Преданный друг

Около полудня в Свято-Лазаревской церкви раздался телефонный звонок. Трубку подняла оказавшаяся поблизости свечница Ольга. И заговорила первой:

— Церковь слушает. Что вы хотите?

— Вам звонят из епархиального управления, — раздалось из телефонной трубки. — Позовите сюда отца настоятеля.

— А-а… — замялась в одночасье оробевшая свечница. — А-а его… нету…

— Найдите, — послышалось в ответ. — Сейчас к вам за ним приедет машина. Владыка срочно требует его к себе.

— Хорошо… — пролепетала окончательно перепугавшаяся Ольга и повесила трубку. После чего направилась в глубь храма и поднялась на солею. Заглянув в алтарь сквозь приоткрытую дьяконскую дверь, она вполголоса позвала:

— Вась, а Вась! Поди сюда!

На ее зов из алтаря вышел прислужник Вася — худощавый парень лет двадцати, с жидкой бороденкой, длинными волосами, собранными в хвостик на затылке, словно у монастырского послушника… и хитрыми глазками, поблескивавшими из-под его скромно опущенных век.

— Вась, тут сейчас из епархии звонили, — теперь голос Ольги звучал почти так же повелительно, как тот, из телефонной трубки. — Срочно требуют отца Игнатия. Поди, разбуди его.

— Да уж! — усомнился Вася. — Его сейчас разбудишь…

— Кому сказано — буди! — отрезала Ольга. — Владыка его срочно видеть хочет. Машину за ним послал. Понял?

Ни говоря ни слова, прислужник опрометью кинулся к лестнице, которая вела к кабинету отца настоятеля…

* * *

Разумеется, сначала Вася поступил по всем правилам церковного этикета. То есть, благоговейно, с молитвой, постучал в дверь настоятельского кабинета. Ни гласа, ни послушания. Тогда он постучал громче, уже не читая молитвы. Снова тишина. После этого Вася, ничтоже сумняся, забарабанил в дверь кулаком…

— Кто там? — послышалось из-за двери.

— Батюшка, это я, Вася, — отозвался прислужник. — Вас тут из епархии ищут.

— Нет меня, — раздалось в ответ. — Скажи, что меня нет.

— Батюшка, Вы же сами меня учили, что врать — это грех… — назидательно, словно говоря не со взрослым человеком, а с ребенком, произнес Вася. — Опять же — они за Вами машину послали. Сейчас приедет.

Троицкая церковь на Берсеневке. 1922 г. Худ. Аполлинарий Васнецов

В ответ раздалось крепкое словцо. После чего дверь настоятельского кабинета распахнулась настежь, и перед едва успевшим отскочить в сторону прислужником, щурясь от света, предстал отец Игнатий — с опухшим лицом и всклокоченными волосами, в расстегнутом подряснике, из-под которого виднелась некогда белая, а ныне серая от грязи футболка с английской надписью «Life is good»[4]. А ведь еще недавно, всего лишь пару месяцев назад, отец Игнатий выглядел совсем иначе… Увы, как говорится, беда найдет — с ног собьет…

— Батюшка, Вы бы себя в порядок привели, — посоветовал участливый Вася.

— Я в-всегда в порядке, — огрызнулся отец Игнатий. — Тоже мне, учитель нашелся. Сперва семинарию закончи, а потом уже других учи. Кстати, у нас из запивки что-то осталось?

— Как же! — обиженно буркнул прислужник, потому что отец Игнатий нанес весьма чувствительный удар по его самолюбию: Вася уже четвертый год пытался поступить в духовную семинарию, однако неизменно с треском проваливался на вступительных экзаменах. — После Вас останется…

— Найди, — тоном, не терпящим возражений, произнес отец Игнатий. И Вася помчался на поиски запивки.

…Когда, минут пятнадцать спустя, прислужник, неся в руке подносик, покрытый красным платом, вновь предстал перед дверями настоятельского кабинета, отец Игнатий уже успел переодеться в шерстяную черную рясу и надеть поблескивающий красными камешками протоиерейский наперсный крест. Впрочем на то, чтобы привести в порядок волосы и бороду, у него не хватило то ли времени, то ли сил… Увидев Васю, отец Игнатий нетерпеливо потянулся рукой к заветному подносику и снял плат. Под ним поблескивал позолоченный корец, до краев полный густым темным кагором, а также — небольшой никелированный чайничек. Отец Игнатий залпом осушил корец. Потом открыл крышку чайничка, пригляделся, принюхался и жадно выпил его содержимое прямо из носика. После чего подхватил с полу портфель и почти не шатаясь, направился к выходу, где его уже поджидала архиерейская «Волга».

Послушник с крестом. 1920-е гг. Худ. Михаил Нестеров

…Дорога до епархиального управления не обошлась без приключений: от выпитого кагора отца Игнатия стало клонить в сон. Почувствовав это, он прикрикнул на водителя:

— Что ты там тащишься? Нельзя, что ли, побыстрее? Ведь Владыка же ждет!

Водитель прибавил скорость… и спустя десять минут уже извлекал сомлевшего отца настоятеля из салона… а потом догонял его, чтобы вручить ему забытый на сиденье портфель.

