Похититель костей

Когда её глаза открылись, она увидела кости.

Кости длинные и короткие, толстые и тонкие, белые, желтые, коричневые. Закрывавшие облезлую стену от пола до верхних балок. Сотни их. Прибитых, образуя узоры, безумную мозаику. Она выпучила глаза, продирая липкие ресницы. Языки пламени бились в закопчённом очаге. С верха камина, ей ухмылялись черепа, ровно уложенные по трое.

Значит, кости человеческие. Монза почувствовала мороз по коже.

Она попробовала сесть. Расплывчатое ощущение неподвижного оцепенения взорвалось болью столь внезапно, что её чуть не вытошнило. Затемнённая комната плыла, кренилась. Она была связана и лежала, на чём-то твёрдом. Сознание словно облили грязью - она не помнила, как здесь очутилась.

Она покрутила головой в разные стороны и увидела стол. На столе был металлический поднос. На подносе лежал аккуратный набор инструментов. Пинцеты, щипчики, иглы и ножницы. Маленькая, но очень дельная пила. По меньшей мере, дюжина ножей, разных форм и размеров. Их отточенные острия притягивали её расширившиеся зрачки. Изогнутые, прямые, зазубренные лезвия, безжалостные и живые при свете огня. Орудия лекаря? Или мучителя?

- Бенна? - Не голос, а призрачный скрип. Её язык, дёсны, горло, носовые пазухи - всё ободрано, как освежеванное мясо. Она снова попыталась сдвинуться, но едва смогла поднять голову. Даже такое усилие пронзило шею острой резью, исторгая стон, отдало в плечо, послало волну тупой, пульсирующей боли к ногам, вдоль правой руки и к рёбрам. Боль несла страх, а страх нёс боль. Дыхание сквозь воспалённые ноздри участилось, стало одышливым и неровным.

Щёлк, щёлк.

Она замерла, тишина колола уши. Затем скрежет - ключ в замочной скважине.

Она отчаянно и резко изогнулась, боль вспыхнула в каждом суставе, распарывала каждый мускул, била в глаза. Распухший язык вклинился между зубами, заткнув её собственный крик. Дверь со скрипом отворилась и захлопнулась. Шаги по голым доскам звучали еле слышно, но каждый из них обрушивал на неё новую волну страха. На полу вытянулась тень - громадные, перекрученные, чудовищные очертания. Её глаза напряглись до предела - она ничего не могла поделать, только лишь ждать худшего.

Из дверного проёма выступила фигура. Она прошла мимо неё и приблизилась к шкафу. Человек не выше среднего роста, с короткими светлыми волосами. Уродливая искривлённая тень оказалась отбрасываемой холщовым мешком на его плече. Он напевал про себя, без слов, когда принялся опустошать мешок. Каждую вещь оттуда он бережно ставил на нужную полку, затем поворачивал её и двигал туда-сюда, до тех пор пока она не вписывалась в обстановку надлежащим образом.

Если он и чудовище, то, кажется, чудовище вполне бытовое, внимательное к мелочам.

Он мягко закрыл дверь, сложил пустой мешок пополам, потом снова пополам и просунул его под шкаф. Снял испачканный плащ, повесил его на крючок, проворно отряхул, повернулся и застыл как вкопанный. Бледное тонкое лицо. Не старое, но в глубоких морщинах. Твёрдые скулы, глаза голодно блестят в посиневших глазницах.

На мгновение они уставились друг на друга, оба казались одинаково шокированными. Затем его бесцветные губы конвульсивно сложились в болезненную улыбку.

- Ты очнулась!

- Кто ты такой? - Устрашающий скрежет в её пересохшей глотке.

- Не важно, как меня зовут. - Он говорил с отголоском акцента жителей Союза. - Достаточно сказать, что я изучаю естественные науки.

- Лекарь?

- Помимо прочего. Как ты наверно уже поняла, я увлекаюсь, в основном, костями. Вот почему я так рад, что жизнь... тебя мне подкинула. - Он снова усмехнулся, но усмешка, как у оскаленного черепа, не коснулась его глаз.

- Как я... - Ей приходилось бороться со словами. Челюсть заело, как ржавый шарнир. Будто она пыталась говорить, набрав полон рот говна, и на вкус это вряд ли было более приятным. - Как я здесь очутилась?

