![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Là__ 5 страница
49 В историческом контексте похожие представления развивались Феликсом Крюге-ром и другими представителями лейпцигской школы гешталыппсихологии, которые подчеркивали аффективный характер ранних этапов «актуалгенеза» (микрогенеза) предмета, а также взаимодействие интеллекта и аффекта. нас срочно заняться разрешением гомеостатических кризисов организма» (Heckhausen, 1985, S. 5). Перечень Хекхаузена, конечно, очень предварителен. Сомнение, например, вызывает локализация горя, которое он помещает среди базовых аффектов. Это чувство предполагает непрерывность психологического времени и личностное отношение к событиям. Тем самым его скорее следовало бы отнести к сфере метакогнитивных координации (уровень F), недоступных, как показывают наблюдения зоологов, даже для высших субчеловеческих приматов. Перед тем как обратиться к современным уровневым теориям эмоций, попытаемся «пройтись по уровням», начав с нижних сегментов иерархии. Как правило, это субкортикальные механизмы, где «свет познания» чрезвычайно слаб, но зато в полной мере представлены аффекты — стоны, крики и гримасы филогенетического зверинца. Как отмечалось, весьма аффектогенной может быть сравнительно ранняя, диффузно-пространственная стадия микрогенеза восприятия. Амбьентный модус восприятия начинает доминировать у человека, если затруднена фокальная обработка, то есть в темноте или в тумане, на незнакомой территории, а также при возникновении неожиданных и резких изменений — вспышках, движениях, прикосновениях, хлопках, и т.д. Такие события ведут к рефлекторному замиранию (оно многократно описывалось в разных терминах — startle, freezing или abstractor effect современных авторов; павловское внешнее торможение, анабиоз Ухтомского и Totstellreflex, по Кречмеру), за которым следует каскад ориентировочно-исследовательских движений (см. 3.4.1 и 4.4.1). Пространственная соотнесенность этих движений с локусом внезапного события явно указывает на субкортикальные механизмы уровня С как ведущего для этого рода реакций (базальные ганглии, тесно связанные с лимбическим палеокортексом, в том числе с миндалиной и гиппокам-пом)50. По мнению психофизиолога Дж. Грэя (Gray, 1987), характерный для ориентировочной реакции комплекс изменений обеспечивается одной из трех базовых систем мотивационной регуляции поведения, а именно той из них, которая индуцирует состояние тревоги и отрицательные эмоции. Они отличаются, с одной стороны, от позитивно окрашенных эмоций, сопровождающих удовлетворение потребностей, а
с другой, от процессов аффективно-энергетического обеспечения состояний «нападения—бегства». Но начала эмоциональности, видимо, следует искать в еще более глубоких эволюционных слоях, где возникают тенденции приближения или избегания, дифференцирующие (как первым подчеркнул в своей теории эмоций Чарльз Дарвин) положительный и отрицательный «полюса» эмоций. Очевидно, это должно происходить там, где организм впервые становится явно больше «суммы своих частей» — при переходе от уровня А к уровню В. На этом этапе эволюции возникает интеграция соматосенсорных ощущений в схему тела, которая позволяет управлять движениями организма как целого, превращая его, по определению H.A. Бернштейна (1947/1991), в «локомоторную машину». Подобная биомеханическая характеристика, однако, существенно неполна. Дело в том, что таламо-паллидарная схема тела имеет скорее ней-рогуморалъную архитектуру и контролирует, наряду с базовыми моторными возможностями (двигательными штампами, или синергиями), висцеральные процессы и ресурсы организма, представленные прежде всего нейросетевыми (ретикулярными) структурами гипоталамуса. В литературе по нейрофизиологии и нейроэндокринологии подробно обсуждаются механизмы такой телесной интеграции, например, роль низкоуровнего сегмента ретикулярной формации, координирующего активацию ядер таламуса {Extended Reticular Thalamic Activating System, ERTAS), и нейронных структур, расположенных более медианно, вокруг желудочков основания, среднего и промежуточного мозга (Periaqueductal Gray, PAG). Все