Ваше сообщение получено

Еще там, на Земле, я обратил внимание, как сильно все небесные явления влияют на настроение людей. Как-то раз по осени – в семидесятые, точнее не помню – я сидел на футбольном матче, играли «Лайонс» из Британской Колумбии. Не успело зайти солнце, как над восточной, самой дешевой трибуной показалась луна – низкая и оттого огромная, янтарного цвета, с прожилками и пятнами. Она нависла над стадионом, словно собираясь скатиться прямо в его чашу. И тут раздался голос комментатора: «Леди и джентльмены, предлагаю встретить аплодисментами почетную гостью сегодняшнего матча – Луну!» Что тут началось! До самого конца матча народ не мог успокоиться.

Примерно в то же время мы с моей футбольной командой должны были лететь ночным рейсом на соревнования в Манитобу. Где-то над Саскачеваном я выглянул в иллюминатор и увидел северное сияние. Небо играло, сверкало, переливалось. Ощущение было такое, будто я застукал самого Бога, подпевающего приемнику в машине, остановившейся у светофора. Турнир мы тот, кстати, выиграли. Выиграли же, мать вашу!

А потом, незадолго до того, как у меня обнаружили рак крови, над Ванкувером завис тонкий ломтик – молодой месяц. Была видна и Венера – раскаленная добела. Я смотрел за тем, как два небесных светила неспешно двигались навстречу друг другу. Наконец они встретились: Венера коснулась неосвещенной части лунного диска. Пока она не спряталась в тень, казалось, что свет идет прямо с поверхности Луны. Ну, а вскоре после этого, как я уже сказал, мне поставили диагноз – лейкемия. Вот так.

Я упомянул все эти астрономические явления, чтобы напомнить о том, каково может быть воздействие на человека грома и молнии. Мои друзья выдержали уже шесть дней непрерывных ураганов с грозами. Наш район и все окрестности пылают, зажженные ударами бесконечных молний. Ребята похватали что успели, побросали вещички в машины и двинулись искать безопасное место – где можно более или менее сносно дышать и где есть хоть какое-то укрытие от непогоды. Поехали они на поле ближайшего гольф-клуба, что на плоской вершине холма.

Оттуда видно, что все знакомые места в пожарах – словно миллион биковских зажигалок вспыхнули в один миг, как на каком-нибудь грандиозном, космическом концерте «Fleetwood Mac». На склонах холмов не осталось ничего. Только фундаменты сгоревших домов, обугленные пни, корни деревьев над землей да вязь извилистых дорог, ведущих из ниоткуда в никуда.

Проехав пару миль, небольшой кортеж останавливается у здания клуба. Вокруг него – выжженная земля, но сам дом, построенный из камня, почти не пострадал. Из его прочного чрева они продолжают смотреть на буйство природы. Ощущение у всех такое, словно поймали взглядом момент автомобильной аварии, а она все не кончается, машины все бьются и бьются – страшно и скучно.

Ночью холодно. Камин доверху забит горящими стульями, но в помещении не намного теплее, чем на улице. На ужин было несколько банок консервированного куриного супа да зеленый горошек – тоже из банок, найденных на кухне. Скатерти и полотенца используются как постельное белье. Перед утром над городом проходит студеный арктический атмосферный фронт. Все укладываются спать рядом, плотно друг к другу, как куры зимой на насесте. Все равно к утру все просыпаются страшно замерзшими. Зато небо впервые за семь дней притихло. Они видят, как на противоположной стороне долины реки Капилано снеговые вершины нашего детства превращаются в пепел и камни.

Весь следующий день они проводят, выписывая восьмерки по знакомым поворотам улиц. Повсюду обугленные пни, расплавившаяся садовая мебель, металлические сферы, еще несколько дней назад бывшие спортивными машинами. Мои друзья плачут и пытаются спасти хоть что-нибудь. Венди натыкается на скелеты двух страусов и протягивает Лайнусу обгоревшие берцовые кости.

