Приготовления

Вне зависимости от природы великого события, ключом к успеху всегда являются приготовления. Три недели весь Талинс готовился к коронации великого герцога Рогонта. Тем временем Морвеер готовился к покушению на него и его союзников. В оба плана было вложено так много труда, что сейчас, когда настал день их осуществления, Морвеер практически скорбел о том, что успех одного означал грандиозный провал другого.

Говоря начистоту, он мало добился даже в ничтожнейших областях безмерно честолюбивого заказа герцога Орсо убить не больше не меньше, а шесть глав государств и генерал-капитана впридачу. Его бесплодное покушение на Муркатто в день её триумфального возвращения в Талинс, принесшее на выходе одного лишь отравленного простолюдина, да сорванную спину, оказалось лишь первой из неудач.

Проложив сквозь разболтавшееся окно заднего двора путь к одной из самых именитых талинских белошвеек, он запрятал смертельную америндову колючку в декольте изумрудно-зеленого платья предназначавшегося графине Котарде из Аффойи. Увы, Морвеер обладал лишь самыми ограниченными познаниями по части дамских платьев. Была бы с ним Дэй, она, несомненно, указала бы на то, что облачение раза в два крупнее их щупленькой жертвы.

В тот самый вечер графиня явилась на званый ужин во всём блеске, её изумрудно-зелёное платье повергло всех в изумление. Впоследствии Морвеер к пущей досаде узнал, что чрезвычайно дородная супруга одного из ведущих торговцев также заказала зелёное платье у этой же белошвейки, но не смогла посетить мероприятие из-за таинственного недомогания. Состояние быстро ухудшилось и, увы, через насколько часов дама скончалась.

Пятью ночами спустя, после неприятного полдня, проведённого зарывшись в угольной куче, дыша через трубочку, ему удалось обработать устрицы герцога Лироцио паучьим ядом. Была бы Дэй с ним на кухне, она, наверно, подсказала бы в пользу более обычной еды, но Морвеер не устоял перед самым достопримечательным блюдом. Герцогу, увы, поплошало после тяжелого полдника и он взял лишь кусочек хлеба. Моллюсков распорядились отправить кухонной кошке, ныне усопшей.

Следующую неделю, ещё раз представившись как пурантийский виноторговец Ротсак Реевром, он пролез на встречу по обсуждению торговых сборов, на которой председательствовал канцлер Соториус из Сипани. Во время обеда он завязал оживлённую беседу с одним из подручных старого политика на тему виноградарства и сумел, к вящему восторгу, проворно и незаметно нанести на кончик сморщенного уха Соториуса вытяжку барсова цветка. Затем сел на место и весь остаток встречи взволнованно наблюдал. Канцлер наотрез отказывался умирать, выказывая фактически все признаки самого кондового здоровья. Морвеер мог лишь предположить, что Соториус по утрам соблюдает те же процедуры, что и он, и обладает иммунитетом ко, кто знает скольким, видам агентов.

Но Кастор Морвеер не тот человек, которого отвратит пара разочарований. В жизни он столько их навидался, и не видел причин менять свою доктрину терпения и выдержки, от такой малости, как с виду невыполнимое задание. В связи с тем, что коронация надвигалась, ему придётся сосредоточиться на главных мишенях: великом герцоге Рогонте и его любовнице, ненавистной бывшей нанимательнице, а теперь великой герцогине Талинса, Монцкарро Муркатто.

Сущим преуменьшением было бы заявить, что для того, чтобы уж точно увековечить коронацию в памяти Стирии, не щадили затрат. Все здания, примыкавшие к площади, заново покрасили. Каменный подиум, где Муркатто отправляла своё сбивчивое выступление, и откуда Рогонт намеревался впитывать низкопоклонство подданных уже будучи королём Стирии, покрыли новым переливающимся мрамором и украсили позолоченными перилами. Работяги ползали по лесам и канатам на высоченном фасаде Дома Сената, украшая древнюю кладку гирляндами свежесрезанных белых цветов, превращая гнетущее и унылое сооружение в могущественный храм тщеславия великого герцога Осприйского.

Работая в удручённом одиночестве, Морвеер обзавёлся одеждой, ящиком с инструментами и документами вольнонаёмного плотника, прибывшего в город в поисках подённой работы, и, следовательно, никем не разыскиваемого. Вчера в этой оригинальной личине он внедрился в Дом Сената рекогносцировать обстановку и сформулировать план. Всё это время, просто в довесок, он с очевидным уменьем выполнял ответственную работу по обтачиванию и подгонке стыков перил. Воистину, тот факт, что основным его ремеслом является убийство - большая потеря для плотничества. Сегодня он вернулся исполнить свой дерзновенный замысел. И заодно исполнить великого герцога Рогонта.

