Là__ 5 страница

358

⁴⁹ В историческом контексте похожие представления развивались Феликсом Крюге-ром и другими представителями лейпцигской школы гешталыппсихологии, которые под­черкивали аффективный характер ранних этапов «актуалгенеза» (микрогенеза) предме­та, а также взаимодействие интеллекта и аффекта.

нас срочно заняться разрешением гомеостатических кризисов организ­ма» (Heckhausen, 1985, S. 5).

Перечень Хекхаузена, конечно, очень предварителен. Сомнение, например, вызывает локализация горя, которое он помещает среди ба­зовых аффектов. Это чувство предполагает непрерывность психологи­ческого времени и личностное отношение к событиям. Тем самым его скорее следовало бы отнести к сфере метакогнитивных координации (уровень F), недоступных, как показывают наблюдения зоологов, даже для высших субчеловеческих приматов. Перед тем как обратиться к со­временным уровневым теориям эмоций, попытаемся «пройтись по уровням», начав с нижних сегментов иерархии. Как правило, это суб­кортикальные механизмы, где «свет познания» чрезвычайно слаб, но зато в полной мере представлены аффекты — стоны, крики и гримасы филогенетического зверинца.

Как отмечалось, весьма аффектогенной может быть сравнительно ранняя, диффузно-пространственная стадия микрогенеза восприятия. Амбьентный модус восприятия начинает доминировать у человека, если затруднена фокальная обработка, то есть в темноте или в тумане, на незнакомой территории, а также при возникновении неожиданных и резких изменений — вспышках, движениях, прикосновениях, хлоп­ках, и т.д. Такие события ведут к рефлекторному замиранию (оно мно­гократно описывалось в разных терминах — startle, freezing или abstractor effect современных авторов; павловское внешнее торможение, анабиоз Ухтомского и Totstellreflex, по Кречмеру), за которым следует каскад ориентировочно-исследовательских движений (см. 3.4.1 и 4.4.1). Про­странственная соотнесенность этих движений с локусом внезапного со­бытия явно указывает на субкортикальные механизмы уровня С как ве­дущего для этого рода реакций (базальные ганглии, тесно связанные с лимбическим палеокортексом, в том числе с миндалиной и гиппокам-пом)⁵⁰. По мнению психофизиолога Дж. Грэя (Gray, 1987), характерный для ориентировочной реакции комплекс изменений обеспечивается од­ной из трех базовых систем мотивационной регуляции поведения, а именно той из них, которая индуцирует состояние тревоги и отрица­тельные эмоции. Они отличаются, с одной стороны, от позитивно ок­рашенных эмоций, сопровождающих удовлетворение потребностей, а

⁵⁰ Американский нейрофизиолог Джозеф Леду (LeDoux, 1996) высказал предположе­
ние, что аффектогенные стимулы способны «напрямую» активировать миндалину (реак­
ции тревоги и страха), минуя этап детальной кортикальной обработки. Для этого, по его
мнению, используются древние субкортикальные связи от таламуса и базальных гангли­
ев. Проблема состоит в том, что для всякой детальной обработки необходимыми счита­
ются структуры вентрального потока, то есть сугубо кортикальная система «что?» (уро­
вень D). Решением проблемы могут быть данные об узнавании объектов на основе их
общих очертаний (см. 3.3.3). Такое узнавание средствами уровня «пространственного поля»
неизбежно должно сопровождаться большим числом «ложных тревог». 359

с другой, от процессов аффективно-энергетического обеспечения со­стояний «нападения—бегства».

Но начала эмоциональности, видимо, следует искать в еще более глубоких эволюционных слоях, где возникают тенденции приближения или избегания, дифференцирующие (как первым подчеркнул в своей теории эмоций Чарльз Дарвин) положительный и отрицательный «по­люса» эмоций. Очевидно, это должно происходить там, где организм впервые становится явно больше «суммы своих частей» — при перехо­де от уровня А к уровню В. На этом этапе эволюции возникает интег­рация соматосенсорных ощущений в схему тела, которая позволяет уп­равлять движениями организма как целого, превращая его, по определению H.A. Бернштейна (1947/1991), в «локомоторную машину». Подобная биомеханическая характеристика, однако, существенно не­полна. Дело в том, что таламо-паллидарная схема тела имеет скорее ней-рогуморалъную архитектуру и контролирует, наряду с базовыми мотор­ными возможностями (двигательными штампами, или синергиями), висцеральные процессы и ресурсы организма, представленные прежде всего нейросетевыми (ретикулярными) структурами гипоталамуса.

