Выходные данные. manifeste pour la philosophie

научное издание

Ален Бадью

МАНИФЕСТ ФИЛОСОФИИ

ALAIN BADIOU

manifeste pour la philosophie

& #201; DITIONS DU SEUIL PARIS

СОСТАВЛЕНИЕ И ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО В. E. ЛАПИЦКОГО

РЕДАКТОР Б. В. ОСТАНИН

ТЕХНИЧЕСКИЙ ДИРЕКТОР О. Н. СТАМБУЛИЙСКАЯ

Издатель Андрей Наследников

Лицензия № 01625 от 19 апреля 2000 г,

191186, Санкт-Петербург, а/я 42

Формат 84 х 108/32.

Бумага офсетная № 1

Печать офсетная

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1]Гиперболе (греч.), Ubergang (нем.) — переход.

[2]Демегория (греч.) — (демагогическая) речь перед народом.

[3]Straubinger (нем.) — бродяга.

[4]Мапnigfaltigkeit (нем.) — многообразие.

[5]Происхождение этого текста столь разнородно, что его переработка превратила его чуть ли не в оригинальный текст.

Первым источником послужило выступление, состоявшееся весной 1990 года в Италии на коллоквиуме, организованном факультетом философии университета в Павии. Я озаглавил его «Конец Конца».

Первая переделка привела к тексту доклада, с которым я должен был выступить в Испании по приглашению каталанской ассоциации Акта, расположенной в Барселоне. В последний момент с учетом присутствующей публики я отказался от чтения этого текста и заменил его на другой.

И, наконец, на протяжении работы моего семинара в Международном философском коллеже (первый семестр 1990/91 года) я внес еще целый ряд уточнений.

[6]Это изучение Платона, в особенности — «Государства» и «Законов», заняло большую часть моего семинара в 1989/90 году. В один прекрасный день нужно будет во всех деталях развернуть вопрос активного, или не академического, использования Платона. Ибо по-прежнему верно (и это тем самым показывает, что временная арка философии оставляет нас современниками греков), что любое философское решение есть решение касательно — или на основе — Платона.

[7]«Государство», 486b (в рус. пер. А. Егунова — «целокупное время»).

[8]В «Бытии и событии» (Le Seuil, 1988) пустота осмысливается как подшитие ситуации к ее бытию-как-бытию или сочленение множественности со своей собственной несостоятельностью. Скажем также, что «пустота» — это имя собственное бытия. Матемой этого именования является теория (или выводимые свойства) пустого множества, каким оно дает экзистенциальное начало теории множеств. См. размышления 4–6 в «Бытии и событии».

[9]Не будем смешивать эти формальные заимствования у науки и искусства, которые касаются только философского монтажа или еще структуры философского измышления, со статусом искусства и науки как условий философии. Ведь в этом втором смысле искусство и наука являются не запасниками форм, а местами мысли. И вводят они не монтаж, взятый как ресурс измышления, это философский акт как акт вторичной мысли.

[10]О модальности изымательного можно, в частности, прочесть ниже в «Определении философии».

[11]Что Ницше упомянут здесь в качестве софиста, может удивить. Скажем, однако, что ницшевская критика философии и Истины, его теория знака, генеалогическая аргументация, функция этимологии, обращение к жизни и власти, риторика притч и метафор, исступленность изобличений, концептуальная психология, полемическое изложение, фрагментарность, что все это выходит одновременно и на шов философии с поэзией, и на радикальное смешение философии и софистики. Величие его предприятия превращает Ницше в, рискнем сказать, Принца современной софистики (с отголоском «принципа» в Принце). Такое его осмысление совершенно по-другому освещает ключевой вопрос об отношении между Хайдеггером и Ницше. Хайдеггер стремится сохранить подшитие к поэме, заново отмежевывая философию от софистики. Б этой парадоксальной стихии, которая заставляет его повторить на философствующий лад софистические операции, и приходит Хайдеггер к тому, чтобы поместить Ницше на последнем краю метафизики — тезис, на мой взгляд, не выдерживающий критики, но симптоматичный.

[12]Пер. М. Талова

[13]Этот текст есть развертывание определения, данного в предыдущей статье. Он был записан для слушателей моего семинара и роздан им весной 1991 года.

[14]A. Badiou, Deleuze. Hachette, 1997

[15]Что, конечно же, не было вполне очевидно для непосвященной публики — см., например, относящиеся к Бадью страницы в едком, но наивном и метящем в совсем иные (около)философские цели памфлете: J.-E Raguet, De la pourriture, L'Insomniaque, 2000, p. 48–50; наиболее полный обзор полемики систем Делеза и Бадью см. в кн.: Е. Alliez. De l'impossibilit& #233; de la ph& #233; nom& #233; nologie, Vrin, 1995, p. 81–87.

