Литературы 1940-1960-х годов

Новый этап в развитии русской литературы XX в. ознаменовался окончанием мирового периода в жизни народов Европы: началась Вторая мировая война, длившаяся шесть лет. В 1945 г. она завершилась поражением гитлеровской Германии. Но мирный период продолжался недолго.

Уже в 1946 г. речь У. Черчилля в Фултоне обозначила напряженность в отношениях между бывшими союзниками. Результатом стала «холодная война», опустился «железный занавес». Все это не могло не оказать существенного влияния па развитие литературы.

В годы Великой Отечественной войны русская литература практически целиком посвятила себя благородному делу зашиты Оте­чества. Ее ведущей темой стала борьба с фашизмом, ведущим жанром — публицистика. Самое яркое поэтическое произведение тех лет — поэма А.Т. Твардовского «Василий Теркин».

Послевоенные постановления ЦК ВКП(б) (1946—1948) суще­ственно ограничивали возможности писателей. Положение существенно изменилось после 1953 г. с начатом периода, получившего название «оттепели». Значительно расширилась тематика художественных книг, открылись новые литературно-художественные журналы, обогатился жанровый репертуар литературы, были восстановлены лучшие традиции словесности предшествующего време­ни, в частности Серебряного века. 1960-е годы дали небывалый расцвет поэзии (А.Вознесенский, Е.Евтушенко, Б.Ахмадулина, Р.Рождественский и др.).

ЛИТЕРАТУРА ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

Еще до войны официальное искусство стало средством пропаганды. Песня «Широка страна моя родная» кого-то убеждала не меньше, чем черные «воронки» у подъездов и заколоченные двери арестованных по навету. Перед войной многие верили, что мы по­бедим «малой кровью, могучим ударом», как пелось в песне из снятого перед самой войной фильма «Если завтра война».

Хотя идеологические стереотипы и принципы тоталитарной пропаганды в годы войны остались без изменения и контроль над средствами информации, культурой и искусством не был ослаб­лен, людей, сплотившихся ради спасения Отечества, охватило, как писал Б.Пастернак, «вольное и радостное» «чувство общно­сти со всеми», что позволило ему назвать этот «трагический, тя­желый период» в истории страны «живым».

Писатели и поэты уходили в народное ополчение, в действую­щую армию. Десять писателей были удостоены звания Героя Со­ветского Союза. Многие работали во фронтовых газетах — А.Твар­довский, К.Симонов, Н.Тихонов. А.Сурков, Е.Петров, А.Гай­дар, В.Закруткин, М.Джалиль.

Произошли изменения, касающиеся жанрового состава худо­жественной литературы. С одной стороны, укрепились позиции пуб­лицистики и беллетристики, с другой — сама жизнь потребовала восстановления в правах лирики и сатиры. Одним из ведущих жанров стала лирическая песня. Всенарод­ными были «В прифронтовом лесу», «Огонек», «На солнечной по­ляночке». «Землянка». На фронте и в тылу возникли различные варианты «Катюши» и других популярных песен.

Не меньшим было влияние лирики. Поэты — от Д. Бедного до Б. Пастернака — откликнулись на военные события. А.Ахматова написала исполненные высокого достоинства и душевной боли за судьбу Родины стихотворения «Клятва» (1941), «Мужество» (1942), «Птицы смерти в зените стоят...» (1941). Всенародное признание получило стихотворение К.Симонова «Жди меня...» (1941).

Эпическая поэзия также не остановилась на достигнутом. К. Си­монов, А.Твардовский и другие поэты возродили жанр баллады, интересные поэмы и повести в стихах были созданы Н.Тихоно­вым («Киров с нами», 1941)т В. Инбер («Пулковский меридиан», 1941 — 1943), М.Алигер («Зоя», 1942), О.Берггольц («Ленинград­ская поэма», 1942). Высшим достижением в этом жанре стала во­истину народная поэма А.Твардовского «Василий Теркин» (1941 — 1945).

В прозе главенствовал очерковый жанр. Публицистике отдали дань М.Шолохов и Л.Леонов, И.Эренбург и А.Толстой, Б.Горба­тов и В. Василевская, многие другие прозаики. В страстных декла­рациях авторов говорилось об ужасах войны, вопиющей жестоко­сти противника, боевой доблести и патриотических чувствах со­отечественников.

Из числа наиболее интересных произведений, созданных в жанре рассказа, можно назвать вещи А. Платонова и К. Паустовского. Соз­давались также циклы рассказов — «Морская душа» (1942) Л.Со­болева, «Севастопольский камень» (1944) Л.Соловьева, «Расска­зы Ивана Сударева» (1942) А.Толстого.

С 1942 г. стали появляться героико-патриотические повести — «Радуга» (1942). В.Василевской, «Дни и ночи» (1943—1944) К.Си­монова, «Волоколамское шоссе» (1943— 1944) А. Бека, «Взятие Beликошумска» (1944) Л.Леонова, «Народ бессмертен» (1942) В. Гроссмана. Как правило, их главным героем был мужественный борец с фашизмом.

Голы войны были неблагоприятны для развития романного жанра. Всплеск национального самосознания побудил писателей ради утверждения мысли о непобедимости русского народа загля­нуть в прошлое в поисках исторических аналогам («Генералисси­мус Суворов» (1941 — 1947) Л. Раковского, «Порт-Артур» (1940— 1941) А.Степанова, «Батый» (1942) В.Яна и т.п.).

Наиболее популярными историческими личностями в произве­дениях разных родов и жанров литературы были Петр Первый и Иван Грозный. Если Петру Первому в это время было посвящено всего одно произведение, хотя и очень значительное — роман «Петр Первый», написанный А. Толстым, то Иван Грозный стал глав­ным героем романов В. Костылева и В.Сафонова, пьес А.Толсто­го, И.Сельвинского, В.Соловьева. Он оценивался прежде всего как созидатель Земли русской; ему прощалась жестокость, оправ­дывалась опричнина- Смысл такой аллюзии очевиден: прославле­ние вождя в эти годы не ослабевает, несмотря на тяжелые пораже­ния в начале войны.

Прямо назвать причину бед, повлиявших на ход войны, когда страна, ослабленная тиранией, истекала кровью, художники не могли. Одни творили легенду, другие описывали прошлые време­на, третьи апеллировали к разуму современников, пытаясь укре­пить их дух. Были и такие, у кого не хватало смелости и совести, которые делали карьеру, приспосабливались к требованиям си­стемы.

Сложившаяся в 1930-е годы нормативная эстетика социалисти­ческого реализма диктовала свои условия, не выполнять которые писатель, желавший быть опубликованным, не мог. Задача искус­ства и литературы виделась в иллюстрировании идеологических установок партии, доведении их до читателя в «охудожествленной» и предельно упрощенной форме. Всякий, кто не удовлетво­рял этим требованиям, подвергался проработкам, мог быть со­слан или уничтожен.

Уже на следующий после начала войны день у председателя Комитета по делам искусства М. Храпченко состоялось совещание драматургов и поэтов. Вскоре при комитете была создана специ­альная репертуарная комиссия, которой было поручено отобрать лучшие произведения на патриотические темы, составить и рас­пространить новый репертуар, следить за работой драматургов.

В августе 1942 г. в газете «Правда» были опубликованы пьесы А. Корнейчука «Фронт» и К. Симонова «Русские люди». В этом же году Л.Леонов написал пьесу «Нашествие». Особый успех имел «Фронт» А.Корнейчука. Получив личное одобрение Сталина, пьеса ставилась во всех фронтовых и тыловых театрах. В ней утверждалось, что на смену зазнавшимся команди­рам времен гражданской войны (командующий фронтом Горлов) должно прийти новое поколение военачальников (командующий армией Огнев).