В литературе по нейрофизиологии и нейроэндокринологии подроб­но обсуждаются механизмы такой телесной интеграции, например, роль низкоуровнего сегмента ретикулярной формации, координирующего активацию ядер таламуса {Extended Reticular Thalamic Activating System, ERTAS), и нейронных структур, расположенных более медианно, вокруг желудочков основания, среднего и промежуточного мозга (Periaqueductal Gray, PAG). Все это живо напоминает центроэнцефалическую теорию со­знания, предложенную в середине 20-го века канадским нейрохирургом Пэнфилдом, но с тем отличием, что сегодня акцент делается на концен­трации в этих структурах биохимических компонентов регуляции аф­фективных реакций — холинэргической, катехоламинэргической, ГАМК- и глутаматэргической систем. Исходные основания дифферен­циации аффектов, таким образом, следует искать в вентромедианных областях глубоких субкортикальных структур. Это делает понятнее мо­тивы «локомоторной машины» уровня В — куда (к чему или от чего) она стремится/бежит. Понятнее становится также биологический смысл функционирования уровня С. В результате работы базальных ганглиев, миндалины и гиппокампа бернштейновское «пространственное поле» приобретает аффективную разметку, что делает возможным использова­ние общей, ведомой аффектом поведенческой стратегии поиска поло­жительно «окрашенных» мест и избегания отрицательных.

При возникновении кортикальных уровней организации у млеко­питающих происходит расширение и обогащение списка эмоций, но сам принцип сочетания влияний неирогуморальных и структурных ме­ханизмов полностью сохраняет свою действенность. Так, во всех без ис­ключения эмоционально-аффективных реакциях участвуют моноами-360 ны серотонин и норэпинефрин (норадреналин). Нейротрансмиттеры

разделяются далее на нейромедиаторы и нейромодуляторы, причем не­которые вещества могут выступать и в той и в другой функции. Их спе­цифические комбинации характеризуют целые группы базовых эмоци-онаЛьно-мотивационных состояний. Несколько упрощенная схема соответствующих взаимосвязей представлена в сводной табл. 9.2.

Как следует из этой таблицы, познавательная мотивация (в качестве бескорыстной «игры в бисер») не первична, но возникает в русле взаимо­действия процессов поиска и игры, то есть базовых систем 1 и 7. Обе эти эмоционально-мотивационные системы лежат в основе субъективно ув­лекательных, захватывающих индивида активностей. Они поддержива­ются системой подкрепления, основанной на нейромодуляторе дофами­не, а также выделением естественных опиатов мозга. На их основе поэтому возможно возникновение эффектов патологической зависимо­сти⁵¹. Творческие достижения, как отмечалось (см. 8.3.3), связаны также и с преодолением чувства тревоги, представленного системой 5. Взаимо­действие происходит и в других областях. Системы 2, 3 и 4 регулируют отношения с представителями своего (и не только своего) биологическо­го вида, обеспечивая в последующем формирование социальных эмоций и чувств. В списке важнейших нейротрансмиттеров находится и ацетил-холин. Этот возбуждающий нейромедиатор существен для функцио­нирования систем 6 и 7. Опосредуя влияния восходящей ретикулярной активирующей системы на быстрые NMDA-синапсы, ацетилхолин не­обходим для концентрации внимания, обучения и эксплицитного запо­минания. Его выключение сопровождается нарушениями ситуативного сознания и амнестическими расстройствами (см. 4.3.3 и 5.4.3).

