белый экран [127]. В распоряжении Сургутского комитета имелось 5 таких фонарей и 1479 картин на тему о вреде алкоголя[128]. Были разработаны определенные правила демонстрации картин и проведения лекций. Курс лекций состоял из трех частей:

1. Религиозно – нравственная – рассказ о земной жизни Иисуса Христа, о славянских просветителях Кирилле и Мефодии, деяниях различных святых.

2. Собственно антиалкогольная – рассказ о вреде пьянства, о том, как от него избавиться.

3. Литературная – чтения популярных произведений русских классиков, рассказы по истории, географии, этнографии, сельскому хозяйству и т.п. Эта часть была самой разнообразной, начиная от рассказов о способе борьбы с холерой, и заканчивая историей воздухоплавания [129].

Стоит подробнее рассмотреть функции чайных. Чайные организовывались как альтернатива кабакам, которые спаивали жителей уезда. Здесь же посетитель мог приобрести чай за 3 копейки, кофе за 15 копеек, сахар за 1 коп. два куска, порцию лимона за 1 коп., черный и белый хлеб, ветчину, булочки, пирожные и т.п. В 1914 году их посетило более 13000 человек (в том числе более 3000 представителей коренной национальности) [130].

В здании Народного дома, при которых был организован комитет попечительства о народной трезвости, ставились спектакли и танцевальные вечера. Так, в отчете Сургутского Уездного Комитета Попечительства за 1914 год сообщается, что было поставлено 2 любительских спектакля, 5 танцевальных вечеров и 3 маскарада с общим числом посетителей 895 человек [131].

Конечно бороться с алкоголизмом такими средствами было не легко, ведь трудно представить заядлого пьяницу, который променял бы водку на чай и проводил бы время на лекциях и других мероприятиях.

Так как одним из очагов распространения пьянства были буфеты на пассажирских пароходах, совершающих регулярные рейсы по Оби, то по ходатайству Сургутского отдела продажа спиртных напитков во время стоянок пароходов была запрещена [132]. Но, жители нашли выход в варке домашнего хмельного или картофельного пива. «Сначала пекли из отрубей квасники…, складывали в корчагу, заливали водой и ставили в русскую печь… Постепенно на дне корчаги образовывалась густая сладкая жидкость – сусло, а выше – пресный квас. Затем квас и сусло смешивали, добавляли немного сахару и хмелю» [133]. Так получали напиток крепостью 8 – 10 градусов. Местная полиция пыталась бороться с этим явлением, но борьба эта была безуспешной.

Таким образом, Сургутский комитет Попечительства совмещал в себе пропагандистские и полицейские функции. Надзор предусматривал пресечение тайной торговли водкой, наблюдение за «нравственностью». В Сургуте значительную часть средств Попечительство получало из губернского центра, т.е. из государственной казны.

3.3. Праздники, развлечения, повседневная жизнь и быт.

Удаленность Сургута от крупных городов, неразвитость коммуникаций, конечно же, обрекали сургутян на изоляцию. Это накладывало своеобразный отпечаток на жизнь горожан, способствовало развитию своих традиций. Обитатели города настолько привыкли к сложившимся в Сургуте жизненным устоям, что и не задумывались о том, как можно разнообразить свою повседневную жизнь. Для приезжающих в Сургут людей особенно странным представлялось два факта: «природные сургутяне при встрече с приезжими, како­го бы пола и звания последние ни были - всегда первые, сни­мая шапки, низко кланяются и затем все они говорят московс­ким наречием, сильно ударяя на «а»: «каторый», «пашел» и т.п.» [134].

С.П. Швецов обращает внимание, что жили сургутяне в принципе дружно. «Отношение сургутян друг к другу, если не считать обычных обманов и подвохов, довольно сносные и мирные. Тех безобразных столкновений, сор и драк, с которыми встречаешься в каждом городе и даже большинстве деревень Тобольской губернии, здесь не увидишь» [135]. В летнее время Сургут замет­но пустел, так как многие жители его отправлялись на продолжительное время на рыбный промысел по реке Оби и на сенокосы.

Фактически главой семьи у сургутян являлась мать, хотя номинально им был отец. Мать играла более важную роль, так как отец все время пропадал на промысле. Об этом можно судить даже по обычаю называть семью по матери, например – Глафирины и т. д. Мужские же работы охватывали внешние стороны хозяйственной деятельности семьи: занятия рыбной ловлей, охота и др. В обязанности женщины в основном входили переработка продуктов промысла, уход за домашним скотом, за хозяйством, различные работы по дому. Внутри домов у северян всегда поддерживалась чистота и порядок.

При нехватке рабочих рук и отсутствии мужчин в доме сфера хозяйственных занятий женщин значительно расширялась. Известно, что женщины на Тобольском Севере были знакомы с навыками гребли, управлением лодок. В следствии длительных отлучек мужчин в доме, крестьянка втягивалась в операции по продаже, обмену и закладки имущества дома.