- Мне нужны тела для работы. Порой они попадаются там, где я нашёл тебя. Но прежде мне ещё никогда не попадались живые. Насколько могу судить, ты крайне, впечатляюще везучая женщина. - Казалось, он на секунду задумался. - Конечно, в первую очередь было бы везеньем, если бы ты вообще не упала, но... раз уж ты...

- Где мой брат? Где Бенна?

- Бенна?

Память нахлынула в одно ослепляющее мгновение. Кровь, просачивающаяся между его сжатых пальцев. Длинный клинок, пронзающий его грудь, пока она, беспомощная, смотрела. Его обвисшее, вымазанное красным лицо.

Она издала каркающий вопль, встрепенулась и перекосилась. Каждую часть тела охватила агония, скорчивая ещё сильней. Её били спазмы, подкатила рвота, но она сдерживалась. Хозяин наблюдал за её борьбой - восковое лицо пусто, как чистая страница. Она обмякла, плюясь и стеная, в то время как боль росла всё больше и больше, зажав её в гигантские, неуклонно сжимающиеся тиски.

- Злостью ничего не добьёшься.

Всё, что у неё получилось сделать - зарычать, спёртое дыхание чмокало сквозь стиснутые зубы.

- Полагаю, тебе сейчас в какой-то мере больно. - Он выдвинул ящичек шкафа и вынул оттуда длинную трубку - чаша протравлена чёрным. - Я бы постарался к этому привыкнуть, если получится. - Он нагнулся и вытащил щипцами из огня горящий уголек. - Боюсь, что грядущая боль станет твоим постоянным спутником.

Перед туманным взором замаячил потёртый мундштук. Она навидалась курильщиков шелухи, корявых как трупы, самих превратившихся в бесполезную шелуху, ни о чём не заботящихся, кроме следующей трубки. Шелуха была похожа на жалость. Вещь для слабых. Для трусов. Он снова улыбнулся своей улыбкой покойника. - Это поможет.

Достаточное количество боли сделает трусом любого.

Дым жёг лёгкие, от него сжимались больные рёбра, каждая судорога посылала новый спазм боли до самых кончиков пальцев. Сморщившись, она простонала, всё ещё сопротивляясь, но уже гораздо слабее. Ещё кашлянула и безвольно улеглась. Её уносило прочь от боли. Уносило прочь от ужаса и паники. Всё вокруг медленно таяло. Мягко, уютно, тепло. Кто-то протяжно простонал низким голосом. Может быть, она. Она ощутила, как по лицу сбегают слёзы.

- Ещё? - В этот раз она удержала дым, пока он кусался и першил в горле, и выдохнула его мерцающей спиралью. Дыхание всё замедлялось и замедлялось, пульсация крови в её голове утихла до мягкого шевеления.

- Ещё? - Голос окатил её, как волна на голом пляже. Кости уже расплылись, отблёскивая ободами тёплого света. Угли в камине превратились в прелестные самоцветы всех искрящих оттенков. Уже почти не было боли, и что бы то ни было, переставало иметь значение. Всё не важно. Её глаза приятно вздрогнули, а затем, ещё более приятно, плавно закрылись. Переливы узоров плясали и изворачивались на внутренней стороне век. Она уплывала в тёплое море, нежно и сладостно...

***

- Снова с нами? - Его лицо колыхалось, вися перед глазами, мягкое и белое, как флаг капитуляции. - Я, признаюсь, встревожился. Совсем не ждал, что ты очнёшься, но теперь, раз уж ты так, было бы жаль...

- Бенна? - Голова Монзы всё ещё плыла. Она рыгнула, пытаясь подвигать лодыжкой и тут всесокрушающая боль донесла до неё правду, превратив лицо в гримасу отчаяния.

- Никак не утихнет? Пожалуй, попробую приподнять твой дух. - Он потёр друг о друга свои длинные ладони. - Все швы уже сняты.

- Как долго я спала?

- Пару-тройку часов.

- До того?

- Чуть больше двенадцати недель. - Она, онемев, уставилась на него - Закончилась осень, наступила зима, и скоро новый год. Чудесное время для новых начинаний. То, что ты вообще очнулась - одно сплошное чудо. Твои повреждения были... в общем, думаю, моя работа тебя порадует. Уверен.

Он выволок из-под лежанки засаленную подушку и облокотил её голову повыше, держа её так же бережно, как мясник обращается с мясом, выдвинул вперёд подбородок, так чтобы она могла взглянуть на себя. И у неё не осталось выбора, кроме как так и сделать. Очертания тела бугрились под грубым серым одеялом, три кожаных ремня проходили вокруг груди, бёдер и щиколоток.