В исследованиях эмоций человека выделяют до 10 основных состо­яний, например, интерес, радость, удивление, горе, гнев, презрение, от­вращение, страх, стыд и вина (Изард, 1980). С разнообразными вариан­тами (ревность, обида, зависть, злорадство, торжество, гордость, умиление, грусть, «светлая печаль» и т.д.) этот список, конечно, может быть значительно расширен. Факторный анализ результатов оценок субъективного сходства эмоциональных переживаний позволяет, одна­ко, редуцировать их разнообразие (Леонова, Величковская, 2002). Чаще всего при этом выделяется следующий трехфакторный комплекс:

1) позитивные эмоции (они, как правило, включают и удивление);

2) остронегативные эмоции (горе, презрение, отвращение);

3) тревожно-депрессивные состояния, такие как страх и чувство
вины.

Легко видеть, что данный комплекс не совпадает буквально с ре­конструируемыми в биопсихологии и нейроэндокринологии базовыми

⁵¹ Присутствие опиатов в этом списке, кстати, повсеместно, за исключением отрица­
тельных эмоций. Особенно неожиданные формы наркотической, по ее биологическим
механизмам, зависимости наблюдаются в контексте мотиваций социального взаимодей­
ствия и достижения (см., например, Lea & Webley, 2005 in press). 361

Таблица 9.2. Базовые системы эмоций Panksepp, 2000, с изменениями)

млекопитающих и связанные с их дисфункциями психиатрические нарушения у человека (по:

ACh — ацетилхолин; ПТС — постгравматический синдром; БП — болезнь Паркинсона; БА — болезнь Альцгеймера

системами регуляции аффектов, что вполне объяснимо, если учесть раз­личия задач и методологии этих исследований. Важной, но нерешенной до сих пор задачей является описание социально-психологических и поведенческих сценариев, в которых можно ожидать возникновения тех или иных эмоций (см. 6.3.3). В рамках наметившегося сближения иссле­дований когнитивных процессов и эмоционально-аффективной сферы этой задаче, несомненно, будет уделено в ближайшие годы самое при­стальное внимание⁵².

Еще одной общей для когнитивных и аффективных исследований областью является изучение функциональных состояний человека. Речь идет о состояниях утомления, стресса, монотонии и пресыщения, начало изучения которых было положено такими классиками психологии и ме­дицины, как Эмиль Крепелин, Курт Левин, Фредерик Бартлетт и Ганс Селье. В современной прикладной психологии эти состояния (к ним в последнее время добавилось состояние психического выгорания — англ. burnout syndrome) служат особенно ярким доказательством продуктивно­сти деятельностной парадигмы. Тому, что мы есть, мы во многом обяза­ны нашей деятельности, или, точнее, деятельностям, среди которых тру­довая деятельность не только социально наиболее важна, но и интересна в исследовательском отношении, поскольку она демонстрирует исклю­чительное разнообразие форм. Они, как оказалось, определяют весьма специфические паттерны нагрузки на микроструктуру познавательных процессов и мотивационные ресурсы человека. Столь же специфически­ми оказываются и отсроченные последствия подобных нагрузок, вклю­чающие, среди прочего, изменения интеллекта и личности, казалось бы, жестко заданных генотипом (Леонова, 1984; Leonova, 1998).

В центральных областях когнитивной науки взаимодействие аффекта и интеллекта также является сегодня установленным фактом. Примером служит обнаруженный Канеманом и Амосом Тверски эффект эмоцио­нального обрамления процессов принятия решений (англ. framing effect — см. 8.4.1). Незначительная переформулировка задачи, меняющая эмоци­ональный контекст условий, ведет к тому, что при сохранении формаль­ной структуры задача начинает решаться иначе. В положительном кон­тексте испытуемые готовы прежде всего быстро зафиксировать выигрыш. В отрицательном контексте они с упорством стремятся свес­ти на нет проигрыш, рискуя при этом значительно более серьезными по­терями. Этот психологический феномен находит подтверждение в рабо­тах по поведенческой экономике, анализирующих реальное поведение

