Пощада и трусость

Трясучка стоял у окна, открыв одну створку - вторая осталась закрытой, оконная рама вокруг него была обрамлением картины, изображавшей горящий Виссерин. Пожары до самых городских стен очертили его чёрный силуэт оранжевыми линиями - вниз по его щетинистому лицу, массивному плечу, длинной руке, сплетенью мускулов на пояснице и ямочке на его голой заднице.

Если бы здесь оказался Бенна, то предупредил бы, что в последнее время она полагается на крайне обманчивую удачу. Ну, сперва бы он спросил, что это тут за здоровый северянин, а уж после предупредил бы. Броситься в жерло осады, так близко к смерти, что та щекочет шею. Ослабить остатки бдительности ради мужчины, которому положено состоять у неё на жаловании. Прогнуться под тех крестьян внизу. Она рисковала и ощущала ту трепетную смесь восторга и страха, что для игрока важнее жизни. Бенне бы это не понравилось. Однако она никогда не прислушивалась к его опасениям, когда он был жив. Если все шансы против тебя, тебе волей-неволей приходится действовать наудачу, а у Монзы всегда было чутьё делать правильный выбор.

По крайней мере, до тех пор, пока не убили Бенну, а её саму не сбросили с горы.

Из темноты донёсся голос Трясучки. - Однако, как ты набрела на это местечко?

- Мой брат его купил. Давным-давно. - Ей вспомнилось, как тот стоял у окна, жмурясь на солнце, потом повернулся к ней и улыбнулся. Она ощутила налёт улыбки в уголке своих губ, всего лишь на мгновение.

Трясучка же не оборачивался, равно как и не улыбался. - Вы были близки, да? Вы с братом.

- Неразлучны.

- И мы с моим. Каждый, кто его узнавал сближался с ним. Была в нём такая штука. Он погиб от рук человека по прозвищу Девять Смертей. Его убили, пообещав пощаду, а голову насадили на штандарт.

Монзе не больно-то хотелось слушать его историю. С одной стороны та утомляла её, с другой - заставляла вспоминать неживое лицо Бенны когда того переваливали через перила. – Ну надо же, сколько у нас общего! Ты отомстил?

- Я грезил местью. Годами мечтал о моём самом заветном желании. И мне выпал случай, и не единожды. Покарать Девять Смертей. За такое полно народу пошло бы на убийство.

- И?

Она смотрела, как играют мускулы на скулах Трясучки. - В первый раз я спас ему жизнь. Во второй - отпустил его и решил начать жить заново.

- И ты с тех пор шатаешься повсюду как коробейник с телегой, вразнос торгуя пощадой с любым, кто её бы взял? Спасибо за предложение, но я не твой покупатель.

- Пожалуй, уже больше не торгую. Всё это время я строил из себя доброго и хорошего, превозносил праведный путь, надеясь убедить себя, что уйдя прочь совершил верный поступок. Сломал колесо. Но всё не так, и это правда. Пощада и трусость - одно и то же, так как ты и говорила мне, и колесо продолжает вращаться, как не старайся. Свершённое возмездие... может и не закроет все вопросы. Уж точно не сделает мир светлее и не прибавит солнцу тепла. Но по любому лучше, чем не свершённое. Гораздо, нахрен, лучше.

- Мне казалось, ты всеми силами решил остаться последним хорошим человеком Стирии.

- Я пытался поступать правильно, когда только мог, но на Севере не заработать имени без кой-каких тёмных делишек, и свою долю я внёс. Было дело, я дрался вместе с Чёрным Доу, и Круммох-и-Фейлом, и самим Девять Смертей. - Он сморкнулся. - Говоришь, вы тут, внизу, такие хладнокровные? Тебе бы отведать зиму, там, откуда я родом. - В выражении его лица было нечто, чего она прежде не видела и не ожидала. - Мне нравилось быть добрым, это правда. Но раз тебе нужно по другому - что ж, у меня получится и так.

Ненадолго опустилось молчание, и они глядели друг на друга. Он, облокотившись на подоконник, она, вытянувшись на кровати, просунув под голову руку.

- Раз ты в самом деле такой отморозок с сердцем из снега, зачем ты вернулся за мной? У Кардотти?

- Ты всё ещё должна мне денег.

Она не была уверена, шутит ли он. - Сплошное душевное тепло.