- Привязал для твоей собственной безопасности, чтоб ты не скатилась с койки, пока спала. - из него выдавился внезапный смешок - Нам же не хочется, чтобы ты чего-нибудь поломала, не так ли? Ха... ха! Не хочется, чтобы ты что-нибудь сломала. - Он отстегнул последний ремень и взял двумя пальцами одеяло, в то время как она уставилась вниз, страшась одновременно узнать и не знать правду. Он резко сдёрнул одеяло, как будто показывал на выставке призовой экспонат.

Она с трудом распознала своё тело. Совершенно голое, истощённое и чахлое как у нищенки, бледная кожа туго натянулась на уродливые шишки костей, везде покрытая большими цветущими синяками - чёрными, коричневыми, фиолетовыми и жёлтыми. Пока она силилась во всё это поверить, её выпученные глаза, обшаривали истерзанную плоть. Её всю изрезали красные полосы. Потемневшие и воспалённые, окаймлённые выступающей розовой плотью, помеченные точками от вытащенных швов. Четыре из них на одном боку следовали вдоль изгибов торчащих рёбер одна над другой. Другие образовывали углы на бёдрах и лодыжках, на правой руке, левой ступне.

Она задрожала. Эта забитая туша не могла быть её телом. Она хрипло дышала сквозь стук зубов, а ссохшаяся угристая грудь разом отяжелела. - У.. - прохрипела она. - У..

- Знаю! Восхитительно, а? - Он наклонился над ней, стремительно проведя рукой по лесенке красных рубцов на её груди. - Вот тут рёбра и грудина совсем раскрошились. Чтобы восстановить их и поработать над лёгким пришлось произвести рассечение. Я старался резать по минимуму, но ты же видишь, что повреждения...

- У...

- Левым бедром я особенно доволен. - Указывая на алый зигзаг идущий от угла её ввалившегося живота вниз к внутренней стороне усохшей ноги, с обеих сторон окруженный следом из красных точек. - Бедренная кость, вот здесь, к сожалению вклинилась сама в себя. - Он прищёлкнул языком и всунул палец в сжатый кулак. - Немного укоротило твою ногу. Но так вышло, что голень на другой ноге оказалась раздроблена и мне удалось вытащить крохотный осколочек кости, чтобы возместить разницу. - Он нахмурился, сдвигая вместе её колени и наблюдая, как они сами раскатываются в стороны - ступни безвольно болтались. - Одно колено слегка ниже другого, и стоя ты не будешь столь же высокой как прежде, но, принимая во внимание...

- У...

- Уже срослось. - Он усмехнулся, нежно погладив её высохшие ноги от верха бёдер до узловатых лодыжек. Она смотрела, как он касаётся её, будто повар гладит ощипанную курицу и вряд ли что-либо чувствует. - Всё полностью срослось, и зажимные винты удалены. Шедевр, поверь мне. Вот бы скептики из академии посмотрели на это - им было бы не до смеха. Вот бы увидел мой прежний наставник, даже он...

- У... - Она медленно подняла правую кисть. Точнее, дрожащее, вихляющееся на конце предплечья издевательство над кистью. Ладонь была гнутой и сморщенной, с громадным уродливым шрамом там, где в неё врезалась проволока Гоббы. Пальцы скрючило как древесные корни, сдавило вместе, и только мизинец торчал под странным углом. Попытавшись сжать кулак, она простонала сквозь стиснутые зубы - пальцы еле шевельнулись, а острая боль прострелила руку, обжигая желчью заднюю стенку горла.

- Я старался изо всех сил. Мелкие косточки, как видишь, серьёзно пострадали и сухожилие мизинца напрочь разорвано. - Её хозяин казался разочарованным. - Конечно, шок. Отметины сойдут... до некоторой части. Но на самом деле, принимая во внимание падение... ладно, вот. - Мундштук трубки с шелухой приблизился к ней, и она жадно в него всосалась. Впилась зубами, как будто он был её последней надеждой. Он ей и был.

***

Он отщипнул крохотный кусочек от ломтя хлеба, не иначе птичек кормить собрался. Монза следила за его действиями, рот наполнялся кислой слюной. Дурнота или голод, особой разницы не было. Она молча взяла этот кусочек, поднесла к губам - слабую руку затрясло от усилий. Протолкнула между зубами и дальше, в глотку.

Будто бы глотает осколки стекла.