* * *

…В небольшой комнате с низким потолком, стены которой украшали дореволюционные гравюры с изображением святых мест Палестины и Страшного Суда, за массивным письменным столом, под портретом недавно интронизированного Патриарха Алексия Второго, близоруко щурясь сквозь очки, сидел престарелый епископ Михайловский и Наволоцкий Поликарп. Увидев отца Игнатия, он с приветливой улыбкой поднялся ему навстречу…

— Благословите, Владыко! — произнес отец Игнатий и сделал попытку поклониться ему в пояс. Увы, в следующий миг он почувствовал, что теряет равновесие…

Епископ бросился к нему:

— Отец Игнатий, Вам плохо? — в его голосе слышалась неподдельная тревога.

— Что Вы, В-владыко! — поспешил успокоить его отец Игнатий, искренне недоумевая, каким образом он вдруг очутился на стуле рядом с архиерейским столом… и кто бы мог усадить его туда… неужели это сделал епископ? — Мне оч-чень даже хорошо…

— Да, я это вижу… — с горечью произнес Владыка Поликарп, морщась от густого запаха перегара, исходившего от отца протоиерея. — Позвольте полюбопытствовать, отче, как Вы до этого докатились?

— На Вашей машине, Владыко! — невпопад брякнул отец Игнатий.

— Дерзите, отче! — нахмурился епископ. — А вот мне, знаете ли, не до смеха. За полмесяца мне пять раз уполномоченный звонил. Жалуются ему на Ваше поведение.

— А что это им н-наше поведение не нравится? — искренне возмутился отец Игнатий. — Поведения мы примерного. Н-на службе у нас все чинно и благолепно.

— А после службы? — настаивал архиерей.

— А эт-то уже моя личная жизнь. Кого она касается? — нахмурился священник.

— Ошибаетесь, отче, — Владыка Поликарп старался говорить как можно сдержанней, но в его голосе уже слышались отдаленные «грома раскаты». — Личная жизнь у Вас до рукоположения была. А сейчас должна быть жизнь во Христе. Вы что, присягу забыли? Если так, то прочтите, что на обороте Вашего наперсного креста написано…

— А у меня там ничего не написано, — ответствовал отец Игнатий, для пущей убедительности продемонстрировав Владыке оборотную сторону своего протоиерейского креста.

— Быстро же Вы забыли эти слова, — вздохнул епископ. — Что ж, в таком случае я Вам их напомню: «образ буди верным словом, житием, любовию, верою, чистотою»…

— И чем же н-наш образ им не нравится? — увы, отец Игнатий все больше подтверждал поговорку: хмель говорит — ум молчит…

— Образ? — переспросил Владыка Поликарп. — Это не образ, а образина. Иначе говоря, безобразие. И чтобы образумить Вас и вернуть к первообразу, я принимаю решение запретить Вас в служении до… до Рождества. Одумайтесь, отче!

Вслед за тем епископ позвонил в стоявший на столе колокольчик. Он еще не успел поставить его обратно, как в кабинет вошла пожилая секретарша, Нина Ивановна, повидавшая до Владыки Поликарпа еще трех архиереев, включая знаменитого епископа Леонида, исповедника веры, в послевоенные годы положившего начало возрождению разоренной богоборцами Михайловской епархии.

— Нина Ивановна, голубушка, подготовьте-ка указ, — обратился к ней епископ. — Текст я Вам сейчас продиктую.

Епископ Русской Православной Церкви. Начало XIX в. Худ. Владимир Боровиковский

Тем временем отца Игнатия снова сморил сон. Впрочем, и на сей раз он был недолог — спустя минут десять, растолкав безмятежно дремавшего на стуле отца протоиерея, епископ вручил ему под подпись указ о запрещении его в священнослужении и направлении в распоряжение настоятеля Спасо-Преображенского кафедрального собора, протоиерея Богдана Руденко. Тем же указом временно исполняющим обязанности настоятеля СвятоЛазаревского храма назначался тамошний второй священник, отец Петр Одинцов. После того, как отец Игнатий нетвердой рукой вывел свою подпись на владычнем указе, епископ вызвал водителя и велел отвезти священника… не назад в церковь, а к нему домой.

* * *

…Кое-как совершив восхождение на пятый этаж крупнопанельной «хрущевки», отец Игнатий нашарил в кармане куртки ключи и медленно открыл дверь. Как же он боялся возвращаться сюда! И все-таки не избежал этого!

В квартире все оставалось так, как в тот день, когда отец Игнатий покинул свое жилище с твердым намерением больше никогда не переступать его порога. Стол, уставленный пустыми бутылками, стопками и тарелками с заплесневелыми остатками поминальной трапезы. Горшки с засохшими цветами на подоконнике. А на стене — фотография его матушки, его ненаглядной Лизоньки. Они прожили вместе почти тридцать лет, прожили так, словно у них были одна душа и одно сердце. И, хотя Господь не дал им детей, они все-таки были счастливы. Потому что любили друг друга. Эта любовь наполняла их жизни радостью и смыслом. Но теперь Лизонька спит непробудным сном в могиле за алтарем Свято-Лазаревского храма… почему только в сказках беззаветно любящие друг друга люди умирают в один день?

Впрочем, завтра утром он пойдет к ней… Постоит у ее могилы, помолится об ее упокоении. А потом поднимется к себе в кабинет и сядет у окна. Оттуда, сверху, хорошо виден свеженасыпанный холмик с крестом, покрытый увядшими цветами… Он будет смотреть на него и пить, пить до тех пор, пока не впадет в тупое пьяное полузабытье… что еще теперь ему остается? Нет Лизоньки — и ему не для чего и незачем жить.