- Поэтому и ещё потому, что ты мой лучший друг во всей этой ебанутой шайке.

- Да ты мне вовсе не нравишься.

- До сих пор надеюсь, что ты ко мне потеплеешь.

- А не приходило в голову, что, скорее всего, у меня просто свербит?

В уличном зареве она заметила его ухмылку. - Пускаешь меня в свою постель. Пускаешь Фёрли с толпой в свой дом. Если б я тебя не знал, то подумал бы, что в конце концов впарил тебе чутка сострадания.

Она потянулась. - Может под этой грубой, но прекрасной оболочкой я действительно осталась сердобольной дочерью землепашца, с мечтами о добре? Не думал об этом?

- Не сказать, что думал.

- В любом случае, что мне остаётся? Выкинь их на улицу, так они начнут трепаться. Безопасней когда они под боком, и вдобавок нам обязаны.

- Самое безопасное для них место - в грязи.

- Тогда чего б тебе не спуститься и не избавить нас от всех хлопот, убивец? Делов-то - для героя, которому привычно таскать поклажу за Чёрным Ноу.

- Доу.

- Без разницы. Только штаны сперва надень, угу?

- Я не говорю, что мы должны их порешить и всё тут. Просто указываю на очевидное. Кто-то говорил, что пощада и трусость - одно и то же.

- Я делаю то, что нужно. Не переживай. Всегда делала. Но я не Морвеер. Я не убью одиннадцать крестьян просто ради удобства.

- Что ж, коли так, приятно слышать. По-моему когда помирали те людишки в банке, ты не долго-то горевала - ведь среди них оказался Мофис.

Она нахмурилась. - Такого я не хотела.

- Равно как и у Кардотти.

- У Кардотти всё пошло не совсем так, как я рассчитывала, на тот случай, если ты не заметил.

- Вполне себе заметил. Мясник Каприла, так тебя называют? Что произошло там?

- То, что нужно. - Ей вспомнилась скачка на закате, укол тревоги при виде дымки над городом. - Делать и любить то, что делаешь - разные вещи.

- С одним и тем же итогом?

- Какого чёрта тебе об этом знать? Не припоминаю тебя там. - Она стряхнула воспоминания и соскочила с кровати. Беззаботное тепло последней затяжки подистрепалось и она чувствовала себя странно неловко в собственной покрытой шрамами шкуре, пересекая комнату под его взглядом, нагая как перст, но по-прежнему с перчаткой на правой руке. Город, с его башнями, с его разгорающимся за окном пожаром, расплывался в закрытой половинке пузырчатого стекла. - Я тебя впустила сюда не для напоминаний о моих ошибках. Я этой херни натворила достаточно.

- А кто нет? Зачем ты взяла меня к себе наверх?

- Затем, что я ужасно млею от больших мужчин с крохотными мозгами, а ты что подумал?

- О, я стараюсь поменьше думать, чтобы не заболели мои крохотные мозги. Но у меня начинает возникать ощущение, что ты, может быть вовсе и не такая суровая, как делаешь вид.

- А кто такой? - Она потянулась и дотронулась до шрама на его груди. Провела кончиками пальцев сквозь волосы по жёсткой, морщинистой коже.

- Что ж, полагаю, у нас у всех свои раны. - Его рука скользнула вдоль длинного шрама на её бедре, и её живот туго сжался. Той самой азартной смесью восторга и страха, с добавкой щепотки раздражения.

- У некоторых хуже других. - Слова горчили во рту.

- Просто отметины. - Его большой палец скользнул вдоль шрамов на её рёбрах, одного за другим. - Они меня не смущают.

Она стянула перчатку со скрюченной правой ладони и сунула ему в лицо. - Нет?

- Нет. - Его громадные лапы осторожно сомкнулись вокруг изувеченной руки - тепло и крепко. Она сначала напряглась, чуть было не одёрнула её обратно, от неожиданности перехватило дыхание, будто бы она застукала его ласкающим труп. Затем его пальцы стали тереться об её искривлённую кисть, о ноющее основание большого пальца, об остальные, изогнутые - до самых кончиков. На удивление нежно. На удивление приятно. Она расслабленно закрыла глаза и раскрыла рот, растопыривая пальцы настолько широко, насколько они могли, и выдохнула.