это живо напоминает центроэнцефалическую теорию сознания, предложенную в середине 20-го века канадским нейрохирургом Пэнфилдом, но с тем отличием, что сегодня акцент делается на концентрации в этих структурах биохимических компонентов регуляции аффективных реакций — холинэргической, катехоламинэргической, ГАМК- и глутаматэргической систем. Исходные основания дифференциации аффектов, таким образом, следует искать в вентромедианных областях глубоких субкортикальных структур. Это делает понятнее мотивы «локомоторной машины» уровня В — куда (к чему или от чего) она стремится/бежит. Понятнее становится также биологический смысл функционирования уровня С. В результате работы базальных ганглиев, миндалины и гиппокампа бернштейновское «пространственное поле» приобретает аффективную разметку, что делает возможным использование общей, ведомой аффектом поведенческой стратегии поиска положительно «окрашенных» мест и избегания отрицательных. При возникновении кортикальных уровней организации у млекопитающих происходит расширение и обогащение списка эмоций, но сам принцип сочетания влияний неирогуморальных и структурных механизмов полностью сохраняет свою действенность. Так, во всех без исключения эмоционально-аффективных реакциях участвуют моноами-360 ны серотонин и норэпинефрин (норадреналин). Нейротрансмиттеры разделяются далее на нейромедиаторы и нейромодуляторы, причем некоторые вещества могут выступать и в той и в другой функции. Их специфические комбинации характеризуют целые группы базовых эмоци-онаЛьно-мотивационных состояний. Несколько упрощенная схема соответствующих взаимосвязей представлена в сводной табл. 9.2. Как следует из этой таблицы, познавательная мотивация (в качестве бескорыстной «игры в бисер») не первична, но возникает в русле взаимодействия процессов поиска и игры, то есть базовых систем 1 и 7. Обе эти эмоционально-мотивационные системы лежат в основе субъективно увлекательных, захватывающих индивида активностей. Они поддерживаются системой подкрепления, основанной на нейромодуляторе дофамине, а также выделением естественных опиатов мозга. На их основе поэтому возможно возникновение эффектов патологической зависимости51. Творческие достижения, как отмечалось (см. 8.3.3), связаны также и с преодолением чувства тревоги, представленного системой 5. Взаимодействие происходит и в других областях. Системы 2, 3 и 4 регулируют отношения с представителями своего (и не только своего) биологического вида, обеспечивая в последующем формирование социальных эмоций и чувств. В списке важнейших нейротрансмиттеров находится и ацетил-холин. Этот возбуждающий нейромедиатор существен для функционирования систем 6 и 7. Опосредуя влияния восходящей ретикулярной активирующей системы на быстрые NMDA-синапсы, ацетилхолин необходим для концентрации внимания, обучения и эксплицитного запоминания. Его выключение сопровождается нарушениями ситуативного сознания и амнестическими расстройствами (см. 4.3.3 и 5.4.3). В исследованиях эмоций человека выделяют до 10 основных состояний, например, интерес, радость, удивление, горе, гнев, презрение, отвращение, страх, стыд и вина (Изард, 1980). С разнообразными вариантами (ревность, обида, зависть, злорадство, торжество, гордость, умиление, грусть, «светлая печаль» и т.д.) этот список, конечно, может быть значительно расширен. Факторный анализ результатов оценок субъективного сходства эмоциональных переживаний позволяет, однако, редуцировать их разнообразие (Леонова, Величковская, 2002). Чаще всего при этом выделяется следующий трехфакторный комплекс: 1) позитивные эмоции (они, как правило, включают и удивление); 2) остронегативные эмоции (горе, презрение, отвращение); 3) тревожно-депрессивные состояния, такие как страх и чувство Легко видеть, что данный комплекс не совпадает буквально с реконструируемыми в биопсихологии и нейроэндокринологии базовыми
Таблица 9.2. Базовые системы эмоций Panksepp, 2000, с изменениями) млекопитающих и связанные с их дисфункциями психиатрические нарушения у человека (по:
ACh — ацетилхолин; ПТС — постгравматический синдром; БП — болезнь Паркинсона; БА — болезнь Альцгеймера системами регуляции аффектов, что вполне объяснимо, если учесть различия задач и методологии этих исследований. Важной, но нерешенной до сих пор задачей является описание социально-психологических и поведенческих сценариев, в которых можно ожидать возникновения тех или иных эмоций (см. 6.3.3). В рамках наметившегося сближения исследований когнитивных процессов и эмоционально-аффективной сферы этой задаче, несомненно, будет уделено в ближайшие годы самое пристальное внимание52. Еще одной общей для когнитивных и аффективных исследований областью является изучение функциональных состояний человека. Речь идет о состояниях утомления, стресса, монотонии и пресыщения, начало изучения которых было положено такими классиками психологии и медицины, как Эмиль Крепелин, Курт Левин, Фредерик Бартлетт и Ганс Селье. В современной прикладной психологии эти состояния (к ним в последнее время добавилось состояние психического выгорания — англ. burnout syndrome) служат особенно ярким доказательством продуктивности деятельностной парадигмы. Тому, что мы есть, мы во многом обязаны нашей деятельности, или, точнее, деятельностям, среди которых трудовая деятельность не только социально наиболее важна, но и интересна в исследовательском отношении, поскольку она демонстрирует исключительное разнообразие форм. Они, как оказалось, определяют весьма специфические паттерны нагрузки на микроструктуру познавательных процессов и мотивационные ресурсы человека. Столь же специфическими оказываются и отсроченные последствия подобных нагрузок, включающие, среди прочего, изменения интеллекта и личности, казалось бы, жестко заданных генотипом (Леонова, 1984; Leonova, 1998). В центральных областях когнитивной науки взаимодействие аффекта и интеллекта также является сегодня установленным фактом. Примером служит обнаруженный Канеманом и Амосом Тверски эффект эмоционального обрамления процессов принятия решений (англ. framing effect — см. 8.4.1). Незначительная переформулировка задачи, меняющая эмоциональный контекст условий, ведет к тому, что при сохранении формальной структуры задача начинает решаться иначе. В положительном контексте испытуемые готовы прежде всего быстро зафиксировать выигрыш. В отрицательном контексте они с упорством стремятся свести на нет проигрыш, рискуя при этом значительно более серьезными потерями. Этот психологический феномен находит подтверждение в работах по поведенческой экономике, анализирующих реальное поведение
инвесторов на финансовых рынках. Неожиданной экспериментальной проверкой для него оказались... теракты в США 11 сентября 2001 года. Сразу после этих событий эффект эмоционального обрамления временно перестал наблюдаться: в глобальном контексте угрозы локальные манипуляции эмоционального фона оказались неэффективными — даже при положительной формулировке условий испытуемые решали задачу выбора по отрицательному сценарию (Sacco, Galletto & Blanzien, 2004). Другой пример возможного взаимодействия — это луриевский лобный синдром («дезэкзекутивный синдром»). В его классическом описании он заключается в нарушении планирования и контроля действия. Проблема состоит в спецификации характера нарушений. Они могут заключаться либо в персевераторном повторении действия и его элементов (трудности смены цели), либо, напротив, в повышенной отвлекаемости (невозможности оставаться на цели). Оба варианта отклонений наблюдаются при локальных поражениях мозга, что позволяет строить гипотезы о существовании анатомической основы для нескольких различных «лобных синдромов» (см. 4.4.2). Проблематичным для этих гипотез является возникновение тех же тенденций у психиатрических пациентов и у, судя по всему, здоровых испытуемых в различных состояниях. Быть может, разгадка причин предпочтения той или иной стратегии связана с учетом влияния эмоций и стоящих за ними нейрогуморальных механизмов регуляции? Так, выделяющийся в связи с положительными эмоциями дофамин может опосредовать впечатление успешного завершения действия и увеличивать готовность переключиться на новую работу (Carver, 2003). Недостаток дофамина, напротив, мог бы рассматриваться