Отец Игнатий, не раздеваясь, повалился на диван, повернувшись лицом к стене. И вскоре забылся тяжелым, мучительным сном, в котором он вслепую блуждал по каким-то темным подземным лабиринтам в поисках Лизоньки. Во тьме он спотыкался и, падал, и снова вставал, цепляясь за скользкие стены, по которым сочилась вода, и звал ее по имени в надежде, что она услышит и отзовется. Но ответом ему было лишь эхо его собственного голоса, гулко раздававшееся в непроглядной, беспросветной темноте…

* * *

Наутро отец Игнатий отправился в СвятоЛазаревский храм. И с порога почувствовал неладное. Потому что свечница Ольга, которая прежде при его появлении сразу же выбегала из-за прилавка, низко кланяясь и прося благословения «дорогого отченьки», сейчас сделала вид, что погружена в чтение Псалтири. Уборщицы, чистившие подсвечники, покосились было на него… и еще усерднее занялись своим делом. Похоже, все эти женщины в открытую игнорировали того, перед кем еще вчера благоговели и заискивали. Но еще более неприятный сюрприз ожидал отца Игнатия, когда он подошел к дверям своего кабинета — там был вставлен новый замок. Но почему? И кто мог это сделать?

Пока отец Игнатий раздумывал над этим, откуда ни возьмись, явился прислужник Вася.

— Здравствуйте, батюшка! Вы к отцу Петру пришли? — поинтересовался он. — А он еще не пришел…

— Кто это сделал? — гневно вопросил отец Игнатий, указывая на запертую дверь.

— Это отец Петр так благословил, — не без ехидства ответствовал Вася. — Он же теперь у нас настоятель. Вот он и велел сменить замок, и церковную печать у старосты забрал… Да что с Вами, батюшка? Может, запивочки Вам принести?

Кажется, он говорил что-то еще, но отец Игнатий уже не слышал его. Господи, как же так? Не прошло и суток, как Владыка отправил его под запрет, а бывшие подчиненные уже дают ему понять: отныне в этом храме он — персона нон грата. А ведь все эти люди были его духовными детьми… скоро же они забыли об этом! Зато как быстро вошел в роль власть имущего отец Петр! Хотя он еще не настоятель, а всего лишь исполняющий обязанности такового.

Николо-Зарядская церковь. 1916 г. Худ. Иван Куликов

И тем не менее, он уже по-хозяйски распоряжается в Свято-Лазаревском храме, спеша изгнать оттуда отца Игнатия. И явно позабыв, что в свое время именно отец Игнатий ходатайствовал перед Владыкой Поликарпом о рукоположении иподьякона Петра Одинцова в священный сан… Что ж, как видно, правду говорят: хочешь узнать человека — надели его властью.

— Вот запивочка, батюшка, — вернул его к действительности голос прислужника Васи.

Тот же подносик, тот же красный плат. Однако когда отец Игнатий поднял его, то увидел под ним обшарпанный корец, на донышке которого поблескивала розоватая водица…

Ни говоря ни слова, отец Игнатий вышел, почти выбежал из храма.

* * *

Тем же вечером он сидел в кабинете своего давнего друга, соборного настоятеля, отца Богдана Руденко, и вел с ним задушевную беседу:

— Да ты не журись, друже, — утешал его отец Богдан. — С кем не бывает… и конь о четырех ногах, а спотыкается. Конечно, зря ты Владыке надерзил. Ну да ладно — Господь милостив. А насчет этого отца Петра… помнишь, я еще когда тебя предупреждал — будь с ним поосторожней. В тихом омуте сам знаешь кто водится… Тут мне моя бухгалтерша сказала, что он отчего-то в последний месяц к уполномоченному зачастил… вот и смекай, чего ради. Да, и среди Апостолов не без Иуды… Ну нехай! Перемелется, мука будет. Главное, не отчаивайся. Не теряй надежды.

— Полно, отче, — тяжело вздохнул отец Игнатий. — Не на что мне больше надеяться. Конченый я человек. Слышишь — конченый…

* * *

Спустя час после этого разговора, на вечерней службе, отец Игнатий в подряснике, без наперсного креста, стоя на середине собора, читал шестопсалмие. А тамошние прихожане, особенно пожилые люди, с удивлением смотрели на него, силясь понять, с чего бы почтенный протоиерей, настоятель одного из городских храмов, вдруг угодил, так сказать, из попов в дьячки. И, позабыв о молитве, шепотом делились своими предположениями на сей счет.

Впрочем, следующий день принес новую пищу для их пересудов. Потому что отец Игнатий вдруг исчез неведомо куда. Он больше не появлялся ни в соборе, ни в каком-то другом из городских храмов. Проходили дни, недели, месяцы, а об отце Игнатии не было, как говорится, ни слуху, ни духу. Низложенный настоятель Свято-Лазаревской церкви пропал, будто вовсе не бывал… и вскоре оказался забыт всеми. Впрочем, разве такая участь не ждет со временем и каждого из нас?