⁵² Спиноза оставил интереснейшее описание условий возникновения и взаимодей­
ствия эмоций, представленное в форме нескольких десятков теорем (см. 1.1.2). Напри­
мер, согласно Теореме 57, «Объятый самомнением любит присутствие прихлебателей и
льстецов, присутствие же людей прямых ненавидит». Наиболее полным последующим
исследованием такого рода является работа английского психолога Александра Шэнда
(Shand, 1920), описавшего в начале 20-го века в общей сложности 130 законов эмоций. 363

инвесторов на финансовых рынках. Неожиданной экспериментальной проверкой для него оказались... теракты в США 11 сентября 2001 года. Сразу после этих событий эффект эмоционального обрамления времен­но перестал наблюдаться: в глобальном контексте угрозы локальные ма­нипуляции эмоционального фона оказались неэффективными — даже при положительной формулировке условий испытуемые решали задачу выбора по отрицательному сценарию (Sacco, Galletto & Blanzien, 2004).

Другой пример возможного взаимодействия — это луриевский лоб­ный синдром («дезэкзекутивный синдром»). В его классическом описании он заключается в нарушении планирования и контроля действия. Про­блема состоит в спецификации характера нарушений. Они могут заклю­чаться либо в персевераторном повторении действия и его элементов (трудности смены цели), либо, напротив, в повышенной отвлекаемости (невозможности оставаться на цели). Оба варианта отклонений наблю­даются при локальных поражениях мозга, что позволяет строить гипо­тезы о существовании анатомической основы для нескольких различных «лобных синдромов» (см. 4.4.2). Проблематичным для этих гипотез яв­ляется возникновение тех же тенденций у психиатрических пациентов и у, судя по всему, здоровых испытуемых в различных состояниях. Быть может, разгадка причин предпочтения той или иной стратегии связана с учетом влияния эмоций и стоящих за ними нейрогуморальных механиз­мов регуляции? Так, выделяющийся в связи с положительными эмоция­ми дофамин может опосредовать впечатление успешного завершения действия и увеличивать готовность переключиться на новую работу (Carver, 2003). Недостаток дофамина, напротив, мог бы рассматриваться контрольными инстанциями мозга как отсутствие успеха, вести к по­вторным попыткам достичь цель, персеверациям и фиксации внимания на отдельных деталях общей картины.

Хотя проверка этих взаимосвязей, безусловно, потребует серьезных междисциплинарных усилий, полезной предварительной иллюстрацией влияния эмоций может быть визуализация восприятия сложной карти­ны в зависимости от ее эмоциональной валентности и/или аффективно­го состояния самого зрителя. Цель таких проводимых в настоящее вре­мя экспериментов состоит в сравнении амбьентных и фокальных компонентов обработки и их зависимости от эмоционально-аффектив­ных переменных (Velichkovsky, 2004). На рис. 9.10 показана картина швейцарского художника-символиста Бёклина «Остров мертвых» вмес­те с типичными ландшафтами внимания, возникающими при ее вос­приятии. Хорошо видно, что в случае этой картины амбьентные ком­поненты внимания (дорзальный поток) демонстрируют совершенно необычное для них стягивание в точку, выделяя фигуру в саване (можно сравнить рис. 4.19 и 9.8, на которых показано распределение внимания при рассматривании сцен фривольно-позитивного и скорее нейтрально­го эмоционального содержания).

Интересно, что базовые тенденции эмоционально-мотивационной модуляции внимания имеют исключительно общий характер, влияя сходным образом на восприятие и на мышление. В одной из недавних работ испытуемым предлагалось мысленно проиграть ситуацию движе­ния к некоторой привлекательной цели или же, напротив, избегания

Рис. 9.10. Ландшафты внимания при рассматривании эмоционально акцентуированно­го изображения (по: Velichkovsky, 2004): А —исходное изображение. (Продолжение на след странице.)