Конечно, частые и длительные отъезды мужчин пагубно влияли на их семейный быт. Сплетни, клевета, ну и реальные события – все это нарушало отношения между мужем и женой. Хотя распад семей на севере был крайне редким. Как правило, женщины оберегали честь семьи [136].

Как отмечает Н.А. Миненко, сургутские хозяйки любили щегольство. Летом они одевались так же, как и все русские: шушуны, кафтаны, азямы, сарафаны, юбки, сапоги, башмаки и пр. Зимой же, они предпочитали носить приспособленную к сибирским морозам одежду аборигенов. Таким образом, у сургутян сложился свой специфический стиль одежды, представляющий собой смешение русских, хантыйских и ненецких элементов [137].

Немалое влияние коренные жители оказали и на пищу северян. Широкое распространение получили различные блюда из рыбы. Рыбу могли есть как сырую свежую, так и мороженную, так же ели свежемороженое оленье мясо. То есть и здесь прослеживалось явное смешение русских традиций с хантыйскими и ненецкими.

Неклепаев И., член революционного кружка, отбывавший ссылку в Сургуте в конце 80-х годов XIX века, утверждал, что сургутяне были очень суеверными. Конечно же, здесь сказывалась изоляция от внешнего мира, а также постоянное общение с остяками. Он писал: «В последнее время врывающиеся и сюда волны городского «цивилизации» начинают мало по малу пробивать брешь во всей этой первобытной обрядности и молодое поколение, обычный носитель этих мутных волн, относится к старине уже не так почтительно, стараясь внести новшества в старинный уклад сургутской жизни. К сожалению, однако, все эти новшества пока еще не идут далее замены на вечорках осмысленных и глубоко поучительных старинных игр и песен нелепыми европейскими танцами, да разными пошлыми трактирными песнями» [138].

Для любого дела у жителей Сургута существовал десяток примет и предзнаменований. Покойники служили предметом суеверного почитания, не считая самоубийц, которым старались переломать ноги, чтобы те не бродили после смерти по свету. На масленицу в прощеный день ходили на кладбище, чтобы попросить у покойных родителей прощения за все вольные и невольные обиды, причиненные им при жизни [139].

Комплекс обрядов существовал в связи с разными хозяйственными работами. Так, репу во избежание порчи, по мнению местных женщин, следовало сеять так, чтобы никто не увидел и не знал об этом; во время сева держали во рту «жеребьек» — обломок от комелька веника — тоже средство против порчи. Бывало даже так, что репу сеяли нагишом, так как полагали, что при этом условии можно не бояться порчи. Это делали люди, пользовавшиеся репутацией колдунов. Элемент обнажения был связан с древним представлением о взаимовлиянии природы и человека.

Очень заботились о беременных женщинах и новорожденных. Беременным женщинам запрещалось ходить в лес за ягодами или еще за чем-либо: может съесть медведь, который, как полагали сургутяне, всегда «зарится» на беременных. Беременная не должна была перешагивать через оглоблю, голик или собаку; ей не следовало пинать собаку ногой, иначе у будущего ребенка «будет болеть спина и гнуться назад». Нельзя было переступать через ноги беременной. Женщине, ждущей ребенка, запрещалось садиться на порог, посещать по­койников («ребенок умрет в утробе»), выступать в роли свахи.

За месяц или два перед родами приглашалась бабка-повитуха, которая «правила» у беременной живот. Бабка-повитуха после родов «место» (послед) заворачивала в «ветошку вместе с краюхой хлеба и зарывала в подполье в землю. В течение нескольких дней бабка водила роженицу в баню, за что всякий раз получала от нее «известное вознаграждение». Бабка-повитуха пользовалась у сургутян большим уважением и почтени­ем.

Когда ребенка в первый раз укладывали в колыбель, клали предметы в зависимости от пола. В колыбели мальчика оставляли лучок со стрелой, камень и кусок хлеба, девочке — пряслицу с веретеном. Лук клали для того, чтобы мальчик со временем стал хорошим промышленником, а пряслице, чтобы девочка стала работящей хозяйкой дома. Камень, положенный ребенку под постель, гарантировал, что он будет здоров и крепок, как камень [140].