контрольными инстанциями мозга как отсутствие успеха, вести к повторным попыткам достичь цель, персеверациям и фиксации внимания на отдельных деталях общей картины. Хотя проверка этих взаимосвязей, безусловно, потребует серьезных междисциплинарных усилий, полезной предварительной иллюстрацией влияния эмоций может быть визуализация восприятия сложной картины в зависимости от ее эмоциональной валентности и/или аффективного состояния самого зрителя. Цель таких проводимых в настоящее время экспериментов состоит в сравнении амбьентных и фокальных компонентов обработки и их зависимости от эмоционально-аффективных переменных (Velichkovsky, 2004). На рис. 9.10 показана картина швейцарского художника-символиста Бёклина «Остров мертвых» вместе с типичными ландшафтами внимания, возникающими при ее восприятии. Хорошо видно, что в случае этой картины амбьентные компоненты внимания (дорзальный поток) демонстрируют совершенно необычное для них стягивание в точку, выделяя фигуру в саване (можно сравнить рис. 4.19 и 9.8, на которых показано распределение внимания при рассматривании сцен фривольно-позитивного и скорее нейтрального эмоционального содержания). Интересно, что базовые тенденции эмоционально-мотивационной модуляции внимания имеют исключительно общий характер, влияя сходным образом на восприятие и на мышление. В одной из недавних работ испытуемым предлагалось мысленно проиграть ситуацию движения к некоторой привлекательной цели или же, напротив, избегания
Рис. 9.10. Ландшафты внимания при рассматривании эмоционально акцентуированного изображения (по: Velichkovsky, 2004): А —исходное изображение. (Продолжение на след странице.) опасности (Foerster et al., 2005 in press). В соответствующем контексте менялся характер выполнения как перцептивных тестов на восприятие глобальных и локальных признаков изображения (см. 4.1.3), так и тестов на ассоциативное мышление. Позитивно-действенная поведенческая установка на приближение приводила в обоих случаях к расширению горизонта мышления, в частности, сопровождалась выделением не только типичных, но и сравнительно редких, низкочастотных ассоциаций. В контексте защиты и избегания, напротив, происходило явное сужение «ментального поля зрения». В этом направлении исследований, очевидно, намечается сегодня еще один прорыв изолированного рассмотрения эмоциональных и когнитивных процессов. В более отдаленной перспективе эти исследования могут помочь разобраться в классической проблеме взаимодействия личностных особенностей и творческих достижений (см. 8.3.3). Чем выше уровень когнитивной организации, тем сложнее в общем случае разделить эмоции, чувства и интересы, с одной стороны, и процессы восприятия и мышления, с другой. Анализ основанных на работе со знаниями процессов метапознания в особенности позволяет установить их фактическое совпадение с процессами подготовки, инициации и оценки результатов действия, изучаемыми в психологии мотивации (Величковский, Леонтьев, 2003). Некоторые из таких соответствий Рис. 9.10. (продолжение) Ландшафты внимания при рассматривании эмоционально акцентуированного изображения (по: Velichkovsky, 2004): Б — реконструкция амбьентного внимания; В — реконструкция фокального внимания. τ L Таблица 9.3. Соотношение понятий в исследованиях мотивации и метапознания
показаны в табл. 9.3. На наш взгляд, эти факты объясняются рядом причин. Во-первых, в иерархически организованной функциональной архитектуре, как полагал уже Бернштейн (1947/1991), высшие уровни задают мотивы для работы нижележащих структур. Во-вторых, следует признать предельно абсурдной саму идею двух разных эволюции — одной для аффективных, а другой для когнитивных механизмов. Едиными поэтому должны быть и их эволюционные уровни организации. По этой же причине не может быть устойчивого существования независимых друг от друга когнитивных и аффективных исследований. В последние годы возник ряд уровневых теорий, призванных соотнести эмоции с феноменами сознания, а также с известными нейро-когнитивными механизмами (Alexandrov & Sams, 2005 in press; Lewis, 2005). Чаще всего при этом рассматриваются двух- и трехуровневые модели. В первом случае они напоминают по своей структуре модель автоматической обработки и сознательного контроля Шиффрина и Шнайдера (см. 4.3.3)53. Трехуровневые модели включают наряду с сен-