опасности (Foerster et al., 2005 in press). В соответствующем контексте менялся характер выполнения как перцептивных тестов на восприятие глобальных и локальных признаков изображения (см. 4.1.3), так и тес­тов на ассоциативное мышление. Позитивно-действенная поведенчес­кая установка на приближение приводила в обоих случаях к расшире­нию горизонта мышления, в частности, сопровождалась выделением не только типичных, но и сравнительно редких, низкочастотных ассоциа­ций. В контексте защиты и избегания, напротив, происходило явное сужение «ментального поля зрения». В этом направлении исследова­ний, очевидно, намечается сегодня еще один прорыв изолированного рассмотрения эмоциональных и когнитивных процессов. В более отда­ленной перспективе эти исследования могут помочь разобраться в классической проблеме взаимодействия личностных особенностей и творческих достижений (см. 8.3.3).

Чем выше уровень когнитивной организации, тем сложнее в общем случае разделить эмоции, чувства и интересы, с одной стороны, и про­цессы восприятия и мышления, с другой. Анализ основанных на работе со знаниями процессов метапознания в особенности позволяет устано­вить их фактическое совпадение с процессами подготовки, инициации и оценки результатов действия, изучаемыми в психологии мотивации (Величковский, Леонтьев, 2003). Некоторые из таких соответствий

Рис. 9.10. (продолжение) Ландшафты внимания при рассматривании эмоционально ак­центуированного изображения (по: Velichkovsky, 2004): Б — реконструкция амбьентного внимания; В — реконструкция фокального внимания.

τ

L

Таблица 9.3. Соотношение понятий в исследованиях мотивации и метапознания

показаны в табл. 9.3. На наш взгляд, эти факты объясняются рядом при­чин. Во-первых, в иерархически организованной функциональной ар­хитектуре, как полагал уже Бернштейн (1947/1991), высшие уровни за­дают мотивы для работы нижележащих структур. Во-вторых, следует признать предельно абсурдной саму идею двух разных эволюции — од­ной для аффективных, а другой для когнитивных механизмов. Едиными поэтому должны быть и их эволюционные уровни организации. По этой же причине не может быть устойчивого существования независимых друг от друга когнитивных и аффективных исследований.

В последние годы возник ряд уровневых теорий, призванных со­отнести эмоции с феноменами сознания, а также с известными нейро-когнитивными механизмами (Alexandrov & Sams, 2005 in press; Lewis, 2005). Чаще всего при этом рассматриваются двух- и трехуровневые модели. В первом случае они напоминают по своей структуре модель автоматической обработки и сознательного контроля Шиффрина и Шнайдера (см. 4.3.3)⁵³. Трехуровневые модели включают наряду с сен-

⁵³ В литературе вновь и вновь всплывает вопрос о возможности возникновения эмо­ций в результате предвнимательной (бессознательной) обработки. На этот вопрос сегод­ня, кажется, можно дать утвердительный ответ, но не для всякого материала. Опережать сознательный контроль могут аффективные ответы на угрожающие невербальные стиму­лы. Сложнее обстоит дело со словесным материалом. Хотя эффекты прайминга и свиде­тельствуют о предвнимательной обработке вербального материала (см. 4.1.2 и 7.2.2), она оказывается недостаточной для полноценной эмоциональной активации.

сомоторными процессами (их функция состоит в запуске врожденных аффективных реакций) промежуточный уровень процессов сравнения ситуации с содержаниями памяти и, наконец, некоторый высший уро­вень рефлексивной оценки и прогноза. Видный швейцарский психолог Клаус Шерер, особенно много сделавший для реализации данного под­хода (см., например, Scherer, 2003), считает, что на базе подобной тре­хуровневой архитектуры, по мере ее формирования в онтогенезе, дол­жна реализовываться целая цепочка стадий когнитивной оценки:

1) восприятие изменения в окружении, привлекающего внимание
(новизна);

2) восприятие приятности или неприятности стимульного события
{валентность);

3) оценка значимости стимульного события по отношению к своим
целям, заботам и устремлениям (релевантность, соответствие це­
лям и мотивам);

4) понимание того, кто или что вызвали стимульное событие (агент-
ность — agency);

5) оценка своей способности справиться с развитием событий (вос­
принимаемый контроль, потенциал преодоления — coping potential);