* * *

А тем временем отец Игнатий, по вековому обычаю русского человека, отчаянно, хотя и безуспешно, топил свое горе в вине. Вскоре он стал завсегдатаем городских винно-водочных магазинов и пивных ларьков, где обретал все новых собутыльников и товарищей по несчастью, среди которых получил прозвище «батек». Впрочем, чаще всего отца Игнатия можно было встретить в рюмочной под названием «Якорь», что стояла на самом берегу реки Кузнечихи, отделявшей город Михайловск от его пригорода — Соломбалы. Это питейное заведение называлось так не случайно. Потому что его посетителями были по большей части моряки и работники расположенной по соседству с ним базы тралфлота. Но отец Игнатий зачастил в «Якорь» отнюдь не из-за любви к морской романтике. И не случайно там он всегда старался занять место у окна, выходившего на реку Кузнечиху. Ведь отсюда он мог видеть высившийся над деревьями, что росли на противоположном берегу реки, голубой шпиль колокольни Свято-Лазаревской церкви. Дорога туда теперь была ему заказана. Но кто мог отнять у него последнее утешение — смотреть на церковь, где он прослужил почти двадцать лет, и возле которой теперь спала в могиле его Лизонька? И вспоминать о ней…

…Однажды под вечер, подходя к «Якорю», отец Игнатий услышал жалобный собачий вой, или скорее, визг. Он огляделся по сторонам и увидел, как у помойки, на задворках «Якоря» собралось несколько забулдыг. Один из них держал в руке обрывок веревки, другой конец которой был привязан к шее рыжего мохнатого песика той породы, которую в народе называют «двортерьер». А остальные самозабвенно пинали дворняжку ногами. Похоже, их забавляли визг несчастной собачонки и ее отчаянные, но безуспешные попытки избежать очередного пинка…

— Что вы делаете? А ну, прекратите! — закричал отец Игнатий, грозно надвигаясь на участников расправы.

Те с недоумением уставились на него.

— А тебе-то что? — откликнулся один из них. — Давай, вали отсюда! Твоя, что ли, собака?

— Моя, — ответил священник. И, подойдя к человеку, державшему в руке веревочный поводок, и глядя ему в глаза, повторил уже тверже. — Моя.

— Ладно! — тот махнул рукой, выпустив веревку. — Пошли отсюда, мужики. Забирай эту падаль… дур-рак!

Они ушли, а отец Игнатий все стоял, глядя на распростертое на асфальте безжизненное тельце рыжего песика. И чувствуя себя последним дураком. В самом деле, на что ему сдалась эта чужая собачонка? Мало ему своих проблем! И вот теперь ему придется решать еще одну проблему: что делать с дохлой собакой? Ведь похоже, что она и впрямь сдохла…

Чтобы убедиться в этом, отец Игнатий склонился над дворняжкой и коснулся рукой левой половины ее грудной клетки, где, как он полагал, должно было находиться собачье сердце. И вдруг ощутил слабое биение: тук, тук, тук… Выходит, пес жив? Странное дело — отец Игнатий обрадовался этому. А он-то полагал, что после смерти Лизоньки навсегда утратил способность чему-либо радоваться…

Он ощупал грудную клетку и лапы собаки. Неожиданно рыжий песик заскулил от боли и открыл глаза. А затем попытался лизнуть своего спасителя в руку…

На глаза отца Игнатия нахлынули слезы. Он позабыл о собственном горе, об обидах, нанесенных ему людьми — он думал лишь о том, как помочь этой несчастной, беззащитной собачонке. Ведь сейчас она просила его о помощи. Так вправе ли он отказать ей в этом… он, которому уже не в силах помочь никто из людей?

Отец Игнатий взял собаку на руки, и направился на соседнюю улицу. По ней он частенько хаживал к «Якорю». И по пути видел на одном из домов вывеску с надписью «Ветеринарная лечебница».

* * *

Около часа он просидел в коридоре лечебницы, ожидая своей очереди и перечитывая табличку на двери: «Ветеринарный врач Карышева Ирина Сергеевна. Прием с 9.00 до 16.00». По правде сказать, отцу Игнатию еще никогда не приходилось видеть ветеринаров. А все его представления о том, чем они занимаются, не выходили дальше известной сказки про доктора Айболита, который, сидя под деревом, лечил чудодейственными снадобьями больных зверей. Но одно дело — сказка, и совсем другое — реальная жизнь. Кто знает, сможет ли эта женщина-врач помочь его собаке? Или его ждет еще одна утрата? И только что обретенное им живое существо появилось в его жизни лишь затем, чтобы сразу же вновь исчезнуть?

Тем временем очередь постепенно редела. И вот уже отец Игнатий переступил порог кабинета, в котором резко пахло какими-то лекарствами.

— Что у вас там? — поинтересовалась молодая женщина-ветеринар в белом халате. И вдруг радостно заулыбалась. — Ой! Это вы, батюшка? Здравствуйте! Как я рада вас видеть!

Отец Игнатий в недоумении смотрел на нее. В самом деле, почему эта незнакомка так радуется его приходу? И откуда она его знает? По храму? Вряд ли. Иначе бы он наверняка запомнил ее. Тогда где же они могли встречаться?

— Вы, наверное, меня не помните, — продолжала женщина (отцу Игнатию вспомнилось, что ее зовут Ирина Сергеевна). — Зато я вас хорошо помню. Вы же меня крестили… давно… я тогда студенткой была. У меня еще денег не хватило, чтобы за крещение заплатить, так вы меня бесплатно крестили. Спасибо вам! А что это с вашей собачкой?

В ответ отец Игнатий рассказал ей, при каких обстоятельствах он стал хозяином рыжей дворняги. После чего с удивлением наблюдал, как ветеринар осматривает его собаку.

— Да вы ее почти как человека смотрите, — сказал он, когда наследница доктора Айболита принялась фонендоскопом выслушивать грудную клетку дворняги.

— А как же! — ответила та. — Ведь у них те же самые внутренние органы, что у нас. Легкие, печень, сердце… И многие болезни, которыми страдают люди, встречаются и у животных.

— Что, и зубы у них могут болеть? — поинтересовался отец Игнатий, вспомнив свой всегдашний страх перед визитом к стоматологу.