Е. Шварц в 1943 г. написал пьесу «Дракон», которую известный театральный режиссер Н.Акимов поставил летом 1944 г. Спек­такль был запрещен, хотя официально признавался антифаши­стским. Пьеса увидела свет уже после смерти автора. В притче-сказ­ке Е. Шварц изобразил тоталитарное общество: в стране, где дол­гое время правил Дракон, люди так привыкли к насилию, что оно стало казаться нормой жизни. Поэтому, когда появился странствую­щий рыцарь Ланцелот, сразивший Дракона, народ оказался не готов к свободе.

Антифашистской назвал свою книгу «Перед восходом солнца» и М.Зощенко. Книга создавалась в дни войны с фашизмом, отри­цавшим образованность и интеллигентность, будившим в челове­ке звериные инстинкты. Е.Шварц писал о привычке к насилию, Зощенко — о покорности страху, на которой как раз и держалась государственная система. «Устрашенные трусливые люди погиба­ют скорей. Страх лишает их возможности руководить собой», — говорил Зощенко. Он показал, что со страхом можно успешно бо­роться. Во время травли 1946 г. ему припомнили эту повесть, напи­санную, по определению автора, «в защиту разума и его прав».

С 1943 г. возобновилось планомерное идеологическое давление на писателей, истинный смысл которого тщательно скрывался под маской борьбы с пессимизмом в искусстве. К сожалению, деятель­ное участие в этом принимали и они сами. Весной того года в Москве состоялось совещание литераторов. Его целью явилось под­ведение первых итогов двухлетней работы писателей в условиях войны и обсуждение главнейших задач литературы, путей ее раз­вития. Здесь впервые было подвергнуто резкой критике многое из созданного в военное время. Н.Асеев, имея и виду те главы из поэмы А.Твардовского «Василий Теркин», которые к тому време­ни были опубликованы, упрекал автора в том, что это произведе­ние не передает особенностей Великой Отечественной войны. В. Инбер в августе 1943 г. напечатала статью «Разговор о по­эзии», в которой критиковала О. Берггольц за то, что она и в 1943 г. продолжала писать о своих переживаниях зимы 1941 —1942 гг. Пи­сателям ставили в вину, что они не успевают за постоянно меня­ющейся военно-политической обстановкой. Художники требовали от художников же отказа от свободы выбора тем, образов, героев, ориентировали на сиюминутность. В переживаниях О.Берггольц В.Инбер увидела «душевное самоистязание», «жажду мучениче­ства», «пафос страдания». Писателей предупреждали, что из-под их пера могут выйти строки, не закаляющие сердца, а, наоборот, расслабляющие их. В конце января 1945 г. драматурги собрались на творческую кон­ференцию «Тема и образ в советской драматургии». Выступающих было много, но особо следует выделить речь Вс. Вишневского, всег­да учитывавшего «линию партии». Он говорил о том, что теперь нужно заставить редакторов и цензоров уважать литературу и ис­кусство, не толкать художника под руку, не опекать его.

Вишневский апеллировал к вождю: «Сталин отложит в сторону все военные папки, он придет и скажет нам целый ряд вещей, которые нам помогут. Так ведь было до войны. Он первый прихо­дил к нам на помощь, рядом были его соратники, был и Горький. И та растерянность, которая владеет некоторыми людьми неизве­стно почему, — она отпадет». И Сталин действительно «сказал целый ряд вещей». Но означали ли слова Вишневского изменение политики партии в области литературы? Дальнейшие события по­казали, что надежды на это были напрасны. Уже с мая 1945 г. нача­лась подготовка к разгромным постановлениям 1946 г.

В это же время к Сталину обращались в своих многочисленных стихотворных посланиях те поэты, которых лишили возможности быть услышанными. Речь идет о творчестве узников ГУЛАГа. Среди них были и уже признанные художники, и те, кто до ареста не помышлял о литературной деятельности. Их творчество еще ждет своих исследователей. Годы войны они провели за решеткой, но обиду держали не на Родину, а на тех, кто лишил их права защи­щать ее с оружием в руках. В. Боков объяснял репрессии трусостью и лживостью «Верховного»:

Товарищ Сталин!

Слышишь ли ты нас?

Заламывают руки.

Бьют на следствии.

О том, что невиновных

Топчут в грязи,

Докладывают вам

На съездах и на сессиях?

* * *

Ты прячешься,

Ты трусишь,

Ты нейдешь,

И без тебя бегут в Сибирь

Составы скорые.

Так значит, ты, Верховный,

Тоже ложь,

А ложь подсудна.

Ей судья — история!

В лагерях вынашивали сюжеты будущих книг А.Солженицын, В.Шаламов, Д.Андреев, Л.Разгон, О.Волков, писали стихи; огромная армия «врагов» внутренне противостояла в годы войны сразу двум силам — Гитлеру и Сталину. Надеялись ли они найти читате­ля? Конечно. Их лишили слова, как и Шварца, Зощенко, многих других. Но оно — это слово — было произнесено.

В годы войны не были созданы художественные произведения мирового значения, но будничный, каждодневный подвиг рус­ской литературы, ее колоссальный вклад в дело победы народа над смертельно опасным врагом не может быть ни переоценен, ни забыт.

ЛИТЕРАТУРА ПОСЛЕВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

Война оказала большое влияние на духовный климат советско­го общества. Сформировалось поколение, ощутившее в связи с победой чувство собственного достоинства. Люди жили надеждой на то, что с окончанием войны все изменится к лучшему. Побы­вавшие в Европе воины-победители увидели совсем другую жизнь, сравнивали ее с собственной, довоенной. Все это пугало правя­щую партийную элиту. Ее существование было возможно только в атмосфере страха и подозрительности, при жестком контроле над умами, деятельностью творческой интеллигенции.

В последние годы войны были проведены репрессии против целых народов — чеченцев, ингушей, калмыков и ряда других, поголовно обвиненных в предательстве. Не домой, а в лагеря, в ссылку отправлялись бывшие военнопленные и граждане, угнан­ные на работу в Германию.

Вся идеологическая работа в послевоенные годы была подчи­нена интересам административно-командной системы. Вес сред­ства были направлены на пропаганду исключительных успехов советской экономики и культуры, будто бы достигнутых под муд­рым руководством «гениального вождя всех времен и пародов». Образ процветающей держаны, народ которой наслаждается благами со­циалистической демократии, получив отражение в, как тогда говорили, «лакировочных» книгах, картинах, фильмах, не имел ничего общего с реальностью. Правда о жизни народа, о войне с трудом пробивала себе дорогу.

Возобновилось наступление на личность, на интеллигентность, на формируемый ею тип сознания. В 1940— 1950-е годы творческая интеллигенция представляла собой повышенную опасность для партноменклатуры. С нее и началась новая волна репрессий уже послевоенного времени.

15 мая 1945 г. открылся Пленум Правления Союза писателей СССР. Н.Тихонов в докладе о литературе 1944— 1945 гг. заявил: «Я не призываю к лихой резвости над могилами друзей, но я про­тив облака печали, закрывающего нам путь». 26 мая в «Литературной газете» О.Берггольц ответила ему статьей «Путь к зрелости»: «Существует тенденция, представители которой всячески проте­стуют против изображения и запечатления тех великих испыта­ний, которые вынес наш народ в целом и каждый человек в от­дельности. Но зачем же обесценивать народный подвиг? И зачем же преуменьшать преступления врага, заставившего наш народ испытать столько страшного и тяжкого? Враг повержен, а не про­щен, поэтому ни одно из его преступлений, т.е. ни одно страдание наших людей не может быть забыто».