6) оценка своих действий в их отношении к нравственным и соци­
альным нормам, а также идеальному «Я» (легитимность).
Рассмотренные в одной из предыдущих глав (см. 6.4.3) лексико-се-

мантические данные свидетельствуют о существовании в наивно-языко­вой картине мира представления о волевом контроле — практически каждая базовая эмоция представлена в языке двумя терминами, разли­чия которых можно трактовать с точки зрения присутствия или потери контроля. Обычно контроль теряется при увеличении интенсивности эмоций, когда радость переходит в экстаз, гнев в ярость, а страх в па­нику. «Под сильными страстями, — отмечал историк Василий Ключев­ский, — скрывается только слабая воля». Продвинутые стадии когни­тивной оценки и есть попытка контроля и преодоления аффекта, причем не только в отношении событий с отрицательной валентнос­тью. Так, исследования эмоционально-мотивационного сопровождения поведения покупателей (Wilson et al., 1993) показали, что интроспекция и вообще дополнительные размышления по поводу причин предпочте­ния того или иного продукта обычно ведут к явному снижению субъек­тивной привлекательности покупки. Несмотря на то, что этот вопрос требует более детального анализа, первоначальный аффект, очевидно, может быть ослаблен и даже полностью изменен под влиянием метаког-нитивных процессов⁵⁴.

⁵⁴ Произвольный контроль наименее эффективен в случае болевых стимулов и стиму­лов, содержащих реальную или хотя бы кажущуюся угрозу потребностям и интересам индивида. Контроль по отношению к таким стимулам особенно затруднен у лиц с повы-368 шенной тревожностью как личностной чертой.

Удивительно, что эмоции, как и когнитивные процессы, до сих пор крайне редко рассматриваются с точки зрения их интерсубъектности, из «перспективы второго лица» (см. 9.4.1). Между тем уже Дарвин считал, что экспрессивные компоненты эмоций служат целям коммуникации и что существует преемственность движения лицевой мускулатуры от низших млекопитающих к приматам и затем к человеку. Поскольку эмоции проявляются именно в выражении лица и в интонациях голоса, то, наряду с нейрогуморальным и интроспективным аспектами, они имеют еще и «интерсубъектное измерение». Так, немецкие психологи Холодински и Фридлмайер (Holodynski & Friedlmeier, 2005) показали недавно, что развитие эмоций в онтогенезе во многом аналогично раз­витию внутренней речи, как его понимал Выготский (см. 1.4.2). Иначе говоря, эмоции имеют на ранних этапах развития особое коммуника­тивное значение по принципу «Я не для тебя плачу — я для мамы плачу!». Отражаясь в поведении другого, эмоции становятся затем эле­ментом внутреннего рефлексивного переживания⁵⁵.

Формирующаяся на наших глазах когнитивно-аффективная наука открывает для когнитивных исследований новые области практического применения. Среди них видное место занимают психиатрия и нейропси-хоанализ. Символом новых времен могут стать не только когниитивные технические системы, но и фармакологические средства, повышающие стрессоустойчивость или регулирующие социальное поведение. Напри­мер, использование веществ, препятствующих выведению нейромодуля-тора серотонина из синаптической щели {Serotonin specific reuptake inhibitors, SSRI), позволяет заметно снизить уровень агрессивности по отношению к другим людям (Knutson et al., 1998). Эффективность таких средств явно выше, чем так называемых когнотропных веществ (Гольд-берг, 2004), то есть пока еще довольно гипотетических таблеток внима­ния, памяти и мышления. В процессах нейрореабилитации и терапии важно, на каком эмоциональном фоне происходит восстановление нару­шенных процессов и их функциональная реинтеграция. Реабилитацион­ные воздействия особенно затруднены в том случае, если — как при по­ражениях правого полушария или при посттравматическом синдроме — нарушены процессы осознания дефекта, а также инициация и произ­вольный контроль действия.