[16]См. например, посвященные Бадью погромные страницы в статье & #201;. Marty «Les derniers des intellectuels» (Esprit 262, Splendeurs et mis& #232; res de la vie intellectuelle (I), 2000, p. 151–154).

[17]A. Bad& #238; ou, L'& #202; tre et l'& #233; v& #233; nement, Seuil, 1988.

[18]Влияние Лакана, на Бадью трудно переоценить — не только как главного «теоретика» любви (о чем см. в тексте «Манифеста») и пророка математизации, но и как величайшего «антифилософа», — а это у Бадью почти что термин; в частности, он говорит, что в своем поколении философом, в отличие от антифилософов Лакана, Фуко и Деррида, был Альтюссер. При этом антифилософ, как и софист, является во многом необходимым оппонентом философа: «Лакан стал наставником любой будущей философии. Я называю современным философом того, кто нашел в себе смелость пересечь, не ослабев, антифилософию Лакана», — говорит, в частности, Бадью (A. Badiou, Conditions, Seuil, 1992, p. 196).

[19]Мы не будем останавливаться здесь на достаточно радикальных изменениях, которые претерпела эта категория от первой «большой» книги Бадью «Теория субъекта» (1982) — где она, несмотря на эффектное приложение математического аппарата к лакановским моделям, в целом трактовалась в духе по-прежнему подшитого к политике «пост-марксизма», — до позднего определения субъекта как (в математическом смысле) группы — причем на альтернативном классическому теоретико-множественному языке теории категорий (см..: A. Badiou, Court trait& #233; d'antologie transitoire, Seuil, 1998. p. 165–177). По этому поводу см. также защищающую более традиционный (на наш взгляд — несколько редуцированный) «лаканизм» критику концепций Бадью в книге в целом симпатизирующего его системе, но не углубляющегося в ее математические аспекты Жижека: S. Zizek, The Ticklish Subject Verso> 1999, p. 127–243).

[20]Мы переводим словом множественность термины Бадью la multiplicit& #233; и le multiple, следуя в этом за его последовательным отказом от традиционного математического термина множество (ensemble); причина подобного отказа состоит в том, что соответствующее французское слово по своему буквальному смыслу означает скорее совокупность, т. е. подчеркивает не множественность, а как раз отвергаемый Бадью аспект единства, целостности всего ансамбля, мотив счета-за-одно.

[21]Мы же, со своей стороны, приведем в качестве некоторого пояснения два отрывка из авторского введения в этот трактат — самый общий посыл работы и общую же схему ее строения:

«Вместе с Хайдеггером мы утверждаем, что пере-определение философии как таковой утверждается через онтологический вопрос.

Вместе с аналитической философией согласны, что математика-логическая революция Фреге — Кантора закрепила за мыслью новые ориентации.

Мы принимаем, наконец, что не годится никакой концептуальный аппарат, если он не однороден теоретико-практическим ориентациям современной доктрины субъекта, каковая, в свою очередь, внутренне присуща практическим процессам (клиническим либо политическим)» (A. Bad& #238; ou, L'& #202; tre et l'& #233; v& #233; nement, p. 8)

«1. Бытие: множественное и пустое, или Платон / Кантор. Размышления 1–6.

2. Бытие: излишек, состояние ситуации. Единое/множественное, целое/часть, или б/с. Размышления 7-10.

3. Бытие, природа и бесконечное, или Хайдеггер/Галилей. Размышления 11–15.

4. Событие; история и сверх-одно, То-что-не-есть-бытие. Размышления 16–19.

5. Событие: вмешательство и верность. Паскаль/аксиома выбора Гельдерлин/дедукция. Размышления 20–25.

6. Количество и знание. Различимое (или конструктивное): Лейбниц/Гедель. Размышления 26–30.

7. Родовое: неразличимое и истина. Событие — П. Дж. Коэн. Размышления 31–34.

8. Вынуждение, истина и субъект. По ту сторону Лакана. Размышления 34–37» (ibid, р. 24).

[22]Детальнее эта, как подчеркивает Бадью, философская категория, а не, скажем, историческая или литературно-эстетическая эпоха, обсуждается в статье A. Badiou, «L'& #226; ge des po& #232; tes», в сборнике La politique del po& #232; tes, Albin Michel, 1992, p. 21–38 (в том же сборнике можно найти и продолжение начатой во время обсуждения «Бытия и события» полемики с Лаку-Лабартом — см.: Ph, Lacoue-Laharthe, «Po& #233; sie, philosophie, politique», ibid., p, 39–63).