Она почувствовала, как он придвинулся ближе - его тепло, дыхание на её лице. Последнее время помыться выпадало нечасто и от него пахло - потом, и кожей, и слегка тухлым мясом. Резко, но не так уж неприятно. Понимала - от неё самой тоже идёт запах. Его лицо потёрлось об её - колючие щёки, твёрдая челюсть - ткнулось носом в её нос, зарылось в её шею. Она полуулыбалась, кожу холодило сквозняком от окна, знакомо щекочущим нос гарью горящих зданий.

В одной руке он всё ещё держал её ладонь, теперь отведя в сторону, другая зашла с фланга, скользнула вверх по бедру через поясницу, нырнула под груди, большой палец елозил туда-сюда на соске, отчасти приятно и несколько неумело. Её свободная рука потёрлась об его член, уже затвердевший и готовый, вверх, вниз, влажной липкой кожей на ладони. Он подняла ногу, обдирая пяткой сыпучую штукатурку со стены, уперев её в подоконник широко раскинула бёдра. Его палец задвигался вперёд-назад между ними, мягко, хлюп, хлюп.

Её правая рука уже прижималась к его подбородку, кривые пальцы тянули за ухо, поворачивая голову вбок, большой палец раздвигал рот, так, чтобы она смогла протолкнуть туда свой язык. Его рот оказался с привкусом дешёвого вина, что они пили, но её, очевидно, тоже и в конце-то концов - кому не похер?

Она притянула его к себе, прижалась к нему, плоть тёрлась о плоть. Не думая о погибшем брате, не думая об искалеченной руке, не думая ни о войне снаружи, ни о потребности затянуться, ни о людях, которых предстояло убить. Только его пальцы и её пальцы, его хуй и её пизда. Возможно, не так уж и много, но кое-что - ведь ей необходимо было хоть что-то.

- Выеби меня как следует, - прошелестела она ему на ухо.

- Понял, - прохрипел он, подцепил её под колено, поднял на кровать и опрокинул на спину, заскрипела рама. Она изогнулась, освобождая место, и он опустился между её раздвинутых коленей, проталкиваясь вперёд, бросая вниз свирепую ухмылку. Такую же как у неё, страстно спешащую продолжить. Она почувствовала, как его залупа проскользнула между её бёдер, с одной стороны, потом с другой. - Где же, блядь...

- Северяне хреновы, вы бы свою жопу на стуле не нашли.

- Моя жопа - не та дырка, которую я ищу.

- Вот. - Она макнула пальцы в слюну на языке, приподнялась, подпираясь локтем, дотянулась до него и взяла дело в свои руки, направляя член, пока не обнаружилось искомое место.

- Ах.

- Ах, - проурчала она в ответ. - Вот она.

- Айе. - Он вращал бёдрами, протискиваясь глубже с каждым взмахом. - Вот... она... она. - Руки перебрались выше по ляжкам, касаясь коротких волос. Он начал теребить её большим пальцем.

- Тише! - Она шлепком убрала его руку и просунула на её место свою собственную, медленно обводя средним пальцем по кругу. - Ты же не орехи щёлкаешь, балда.

- Ладно, твой орех в твоих руках. - Его член выскочил, когда он продвинулся вперёд, падая на руки сверху, но она с лёгкостью засунула его обратно. Они вместе отыскивали нужный ритм, терпеливо, но раз за разом всё интенсивнее.

Она не закрывала глаз, глядя ему в лицо, и насколько сумела разобрать во тьме, он глядел в ответ. Оба тяжело дышали, оскалив зубы. Он открывал рот, приглашая её, затем резко убирал голову, когда она вытягивала шею, чтобы поцеловать - всегда едва за пределы досягаемости, до тех пор пока она не откинулась плашмя со вздохом, от которого её охватила теплая дрожь.

Она положила правую руку на его зад, впиваясь в ягодицу, пока та сжималась и расслаблялась, сжималась и расслаблялась. Теперь уже быстрее, влажная кожа шлёп-шлёпала и она проталкивала перекрученную руку дальше, круговыми движениями подбираясь к щели его задницы. Она снова оторвала голову от кровати, кусая его губы, его зубы, а он вгрызался в неё, с рычанием в глотке, и она рычала в ответ.