— Представьте себе, батюшка — могут, — заулыбалась женщина. — И животным тоже их лечат — как людям. Ну вот и все. Можете забирать свою собачку. Что? Деньги? Не надо. Я была так рада вам помочь… Правда, мне еще нужно будет понаблюдать, как пойдет лечение — у собаки серьезная травма грудной клетки. Нет-нет, вам не нужно приносить ее сюда. Сейчас вашему питомцу нужен покой. Если позволите, я сама к вам приду. Где вы живете?

Отец Игнатий назвал адрес. И отправился домой, размышляя о том, к каким неожиданным и благим последствиям иногда приводят добрые дела, сделанные нами ненароком…

* * *

Вернувшись домой, он первым делом соорудил своему четвероногому подопечному подстилку из старого байкового одеяла и напоил его купленным по дороге молоком. После чего стал придумывать псу кличку. Перебрав в уме все известные ему собачьи имена: от архаичного Полкана до заморского Ральфа, он остановился на самом подходящем — Рыжик. В самом деле, что могло быть лучше этой клички? Подходящей, звучной и вдобавок — веселой. Рыжик. Рыжик…

Лучший друг человека. 1908 г. Худ. Илья Репин

Тем временем новонареченный пес Рыжик заснул, свернувшись клубочком на своей подстилке. А отец Игнатий все сидел и смотрел на него. Как долго после смерти Лизоньки он чувствовал себя одиноким, словно в пустыне! Но теперь его одиночеству пришел конец. Потому что рядом с ним есть живое существо — маленькая мохнатая собачонка с веселой кличкой Рыжик. Отныне он не один в этих стенах.

Отец Игнатий поднял голову и огляделся по сторонам. И впервые заметил, какой беспорядок царит в его квартире. Ведь после смерти Лизоньки он не прибирал ее ни разу. И так и не убрал ни посуды с поминального стола, ни засохших цветов с подоконника, ни пыли, серым траурным флером покрывавшей мебель и занавески. Но сейчас отцу Игнатию вдруг захотелось уничтожить все эти напоминания о смерти. Ему вдруг захотелось жить.

Весь вечер он занимался уборкой. Вымыл посуду и полы, вытер пыль, выбросил из горшков засохшие цветы, снял с окон грязные занавески. А, когда, уже ближе к полуночи, закончил работу, то не узнал собственного жилища. Хотя на первый взгляд все в нем осталось, как прежде: те же иконы в углу, та же мебель, та же фотография Лизоньки на стене. И все-таки теперь его квартира выглядела иначе… как будто в мертвое тело вдруг чудом вернулась жизнь.

А маленький четвероногий виновник всех этих перемен безмятежно спал, уткнув нос в пушистый рыжий хвост, и не ведая о том, что сейчас делает его новый хозяин. И что сейчас творится у него на душе…

* * *

Назавтра к отцу Игнатию пришла Ирина Сергеевна. Осмотрела Рыжика, добавила к его лечению еще один препарат. А уходя, вручила отцу Игнатию пирог с вареньем и большую пачку чаю с просьбой помолиться за ее покойную маму. Священник не хотел было принимать подарок, однако Ирина Сергеевна настояла на своем. После чего заявила, что придет завтра — посмотреть, как подействует на Рыжика назначенное ею лекарство.

Мог ли отец Игнатий знать — Ириной Сергеевной движет забота не только об его собаке, а и о нем самом?

* * *

Врач Ирина Сергеевна Карышева была хорошим диагностом. От ее внимательного глаза не ускользали даже мельчайшие симптомы заболеваний. Так могла ли она не заметить неряшливой одежды отца Игнатия, его опухшего от постоянных возлияний лица, его трясущихся рук — всех этих признаков, свидетельствующих о внешнем и внутреннем неблагополучии? А ведь она помнила его совсем другим… как же жестоко жизнь обошлась с этим человеком! Впрочем, мало ли на свете обездоленных горемык? Но далеко не каждый из них способен пожалеть другое страдающее существо. Отец Игнатий не утратил этого дара. И потому Ирина Сергеевна чувствовала к нему не только жалость, но и уважение. Ей захотелось помочь отцу Игнатию. Но так, чтобы он не догадался об этом и из гордости не оттолкнул протянутую ему дружескую руку. Именно поэтому она и вызвалась навещать больного Рыжика в надежде помочь и его хозяину.

Теперь она приходила к священнику каждый день. И каждый раз приносила что-нибудь из продуктов — ему и Рыжику. Потом они усаживались на кухне, пили чай с гостинцами, принесенными Ириной Сергеевной, и беседовали. Отец Игнатий интересовался тем, как ветеринары обследуют и лечат животных. В свою очередь, Ирину Сергеевну занимали вопросы веры (хотя с присущей ей деликатностью она никогда не интересовалась, отчего батюшка теперь не служит в церкви). А из своего угла к их разговорам, чутко навострив мохнатые ушки, прислушивался шедший на поправку Рыжик.

За эти дни в отце Игнатии произошла существенная перемена. Его больше не тянуло ни в «Якорь», ни в другие подобные места. Зато как же он ждал каждого прихода Ирины Сергеевны! Давно уже у него не было столь внимательного и участливого собеседника, как эта женщина. Хотя он понимал — настанет день, когда она явится к нему в последний раз. Ведь Рыжик уже почти совсем поправился, и скоро ему уже не будет нужен врач. Что до него… ему самому в силах помочь разве что Врач Небесный. Да и Тот — вряд ли. Ведь сколько времени он уже не переступал церковного порога. И отказался понести епитимию за свой проступок. А потому ему нет надежды ни на милость Владыки Поликарпа, ни на милость Владыки Небесного. Господь презрел и оставил его. Оставил навсегда.