Через год даже такая «дискуссия» уже была невозможна. ЦК партии буквально торпедировал русское искусство четырьмя по­становлениями. 14 августа 1946 г. было обнародовано постановле­ние о журналах «Звезда» и «Ленинград», 26 августа — «О репер­туаре драматических театров и мерах по его улучшению», 4 сен­тября — о кинофильме «Большая жизнь». В 1948 г. появилось по­становление «Об опере В. Мурадели " Великая дружба"». Как ви­дим, «охвачены» были основные виды искусства — литература, кино, театр, музыка.

В этих постановлениях содержались декларативные призывы к творческой интеллигенции создавать высокоидейные художествен­ные произведения, отражающие трудовые свершения советского народа. В то же время деятели искусства обвинялись в пропаганде буржуазной идеологии: постановление о литературе, например, содержало несправедливые и оскорбительные оценки творчества и личности Ахматовой, Зощенко и других писателей и означало усиление жесткой регламентации как основного метода руковод­ства художественным творчеством.

Поколения людей составляли свое мнение об Ахматовой и Зо­щенко, исходя из официальных оценок их творчества, постанов­ление о журналах «Звезда» и «Ленинград» изучалось в школах и было отменено только сорок лет спустя! Зощенко и Ахматова были исключены из Союза писателей. Их перестали печатать, лишив заработка. Они не были отправлены в ГУЛАГ, но жить в положении отверженных, в качестве «нагляд­ного пособия» для инакомыслящих, было невыносимо.

Почему же новая волна идеологических репрессий началась именно с этих художников слова? Ахматова, которая была отлуче­на от читателя на два десятилетия и объявлена живым анахрониз­мом, в годы войны обратила на себя внимание прекрасными пат­риотическими стихами. За ее сборником 1946 г. у книжных магази­нов с утра выстраивалась очередь, на поэтических вечерах в Мос­кве- ее приветствовали стоя. Большой популярностью пользовался Зощенко. Его рассказы звучали по радио и с эстрады. Несмотря на то что книга «Перед восходом солнца» была раскритикована, до 1946 г. он оставался одним из самых уважаемых и любимых писате­лей.

Продолжались репрессии. В 1949 г. был арестован один из круп­нейших русских религиозных философов первой половины XX в. Л.Карсавин. Страдая от туберкулеза в тюремной больнице, для выражения своих философских идей он обратился к стихотворной форме («Венок сонетов», «Терцины»). Умер Карсавин в заключе­нии в 1952 г.

Десять лет (1947—1957) находился во Владимирской тюрьме выдающийся русский мыслитель, философ, поэт Д. Андреев. Он ра­ботал над своим трудом «Роза Мира», писал стихи, свидетельствую­щие не только о мужестве в отстаивании своего призвания, но и о трезвом понимании того, что происходит в стране: Не заговорщик я, не бандит.

Я — вестник другого дня.

А тех, кто сегодняшнему кадит,

Достаточно без меня.

Трижды арестовывалась поэтесса А. Баркова. Ее стихи суровы, как и та жизнь, которую она вела столько лет: Клочья мяса, пропитанные грязью,

В гнусных ямах топтала нога.

Чем вы были? Красотой? Безобразием?

Сердцем друга? Сердцем врага?..

Что им помогало выдержать? Сила духа, уверенность в своей правоте и искусство. У А.Ахматовой хранилась тетрадка из берес­ты, где были процарапаны ее стихи. Их записала по памяти одна из сосланных «жен врагов народа». Стихи униженного великого поэта помогли ей выстоять, не сойти с ума.

Неблагоприятная ситуация сложилась не только в искусстве, но и в науке. Особенно пострадали генетика и молекулярная био­логия. На сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 г. монопольное положе­ние в агробиологии заняла группа Т.Д.Лысенко. Хотя его реко­мендации были абсурдны, их поддержало руководство страны. Уче­ние Лысенко было признано единственно правильным, а генети­ка объявлена лженаукой. О том, в каких условиях приходилось ра­ботать противникам Лысенко, позже рассказал а романе «Белые одежды» В.Дудинцев.

Начато «холодной войны» отозвалось в литературе конъюнк­турными пьесами «Русский вопрос» (1946) К.Симонова, «Голос Америки» (1949) Б.Лавренева, «Миссурийский вальс» (1949) Н.Погодина. Было, например, раздуто «дело Клюевой — Роскина» — ученых, которые, издав на родине книгу «Биотерапия зло­качественных опухолей», передали рукопись американским кол­легам через секретаря Академии медицинских наук СССР В.Парина. Последний был осужден на 25 лет как шпион, а авторы вместе с министром здравоохранения преданы «суду чести» и объявлены «безродными космополитами».

Эта история моментально была использована в пьесах «Чужая тень» (1949) К.Симонова, «Великая сила» (1947) Б.Ромашова, «Закон чести» (1948) А. Штейна. По последнему произведению сроч­но был снят фильм «Суд чести». В финале общественный обвини­тель — военный хирург, академик Верейский, обращаясь к на­электризованному залу, обличал профессора Добротворского: «Именем Ломоносова, Сеченова и Менделеева, Пирогова и Пав­лова... именем Попова и Ладыгина... Именем солдата Советской Армии, освободившего поруганную и обесчещенную Европу! Име­нем сына профессора Добротворского, геройски погибшего за, от­чизну, — я обвиняю!» Демагогический стиль и пафос обвинителя живо напомнили выступления А.Вышинского на политических процессах 1930-х годов. Однако о пародировании не было и речи. Такой стиль был принят повсеместно. В 1988 г. Штейн по-другому оценивал свое сочинение: «...Мы все, и я в том числе, несем ответственность за то, что были... в плену слепой веры и доверия к высшему партийному руководству». Еще более резко обозначил причину появления подобных произведений в кино, литературе, живописи, скульптуре Е.Габрилович: «Я немало писал для кино. И все же, конечно, далеко не обо всем. Почему? Неужели (ведь именно так оправдываются сейчас) не видел того, что твори­лось? Все видел, вполне, вплотную. Но промолчал. Причина? Лад­но, скажу: не хватало духа. Мог жить и писать, но не было сил погибнуть». Участие в подобных акциях сулило немалые выгоды. Штейн за фильм «Суд чести» получил Сталинскую премию.

Официально одобренные повести, романы, пьесы, фильмы, спектакли, картины, как правило, разрушали престиж культуры в народном сознании. Этому же способствовали бесконечные проработочные кампании.

В послевоенные годы продолжалась начавшаяся еще до войны борьба с «формализмом». Она охватила литературу, музыку, изоб­разительное искусство. В 1948 г. состоялись Первый Всесоюзный съезд советских композиторов и трехдневное совещание деятелей музыкального искусства в ЦК партии. В результате советских ком­позиторов искусственно разделили на реалистов и формалистов. При этом в формализме и антинародностн обвинялись самые та­лантливые — Д.Шостакович, С.Прокофьев. Н.Мясковский, В.Шебалин, А.Хачатурян, произведения которых стали мировой классикой. Созданная в 1947 г. Академия художеств СССР уже с первых лет своего существования тоже включилась в борьбу с «формализмом».