- Потихоньку, - прошептал он. - Как можно медленней - с тех пор как ты упала, ты ничего не ела кроме молока и подслащенной воды.

Хлеб застрял в пищеводе, и её скрутил рвотный спазм, кишки сомкнулись вокруг ножевой раны, которой её наградил Верный.

- Вот. - Он просунул руку под её затылок, нежно, но твёрдо, поднял её голову и приставил к губам бутыль с водой. Она глотнула, и снова, потом её глаза внезапно уставились на его пальцы. Ей почудились там, на затылке, какие-то незнакомые выступы. - Я был вынужден удалить несколько кусков твоего черепа. Заменил их монетами.

- Монетами?

- Ты бы предпочла, чтоб твои мозги остались торчать на улицу? Золото не ржавеет. Золото не гниёт. Естественно, я сильно потратился, но если бы ты умерла, всегда смог бы вернуть назад своё вложение, а раз уж ты не, ну... Я решил, что деньги потрачены не зря. Ты почувствуешь что-то наподобие шишек, но волосы отрастут обратно. Какие у тебя красивые волосы. Черны, как полночь.

Он позволил её голове мягко откинуться назад на одеяло и чуть задержал там руку. Мягкое касание. Почти приласкал.

- Обычно я человек молчаливый. Пожалуй, слишком много времени провёл в одиночестве. - Он блеснул своей улыбкой. - Но я нашёл тебя... ты вызвала во мне самое лучшее. Прямо как мать моих детей. Ты, местами, напоминаешь мне её.

Монза полуулыбнулась в ответ, но по её кишкам проползло отвращение, что перемешалось с недомоганием, которое она стала ощущать чересчур часто. С той сладкой потребностью.

Она сглотнула. - Можно...

- Конечно. - Он уже протягивал ей трубку.

***

- Сожми.

- Он не сожмётся! - шипела она, три её пальца лишь изогнулись, мизинец всё ещё торчал прямо, то есть настолько прямо, насколько мог. Она вспомнила, какими шустрыми раньше были пальцы, какой она была быстрой и ловкой - и тщетность, и ярость пронзили её даже острее чем боль. - Они не сожмутся!

- Ты пролёживала здесь неделями. Я тебя не трогал, чтобы ты курила шелуху и ничего не делала. Старайся.

- А ты сам, блядь, не хочешь постараться?

- Хорошо. - Его рука неумолимо обхватила её кисть и силой собрала погнутые пальцы в крепко сжатый кулак. Её глаза вылезли на лоб, дыхание вышибло слишком быстро, чтобы она закричала.

- Сомневаюсь, что ты понимаешь, насколько я тебе помогаю. - Он сдавливал сильнее и сильнее. - Иное без боли не вырастает. Иное без неё не развивается. Страдание ведёт нас к свершению великих дел. - Она судорожно дёргала пальцами здоровой руки и без толку царапала его кулак. - Любовь - прекрасная перина для отдыха, но только ненависть способна изменить личность к лучшему. Вот. - Он отпустил, и она откинулась и обмякла, и, захныкав, смотрела как дрожащие пальцы понемногу полуразжались, отметины наливались багровым.

Ей хотелось его убить. Ей хотелось прокричать все знакомые проклятия. Но она в нём крайне нуждалась. Поэтому она придерживала язык, всхлипывала, глотала воздух, скрежетала зубами, вдавливала затылок в одеяло.

- Теперь сожми руку. - Она уставилась в его лицо, пустое, как свежевырытая могила.

- Давай, или мне придётся самому.

Она зарычала от усилий, руку колотило до самого плеча. Продвигаясь по чуть-чуть, пальцы медленно и осторожно сомкнулись, мизинец всё равно торчал прямо. - На тебе, хуйло! - Она помахала у него под носом перекрученным, узловатым, окоченевшим кулаком. - На!

- Неужели это было так трудно? - Он протянул трубку, она тут же выхватила её.

- Не стоит меня благодарить.

***

- И увидим, получится ли у тебя взять...

Сгибая колени, она взвизгнула и упала бы, если бы он её не подхватил.

- Всё ещё? - Нахмурился он. - Ты должна бы уже ходить. Кости срослись. Конечно, больно, но... а что если в одном из суставов остался осколок? Где именно болит?

- Везде! - огрызнулась она.

- Верю, что дело не в твоём упрямстве. Я бы страсть как не хотел без крайней необходимости снова вскрывать разрезы на ногах. - Он подцепил её одной рукой под колени и легко уложил обратно на койку. - Мне надо ненадолго уйти.