Скрип-скрип-скрип - и её ноги были не на кровати, а в воздухе, его рука запуталась в её волосах, пальцы тёрлись о монеты под кожей, отклоняя назад её голову. Её лицо было прямо напротив него, и она всасывала его язык, из его рта в свой, кусая, облизывая. Сильные, слюнявые, голодные, рычащие поцелуи. Навряд ли поцелуи вовсе. Она протокнула ему в очко палец по первую косточку.

- Чё за нахуй? - Он выскочил из неё, будто она влепила ему пощёчину, остановился и замер, напряжённо нависая сверху. Она одёрнула правую руку обратно, левой продолжая трудиться у себя между ног.

- Лады, - шепнула она. - Сам знаешь, от этого ты меньше мужиком не стал. Твоя жопа в твоих руках. Буду держаться от неё в стороне при...

- Да я не про то. Ты чё-нибудь слышала?

Монза ни за что не услышала бы ничего, помимо собственного частого дыхания и неопределённого звука мокрых пальцев, продолжающих скользить вверх и вниз. Она приподняла бёдра, снова прижимаясь к нему. - Давай. Нет там ни...

С грохотом вылетела дверь, взметнулись щепки выдранного с мясом замка. Трясучка на четвереньках слетел с кровати, путаясь в одеяле. Перед ослеплённой светом факелов Монзой промелькнул блеск яркого металла, чьи-то доспехи, окрик и взмах меча.

Был металлический стук, Трясучка издал короткий вопль и тяжело опустился на половицы. Монза почувствовала на щеке капельки крови. Рукоять Кальвеса оказалась в её руке. В правой руке - как глупо, в силу привычки. Пара дюймов клинка уже выдвинулась наружу. - Не смей. - Через ошмётки двери, ободрав волосы над круглым, с виду мягким, лицом, ворвалась женщина, наводя заряженный арбалет. Мужчина перестал нависать над Трясучкой и повернулся к Монзе с мечом в руке. У неё едва ли вышло рассмотреть его - лишь очертания доспехов и шлема. Внутрь протопал ещё один солдат, в одной руке лампа, в другой - боевой топор, блеснуло загнутое лезвие. Монза разжала корявые пальцы, и полувынутый из ножен Кальвес стукнулся об пол у кровати.

- Так-то лучше, - произнесла женщина.

Трясучка издал стон, пытаясь подтянуться, зрачки сузились против света, кровь просачивалась на лицо из пореза среди волос. Должно быть, оглоушили ударом плашмя. Тот, с топором выступил вперёд и вмазал ему сапогом по рёбрам, бух, бух, от чего северянин захрипел, свернулся, голым вжимаясь в стену. Вошёл четвёртый солдат, с какой-то тёмной тканью, перекинутой через руку.

- Капитан Лангриер.

- Что вы нашли? - спросила женщина, передавая тому арбалет.

- Вот, и ещё кое-что.

- Похоже на талинский мундир. - Она подняла китель повыше, так что Монза смогла его разглядеть.

- Есть что сообщить по данному поводу?

Ледяное потрясение внезапности уходило, а за ним наваливался ещё более вымораживающий страх. Они - солдаты Сальера. Она так сконцентрировалась на убийстве Ганмарка, так сосредоточилась на армии Орсо, что не уделила и единой мысли другому лагерю. Ну что ж, теперь они привлекли её внимание. Она почувствовала неожиданный приступ тяги покурить, такой сильный, что ей подурнело. - Это не то, что вы думаете, - с трудом выдавила она, отчётливо осознавая, что совершенно голая и от неё несёт еблей.

- Откуда ты знаешь, что я думаю?

Ещё один солдат с большими вислыми усами показался в дверях. - В одной из комнат гора пробирок и тому подобного. Не шибко радует их трогать. По мне, так похоже на яд.

- Вы сказали, яд, сержант Пелло? - Лангриер вытянула голову вбок и потёрла шею. - Ну, это дьявольски подозрительно.

- Могу всё объяснить. - У Монзы пересохло во рту. Она понимала, что не сможет. Уж всяко никак, чтобы это мудачьё ей поверило.

- Тебе выпадет случай. А теперь назад, во дворец. Заковать их.

Трясучка скорчил гримасу, когда воин с топором заломил его запястья за спину и защёлкнул на них кандалы, затем подтянул его на ноги. Один из остальных сграбастал руку Монзы, грубо закрутил её назад, цепляя наручники.