В кино и театре подобная практика привела к резкому сокраще­нию числа новых фильмов и спектаклей. Если в 1945 г. было выпущено 45 полнометражных художественных фильмов, то в 1951-м — всего 9, причем часть из них — снятые на пленку спектакли. Теат­ры ставили в сезон не более двух-трех новых пьес. Установка на шедевры, выполненные по указаниям «сверху», вела к мелочной опеке над авторами. Каждый фильм или спектакль принимался и обсуждался по частям, художники вынуждены были постоянно до­делывать и переделывать свои произведения в соответствии с оче­редными указаниями чиновников.

В литературе наступило время А. Сурова, А.Софронова, В. Кочетова, М.Бубеннова, С.Бабаевского, Н.Грибачева, П.Павленко и других авторов, произведения которых сегодня мало кто вспо­минает. В 1940-е годы они находились в зените славы, награжда­лись всяческими премиями.

Другой акцией верхов была кампания по борьбе с космополи­тизмом. При этом в гонимые попадали не только евреи, но и армя­не (например, Г. Бояджиев), русские. Космополитом оказался рус­ский критик В. Сутырин, сказавший правду о бездарных конъюнк­турных произведениях А. Штейна, о картине «Падение Берлина», где Сталин возвеличивался за счет принижения военных заслуг маршала Жукова.

В Литературном институте разоблачали студентов, которые якобы следовали в своем творчестве учению наставников-космополитов. Появились статьи против воспитанников поэта П.Антокольско­го — М.Алигер, А. Межирова. С.Гудзенко.

В театрах шли примитивные, «прямолинейные» пьесы типа «Зе­леной улицы» А. Сурова и «Московского характера» А. Софронова. Были изгнаны из своих театров режиссеры А.Таиров и Н.Акимов. Этому предшествовала статья в «Правде» «Об одной антипатрио­тической группе театральных критиков». В частности, она была направлена против критика И.Юзовского, известного своими ра­ботами о Горьком. Властям не нравилось, как он истолковывал образ Нила в «Мещанах», а главное — как непочтительно отозвал­ся о пьесах А. Сурова «Далеко от Сталинграда» и Б. Чирскова «По­бедители».

За упадочнические настроения критиковали знаменитое сти­хотворение М.Исаковского «Враги сожгли родную хату», ставшее народной песней. Написанная им в 1946 г. поэма «Сказка о правде» на долгие голы осталась «в столе».

Среди композиторов и музыковедов тоже выявляли космопо­литов.

Руководящая идея была сформулирована официозным крити­ком В. Ермиловым, утверждавшим, что прекрасное и реальное уже воссоединились в жизни советского человека. Со страниц книг, со сцены и экрана хлынули бесконечные варианты борьбы лучшего с хорошим. Литературные издания заполонил поток бесцветных по­средственных произведений. Социальные типы, модели поведения«положительных» и «отрицательных» героев, набор проблем, поломавших их, — все это кочевало из одного произведения в другое. Всячески поощрялся жанр советского «производственного» рома­на («Сталь и шлак» В.Попова).

Энтузиастами социалистического строительства изображены герои романа В.Ажаева «Далеко от Москвы» (1948). Речь в нем идет об ускоренном строительстве нефтепровода на Дальнем Во­стоке. Ажаев, сам узник ГУЛАГа, прекрасно знал, какими сред­ствами велись подобные работы, но налисал роман «как надо», и произведение получило Сталинскую премию. По свидетель­ству В.Каверина, в бригаде Ажаева был поэт Н.Заболоцкий, у которого остались иные впечатления от «ударных» зэковских строек:

Там в ответ не шепчется береза,

Корневищем вправленная в лед.

Там над нею в обруче мороза

Месяц окровавленный плывет.

Не отставала от прозы и драматургия, наводняя театральные подмостки пьесами типа «Калиновой рощи» А.Корнейчука, в ко­торой председатель колхоза спорит с колхозниками на важную тему: какого уровня жизни им добиваться — просто хорошего или «еще лучшего».

Надуманные сюжеты, откровенная конъюнктурность. Схема­тизм в трактовке образов, обязательное восхваление советского образа жизни и личности Сталина — таковы отличительные черты литературы, официально пропагандировавшейся административ­но-командной системой в период 1945— 1949 гг.

Ближе к 1950-м годам ситуация несколько переменилась: нача­ли критиковать бесконфликтность и лакировку действительности в искусстве. Теперь романы С. Бабаевского «Кавалер Золотой Звез­ды» и «Свет над землей», удостоенные всяческих наград, обвиня­лись в приукрашивании жизни. На ХТХ съезде партии (1952) сек­ретарь ЦК Г. Маленков заявил: «Нам нужны советские Гоголи и Щедрины, которые огнем сатиры выжигали бы из жизни все от­рицательное, прогнившее, омертвевшее, все то, что тормозит дви­жение вперед». Последовали новые постановления. В «Правде» по­явилась редакционная статья «Преодолеть отставание в драматур­гии» и приуроченное к столетней годовщине со дня смерти Н. Го­голя обращение к художникам с призывом развивать искусство сатиры.

В искренность этих призывов трудно было поверить — родилась эпиграмма:

Мы за смех, по нам нужны

Подобрее Щедрины

И такие Гоголи,

Чтобы нас не трогали.

Благородное искусство сатиры пытались использовать для по­исков и разоблачения очередных «врагов».

Разумеется, художественная жизнь страны в 1940— 1950-е годы не исчерпывалась лакировочными поделками. Судьба талантливых, правдивых произведений складывалась непросто.

Повесть В.Некрасова «В окопах Сталинграда», опубликованная в 1946 г., была удостоена Сталинской премии в 1947 г., но уже через год ее критиковали в печати за «недостаток идейности». Об истинной причине фактического запрещения книги очень точно сказал В.Быков: «Виктор Некрасов увидел на войне интеллигента и утвердил его правоту и его значение как носителя духовных цен­ностей».

В 1949—1952 гг. в центральных «толстых» журналах было опуб­ликовано всего одиннадцать произведений о войне. И вот в то вре­мя, когда большинство писателей, следивших за конъюнктурой, штамповали бесконечные «производственные» романы и повести, В.Гроссман принес в журнал роман «За правое дело» (первона­чальное название «Сталинград»). А.Фадеев передал писателю ука­зание «сверху» переделать произведение, якобы умаляющее подвиг сталинградцев и направляющую роль Ставки. Однако Гроссман сохранил свой замысел. Полностью воплотить его при сложившихся обстоятельствах он не мог, но продолжал работать. Так появилась дилогия «Жизнь и судьба» — эпическое произведение, которое в 1960-е годы было «арестовано и увидело» свет лишь в 1980-е.

Роман «За правое дело» обсуждался на многочисленных заседа­ниях редколлегий. Рецензенты, консультанты, редакторы настаи­вали на своих замечаниях, даже комиссия Генштаба визировала текст произведения. Пугала суровая правда, от которой Гроссман не хотел отказываться. Нападки продолжались и после публикации романа. Особенно опасными для дальнейшей творческой судьбы писателя были отрицательные отзывы в центральных партийных изданиях — газете «Правда» и журнале «Коммунист».

Административно-командная система сделана все возможное для того, чтобы направить развитие искусства и литературы в нужное ей русло. Только после смерти Сталина в марте 1953 г. литератур­ный процесс несколько оживился. В периоде 1952 по 1954 г. появи­лись роман Л.Леонова «Русский лес», очерки В.Овечкина, Г.Троепольского, начало «Деревенского дневника» Е.Дороша, повести В.Тендрякова. Именно очерковая литература позволила, наконец, авторам открыто высказать свою позицию. Соответственно в про­зе, поэзии, драматургии усилилось публицистическое начало.