Увы, отчаявшийся отец Игнатий забыл, что Бог никогда не оставляет человека. Даже если тот думает, что забыт и оставлен Им. И возвращает его к Себе исподволь, путями, ведомыми лишь Ему Одному…

* * *

Тем временем настал день, которого так опасался отец Игнатий. Ирина Сергеевна в последний раз пришла навестить Рыжика, который с радостным лаем, оживленно виляя пушистым хвостом, бросился ей навстречу. Разумеется, выздоровление собаки было отмечено чаепитием на кухне. Неожиданно Ирина Сергеевна сказала:

— Вот что, батюшка. Я давно хотела вас спросить… У меня в Лельме (это в тридцати километрах от Михайловска, недалеко от аэродрома) есть дача. Правда, я там очень редко бываю. А присмотреть за ней некому. Может быть, вы согласитесь пожить там и посторожить ее?

Отец Игнатий подумал-подумал… и согласился.

* * *

В ближайшее воскресенье они с Ириной Сергеевной на рейсовом автобусе поехали в Лельму. Разумеется, отец Игнатий прихватил с собой и Рыжика. Надо сказать, что за то время, как рыжий песик поселился в квартире отца Игнатия, священник успел привязаться к нему. Ведь Рыжик оказался очень умной, можно сказать, ученой собакой. Он умел служить, давать лапу, а также подвывать в тон, когда при нем пели что-нибудь грустное. Однако все эти способности были все-таки не самым главным качеством Рыжика. Главным была его безграничная преданность. Рыжий песик не спускал с отца Игнатия умных черных глаз, словно пытаясь угадать его волю. И сопровождал его повсюду, следуя за ним, словно тень. Правда, в Михайловске имелось одно место, куда Рыжика не удалось бы, как говорится, заманить и калачом. И местом тем была распивочная «Якорь».

Отец Игнатий узнал об этом случайно. Как-то раз поутру, незадолго до отъезда в Лельму, отправившись выгуливать Рыжика, он встретил одного из своих приятелей и собутыльников, Генку Косарева по прозвищу Косой, бывшего водителя автобуса, а ныне горького выпивоху, каждое утро отправлявшегося давно проторенным маршрутом из дома — к ближайшей распивочной.

— Привет, батек! — обрадовался Генка при виде отца Игнатия. — Слушай, у тебя полтинник есть? Пойдем, сообразим на двоих. Эх, «алеет восток, „Якорек“ недалек…»

Неожиданно Рыжик зарычал и с яростным лаем бросился на Косого.

— Эй, ты это чего? — опешил тот. — А ну, пошел отсюда! Фу! Пшел! Брысь! Эй, батек, уйми своего зверя, а то я ему сейчас кости переломаю! Помоги-ите!

Дорога на даче. 1896 г. Худ. Константин Сомов

Отцу Игнатию стоило немалого труда спасти Генку от разъяренного Рыжика. Однако после случившегося о походе в «Якорь» не могло быть и речи. Похоже, рыжий песик имел весьма серьезные основания ненавидеть само название этого питейного заведения. Так что отцу Игнатию теперь волей-неволей пришлось забыть дорогу туда… впрочем, как я уже говорила, с недавних пор священника уже не тянуло в «Якорь». Ведь теперь рядом с ним был веселый, смышленый, преданный четвероногий друг — Рыжик.

* * *

…Дача в Лельме оказалась самым настоящим деревенским домом. Правда, изрядно обветшавшим, с покосившимся забором и прогнившим крыльцом, но все-таки вполне пригодным для жилья.

— Это, можно сказать, наше родовое гнездо, — рассказывала Ирина Сергеевна. — Здесь жили мои дедушка с бабушкой… да что там!.. даже их родители тут жили. Конечно, я-то сюда только как на дачу приезжаю: отдохнуть, позагорать, за грибами сходить. Вроде, и ни к чему он мне, а продавать жалко — все-таки память. Мама рассказывала, будто этому дому больше ста лет. А вон он какой крепкий! Я слышала, это потому, что его не из сосны строили, а из лиственницы. Вот потому он до сих пор и стоит, даже нисколько не покосился, не то что наши городские деревянные дома. Ну как, батюшка, вам нравится?

Да, отцу Игнатию и впрямь с первого взгляда понравился этот дом. Но только не своей добротностью, а тем, что здесь царили удивительные мир и спокойствие, о которых уже давно втайне истосковалась его душа. Мог ли он помыслить, что найдет их здесь, в стенах старинного дома, пережившего не одно поколение своих хозяев? И безмолвно хранящего память о них.

* * *

Ирина Сергеевна уехала, оставив отцу Игнатию денег и увесистую сумку с продуктами, и пообещав приехать через неделю. И они с Рыжиком остались одни.