- День добрый, - буркнул он одному из стражников, проходя сквозь огромные двери вместе с остальными работниками, возвращаясь с обеда и беззаботно хрустя яблоком совершенно в той же манере, что он часто наблюдал у идущих на работу простых людей. Всегда первым делом убедись, но когда пытаешься кого-нибудь надуть, именно в простоте и непоколебимой уверенности заключался наиболее плодотворный подход. Он не возбудил ни малейшего внимания стражи - ни у ворот, ни на дальнем конце притвора. Он обглодал огрызок яблока, кинул его в ящик для инструментов и лишь на миг дал волю чувствам, представив, как трогательно бы им наслаждалась Дэй.

Дом Сената был открыт небесам, исполинский купол обрушился много веков назад. Три четверти до ужаса огромного, круглого пространства занимали концентрические дуги сидений, подходящие двум тысячам самых почётных зрителей со всего мира. Каждый мраморный ярус был ниже предыдущего и вместе они образовывали некий амфитеатр, с пустым пространством впереди, куда сенаторы древности некогда поднимались выступать со своими великими обращениями. Сейчас там возвели круглый мозаичный помост из дерева, скрупулёзно и детально раскрашенный золотистыми венками дубовых листьев у пышного золотого сиденья.

Огромнейшие знамёна цветного сульджукского шёлка свисали во всю высоту стен, шагов около тридцати или больше, и стоили столько, что Морвеер не отважился и предположить. По одному на каждый великий стирийский город. Эмблема белой башни на лазоревом полотне Осприи горделиво представала во главе - прямо перед центральным помостом. Крест Талинса и раковина Сипани сопровождали её с обеих сторон. Расположенные вровень с остальным окружением, которое составляли мост Пуранти, красное знамя Аффойи, три пчелы Виссерина, шесть колец Никанте и огромные флаги Муриса, Этреи, Борлетты и Каприла по бокам. Похоже, ни один город не исключили из величавого нового порядка, хотели они в нём участвовать или нет.

Всё пространство целиком заполонили усердно вкалывающие мужчины и женщины. Портные таскали гобелены и целые мили белого кружева, обеспечивая уют и удобства самых достопочтенных гостей. Плотники пилили и приколачивали на платформе и на ступенях. Цветочницы усеивали нехоженный пол ковром белых лепестков. Свечники бесконечными рядами аккуратно расставляли своё восковое добро, шатаясь на лестницах, дотягиваясь до сотен канделябров. За всем следил полк осприйских гвардейцев, чьи алебарды и броня надраены до зеркального блеска. И Рогонт избрал для коронации это древнее сердце Новой Империи? Такое высокомерие не поддаётся оценке, а если и есть хоть одна черта, которую Морвеер не терпел - так это высокомерие. Скромность, в конце концов, обходится бесплатно. Он поборол глубочайшее омерзение, и бесстрастно побрёл по ступеням, подражая самодовольной развязности мастерового простолюдина, проталкиваясь сквозь прочих ремесленников, занятых в рядах резными скамьями.

В тылу великого чертога, примерно шагах в десяти над полом, размещались два маленьких балкончика в которых, решил он, во время оно писцы увековечивали проходящие внизу прения. Теперь их украшали два непомерных портрета герцога Рогонта. Один показывал его суровым и мужественным, в героической позе с мечом и в доспехах. Другой рисовал его светлость в задумчивом настроении, в уборе судьи, держащим книгу и компас. Владыка войны и мира. Морвеер не сумел сдержать издевательское пфу. Сверху, на одном из тех балкончиков, найдётся подходящая точка, откуда смертоносная игла выпустит воздух из надутой башки этого идиота и подведёт черту его непомерным амбициям. К балконам вела узкая лестница из небольшой неиспользуемой палаты, где в древности хранились записи...

Он нахмурился. Хотя она и стояла открытой, но тяжёлую дверь, толстый дуб замысловато окованный и заклёпанный блестящей сталью, вдруг установили при входе в тамбур. Он никак не рассчитывал на подобное изменение на столь поздней стадии. Естественно, самым первым побуждением было не лезть, первым делом не убедившись, и тихо отчалить. Раньше он так и поступал, когда начинали меняться обстоятельства. Но никому не обеспечить своё место в истории одной лишь осторожностью. Место действия, брошенный вызов, возможная награда - слишком велики, чтобы заранее, авансом, отступать перед новой дверью. История дышала ему в затылок. На сегодняшний вечер его именем станет отвага. Он прошагал мимо помоста, где дюжина украшателей усердно наносили позолоту, к той двери. Качнул её в одну сторону, потом в другую, оценивающе поджав губы, будто проверял насколько плавно ходят петли. Затем, с мимолётнейшей и наименее подозрительной из оглядок, дабы убедится, что за ним не следят, он проскользнул внутрь.