Это пока были лишь ростки правды в искусстве. Только после XX съезда КПСС начался новый этап в жизни общества.

ЛИТЕРАТУРА В ГОДЫ «ОТТЕПЕЛИ»

Еще в 1948 г. в журнале «Новый мир» было опубликовано сти­хотворение Н.Заболоцкого «Оттепель», в котором описывалось обычное природное явление, однако и контексте тогдашних собы­тий общественной жизни оно воспринималось как метафора:

Оттепель после метели.

Только утихла пурга,

Разом сугробы осели

И потемнели снега...

Пусть молчаливой дремотой

Белые дышат поля,

Неизмеримой работой

Занята снова земля.

Скоро проснутся деревья.

Скоро, построившись в ряд,

Птиц перелетных кочевья

В трубы весны затрубят.

В 1954 г. появилась повесть И.Эренбурга «Оттепель», вызвавшая бурные дискуссии. Написана она была на злобу дня и теперь почти забыта, но название ее отразило суть перемен. «Многих название смущало, потому что в толковых словарях оно имеет два значения: оттепель среди зимы и оттепель как конец зимы, — я думал о последнем», — так объяснил свое понимание происходящего И. Эренбург.

Процессы, происходившие в духовной жизни общества, на­шли свое отражение в литературе и искусстве тех лет. Разверну­лась борьба против лакировки, парадного показа действитель­ности.

В журнале «Новый мир» были опубликованы первые очерки В.Овечкина «Районные будни», «В одном колхозе», «В том же райо­не» (1952—1956), посвященные селу и составившие книгу. Автор правдиво описал трудную жизнь колхоза, деятельность секретаря райкома, бездушного, спесивого чиновника Борзова, при этом в конкретных подробностях проступали черты социального обобще­ния. В те годы для этого требовалась беспримерная смелость. Книга Овечкина стала злободневным фактом не только литера­турной, но и общественной жизни. Ее обсуждали на колхозных собраниях и партийных конференциях.

Хотя на взгляд современного читателя очерки могут пока­заться схематичными и даже наивными, для своего времени они значили многое. Опубликованные в ведущем «толстом» журнале и частично перепечатанные в «Правде», они положили начало преодолению жестких канонов и штампов, утвердившихся в ли­тературе.

Время настоятельно требовало глубокого обновления. В двенад­цатом номере журнала «Новый мир» за 1953 г. была напечатана статья В.Померанцева «Об искренности в литературе». Он одним из первых заговорил о крупных просчетах современной литерату­ры — об идеализации жизни, надуманности сюжетов и характе­ров: «История искусства и азы психологии вопиют против делан­ных романов и пьес...»

Казалось бы, речь идет о вещах тривиальных, но в контексте 1953 г. эти слова звучали иначе. Удар наносился по самому «боль­ному» месту социалистического реализма — нормативности, пре­вратившейся в шаблонность. Критика была конкретна и направле­на на некоторые превозносившиеся в то время книги — романы С.Бабаевского, М.Бубеннова. Г.Николаевой и др. В.Померанцев выступил против рецидивов конъюнктурщины, перестраховки, глу­боко укоренившихся в сознании некоторых писателей. Однако ста­рое не сдавалось без боя.

Статья В.Померанцева вызвала широчайший резонанс. О ней писали в журнале «Знамя», в «Правде», в «Литературной газете» и других изданиях. Рецензии носили в большинстве своем разносный характер. Вместе с Померанцевым подвергались критике Ф.Абра­мов, М.Лифшиц, М. Щеглов.

Ф.Абрамов сопоставил романы Бабаевского, Медынского, Ни­колаевой. Лаптева и других сталинских лауреатов с реальной жиз­нью и пришел к такому выводу: «Может показаться, будто авторы соревнуются между собой, кто легче и бездоказательнее изобразит переход от неполного благополучия к полному процветанию».

М.Лифшиц высмеял «творческие десанты» писателей на ново­стройки и промышленные предприятия, в результате которых в печати появлялись лживые репортажи.

М. Щеглов положительно отозвался о романе Л.Леонова «Рус­ский лес», но усомнился в трактовке образа Грацианского, кото­рый в молодости был провокатором царской охранки. Щеглов пред­лагал истоки нынешних пороков искать отнюдь не в дореволюци­онной действительности.

На партийном собрании московских писателей статьи В. Поме­ранцева, Ф.Абрамова, М.Лифшица были объявлены атакой на основополагающие положения социалистического реализма. Был подвергнут критике редактор «Нового мира» А.Т.Твардовский, благодаря которому до читателя дошли многие значительные про­изведения.

В августе 1954 г. было принято решение ЦК КПСС «Об ошибках «Нового мира». Опубликовали его как решение секретариата Со­юза писателей. Статьи Померанцева, Абрамова. Лифшица, Щег­лова были признаны «очернительскими». Твардовского сняли с поста главного редактора. Набор его поэмы «Теркин на том свете», готовившийся для пятого номера, рассыпали, а ведь се ждали! Л. Ко­пелев свидетельствует: «Мы воспринимали эту поэму как расчет с прошлым, как радостный, оттепельный поток, смывающий прах и плесень сталинской мертвечины».

На пути новой литературы к читателю встала идеологическая цензура, всячески поддерживавшая административно-командную систему. 15 декабря 1954 г. открылся II Всесоюзный съезд советских писателей. С докладом «О состоянии и задачах советской литературы» выступил А. Сурков. Он подверг критике повесть И. Эренбурга «От­тепель», роман В.Пановой «Времена года» за то, что их авторы «встали на нетвердую почву абстрактного душеустроительства». За повышенный интерес к одним теневым сторонам жизни в адрес этих же авторов высказал упреки и К.Симонов, делавший содоклад «Проблемы развития прозы».

Выступавшие в прениях довольно четко разделились на тех, кто развивал мысли докладчиков, и тех, кто пытался отстоять право на новую литературу. И. Эренбург заявил, что «общество, которое развивается и крепнет, не может страшиться правды: она опасна только обреченным».

В. Каверин рисовал будущее советской литературы: «Я вижу литературу, в которой приклеивание ярлыков считается позором и преследуется в уголовном порядке, которая помнит и любит свое прошлое. Помнит, что сделал Юрий Тынянов для нашего истори­ческого романа и что сделал Михаил Булгаков для нашей драма­тургии. Я вижу литературу, которая не отстает от жизни, а ведет ее за собою». С критикой современного литературного процесса выс­тупили также М.Алигер, А.Яшин. О.Берггольц.

Съезд продемонстрировал, что шаги вперед были налицо, но инерция мышления оставалась еще очень сильной.

Центральным событием 1950-х годов стал XX съезд КПСС, на котором прозвучало выступление Н. С. Хрущева с докладом «О куль­те личности и его последствиях». «Доклад Хрущева подействовал сильнее и глубже, чем все, что было прежде. Он потрясал самые основы нашей жизни. Он заставил меня впервые усомниться в спра­ведливости нашего общественного строя. <...> Этот доклад читали на заводах, фабриках, в учреждениях, в институтах. <...>

Даже те, кто и раньше многое знал, даже те, кто никогда не верил тому, чему верила я, и они надеялись, что с XX съезда начинается обновление», — вспоминает известная правозащитница Р.Орлова.

События в обществе обнадеживали, окрыляли. В жизнь вступа­ло новое поколение интеллигенции, объединенное не столько возрастом, сколько общностью взглядов, так называемое поко­ление «шестидесятников», которое восприняло идеи демократизации и десталинизации общества и пронесло их через последую­щие десятилетия.