Остаток дня отец Игнатий в сопровождении неразлучного рыжего песика пробродил по дому. Из кухни проследовал в проходную комнатку, у стены которой стоял диван с потертой и выцветшей темно-зеленой обивкой. Потом заглянул в спальню, где у входа громоздился старинный гардероб с инкрустированной дверцей. После этого прошел в зальце[5], в котором в простенках висели потускневшие от времени зеркала в резных рамах, а между ними, над круглым столом — выцветшая репродукция какой-то картины, изображавшей южный пейзаж с морем, парусными лодками и покрытыми лесом горами на горизонте. За зальцем обнаружилась еще одна комната, где в углу возле окна, выходившего во двор, стояла железная кровать, точь-в-точь такая, на которой он спал в далеком детстве… и какие же чудесные сны снились ему в ту пору! Возможно, из-за этих ностальгических воспоминаний отец Игнатий и решил обосноваться здесь. Благо, в комнате нашелся и свободный уголок для Рыжика.

Следующий день ушел на осмотр окрестностей. Поблизости от дома отец Игнатий обнаружил колодец с водой, гораздо более чистой и вкусной, чем привычная ему городская водопроводная вода. А во дворе — грядки, на которых по-хозяйски разрослась густая трава. За грядками находился густой малинник, впрочем, настолько запущенный и заросший крапивой, что его скорее можно было назвать не малинником, а крапивником. Немного подумав, отец Игнатий отправился на поветь. После долгих поисков он обнаружил там брезентовые рукавицы и, надев их, отправился на борьбу с сорняками.

Всю неделю отец Игнатий наводил порядок в доме. Так что когда Ирина Сергеевна приехала снова, она не узнала своего родового гнезда. Покосившийся забор, которым был обнесен дом, теперь стоял ровно и прямо. Прогнившая доска на одной из ступенек крыльца была заменена новой. Свежевскопанные грядки, казалось, ожидали момента, когда хозяйская рука опустит в их землю семена. А в малинник теперь можно было зайти без опаски обжечься о крапиву и досыта полакомиться сочной, спелой малиной.

— Какой же вы, батюшка, тут порядок навели! — удивилась Ирина Сергеевна.

— А как же! — улыбнулся отец Игнатий, и она вспомнила, что за все время знакомства со священником ни разу не видела на его лице улыбки. — Ведь так-то оно лучше. Кстати, Ирина Сергеевна, а Вы не могли бы в следующий раз привезти из города семян? Не мешало бы грядки засеять. Земля у вас на редкость хорошая — чернозем. Что ей понапрасну сорняками зарастать? Глядите, и порадовал бы вас через недельку-другую свежей зеленью…

* * *

Проходили дни, недели, месяцы. Вот уже пожелтели, а потом и вовсе опали листья, птицы полетели на юг, а обитатели соседних дач стали перебираться в город на зимние квартиры.

— А вы что, не уезжаете? — спросила отца Игнатия хозяйка соседнего дома, встретившись с ним у колодца.

— Нет, — ответил он. — Я остаюсь.

— Тогда не могли бы вы присмотреть за моим домом? — попросила женщина. — А то, не ровен час, кто-нибудь заберется. Вон на соседней улице уже не одну дачу обчистили. Эх, совсем у людей совести не стало! Не то, что в старину было.

Осень. Усадьба. 1894 г. Худ. Исаак Левитан

Тогда, слыхала я, если уходили хозяева куда-нибудь из дома, то дверь не запирали, а просто приставляли к ней метелку или полено. И все знали, что их нет, но, чтобы к ним в дом зайти, да, тем более, украсть оттуда что-нибудь — Боже упаси! Вот ведь как раньше-то было! А все, говорят, потому, что в те времена народ был верующим: боялся Бога прогневать. Знали, что Он неправду сыщет, вот и жили по правде. А теперь что? Вор ворует, а мир горюет. Вон ведь до чего дошло: и замки не спасают: дверь закрыта, так в окно пролезут и все повынесут, а, что не утащат, то назло переломают. Одно слово — глаз да глаз нужен. Так как, вы согласны мой дом посторожить? А я бы вам за это заплатила…

Отец Игнатий согласился. Тем более, что он и впрямь не собирался возвращаться в Михайловск. Ведь там его не ждал никто, кроме тягостных воспоминаний о невозвратном и непоправимом. Но здесь, в Лельме, прошлое не имело над ним власти: словно он начал жизнь заново, с чистого листа. Точнее говоря, снова стал жить. И началом этой новой жизни стал день, когда рядом с ним появился преданный друг — Рыжик.

* * *

…Зима миновала, сменившись ласковой, теплой весной. Вот уже наступил конец апреля, когда из-под тающего снега начала показываться та первая травка, увидев которую, человек радуется, забыв о том, что это — всего-навсего сорняк. А там уже близились и ледоход, и первые весенние грозы, после чего, словно по волшебству, деревья покрывались нежно-зеленым бисером крохотных, клейких, пахучих листочков. Как же раньше отец Игнатий любил эту пору! Но именно в это время год назад умерла его матушка, его ненаглядная Лизонька. Весна снова напомнила отцу Игнатию об его утрате. И он решил съездить в Михайловск и отслужить панихиду на могиле жены. Да, он запрещен в служении. Но ведь он почти четверть века прослужил в Свято-Лазаревском храме и когда-то был его настоятелем… Может быть, ради этого ему все-таки не откажут и дозволят отслужить панихиду по матушке?..

В тот день, когда исполнился ровно год со смерти Лизоньки, отец Игнатий спозаранку отправился в Михайловск. Его сопровождал верный Рыжик. Увы, все попытки священника оставить песика в Лельме оказались безуспешными — увидев, что хозяин собирается куда-то, Рыжик принялся так отчаянно и жалобно выть, что отец Игнатий, скрепя сердце, взял его с собой.