Она вцепилась в него. - Ты скоро вернёшься?

- Очень скоро.

Его шаги пропали в коридоре. Она услышала щёлчок закрывшейся двери и звук поворачиваемого в замке ключа.

- Блядский ты сын. - И она свесила ноги со стола. Содрогнулась, когда ступни коснулись пола, оскалила зубы, выпрямившись, тихо зарычала, когда отпустила койку и опёрлась на собственные ноги.

Было адски больно и приятно.

Она отдышалась, собралась и захромала к дальней стене комнаты. Боль стреляла в спину сквозь щиколотки, колени и бёдра. Держа равновесие, она широко раскинула руки. Добралась до посудного шкафа, уцепилась за его угол и выдвинула ящик. Трубка лежала внутри, рядом была банка зеленого пузырчатого стекла с чёрными комочками шелухи на дне. Как же хотелось затянуться! Во рту пересохло, ладони липкие от дурной потребности. Со стуком она отпихнула ящик обратно и поплелась назад к лежанке. Ломота всё ещё пронизывала тело, но Монза становилась сильнее с каждым днём. Скоро она будет готова. Но не сейчас.

Терпение - мать успеха, писал Столикус.

Через комнату и обратно, рыча сквозь стиснутые зубы. Через комнату и обратно, кривясь и пошатываясь. Через комнату и обратно, хныча, дрожа и сплёвывая. Она прислонилась к лежанке, чтобы как следует отдышаться.

Через комнату и обратно.

***

По зеркалу проходила трещина, а ей хотелось бы, чтобы оно было разбито напрочь.

Твои волосы подобны локону полуночи!

Начисто выбритая левая половина головы, начала зарастать мерзкой щетиной. Что осталось, висело вяло, спутано и неопрятно, как клубок водорослей.

Твои глаза сверкают подобно бесценным сапфирам!

Желтые, налитые кровью, ресницы свалялись в слипшиеся комки, окаймлённые красными язвами в лилово-черных глазницах

Губы подобны лепесткам роз?

Потрескавшиеся, засохшие, шелушащиеся, серые с катышками желтого гноя в уголках. По впалой щеке шли три длинных царапины, воспалённо коричневые на восковой белизне.

Этим утром ты выглядишь особенно прекрасно, Монза...

Алые шрамы с каждой стороны шеи, оставленные проволокой Гоббы, истончились до бледного сплетения рубцов. Она смотрелась, как свежая чумная покойница. Она выглядела не лучше черепов на каминной полке.

За зеркалом улыбался её хозяин. - Что я тебе говорил? Ты прекрасно выглядишь.

Сама богиня войны!

- Я выгляжу как карнавальное уёбище! - скорчилась она, и сломленная старуха в зеркале скорчилась в ответ.

- Всё лучше, чем когда я тебя нашел. Тебе надо научиться смотреть на светлые стороны событий. - Он отбросил зеркало, встал и натянул плащ. - Должен покинуть тебя на время, но я вернусь, как всегда. Продолжай разрабатывать руку, только не перетрудись. Попозже мне надо будет вскрыть твои ноги, чтобы установить причину, почему тебе так трудно встать.

Она заставила себя изобразить болезненную улыбку. - Да. Понимаю.

- Хорошо. Тогда до скорого. - Он перебросил через плечо свой холщевый мешок. Шаги проскрипели по коридору, замок закрылся. Она медленно досчитала до десяти. Слезла с койки и схватила с лотка нож и пару игл.

Она доволочилась до посудного шкафа, настеж рванула ящик, запихала трубку вместе с баночкой в карман штанов свисающих с её костлявого таза. Затем выглянула в сени, доски скрипнули под босыми ногами. В спальню, морщась, пока выуживала из-под кровати старые сапоги и рыча, пока натягивала их.

Снова вышла в коридор, сипло дыша - от усилий, от боли, от страха. Встала на колени перед входной дверью, вернее по чуть-чуть сгибала трещащие суставы, пока её раскалывающиеся колени не оказались на половицах. С тех пор как она имела дело с замками, прошло много времени. Она тыкала и щупала иглами, скрюченная рука не слушалась.

- Поворачивайся, сволочь. Поворачивайся.

К счастью замок был так себе. Собачка подалась и повернулась с упоительным лязгом. Она схватилась за ручку, потянула дверь.