Пошатнулся сталинский миф о единой советской культуре, о едином и самом лучшем методе советского искусства — социали­стическом реализме. Оказалось, что не забыты ни традиции Се­ребряного века, ни импрессионистические и экспрессионистиче­ские поиски 1920-х годов. «Мовизм» В.Катаева, проза В.Аксенова, и т.п., условно-метафорический стиль поэзии А. Вознесенского, Р.Рождественского, возникновение «Лиано­зовской» школы живописи и поэзии, выставки художников-аван­гардистов, экспериментальные театральные постановки — это яв­ления одного порядка. Налицо было возрождение искусства, раз­вивающегося по имманентным законам, посягать на которые го­сударство не имеет права.

Искусство «оттепели» жило надеждой. В поэзию, театр, кино ворвались новые имена: Б.Слуцкий, А. Вознесенский, Е.Евтушен­ко, Б.Ахмадулина, Б.Окуджава. Н.Матвеева. Заговорили долго молчавшие Н.Асеев, М.Светлов, Н.Заболоцкий, Л.Мартынов...

Возникли новые театры: «Современник» (1957 г.; режиссер — О. Ефремов), Театр драмы и комедии на Таганке (1964 г.; режис­сер — Ю.Любимов), Театр МГУ... В Ленинграде с успехом шли спектакли Г.Товстоногова и Н.Акимова; на театральные подмост­ки возвратились «Клоп» и «Баня» В.Маяковского, «Мандат» Н.Эрдмана... Посетители музеев увидели картины К. Петрова-Водкина, Р.Фалька, раскрывались тайники спецхранов, запасники в музеях.

В кинематографии появился новый тип киногероя — рядового человека, близкого и понятного зрителям. Такой образ был вопло­щен Н.Рыбниковым в фильмах «Весна на Заречной улице», «Вы­сота» и А. Баталовым в фильмах «Большая семья», «Дело Румянце­ва», «Дорогой мой человек».

После XX съезда партии появилась возможность по-новому осмыслить события Великой Отечественной войны. До истинной правды, конечно же, было далеко, но на смену ходульным обра­зам приходили обыкновенные, рядовые люди, вынесшие на сво­их плечах всю тяжесть войны. Утверждалась правда, которую не­которые критики презрительно и несправедливо называли «окоп­ной». В эти годы были опубликованы книги Ю. Бондарева «Баталь­оны просят огни» (1957), «Тишина» (1962), «Последние залпы» (1959); Г.Бакланова «Южнее главного удара» (1958), «Пядь зем­ли» (1959); К.Симонова «Живые и мертвые» (1959), «Солдатами не рождаются» (1964); С.Смирнова «Брестская крепость» (1957 — 1964) и др. Военная тема по-новому прозвучала в первом же программ­ном спектакле «Современника» «Вечно живые» (1956) по пьесе В. Розова.

Лучшие советские фильмы о войне получили признание не толь­ко в нашей стране, но и за рубежом: «Летят журавли», «Баллада о солдате», «Судьба человека».

Особое звучание в период «оттепели» приобрела проблема мо­лодежи, ее идеалов и места в обществе. Кредо этого поколения выразил В.Аксенов в повести «Коллеги» (1960): «Мое поколение людей, идущих с открытыми глазами. Мы смотрим вперед и на­зад, и себе под ноги... Мы смотрим ясно на вещи и никому не позволим спекулировать тем, что для нас свято».

Возникали новые издания: журналы «Молодая гвардия» А.Ма­карова, «Москва» Н.Атарова, альманахи «Литературная Москва» и «Тарусские страницы» и др.

В «оттепельные» годы к читателю вернулись прекрасная проза и поэзия. Публикации стихов А. Ахматовой и Б. Пастернака вызвали интерес и к их раннему творчеству, вновь вспомнили об И. Ильфе и Е.Петрове, С.Есенине, М.Зощенко, были изданы еще недавно запрещенные книги Б.Ясенского, И.Бабеля... 26 декабря 1962 г. в Большом зале ЦДЛ прошел вечер памяти М. Цветаевой. Перед этим вышел небольшой ее сборничек. Современники воспринимали это как торжество свободы.

В начале сентября 1956 г. впервые во многих городах был прове­ден Всесоюзный день поэзии. Известные и начинающие поэты «вышли к народу»: стихи читались в книжных магазинах, клубах, школах, институтах, на открытых площадках. В этом не было ниче­го общего с пресловутыми «творческими командировками» от Союза писателей прежних лет.

Стихи ходили в списках, их переписывали, заучивали наизусть. Поэтические вечера в Политехническом музее, концертных залах и в Лужниках собирали огромные аудитории любителей поэзии.

Поэты падают,

дают финты

меж сплетен, патоки

и суеты,

но где 6 я ни был — в земле, на Ганге, —

ко мне прислушивается

магически

гудящей

раковиною

гиганта

ухо

Политехнического! —

так в стихотворении «Прощание с Политехническим» (1962) опре­делил А. Вознесенский взаимоотношения поэта и его аудитории.

Причин поэтического бума было немало. Это и традиционный интерес к поэзии Пушкина, Некрасова, Есенина, Маяковского, и память о стихах военных лет, которые помогали выстоять, и гонения на лирическую поэзию в послевоенные годы...

Когда начали печатать стихи, свободные от морализаторства, публика потянулась к ним, в библиотеках выстраивались очереди. Но особый интерес вызывали «эстрадники», стремившиеся осмыс­лить прошлое, разобраться в настоящем. Их задиристые стихи бу­доражили, заставляли включаться в диалог, напоминали о поэти­ческих традициях В. Маяковского.

Возрождению традиций «чистого искусства» XIX в., модерниз­ма начала XX в. способствовало издание и переиздание, хотя и в ограниченных объемах, произведений Ф.Тютчева, А.Фета, Я.Полонского. Л.Мея, С.Надсона, А.Блока, А.Белого, И.Буни­на, О.Мандельштама, С.Есенина.

Запретные ранее темы начали интенсивно осваиваться литера­туроведческой наукой. Труды о символизме, акмеизме, литератур­ном процессе начала XX в., о Блоке и Брюсове еще нередко стра­дали социологизаторским подходом, но все же вводили в научный оборот многочисленные архивные и историко-литературные ма­териалы. Пусть небольшими тиражами, но публиковались работы М. Бахтина, труды Ю.Лотмана, молодых ученых, в которых би­лась живая мысль, шли поиски истины.

Интересные процессы происходили в прозе. В 1955 г. в «Новом мире» был напечатан роман В. Дудинцева «Не хлебом единым». Энтузиасту-изобретателю Лопаткину всячески мешали бюрократы типа Дроздова. Роман заметили: о нем говорили и спорили не только писатели и критики. В коллизиях книги читатели узнавали самих себя, друзей и близких. В Союзе писателей дважды назначали и отменяли обсуждение романа на предмет издания его отдельной книгой. В конце концов большинство выступающих роман поддержали. К. Паустовский уви­дел заслугу автора в том, что он сумел описать опасный челове­ческий тип: «Если бы не было дроздовых, то живы были бы вели­кие, талантливые люди — Бабель, Пильняк, Артем Веселый... Их уничтожили Дроздовы во имя собственного благополучия... Народ, который осознал свое достоинство, сотрет дроздовых с лица земли. Это первый бой нашей литературы, и его надо довести до конца».

Как видим, каждая публикация подобного рода воспринималась как победа над старым, прорыв в новую действительность.