- А! Осторожней, рука! - Тот выволок её с кровати, толкнул, спотыкающуюся к двери и она едва не поскользнулась. Без капли достоинства раскорячилась, чтобы удержать равновесие. Тут во всём нет ничего достойного. Стеклянная статуэтка Бенны глядела из своей ниши. Домашнему духу-хранителю такое не по силам. - Можно нам хотя бы что-нибудь надеть?

- Не вижу смысла. - Её выволокли на площадку, под свет другой лампы. - Стой так. - Лангриер присела, мрачно рассматривая зигзаги шрамов на внешней стороне бедра Монзы и вдоль всей ноги, аккуратные розовые точечки снятых швов почти поблекли. Она проскребла по ним большим пальцем, как если бы проверяла на гниль кусок окорока в мясной лавке. - Вам раньше встречались такие отметины, Пелло?

- Нет.

Она подняла взгляд на Монзу. - Откуда они у тебя?

- Подбривала пизду, а лезвие съехало.

Женщина разразилась хохотом. - Мне нравится. Забавно.

Пелло тоже захохотал. - Забавно.

- Здорово, что у тебя есть чувство юмора. - Лангриер встала, отряхнула пыль с коленей. - Оно тебе понадобится. Позже. - И отвесила Монзе подзатыльник открытой ладонью, отправив её вниз по лестнице. Она впечаталась плечом, сотрясаясь от удара, ступеньки врезались в спину, ободрали колени. Ноги подлетели вверх. Она взвизгнула и зарычала, когда твёрдое дерево вышибло из неё дыхание, а затем стена расквасила ей нос и распластала крепким ударом. Одна нога выгнулась, теранув штукатурку. В тумане, как пьяная, она приподняла голову. Лестница кружилась. Во рту вкус крови. Она выплюнула её. Кровь появилась снова.

- Фех, - прохрипела она.

- Больше не шутим? У нас осталась пара пролётов, если из тебя по-прежнему прёт остроумие.

Из неё не пёрло. Она позволила вздёрнуть себя на ноги, хрюкнув когда боль вбила сваи в её измочаленный плечевой сустав.

- Что это? - Она почувствовала, как со среднего пальца грубо стаскивают кольцо, увидела, как улыбается Лангриер, поднимая руку повыше к свету. Рубин искрился.

- Вам идёт, - сказал Пелло. Монза безмолвствовала. В конце концов, если самой худшей потерей будет кольцо Бенны, она естественно сочтёт, что счастливо отделалась.

На нижних ярусах солдат было больше - обшаривающих башню, выдирающих шмотки из сундуков и коробов. Звякало и хрустело стекло - они вытряхнули на пол один из чемоданов Морвеера. Тут же на кровати сидела Дэй, на лицо спадали жёлтые волосы, руки связаны за спиной. Монза на мгновение встретила её взгляд, и обе уставились друг на друга, но её запас жалости почти что закончился. По крайней мере, той повезло, что на ней была сорочка, когда они пришли.

Монзу втолкнули в кухню, и ей удалось опереться о стену, часто дыша. Напрочь голая, но далека от переживаний по подобным поводам. Здесь внизу был Фёрли, и его брат. Лангриер прошагала к ним и выудила из заднего кармана кошелёк.

- Похоже, вы были правы. Шпионы. - Она считала монеты, выкладывая их на протянутую ладонь хуторянина. - Пять серебренников за каждого. Герцог Сальер благодарит вас за бдительность, граждане. Ты сказал, их было больше?

- Ещё четверо.

- Установим наблюдение за башней и возьмём их позже. Ты бы лучше подыскал своей семье что-нибудь другое.

Монза, слизывая бегущую из носа кровь, смотрела, как Фёрли берёт деньги, и размышляла, до чего может довести милосердие. Продана за пять серебренников. Бенна наверняка бы расстроился от размера награды, но у неё заботы гораздо серьёзней. Крестьянин подарил последний взгляд, когда её, спотыкающуюся, волокли за дверь. В его глазах не было вины. Может он считал, что поступил как лучше для своей семьи, здесь, в жерле войны. Может, гордился, что набрался храбрости так поступить. Может он и был прав.

Выходит, верно и сейчас, как тогда, когда Вертурио записал эту фразу. Пощада и трусость - одно и то же.