Ночь, и ночь ненастная. Холодный дождь хлестал по заросшему двору, пышные сорняки окаймляло мерцание лунного света, ветхие стены блестели от влаги. За накренившимся забором вздымались голые деревья, тьма сгущалась под их ветвями. Бурная ночь для калеки без крыши над головой. Но пощёчины студёного ветра и полный рот чистого воздуха, дали ей снова почувствовать себя живой. Лучше замёрзнуть на свободе, чем провести с костями ещё хоть миг. Она выползла под дождь и заковыляла по саду, крапива цеплялась за ноги. Под деревья, меж их блестящих стволов - она свернула с тропы и не оглядывалась.

Вверх по длинному склону, здоровая рука хваталась за размокшую землю, вытягивала её тело. Каждый раз, наступая и скользя, она подвывала, скрежетала каждая мышца. Чёрный дождь стекал с черных ветвей, барабанил по опавшей листве, полз сквозь волосы и сваливал их на лицо, сочился под сворованную одежду и приклеивал её к изъязвлённой коже.

- Ещё шаг.

Она должна уйти подальше от койки, и от ножей, и от того обвислого, белого, пустого лица. Того лица, и ещё одного, в зеркале.

- Ещё шаг... ещё шаг... ещё шаг.

Чёрная почва качаясь, плыла мимо, её рука бороздила жидкую грязь, касаясь корней деревьев. Она шла за отцом, а тот толкал плуг, давным-давно - рука бороздила перевёрнутую землю, нащупывая камни.

Что бы я без тебя делал.

Они с Коской стояли на коленях, в холодном лесу, ожидая в засаде - в нос набивался тот сырой, свежий запах деревьев, сердце лопалось от страха и восторга.

В тебе сидит дьявол.

Она думала только о том, о чём было нужно думать, и только поэтому всё ещё шла, и воспоминания неслись, обгоняя её заплетающиеся сапоги.

С террасы, и давайте на этом закончим.

Она остановилась, наклонившись, встала, вытрясывая выдохи пара в мокрую ночь. Без понятия - откуда вышла, где шла и как далеко она забралась. Сейчас важно не это. Она оперла спину о тонкий побег, поддевая здоровой рукой пряжку на поясе и пихая её тыльной стороной другой руки. Это заняло у неё целую эпоху зубовного скрежета - чтобы наконец-то раскрыть проклятую штуковину. Ну, по крайней мере, ей не пришлось стаскивать с себя штаны. Они свалились с костлявой задницы и безобразных ног сами, под собственным весом. Она на миг задумалась, гадая, как же будет надевать их обратно.

За один раз только один бой, писал Столикус.

Она вцепилась в низко растущую ветку, скользкую от дождя, протолкнула себя под ней - правая рука лежит на мокрой рубашке, дрожат голые колени.

- Давай же, - шипела она, пытаясь расслабить затвердевший мочевой пузырь - Если тебе нужно выйти, просто выходи. Просто выходи. Просто...

Она облегченно зарычала, брызги мочи вместе с дождём падали в грязь, стекая вниз по холму. Правую ногу ломило сильнее, чем когда-либо до этого, истощённые мышцы подёргивало. Она сморщилась, пытаясь подвинуть руку вниз по ветке и перенести вес на другую ногу. В тот же миг ступня выскользнула из-под неё, и она полетела навзничь, ухнув на вдохе. Все мысли заслонило пронзительное воспоминание о падении. Она прикусила язык, когда её голова шлёпнулась в грязь, проехала шаг или два, молотя по земле, и плюхнулась в мокрую, набитую гнилыми листьями впадину. Штаны обмотались вокруг лодыжек. Она лежала под стуком дождя и плакала.

Это была, несомненно, чёрная полоса её жизни.

Она ревела как ребёнок. Беспомощно, безрассудно, отчаянно. Рыдания давили, не давали дышать, сотрясали искорёженное тело. Она не помнила, когда плакала последний раз. Быть может никогда. Бенна наплакался за обоих. Теперь же вся боль, весь страх и всё прочее, накопившееся за дюжину чёрных лет, стало течь со сморщенного лица. Она валялась в грязи, и терзалась всеми своими потерями.