Самым значительным достижением «оттепельной» прозы стало появление в 1962 г. на страницах «Нового мира» повести А.Сол­женицына «Один день Ивана Денисовича». Она произвела на А.Твардовского, который вновь возглавил журнал, сильное впе­чатление. Решение публиковать пришло сразу же, но потребовался весь дипломатический талант Твардовского, чтобы осуществить за­думанное. Он собрал восторженные отзывы самых именитых писателей — С.Маршака, К.Федина, И.Эренбурга, К.Чуковского, на­звавшего произведение «литературным чудом», написал введение и через помощника Хрущева передал текст Генеральному секрета­рю, который склонил Политбюро разрешить публикацию повести.

По свидетельству Р.Орловой, публикация «Одного дня Ивана Денисовича» вызвала необычайное потрясение. Хвалебные рецен­зии напечатали не только К.Симонов в «Известиях» и Г.Бакла­нов в «Литгазете», но и В.Ермилов в «Правде», А.Дымшиц в «Литературе и жизни». Недавние твердокаменные сталинцы, бди­тельные «проработчики» хвалили ссыльного, узника сталинских лагерей.

Сам факт выхода в свет повести Солженицына вселял надежду, что появилась возможность говорить правду. В январе 1963 г. «Но­вый мир» напечатал его рассказы «Матренин двор» и «Случай на станции Кречетовка». Союз писателей выдвинул Солженицына на Ленинскую премию.

Эренбург публиковал «Люди, годы, жизнь». Мемуарное произ­ведение казалось современнее злободневных романов. Спустя де­сятилетия писатель осмысливал жизнь страны, выходящей из не­моты сталинской тирании. Эренбург предъявлял счет и самому себе, и государству, нанесшему тяжкий урон отечественной культуре. В этом острейшая общественная актуальность этих мемуаров, ко­торые вышли все же с купюрами, восстановленными только в конце 1980-х годов.

В эти же годы А. Ахматова решилась впервые записать «Рекви­ем», который долгие годы существовал лишь в памяти автора и близких ему людей. Л. Чуковская готовила к печати «Софью Пет­ровну» — повесть о годах террора, написанную в 1939 г. Литератур­ная общественность делала попытки отстоять в печати прозу В. Шаламова, «Крутой маршрут» Е.Гинзбург, добивалась реабилитации О.Мандельштама, И.Бабеля, П.Васильева, И.Катаева и других репрессированных писателей и поэтов.

Новой культуре, только начинавшей формироваться, противо­стояли мощные силы в лице причастных к управлению искусством «идеологов» из ЦК и протежируемых ими критиков, писателей, художников. Противостояние этих сил прошло через все годы «от­тепели», делая каждую журнальную публикацию, каждый эпизод литературной жизни актом идеологической драмы с непредсказу­емым финалом.

Идеологические стереотипы прошлого продолжали сдерживать развитие литератур но-критической мысли. В передовой статье жур­нала ЦК КПСС «Коммунист» (1957 г., № 3) официально подтвер­ждалась незыблемость принципов, провозглашенных в постанов­лениях 1946— 1948 гг. по вопросам литературы и искусства (поста­новления о М.Зощенко и А.Ахматовой были дезавуированы толь­ко в конце 1980-х годов).

Трагическим событием в литературной жизни страны стала травля Б.Пастернака в связи с присуждением ему Нобелевской премии.

В романе «Доктор Живаго» (1955) Пастернак утверждал, что свобода человеческой личности, любовь и милосердие выше рево­люции, человеческая судьба — судьба отдельной личности — выше идеи всеобщего коммунистического блага. Он оценивал события революции вечными мерками общечеловеческой нравственности в то время, когда наша литература все больше замыкалась в нацио­нальных рамках.

31 октября 1958 г. в Доме кино состоялось общее собрание мос­ковских писателей. Критиковали роман, который почти никто не читал, всячески унижали автора. Сохранилась стенограмма собра­ния (она опубликована в книге В. Каверина «Эпилог»). Пастернака вынудили отказаться от Нобелевской премии. Вы­сылке автора за границу помешал звонок Хрущеву Джавахарлала Неру, который предупредил, что в этом случае дело получит меж­дународную огласку.

В 1959 г. Пастернак написал о пережитом им горькое и провид­ческое стихотворение «Нобелевская премия»:

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

Что же сделал я за пакость,

Я, убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,

Верю я, придет пора, —

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.

Резким нападкам был подвергнут роман В. Дудинцева «Не хле­бом единым». Автора обвиняли в том, что его произведение «сеет уныние, порождает анархическое отношение к государственному аппарату».

Нормативная эстетика социалистического реализма была серь­езным препятствием на пути к зрителю и читателю многих талант­ливых произведений, в которых нарушались принятые каноны изоб­ражения исторических событии или затрагивались запретные темы, велись поиски в области формы. Административно-командная си­стема жестко регламентировала уровень критики существующего строя.

В Театре сатиры поставили комедию Н.Хикмета «А был ли Иван Иванович?» — о простом рабочем парне, который становится карьеристом, бездушным чиновником. После третьего показа спектакль был запрещен.

Закрыли альманах «Литературная Москва». Редакция его была общественная, на добровольных началах. Имена ее членов гаран­тировали высокий художественный уровень публикуемых произ­ведений, обеспечивали полную меру гражданской ответственно­сти (достаточно назвать К. Паустовского, В.Каверина, М.Алигер, А. Бека, Э. Казакевича).

Первый выпуск вышел в декабре 1955 г. Среди его авторов были К.Федин, С.Маршак, Н.Заболоцкий, А.Твардовский, К.Симо­нов, Б.Пастернак, А.Ахматова, М.Пришвин и другие.

По свидетельству В.Каверина, над вторым сборником работа­ли одновременно с первым. В частности, в нем напечатали боль­шую подборку стихов М.Цветаевой и статью о ней И.Эренбурга, стихи Н.Заболоцкого, рассказы Ю.Нагибина, А.Яшина, интерес­ные статьи М. Щеглова «Реализм современной драмы» и А. Крона «Заметки писателя».

Первый выпуск альманаха продавался с книжных прилавков в кулуарах XX съезда. Дошел до читателя и второй выпуск.

Для третьего выпуска «Литературной Москвы» предоставили свои рукописи К.Паустовский, В.Тендряков, К.Чуковский, А.Твардов­ский, К. Симонов, М. Щеглов и другие писатели и критики. Одна­ко этот том альманаха был запрещен цензурой, хотя в нем, как и в первых двух, не было ничего антисоветского. Принято считать, что поводом к запрещению были опубликованные во втором вы­пуске рассказ А.Яшина «Рычаги» и статья А.Крона «Заметки писателя». В. Каверин называет еще одну причину: М. Щеглов за­тронул в своей статье амбиции одного из влиятельных тогда дра­матургов.

В рассказе А. Яшина четверо крестьян в ожидании начала парт­собрания откровенно разговаривают о том, как трудно живется, о районном начальстве, для которого они только партийные «рыча­ги в деревне», участники кампаний «по разным заготовкам да сбо­рам — пятидневки, декадники, месячники». Когда пришла учи­тельница — секретарь парторганизации, их словно подменили: «все земное, естественное исчезло, действие перенеслось в другой мир». Страх — вот то страшное наследие тоталитаризма, которое про­должает владеть людьми, превращая их в «рычаги» и «винтики». Таков смысл рассказа.

А. Крон выступил против идеологической цензуры: «Там, где истиной бесконтрольно владеет один человек, художникам отво­дится скромная роль иллюстраторов и одописцев. Нельзя смотреть вперед, склонив голову».