Спустя час они уже были в Михайловске. Из окна автобуса, шедшего в Соломбалу, отец Игнатий обозревал улицы города, где он не был почти целый год. Вот показались кафедральный собор, а рядом с ним — здание епархиального управления, вот высотный дом, за которым прячется пятиэтажная «хрущевка» — покинутое жилище отца Игнатия, а вот и мост через Кузнечиху, на берегу которой незыблемо стоит распивочная «Якорь» (в самом деле, что ей может сделаться!). А вон вдалеке промелькнул до боли знакомый отцу Игнатию шпиль колокольни Свято-Лазаревского храма… словно Лизонька махнула голубым платком, приветствуя его возвращение.

Подойдя к церковному крыльцу, отец Игнатий велел Рыжику сидеть и дожидаться его, а сам вошел в храм.

Первым, кого он там увидел, был отец Петр, беседовавший в притворе с какой-то молодой, богато одетой женщиной. Надо сказать, что за время своего настоятельства он заметно пополнел и приосанился. Вдобавок, обзавелся новой шелковой рясой греческого покроя, которая придавала ему еще более важный и солидный вид. Судя по этим переменам во внешности отца Петра, дела его, как говорится, шли в гору, и потому он был уверен, что вправе смотреть на мир свысока.

Старая церковь. 1898 г. Худ. Сергей Виноградов

Отец Петр сразу заметил и узнал своего бывшего настоятеля. Однако не подумал прервать беседу. Напротив, похоже, с приходом отца Игнатия его охватил новый порыв красноречия:

— Святая Церковь, как чадолюбивая мать, учит нас любить ближнего, как самого себя, — донеслось до отца Игнатия. — Ибо Господь наш есть любовь. И Святой Апостол и Евангелист Иоанн Богослов говорит: «кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь»…

Он вещал, не умолкая, возводя глаза к потолку и, похоже, упиваясь звуками собственного голоса. А тем временем отец Игнатий стоял и ждал, когда он закончит свою пространную речь. Наконец отец Петр смолк и благословил свою слушательницу. И, лишь когда та вышла из церкви, обратился к отцу Игнатию:

— Что вы хотите?

— Простите, отец Петр, вы не могли бы дать мне облачение? — попросил отец Игнатий. — Я бы хотел отслужить…

— Вы не можете служить! — оборвал его отец Петр. — Вы же находитесь под запретом!

— Но сегодня годовщина смерти моей матушки, — попытался объяснить отец Игнатий. — Я бы хотел отслужить панихиду…

— Все требы — через кассу, — холодно произнес отец Петр и хотел было уйти.

Однако возмущенный отец Игнатий загородил ему путь.

— Ты! Мальчишка! Да как ты смеешь!

— А ты мне не хами! — вскинулся отец Петр. — Здесь настоятель — я! Так что проваливай отсюда, пока я милицию не вызвал!

Вне себя от ярости и даже (впервые в жизни) забыв перекреститься, отец Игнатий выбежал из храма. И у самого крыльца, радостно виляя хвостом, к нему бросился верный Рыжик.

— Пошел вон! — крикнул священник и пнул его ногой, вымещая на собаке душившие его бессильную злобу и обиду. Рыжик жалобно взвизгнул. А тем временем его хозяин уже стоял на обочине дороги, по которой, обгоняя друг друга, неслись машины, и махал рукой:

— Стой! Стой!

Одна из легковушек резко притормозила.

— Вам куда? — спросил водитель сквозь приоткрытое окно.

— К «Якорю»! — крикнул отец Игнатий, садясь в машину.

В следующий миг легковушка уже неслась по дороге. Вот она миновала мост через узкую, но бурную речку Соломбалку, по которой, налетая друг на друга, исчезая в темной воде и вновь выныривая на поверхность, плыли льдины. И вдруг…

— Стой! Стой! — закричал отец Игнатий водителю. — Остановись!

Потому что в этот миг он увидел в окно, как по другому берегу Соломбалки бежит Рыжик. Еще миг — и он прыгнул на льдину…

Машина остановилась. Отец Игнатий выскочил из нее и сбежал с невысокого берега к самой кромке воды:

— Рыжик! Рыжик! Назад!

Услышав голос хозяина, рыжий песик устремился вперед и прыгнул на самый край проносившейся мимо льдины. Увы, он не рассчитал прыжка. В следующий миг льдина перевернулась…

— Рыжик! — отчаянно крикнул отец Игнатий. — Рыжик!

Но ответом ему был только треск разбивающихся друг о друга льдин…

* * *

Спустя два дня после гибели Рыжика отец Игнатий явился в епархиальное управление. К его удивлению, епископ встретил «пропадавшего и нашедшегося» священника по-отечески радушно. И принялся расспрашивать отца Игнатия о том, как он жил и что делал после их последней встречи. Когда же тот закончил, растроганный его рассказом Владыка Поликарп промолвил, от волнения перейдя на «ты»:

— Вот что, отче. Ты уж прости меня, старика. Может, я тогда слишком строго с тобой поступил… Прости.

Вслед за тем он достал из ящика стола два хрустальных фужера и граненую бутылку с коньяком. И, разлив по фужерам ароматный янтарный напиток, поднес один из них отцу Игнатию.

— Твое здоровье, отче!

Отец Игнатий поднес фужер к губам… и в этот миг ему вспомнились бурная река и несущиеся по ней льдины. А еще — бегущий по ним рыжий песик… На глаза отца Игнатия навернулись слезы. И он поставил фужер на стол.

— Простите, Владыко, — дрогнувшим голосом сказал он изумленному епископу Поликарпу. — Но я… я это больше не могу.