Бенна умер, и всё доброе в ней умерло вместе с ним. То, как они друг друга смешили. То взаимопонимание, что складывалось всю прожитую вместе жизнь. Он был домом, семьёй, другом и большим чем это - и всё сразу погибло. Его жизнь прервали, не задумываясь, как затушили простую свечку. Уничтожили её руку. Лишь жалкий, ноющий остаток прижимался к её груди. Всё что она делала раньше - вытаскивала меч, держала перо, обменивалась крепким рукопожатием - всё сокрушил сапог Гоббы. Всё, как она раньше ходила, бегала, ездила верхом - всё разлетелось вдребезги о горный склон под замком Орсо. Её место в мире, её десятилетний труд, творение из собственного пота и крови, всё, за что она боролась и страдала - развеялось как дым. Всё для чего она жила, на что надеялась, о чём мечтала.

Мертво.

Она с трудом подтянула ремень, вместе с ним потащив опавшие листья, и туго его затянула. Напоследок всхлипнула. Затем отсморкнула сопли и зяблой рукой вытерла из-под носа остатки. Той жизни, что у неё была, не стало. Не стало той женщины, которой она была.

То, что сломано - не срастётся. Но плакать об этом не было смысла.

Она поднялась на колени, молча дрожа в темноте. Тех вещей не просто не стало, их у неё украли. Её брат не просто умер, его убили. Забили, как скотину. Она заставила искорёженные пальцы сжиматься, пока они не сложились в дрожащий кулак.

- Я убью их.

Она снова прокручивала их лица, одно за одним. Гобба, жирный боров, расслабленно стоявший в тени. Пустая трата годного мяса. С перекошенным лицом она смотрела, как сапог, топчет ей руку, снова ощущала, как дробятся кости. Мофис, банкир, чьи холодные глаза рассматривали труп её брата. Обеспокоенно. Верный Карпи. Человек, год за годом живший вместе с ней, евший вместе с ней, вместе с ней сражавшийся. Мне вправду жаль. Она смотрела, как заносится рука, готовая её проткнуть и ощущала занывшую рану в боку, надавила туда сквозь мокрую рубашку и стала расковыривать пальцами, вперёд и назад, пока рана не стала жечь, как сама ярость.

- Я их убью.

Ганмарк. Она видела его расслабленное, усталое лицо. Оно встрепенулось, когда его меч рассёк тело Бенны. Вот так вот. Принц Арио, развалился в кресле, покачивает бокалом вина. Его нож режет шею Бенны, кровь пузырится меж пальцев. И Фоскар. Я не буду в этом участвовать. Но его слова не изменили того что было.

- Я их всех поубиваю.

И Орсо, последний. Орсо, за кого она дралась, сражалась и убивала. Великий герцог Орсо, владыка Талинса, тот, кто решил их уничтожить из-за каких-то слухов. За просто так искалечил её и убил её брата. Из-за страха, что они займут его место. Заныла челюсть - она слишком сильно стиснула зубы. Она кожей чувствовала его руку, по-отечески лежащую на плече, и трясущаяся плоть покрывалась мурашками. Она видела его улыбку, слышала его голос, эхом отдававшийся в разбитом черепе.

Что бы я без тебя делал?

Семь человек.

Она подняла, подтащила себя на ноги, закусив воспалённые губы, и шатаясь, побрела по темному лесу. Вода капала с лица и с обвитых травой волос. Боль буравила ноги, бока, руку и голову, но Монза только крепче впивалась в губу и силой заставляла себя идти.

- Убью... убью... убью...

Не стоило и проговаривать вслух. С нытьём покончено.

***

Старая дорога заросла почти до неопознаваемости. Ветви стегали ноющее тело Монзы. Кусты ежевики цепляли ноющие ноги. Она протиснулась сквозь просвет в переросшей живой изгороди и хмуро уставилась на то место, где родилась. Хотелось бы ей иметь силы принудить неподатливую землю дарить жизнь зерну с той же охотой, как сейчас та вынашивала тернии да крапиву. Верхнее поле покрыто низкой сухой порослью. Нижнее заросло вереском. Остатки прежнего жилого крестьянского дома печально выглядывали из-за края леса. Она печально поглядела в ответ.

Казалось, время врезало с ноги им обоим.

Она присела на корточки, сжав зубы, когда чахлые мускулы натянулись вдоль скрюченных костей, прислушалась к каркающим на заходящее солнце птицам, наблюдая, как ветер рвёт дикие травы и хватается за крапиву. До тех пор, пока не убедилась, что это место настолько заброшено, насколько выглядит. Затем она размяла разбитые ноги, осторожно возвращая им жизнь, и через силу похромала к постройкам. У дома, где скончался отец, обрушились перекрытия и сгнила пара балок. Его очертания так малы, с трудом верилось, что она здесь когда-то жила. Вдобавок, вместе с отцом и Бенной. Она отвернулась и плюнула в сухую грязь. Она пришла не за сладкой горечью воспоминаний.