Всё более или менее загадочное в своей жизни сургутяне приписывали нечистой силе. При этом ей они приписывали не только вредные для человека проявления. «Хотя все нечистые духи, по понятиям суругтян, сами по себе действительно являются существами злыми, но они иногда относятся покровительственно к тем или другим «приглянувшимся» им людям и оказывают своим любимцам различные услуги в их материальной жизни» [141]. Некоторые лица могли выступать посредниками между людьми и нечистыми духами. Вообще любой человек мог задобрить или умилостивить духа, для этого существовал целый ряд правил и обрядов. Сохранилось очень много рассказов и свидетельств о домашних духах – суседках. Эти существа были женского пола и делились на избеных, скотских и банных. Избная суседка живет в избе, где является хозяйкой, как дома, так и людей. Некоторых жителей она любит, некоторых нет. Так вот тех, к которым она относится хорошо, она по ночам заплетает косы. Неклепаевым И. было подмечено: «Эти косы тщательно сохранятся их счастливчиками и ни под каким видом не расчесываются и не обстригаются. В Сургуте указывают несколько таких лиц обоего пола, которых мы имели случай сами видеть, с густыми косичками за ушами, не заплетенными, а просто сбитыми, как войлок» [142].

В банях жили банные суседки. Это были злые, страшные существа, которые причиняли людям много горя и бед. Во избежание чего местные жители всегда ходили вдвоем или втроем, и ни за что не ходили в баню ночью. «Сургутские бани далекого прошлого овеяны легендами, суевериями, тайнами нечистой силы… К женщине, мывшейся в бане, таинственное существо явилось в образе её матери и начало обливать моющуюся кипятком. Бедняжка чудом спаслась, выбежав голой на улицу и позвав на помощь» [143].

О смешении русской культуры с культурой аборигенов свидетельствуют некоторые праздники – обычаи сургутян. К примеру, 3 и 11 февраля они праздновали дни Власа (Власия), которого соединяли в своих представлениях со святым Модестом, чествуемым по официальному церковному календарю 18 декабря. Его считали покровителем скота. В Сургуте Модеста и Власия называли «коровьими богами». Вообще со скотом было связано много различных примет. Например, если утром резвятся телята и жеребята, то это «к добру» (в смысле сохранности скота), а если же они начинали возбужденно бегать по двору к вечеру — это считалось дурной приметой [144].

Накануне Иванова дня, в день Аграфены-купальницы (23 июня), приня­то было собирать полезные травы. Вечером этого дня парни и девушки шли в поле искать двенадцать разных трав, которые следовало положить в изголовье и загадать на свою судьбу — в ночь на Ивана Купалы все сны считались вещими. Верили, что травы приобретают особенно целебную силу, если их положить под «Иванову росу», а наутро убрать до солнца, чтобы роса на растениях не успела высохнуть. В Сургутском уезде сохранялась древняя легенда о цветке папоротника, который раскрывается раз в году на несколько мгновений и дает особую силу тому, кто его сорвет.

Новогодний праздник – самый веселый из всех, которые отмечали сургутяне. Его всегда ждали и тщательно к нему готовились. Молодежь доставала самые лучшие свои наряды из сундуков. Перед самим праздником устраивались вечерки, на которых пели веселые песни, организовывали новые игры. Именно на вечерках молодые люди ближе знакомились друг с другом. К самому новому году молодежь старалась одевать различные костюмы: выворачивали шубы, одевали кумыши, малицы. Приделывали себе усы, бороды, горбы, одевались цыганами, рыбаками, охотниками, стариками [145].

В начале декабря молодежь начинала строить катушку (горку). Открытие её приурочивали к празднику Рождества Христова. Днем на ней катались дети и подростки, а вечером – семейные мужчины.

Весной молодежь строила качели. Как вспоминает А.В. Кузнецов: «Вкапывали по три бревна с каждой стороны так, чтобы их вершины сходились вверху, крепко связывали веревкой, к ним так же прочно привязывали перекладину – матку, а к ней – длинную и широкую доску. На концы доски становились два сильных паренька, между ними устраивалось рядком до десятка девчат…» [146].

Стоит сказать о презрительном отношении русской части сургутян к хантыйскому населению края. Все потому, что их поражала нечистоплотность последнего. С.М.Чугунов, исходя из своих наблюдений (1913 год), описывал следующий случай: «остячка от времени до времени запускала руку то под головной платок, то за пазуху и вытащив что-то, подносила руку ко рту… Все остяки, особенно в свободное время, ловят у себя паразитов и поедают их; мужчины стесняются заниматься этим в присутствии русского, а женщины не стесняются» [147]. Такое поедание остяки объясняли тем, что паразиты родятся на них и питаются их кровью.

Остяки очень много пили. И не только мужчины, но и женщины и даже подростки. Пьют «всегда по глотку, передавая бутылку из рук в руки. И если из бутылки, при исходе её содержимого, сделает кто-нибудь больше одного глотка, происходит ссора и даже драка» [148].

Если говорить о правонарушениях в Сургуте в рассматриваемый период, то тут дело обстояло относительно благополучно. На фоне явного роста преступности в губернии Сургут выделялся как некое исключение, где проживали только законопослушные граждане [149].