Запрещение «Литературной Москвы» не сопровождалось все­народным судилищем, как это было сделано с Пастернаком, но было созвано общее собрание коммунистов столицы, на котором у общественного редактора альманаха Э. Казакевича требовали по­каяния. Оказывалось давление и на других членов редколлегии.

Через пять лет ситуация повторилась с другим сборником, так­же составленным по инициативе группы писателей (К.Паустов­ского, Н. Панченко, Н. Оттена и А. Штейнберга). «Тарусские стра­ницы», изданные в Калуге в 1961 г., в частности включали прозу М.Цветаевой («Детство в Тарусе») и первую повесть Б.Окуджавы «Будь здоров, школяр!». Цензоры распорядились второе издание сборника, хотя в «Тарусских страницах» уже не было резкостей и свободомыслия А.Крона и М.Щеглова из «Литературной Моск­вы». Властей насторожил сам факт инициативы писателей «сни­зу», их самостоятельность, нежелание быть «рычагами» в полити­ке партийных чиновников. Административно-командная система лишний раз пыталась продемонстрировать свое могущество, пре­подать урок непокорным.

Но группа московских писателей продолжала активную деятель­ность. Они настаивали на публикации романа А. Бека «Онисимов» (под названием «Новое назначение» роман был опубликован но вто­рой половине 1980-х годов), добивались публикации без купюр ме­муаров Е.Драбкиной о последних месяцах жизни Ленина (это стало возможным только в 1987 г.), встали на защиту романа В. Дудинцева «Не хлебом единым», провели в ЦДЛ вечер памяти А. Платонова. За доклад на этом вечере Ю. Карякин был исключен из партии. Вос­становили его в парткомиссии ЦК только после письма в его защи­ту, подписанного десятками писателей-коммунистов Москвы. От­стаивали они и В.Гроссмана в ноябре 1962 г., когда заведующий отделом культуры ЦК Д. Поликарпов обрушился на него с неспра­ведливой критикой. Роман Гроссмана «Жизнь и судьба» был уже к тому времени арестован, «главный идеолог страны» Суслов заявил о том, что это произведение будет напечатано не раньше, чем через двести лет. Писатели требовали ознакомить их с текстом арестован­ного романа, защищали честное имя автора.

И все же произведения обруганных авторов продолжали печа­тать. Твардовский в «Новом мире» опубликовал очерки Е. Дороша, повесть С.Залыгина «На Иртыше», где впервые в нашей литерату­ре была легально сказана правда о раскулачивании, появились первые произведения В.Войновича, Б. Можаева, В.Семина и дру­гих интересных писателей.

30 ноября 1962 г. Хрущев посетил выставку художников-аван­гардистов в Манеже, а потом на встрече руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией зло говорил об ис­кусстве, «непонятном и ненужном народу». На следующей встрече удар пришелся по литературе и литераторам. Обе встречи готови­лись по одному сценарию.

Однако писателей, почувствовавших, как нужно их слово на­роду, трудно было заставить замолчать. В 1963 г. Ф. Абрамов в очерке «Вокруг да около» писал об изнанке половинчатых и сумасброд­ных преобразований в деревне, долго страдавшей от «беспаспорт­ного» рабства. В результате Абрамов, как и опубликовавший за два месяца до него очерк «Вологодская свадьба» А.Яшин, вызвали на себя шквал разгромных рецензий, многие из которых были напе­чатаны в оппозиционном «Новому миру» и другим прогрессив­ным изданиям журнале «Октябрь» (редактор В. Кочетов). Именно с этим печатным органом были связаны тенденции сохранения идеологических установок недавнего прошлого и продолжения административного вмешательства в культуру, что прослеживалось прежде всего в подборе авторов, в «идейно-художественной» (ха­рактерный термин того времени) направленности публикуемых произведений.

С середины 1960-х годов стало очевидно, что «оттепель» не­отвратимо сменяется «заморозками». Усилился административный контроль за культурной жизнью. Деятельность «Нового мира» встре­чала все больше препятствий. Журнал стали обвинять в очерни­тельстве советской истории и действительности, усилился бюро­кратический нажим на редакцию. Каждый номер журнала задер­живался и приходил к читателю с опозданием. Однако смелость и последовательность в отстаивании идей «оттепели», высокий ху­дожественный уровень публикаций создали большой обществен­ный авторитет «Новому миру» и его главному редактору А. Твар­довскому. Это свидетельствовало о том, что высокие идеалы рус­ской литературы продолжали жить, несмотря на сопротивление административно-командной системы.

Понимая, что произведения, затрагивающие основы существу­ющего строя, не будут опубликованы, писатели продолжали рабо­тать «в стол». Именно в эти годы создал многие произведения В.Тендряков. Только сегодня можно по достоинству оценить его рассказы о трагедии коллективизации («Пара гнедых», 1969— 1971, «Хлеб для собаки», 1969—1970), о трагической судьбе русских воинов («Донна Анна», 1975—1976 и др.).

В публицистической повести «Все течет...» (1955) Гроссман ис­следовал особенности структурной и духовной природы сталиниз­ма, оценив его в исторической перспективе как вид национал-коммунизма.

В редакции «Нового мира» уже лежала в это время рукопись книги А. Солженицына «В круге первом», где не только репрессив­ная система, но и все общество, возглавлявшееся Сталиным, со­поставлялось с кругами Дантова ада. Шла работа над художественно-документальным исследованием «Архипелаг ГУЛАГ» (1958 — 1968 гг.). События в нем прослеживаются начиная с карательной политики и массовых репрессий 1918 г.

Все эти и многие другие произведения так и не дошли до своего читателя в 1960-е годы, когда они так нужны были современникам.

1965 год — начало постепенного отвоевывания неосталинизмом одной позиции за другой. Из газет исчезают статьи о культе лично­сти Станина, появляются статьи о волюнтаризме Хрущева. Редак­тируются мемуары. В третий раз переписываются учебники исто­рии. Из издательских планов спешно вычеркиваются книги о ста­линской коллективизации, о тяжелейших ошибках периода войны. Задерживается реабилитация многих ученых, писателей, полко­водцев. В эту пору так и не были изданы прекрасные образцы «за­держанной» литературы 1920— 1930-х годов. Русское зарубежье, куда в скором времени суждено будет отправиться многим из поколе­ния «шестидесятников», по-прежнему оставалось вне круга чте­ния советского человека.

«Оттепель» заканчивалась грохотом танков на улицах Праги, многочисленными судебными процессами над инакомыслящи­ми — И. Бродским, А.Синявским и Ю.Даниэлем, А. Гинзбургом, Е. Галансковым и другими.

Литературный процесс периода «оттепели» был лишен есте­ственного развития. Государство строго регламентировало не толь­ко проблемы, которых можно было касаться художникам, но и формы их воплощения. В СССР запрещали произведения, пред­ставлявшие «идеологическую угрозу». Под запретом были книги С.Беккета, В.Набокова и др. Советские читатели оказались отре­занными не только от современной им литературы, но и от мировой литературы вообще, так как даже то, что переводилось, часто имело купюры, а критические статьи фальсифицировали истинный ход развития мирового литературного процесса. В результате усиливалась национальная замкнутость русской литературы, что тормозило творческий процесс в стране, уводило культуру с магистральных путей развития мирового искусства.

И все же «оттепель» многим открыла глаза, заставила задумать­ся. Это был лишь «глоток свободы», но он помог нашей литературе сохранить себя в следующие двадцать долгих лет стагнации. Период «оттепели» явно носил просветительский характер, был ориентирован на возрождение гуманистических тенденций в ис­кусстве, и в этом его основное значение и заслуга.

Литература

Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. — М., 1996.