сомоторными процессами (их функция состоит в запуске врожденных аффективных реакций) промежуточный уровень процессов сравнения ситуации с содержаниями памяти и, наконец, некоторый высший уровень рефлексивной оценки и прогноза. Видный швейцарский психолог Клаус Шерер, особенно много сделавший для реализации данного подхода (см., например, Scherer, 2003), считает, что на базе подобной трехуровневой архитектуры, по мере ее формирования в онтогенезе, должна реализовываться целая цепочка стадий когнитивной оценки: 1) восприятие изменения в окружении, привлекающего внимание 2) восприятие приятности или неприятности стимульного события 3) оценка значимости стимульного события по отношению к своим 4) понимание того, кто или что вызвали стимульное событие (агент- 5) оценка своей способности справиться с развитием событий (вос 6) оценка своих действий в их отношении к нравственным и соци мантические данные свидетельствуют о существовании в наивно-языковой картине мира представления о волевом контроле — практически каждая базовая эмоция представлена в языке двумя терминами, различия которых можно трактовать с точки зрения присутствия или потери контроля. Обычно контроль теряется при увеличении интенсивности эмоций, когда радость переходит в экстаз, гнев в ярость, а страх в панику. «Под сильными страстями, — отмечал историк Василий Ключевский, — скрывается только слабая воля». Продвинутые стадии когнитивной оценки и есть попытка контроля и преодоления аффекта, причем не только в отношении событий с отрицательной валентностью. Так, исследования эмоционально-мотивационного сопровождения поведения покупателей (Wilson et al., 1993) показали, что интроспекция и вообще дополнительные размышления по поводу причин предпочтения того или иного продукта обычно ведут к явному снижению субъективной привлекательности покупки. Несмотря на то, что этот вопрос требует более детального анализа, первоначальный аффект, очевидно, может быть ослаблен и даже полностью изменен под влиянием метаког-нитивных процессов54.
Удивительно, что эмоции, как и когнитивные процессы, до сих пор крайне редко рассматриваются с точки зрения их интерсубъектности, из «перспективы второго лица» (см. 9.4.1). Между тем уже Дарвин считал, что экспрессивные компоненты эмоций служат целям коммуникации и что существует преемственность движения лицевой мускулатуры от низших млекопитающих к приматам и затем к человеку. Поскольку эмоции проявляются именно в выражении лица и в интонациях голоса, то, наряду с нейрогуморальным и интроспективным аспектами, они имеют еще и «интерсубъектное измерение». Так, немецкие психологи Холодински и Фридлмайер (Holodynski & Friedlmeier, 2005) показали недавно, что развитие эмоций в онтогенезе во многом аналогично развитию внутренней речи, как его понимал Выготский (см. 1.4.2). Иначе говоря, эмоции имеют на ранних этапах развития особое коммуникативное значение по принципу «Я не для тебя плачу — я для мамы плачу!». Отражаясь в поведении другого, эмоции становятся затем элементом внутреннего рефлексивного переживания55. Формирующаяся на наших глазах когнитивно-аффективная наука открывает для когнитивных исследований новые области практического применения. Среди них видное место занимают психиатрия и нейропси-хоанализ. Символом новых времен могут стать не только когниитивные технические системы, но и фармакологические средства, повышающие стрессоустойчивость или регулирующие социальное поведение. Например, использование веществ, препятствующих выведению нейромодуля-тора серотонина из синаптической щели {Serotonin specific reuptake inhibitors, SSRI), позволяет заметно снизить уровень агрессивности по отношению к другим людям (Knutson et al., 1998). Эффективность таких средств явно выше, чем так называемых когнотропных веществ (Гольд-берг, 2004), то есть пока еще довольно гипотетических таблеток внимания, памяти и мышления. В процессах нейрореабилитации и терапии важно, на каком эмоциональном фоне происходит восстановление нарушенных процессов и их функциональная реинтеграция. Реабилитационные воздействия особенно затруднены в том случае, если — как при поражениях правого полушария или при посттравматическом синдроме — нарушены процессы осознания дефекта, а также инициация и произвольный контроль действия. Подобная дезинтеграция сознания, о которой много писали такие классики, как Жане и Фрейд, может быть связана с нелинейным характером