Замечательным обычаем сургутян было нетерпимое отношение к воровству. Поэтому крюч­ки на дверях домов и амбаров служили не для защиты от воров, а обычным запором. Лодки и весла просто привязывали к чему – либо, не приковывая на замки. Даже сети для просушки оставляли сушиться прямо на рыбоугодии [150].

В заключении скажем, что сургутянам практически не приходилось бы­вать далеко от своего города, разве только в Березове. Поэтому традиции и представления о мире формировались здесь по своим, местным меркам. С детства воспитывалась в семье любовь к своей родине, к таежным и речным просторам, к традиционным промыслам. Материальная культура русского населения Северо-Западной Сибири определенно отличалась от материальной культуры русских жителей других территорий Сибири и России. Она представляла собой переплетение элементов двух культур, русских и аборигенов.

Заключение.

На рубеже XIX-XX веков Сургут, как малый сибирский город, напоминал больше село, чем город. Причиной этого было крайне медленное формирование городского хозяйства. Архитектурный облик Сургута, как и других городов и селений Северо – Западной Сибири, не был особо примечательным как в начале, так и в конце рассматриваемого периода. Городской бюджет не позволял выделять нужные суммы на внешнее благоустройство города, а население не было особо заинтересовано в том, чтобы как-то благоустраивать город.

По своему социальному составу Сургут был типичным сибирским городом рассматриваемого периода. Это был мещанский город. Численность представителей немещанских социальных групп в целом по Сибири была менее значительной. Наблюдался резкий контраст с национальным составом самого сургутского уезда, где преобладающее большинство относилось к коренным жителям (в основном это были ханты, ненцы). Что было не типичным для южных районов Западной Сибири.

Если пополнение населения Тюмени, Омска, Ялуторовска и других городов, традиционно осуществлялся за счет миграции крестьян из близлежащей сельской округи, а также аграрной колонизации края в конце XIX - начале XX вв. из Европейской России, то в Сургуте наблюдалась иная ситуация. Увеличение численности жителей происходил за счет естественного прироста населения, а также отправки на Тобольский Север ссыльных.

Социальная роль, конечно, определяла взаимоотношения людей, входивших в различные социальные группы, но в силу общей малочисленности населения, родственных связей, существовавших между людьми, входившими в разные группы, эта рознь не порождала открытой борьбы бедного населения против верхушки местной власти, богатого населения.

Городское самоуправление Сургута было способно решать различные финансовые и хозяйственные вопросы город­ской жизни не выходя за рамки законодательства. И органы городского управления стремились улучшить жизнь населения, обеспечить перспективы их дальнейшего роста, но тормозило всё это общее эконо­мическое отставание края от центра страны.

Промыслы, как основа существования сургутян, сохраняли свое значение вплоть до конца рассматриваемого периода. На первое место вышел рыбный промысел, причиной чему было уменьшение пушных запасов. Конечно, огромную конкуренцию начали играть приезжие промысловики, тем более, что политика властей явно поддерживала их.

К концу рассматриваемого периода начало развиваться огородничество. Сургутяне начали заниматься, помимо картофеля, рассадой репы, моркови, редьки, огурцов, капусты, свеклы, лука. Скотоводство также оставалось почетным занятием и было хорошо организовано.

Не самым лучшим образом обстояло дело с сургутской ярмаркой. В связи с распространением рыночных отношений и малочисленностью населения в регионе сложилась монопольная группа торговцев, которая установила свой контроль над ярмаркой. Местное население практически было изолировано от торговых операций.

Несмотря на то, что многие говорят о Сургуте конца XIX – начала XX вв., как о «сонном царстве», жители которого беспробудно пили и не желали что-либо менять в совей жизни, всё же Сургут развивался. Об этом свидетельствует создание комитета попечительства о народной трезвости, открытие здесь в 1877 году первого мужского училища на базе уже существовавшей казачьей школы, в 1886 году первой церковно – приходской школы для девушек, появление в начале ХХ в. библиотеки, «народного дома».

Огромное влияние на развитие кругозора жителей города оказывали ссыльные, которые прививали им любовь к чтению.

Идеалы и взгляды различных категорий русского населения Северо – Западной Сибири должны были отличаться друг от друга. Однако его малочисленность, относительная изолированность от внешнего мира, большая подвижность сословных рамок способствовали внутренней локальной сплоченности северян, возникновению и развитию общих обычаев, традиций, интересов.

Специфика природных и социальных условий жизни русских поселенцев Севера определяла специфику их сознания. Изоляция города, нехватка информации общероссийского характера и традиционализм быта сургутян порождали определенный консерватизм взглядов местных жителей, влиявший на культурную и общественную жизнь города и Сургутского края вообще. Сургутянам практически не приходилось бы­вать далеко от своего города, кроме как Берёзова, куда ездил практически каждый взрослый по какому-либо делу. Поэтому традиции и представления о мире формировались в Сургуте по своим, местным меркам.