Там не было ни окон, ни ламп, свет проникал в сводчатую палату лишь сквозь дверь, либо с двух витых лестниц. Пустые короба и бочки беспорядочными кучами разбросаны у стен. Он только решал, какой из балкончиков выбрать для стрелковой позиции, как услыхал приближающиеся к двери голоса. Он быстро втиснулся боком в узкий промежуток за штабелем коробов, ойкнул, когда загнал в локоть болезненную занозу, как раз вовремя вспомнил о своём ящике с инструментом и ногой подпихнул его к себе. Мгновением позже дверь, взвизгнув, отворилась, и шаркающие башмаки вошли в комнату. Люди кряхтели, словно страдали под тяжким гнётом.

- Клянусь Судьбами, тяжёлый!

- Ставим сюда! - Шумный грохот и скрежет металла по камню. - Сволочная хрень.

- Где ключ?

- Вот.

- Оставляй в замке.

- И захрен, ё-моё, нужен замок с торчащим в нём ключом?

- Чтоб не создавать помех, балда. Когда мы вынесем сраный сундук отсюда на показ трём тыщам человек и его светлость прикажет открыть его, я не хочу смотреть на тебя и спрашивать где ключ, чтоб ты ответил, что где-то, блядь, его проебал. Усёк мою мысль?

- Резонно.

- Здесь ему спокойнее, в запечатанной комнате с дюжиной стражников у дверей, чем в твоих дырявых карманах.

- Ты меня убедил. - Послышался негромкий лязг металла. - Вот. Доволен?

Два набора шагов устучали прочь. Прозвучал тяжёлый глухой удар захлопнувшейся двери, щелчки поворачиваемых замков, скрип засова. И тишина. Морвеера запечатали в комнате с дюжиной стражников снаружи. Но такая малость не поразит страхом человека его исключительной силы духа. Когда настанет момент спасаться, он спустит шнур с одного из балконов и будет уповать на то, что сможет слинять, пока все глаза сосредоточены на захватывающей кончине Рогонта. С величайшим тщанием избегая новых заноз, он ужом выполз из-за клетей.

Здоровенный сундук стоял посреди палаты. Сам по себе произведение искусства, наборного дерева, окован накладками ажурного серебра, отсвечивающего в полумраке. Ясно как в небе, он содержит нечто великой важности для предстоящей церемонии. И раз уж судьба снабдила его ключом...

Он встал на колени, плавно повернул его в замке и мягко, одними пальцами откинул крышку. Поразить человека с опытом Морвеера дело не простое, но вот он широко распахнул глаза, челюсть отвисла, и лоб защипало от пота. Жёлтое свечение золота почти согревало кожу, но всё ж его реакция содержала нечто большее, чем высочайшую дань красоте, символической значимости или даже несомненной ценности находящегося пред ним предмета. Что-то поддразнивало его, на задворках сознания...

Вдохновенье ударило молнией, заставив вздёрнуться дыбом каждый волосок на теле. Идея, исполненная настолько искромётного блеска, и при этом настолько пронзительной простоты, что он ощутил перед ней практически ужас. Великолепная дерзость, чудесный расчёт, идеально уместная ирония. Хотелось бы только, чтобы Дэй дожила и оценила его гениальность.

Морвеер спустил скрытую задвижку в своём ящике работяги и снял лоток с плотницким инструментарием, обнаруживая бережно сложенную шёлковую рубашку и вышитый камзол, в которых он собирался уходить. Под ними лежали его настоящие инструменты. Он аккуратно натянул перчатки - дамские перчатки из тончайшей ягнячьей кожи, чтобы сопротивление материи как можно меньше мешало работе его проворных пальцев - и потянулся к коричневой стеклянной баночке. Он доставал её с некоторым трепетом, ведь в ней содержался контактный яд его собственной разработки, который он назвал препарат номер двенадцать. Больше не будет повтора ошибки с канцлером Соториусом, ибо эта отрава столь смертельна, что даже сам Морвеер не смог развить к ней ни малейшего иммунитета.

Он осторожно открутил крышку - всегда первый делом убедись - и, взяв кисть живописца, приступил к работе.