[23]Первым отдает себе в этом отчет сам Бадью, когда с некоторой растерянностью, упомянув, что «Рансьер, несомненно, имеет основания выделять категории вмешательства, события, верности», замечает: «Впрочем, любопытно, что ни Рансьер, ни кто-либо еще не протестует против импорта, причем куда более обширного и централизованного, категорий математических: пустота, родовое, вынужденнее». Очевидно, приведенные Бадью слова (как, кстати, и неразличимое, неразрешимое и т. п.) просто не опознавались его оппонентами в качестве математических терминов-концептов.

[24]Еще одним, опять же косвенным, доказательством чему служит и тот факт, что даже такой, мягко выражаясь, неблизкий программе Бадью человек, как Жак Деррида во время одного из приездов в СССР/Россию в своих выступлениях (как незадолго до того и Филипп Лаку-Лабарт) отправлялся от «теорий» (читай: «Манифеста») Бадью — отнюдь не к плане безоговорочной критики.

[Заметим в необязательных скобках, что по-своему удивителен сам факт этого «круглого стола» и полемики самопровозглашенного «философа» Бадью с софистами и антифилософами Лаку-Лабартом и Лиотаром (Рансьер, возможно, под эти категории не подпадает). Быть может, прояснением этому факту послужит пространное примечание к «Бытию и событию», в котором Бадью представляет довольно неожиданный список в том или ином смысле близких ему мыслителей:

«Поскольку используемый мною способ изложения не связан с обсуждением тезисов моих современников, несомненно, ибо никто не одинок и не оторван радикально от своего времени, не составит большого труда выявить многочисленные случаи близости между заявляемым мною и тем, что писали они. Мне бы хотелось одним махом поделиться здесь своим несомненно неполным представлением об этой смежности, ограничившись при этом ныне живущими французскими авторами. Речь идет не только о близости или преемственности. Напротив, речь может идти и о самой радикальной разнесенности, но в рамках служащей опорой мысли диалектики. Перечисленные здесь авторы во всяком случае имеют для меня смысл.

— В том, что касается онтологических предположений и интерпретации Хайдеггера, несомненно нужно упомянуть Ж. Деррида. Я, пожалуй, чувствую себя ближе к тем, кто вслед за ним занялся размежеванием с Хайдеггером, поставив вопрос о его непереносимом молчании по поводу уничтожения нацистами евреев в Европе, и ищет глубинной связи между политической озабоченностью и откровением поэтического опыта. По сему поводу назову Ж.-Л. Нанси и Ф. Лаку-Лабарта.

— В том, что касается предъявления как чистой множествен кости: это одна из основных тем эпохи, с которой во Франции связаны в первую очередь, конечно же, Ж. Делез и Ж.-Ф. Лиотар. Мне кажется, чтобы осмыслить наши разногласия, или, как сказал бы Лиотар, распри, надо, несомненно, учесть, что скрытая парадигма Делеза „натуральна“ (пусть даже в смысле Спинозы), а Лиотара — юридична (в смысле Критики). Моя — математична.

— В том, что касается англосаксонской гегемонии над последствиями связанной с именами Кантора и Фреге революции, известно, что ее глашатаем во Франции является Ж. Бувересс, с концептуальным сарказмом учредивший единственно для себя трибунал Рассудка. Связь иного типа между математикой и философией, быть может, излишне ограничительная в своих следствиях, предложена Ж. Т. Десанти. Великую башляровскую традицию счастливо продолжает мой учитель Ж. Каношем.

— Для всего того, что тяготеет к современной доктрине субъекта в ее лакановском изводе, необходимо, очевидно, указать Ж.-А. Миллера, который на законном основании поддерживает также и организационные связи с клинической практикой.

— У Ж. Рансьера мне по душе страсть к равенству.

— О картографировании субъектных процедур в иных областях свидетельствуют, каждый одновременно и своеособым, и общим образом, Ф. Ревьо и Ж.-К. Мильнер. Центром тяжести для первого служит театр, это „высшее искусство“. Второй, к тому же и ученый, разворачивает лабиринты знания и словесности.

— К. Жамбер и Ж. Лардро ладят лакановскую обратную связь в направлении тех основополагающих жестов, которые расшифрованы ими в великих монотеизмах.

— Нужно назвать А. Альтюссера.

— Для политической процедуры, на сей раз сообразно близости идей и действий, выделю своего товарища Сильвена Лазарю, чье начинание — сформулировать условия некоторого модуса политики — на уровне ленинского установления современной политики» (A. Bad& #238; ou, L'& #202; tre et iev& #233; nement, p. 522–523.]

[25]A. Badiou, Conditions, Seuil? 1992.

[26]Abr& #233; g& #233; de m& #233; iapolitique, Petit manuel d'inesth& #233; tique, Court trait& #233; d'ontologie transitoire, Seuil, 1998.

[27]См.: П. Коэн, Теория множеств и континуум-гипотеза, М., Мир, 1969.

[28]Там же, с. 208.