– Скоро закат, – напоминает Карен. – Поехали на дамбу.

Машины снова петляют по черным улицам. В салонах пахнет гарью – ею пропахло все то – немногое, – что удалось найти и взять на память: пара адидасовских кроссовок, плюшевая собачка, фотография Лайема Галлахера в рамке, коробочка из-под маргарина, полная изумрудов, и космический скафандр Ричарда из асбестовой ткани.

Оставив машины у западной оконечности дамбы, они идут на ее середину. Как и было обещано, я уже здесь, наблюдаю за ними – невидимый, парю над шлюзом водослива. Резервуар над дамбой переполнен, вода едва не переплескивает через край. Из-за обилия водорослей она кажется зеленой – какой-то неестественный, потусторонний цвет. Дорога, идущая по дамбе, отмыта небывалым ливнем и словно вымощена бесчисленными алмазами.

Все молча идут следом за Карен. В первый раз за долгое время к ней вернулись голоса.

– Скоро закат, – говорит она. – Встаньте на колени.

– Я не буду, – отказывается Гамильтон. – Не буду никому кланяться.

– Не хочешь – ну и не надо, – огрызается Ричард. Остальные, не обращая на Гамильтона внимания, встают на колени.

Гамильтон стоит, сложив на груди руки, смотрит на друзей и ощущает себя как Ноэл Коуард[31]на каком-нибудь идиотском коктейльном приеме. Вдруг он вспоминает последний год – безумие, наркотики, маниакальная игра в светскую жизнь вместе с Пэм, существование в образе Последнего Плейбоя – Бразилия, побережье Страны Басков, Петула Кларк, Джексон Поллак, Линда Берд Джонсон, изысканные мартини, – все эти образы великолепного, светлого, но так и не состоявшегося будущего. Мой разум ясен, – мысленно успокаивает себя Гамильтон. – Кровь в моих венах чиста, это мир – он отравлен, болен, а я здоров.

Пэм боковым зрением следит за Гамильтоном. Бедняга, как же ему тяжело – ему, простому парню, выросшему и сформировавшемуся вдали от столичного блеска и глянца. Но Пэм, как никто другой, знает пустоту за яркой обложкой этого роскошного мира. Знает она и то, что через нее познал это и Гамильтон. Она тоже перебирает в памяти прошедший год: наркотики, и вдруг – чудо исцеления. Она смотрит на скелет города за поредевшим в огне частоколом леса. Если это и есть тот мир, так забирайте его себе. Я ненавидела Милан, ненавидела показы, ненавидела свое лицо за то, что благодаря ему, была вынуждена бывать там, где бывала. Пусть за останки этого мира воюют другие. Насекомые, например.

– Гамильтон, иди сюда, – зовет она.

– Не могу, – отвечает он, качая головой.

– Помнишь, когда отпевали Джареда, ты встал в церкви на колени?

Гамильтон кивает.

– Так что же ты! Иди сюда, вставай вместе с нами на колени!

Гамильтон повинуется, опускается на дамбу рядом с Памелой и смотрит в небо.

Лайнус постукивает страусиными костями друг о друга. Клацающий звук вольготно скатывается вниз по водосливу и растекается по теснине каньона. Джейн взвизгивает и снова замолкает.

И вот здесь, на этой дамбе, впервые за целый год одиночества, все они устремляются мыслями в Великое После. Появляюсь я. Лайнус приветствует меня стуком костей: клац-клац.

– Я вернулся, – говорю я, зависнув прямо над сливом.

– Джаред!

– Джаред, что нам теперь делать?! – Это кричит Меган.

– Эй, ребята, вы, главное, не суетитесь. Вы думали, что вас бросили на произвол судьбы, что упущена последняя возможность обрести смысл жизни. Так нет же, это не так! Да, время кончилось. Конец света – настал.

Но у вас еще есть шанс, последний. Этот год вы потратили напрасно, но, может быть, это и к лучшему. Как я уже говорил, есть еще план «Б».