Она пришла за местью.

Лопата была там же, где она оставляла её две зимы назад, металл всё ещё блестел под ветошью в углу гумна без крыши. Тридцать шагов в лес. Нельзя и представить, как легко дались ей эти длинные, плавные, радостные шаги, когда она продиралась сквозь заросли, и штык лопаты волочился следом. Продиралась в укромный лесной уголок, ступая и морщась. Изломанные узоры солнечных лучей плясали по опавшей листве, пока таял вечер.

Тридцать шагов. Она срубила побеги ежевики ребром лопаты, сумела сдвинуть набок гнилой ствол и начала копать. Это было бы обременительно даже для обеих её рук и обеих ног. Для той же, какой она была сейчас, это стало исторгающей стоны, плач и зубовный скрежет ордалией. Но Монза никогда не была той, кто отступает на полдороге, чего бы это не стоило. В тебе сидит дьявол, часто говорил ей Коска, и был прав. Ему самому тяжело далось это понимание.

Уже надвигалась ночь, когда до неё донёсся глухой стук металла о дерево. Она выгребла остатки почвы, просунула сломанные ногти под железное кольцо. Напряглась, зарычала. Краденая одежда льнула холодом к рубцеватой коже. С воющим скрежетом металла распахнулся люк, и появилась черная дыра с наполовину скрытой во тьме лестницей. Она пролезла вниз, скованно, медленно, ибо совершенно не жаждала ломать кости по новой. Шарила на ощупь в черноте, пока не нашла полку; своим посмешищем на месте руки возилась с огнивом, и, наконец, зажгла лампу. Свет слабо растёкся по сводчатому погребу, сверкая среди металлических очертаний мер предосторожности Бенны, оставшихся такими же неприкосновенными с тех пор, когда они их оставили.

Он всегда любил планировать наперёд.

Ряд ржавых крюков, с них свисают ключи. Ключи к пустым домам по всей Стирии. Укрытиям. Стойка вдоль стены по левую руку ощетинилась длинными и короткими клинками. Сбоку от неё Монза открыла сундук. Одежды - ни разу не ношены, бережно уложены. Она сомневалась, что сможет хоть как-то их подогнать под теперешнее тощее тело. Она потянулась за одной из рубашек Бенны, вспоминая, как он разыскивал именно такой шёлк, и увидела при свете лампы свою собственную правую руку. Схватила пару перчаток, одну сразу же вышвырнула, в другую же сунула своё увечье. Морщась и вздрагивая, пропихнула пальцы. Непреклонно прямой мизинец по-прежнему торчал отдельно.

В глубине погреба были сложены деревянные короба, числом двадцать. Она дохромала до ближайшего из них и спихнула крышку. И перед ней заблистало золото Хермона. Громадная куча монет. В одном этом коробе целое состояние. Она дотронулась кончиками пальцев до затылка и нащупала выступы под кожей. Золото. Его можно потратить гораздо лучше, чем просто залатать им голову.

Она погрузила в золото ладонь и дала монетам просочиться сквозь пальцы. Так положено, когда остаёшься один на один с сундуком, полным денег. Они будут её оружием. Они, и ещё...

Она прошлась, ведя рукой в перчатке по лезвиям на стойке, остановилась, и вернулась к одному из них. Длинный меч, из серой, как бы простонародной стали. Он не был выдающимся в плане орнамента и украшений, зато на её взгляд в нём присутствовала некая устрашающая красота. Красота вещи, идеально соответствующей своему предназначению. Это была работа Кальвеса, ковка лучшего стирийского оружейника. Подарок от неё Бенне - не то что бы для него была разница между хорошим клинком и морковкой. Он проносил его с неделю, а затем сменил на втридорога купленный железный лом с глупым позолоченным плетением.

Тот самый, что пытался вытащить, когда его убивали.

Непривычно, левой рукой, она обвила пальцами холодную рукоять и обнажила пару дюймов стали. В свете лампы лезвие сияло ярко и горячо. Добрая сталь согнётся, но не сломается. Добрая сталь всегда остра, всегда наготове. Добрая сталь не чувствует ни боли, ни жалости, ни тем более, раскаяния.

Она ощутила улыбку. Первый раз за все эти месяцы. Первый раз с тех пор, как проволока Гоббы со свистом обхватила ей шею.

Стало быть, месть.