Подобная дезинтеграция сознания, о которой много писали такие клас­сики, как Жане и Фрейд, может быть связана с нелинейным характером

⁵⁵ Надо сказать, что одним из первых это отметил еще экономист Адам Смит: «Для
человека, с рождения остававшегося вне общества, объекты его страстей,...которые да­
рят.ему удовольствие или вызывают неприятные ощущения, будут занимать все его вни­
мание. Сами вызываемые объектами страсти... едва ли станут его занимать... Введите его
в общество, и эти страсти сразу же станут причиной возникновения новых страстей...;
желания и отвращение, радости и печали... теперь начнут глубоко его интересовать, ста­
новясь предметом самых внимательных размышлений» (Smith, 1759, р. 78). 369

взаимоотношений миндалины и гиппокампа. Синхронизация работы этих двух структур в нормальном диапазоне активаций способствует луч­шему запоминанию (в соответствии с принципом воспроизведения, зави­сящего от состояния — см. 5.1.1). Однако при сильном негативном аф­фекте активация миндалины ведет к выраженному подавлению активности гиппокампа и даже морфологическим повреждениям его синапсов. Произвольное припоминание нарушается, тогда как сохран­ный аффективный прайминг ведет к реакциям тревоги и страха, кото­рые в силу их кажущейся беспричинности могут приобретать все более генерализованный характер. Симптомы такой диссоциации в особен­ности характерны для посттравматического синдрома, являющегося се­рьезным, требующим длительного лечения психосоматическим заболе­ванием. Во многих случаях эти реакции крайне сложно предотвратить или проконтролировать извне, так как они вызываются частными де­талями исходной стрессогенной ситуации. Последнее, несомненно, связано с эффектом туннельного зрения, объясняющегося особой чув­ствительностью амбьентного внимания к стрессу и сильным отрица­тельным эмоциям (см. 2.1.2 и 5.3.2).

В течение нескольких столетий — от Декарта до Найссера — в на­уке доминировало мнение, что при изучении сознания мозг и поведение можно игнорировать. Когнитивные нейронаухи последних 20 лет обра­тили внимание на роль субстрата, однако эта роль понималась лишь в духе фодоровской модулярности, как участие в процессах познания пре­имущественно кортикальных анатомо-физиологических структур. Сле­дующим этапом развития становится учет нейрогуморальных влияний. Выброс нейротрансмиттеров при эмоциях, удивлении и стрессе одно­временно действует на множество рецепторов в различных структурах мозга. Их влияние на познавательные механизмы подобно воздействию глобального изменения климата на локальные экосистемы. Рассматривая эти данные, мы выходим за рамки нейрокогнитивной парадигмы в ее модулярной интепретации. Более того, интерес к эмоциональной ре­гуляции может быть признаком еще более серьезных изменений, чем замена клиники локальных поражений мозга в качестве полигона про­верки гипотез «мокрой» физиологией и психиатрией. Возможно, происходит изменение самой философской платформы исследований, основанной на рационализме и эмпиризме. Базовые системы эмоций можно понять в рамках романтической традиции — как системы дея-тельностей с их особыми и, как выясняется, во многом нейрогумораль-ными механизмами.

Взаимодействие когнитивных и аффективных переменных иног­да относится к числу отличительных особенностей «деятельности» по сравнению с «поведением» (Леонтьев, 1975). Психологическая теория деятельности, благодаря подвижности ее функциональных единиц и акценту на процессах развития, могла бы стать — при условии ее соб­ственного развития — основой отсутствующей до сих пор когнитивно-

аффективной науки. Действительно, многое говорит в пользу примата действия, в том числе действия, координация которого распределена между членами группы, как, например, при распределении функций между хирургическим персоналом во время операции. Все те различия видов, форм и модусов познавательных процессов, на которые натолк­нулись ранние попытки гомогенизировать эту область в терминах эле­ментарных информационных процессов, объясняются различиями форм нашей повседневной активности, а также многообразием био­генетических и социокультурных контекстов их развития. По прони­цательному замечанию В.И. Вернадского: «Идет работа Сизифа: при­рода оказывается более сложной, чем разнообразие — бесконечное — символов и моделей, созданных нашим сознанием» (Вернадский, 1981, с. 227).