взаимоотношений миндалины и гиппокампа. Синхронизация работы этих двух структур в нормальном диапазоне активаций способствует лучшему запоминанию (в соответствии с принципом воспроизведения, зависящего от состояния — см. 5.1.1). Однако при сильном негативном аффекте активация миндалины ведет к выраженному подавлению активности гиппокампа и даже морфологическим повреждениям его синапсов. Произвольное припоминание нарушается, тогда как сохранный аффективный прайминг ведет к реакциям тревоги и страха, которые в силу их кажущейся беспричинности могут приобретать все более генерализованный характер. Симптомы такой диссоциации в особенности характерны для посттравматического синдрома, являющегося серьезным, требующим длительного лечения психосоматическим заболеванием. Во многих случаях эти реакции крайне сложно предотвратить или проконтролировать извне, так как они вызываются частными деталями исходной стрессогенной ситуации. Последнее, несомненно, связано с эффектом туннельного зрения, объясняющегося особой чувствительностью амбьентного внимания к стрессу и сильным отрицательным эмоциям (см. 2.1.2 и 5.3.2). В течение нескольких столетий — от Декарта до Найссера — в науке доминировало мнение, что при изучении сознания мозг и поведение можно игнорировать. Когнитивные нейронаухи последних 20 лет обратили внимание на роль субстрата, однако эта роль понималась лишь в духе фодоровской модулярности, как участие в процессах познания преимущественно кортикальных анатомо-физиологических структур. Следующим этапом развития становится учет нейрогуморальных влияний. Выброс нейротрансмиттеров при эмоциях, удивлении и стрессе одновременно действует на множество рецепторов в различных структурах мозга. Их влияние на познавательные механизмы подобно воздействию глобального изменения климата на локальные экосистемы. Рассматривая эти данные, мы выходим за рамки нейрокогнитивной парадигмы в ее модулярной интепретации. Более того, интерес к эмоциональной регуляции может быть признаком еще более серьезных изменений, чем замена клиники локальных поражений мозга в качестве полигона проверки гипотез «мокрой» физиологией и психиатрией. Возможно, происходит изменение самой философской платформы исследований, основанной на рационализме и эмпиризме. Базовые системы эмоций можно понять в рамках романтической традиции — как системы дея-тельностей с их особыми и, как выясняется, во многом нейрогумораль-ными механизмами. Взаимодействие когнитивных и аффективных переменных иногда относится к числу отличительных особенностей «деятельности» по сравнению с «поведением» (Леонтьев, 1975). Психологическая теория деятельности, благодаря подвижности ее функциональных единиц и акценту на процессах развития, могла бы стать — при условии ее собственного развития — основой отсутствующей до сих пор когнитивно- аффективной науки. Действительно, многое говорит в пользу примата действия, в том числе действия, координация которого распределена между членами группы, как, например, при распределении функций между хирургическим персоналом во время операции. Все те различия видов, форм и модусов познавательных процессов, на которые натолкнулись ранние попытки гомогенизировать эту область в терминах элементарных информационных процессов, объясняются различиями форм нашей повседневной активности, а также многообразием биогенетических и социокультурных контекстов их развития. По проницательному замечанию В.И. Вернадского: «Идет работа Сизифа: природа оказывается более сложной, чем разнообразие — бесконечное — символов и моделей, созданных нашим сознанием» (Вернадский, 1981, с. 227).
|