Южная Атлантика

Южная Атлантика — дружественный океан, — говорили мне многие яхтсмены. Еще в Маккае Джон и Хэзер заверяли, что плавание проходит здесь без капли воды на палубе. Опасения, что у меня не будет возможности проверить это, не возникло: мне предстояло плыть к экватору Из Кейптауна я вышла в штиль. В бухте Столовой крутился ветер, западный, слабый и переменный, на ночь вообще выключавшийся из работы. Курс пересекала масса судов. До рассвета были видны огни маяков на островках Дассенэйланд и Робсенэйланд, а также зарево над городом. Я хотела сперва отойти от берега, а затем целиться в остров Св. Елены. Только течение вежливо помогало мне принимать более северное направление.

Такая неопределенность продолжалась два дня. Потом ветер стал сворачивать к югу, стрелка барометра поползла вверх. И началось! На третьи сутки к вечеру разразился юго-восточный шторм, предсказанный радио Кейптауна. На палубе появились не капли — ушаты воды. «Мазурка» мчалась по океану под одним кливером. Быстро осталась у берегов судоходная трасса. Какое это было плавание! 140 миль в сутки, в нужном направлении, без дрейфа, при почти безоблачном небе. Если бы только температура была повыше, особенно ночью.

Через два дня антициклон кончил качать холодный воздух из Антарктиды в сторону экватора. Ветер ослаб, но держался ближе к южному направлению. Я достигла 31° южной широты, можно было считать, что это уже летний край пассата. Внимательно искала на небе знакомые белые барашки — симпатичных спутников приличной погоды. От 30° плавание, действительно, стало спокойным. В соответствии с прогнозом Атлантика держалась спокойно. Теперь на палубу не попадало ни капли воды. Тяжелую геную можно было заменить «малышкой». Нельзя было заменить лишь толстую штормовку: хотя противоводная защита мне уже не требовалась, но она служила пока дубленкой. Погода менялась, однако самым благоприятным образом. Ветер колебался от юго-западного до юго-восточного. Небо редко было полностью покрыто тучами. С повышением давления ветер усиливался до четырех баллов и держался около полутора суток. Затем давление чуть упало, ветер тоже ослаб до трех баллов. Рост давления вызывал легкое похолодание, снижение — приятно повышало температуру воздуха. Океан при такой погоде разбалтывался не сильно.

На 25° пассат посерьезнел и стал стабильным. По-прежнему был чувствителен к колебаниям давления, но дул на балл сильнее. Увеличились суточные пробеги — ежедневно «Каурка» преодолевала по сто с лишним миль на пути к дому.

Единственно, что меня огорчало, был именно дом. Плылось мне великолепно, погода была отличная, на яхте все действовало безупречно, а я никому не могла этим похвастаться. Каждый вечер в установленное время настраивала приемник на частоту Гдыни-Радио — и ничего. Вместо знакомого вызова в эфире творилось что-то странное. Начиналось с «пири-пири», затем шел длинный разговор на совершенно неизвестном мне языке — иногда диалог, чаще монолог. Время от времени слышалась торжественная мелодия: Нередко речь прерывалась собачьим лаем. Я не знала, что это за станция, но, во всяком случае, экзотическое «пири-пири» было очень сильным — заглушало весь мир и Гдыню-Радио также.

Было грустно и беспокойно. Дело было даже не во мне, я была убеждена, что рано или поздно связь восстановится. В той стороне в Северной Атлантике слышимость была отличной.

Если доберусь до тех широт, то кончатся мои хлопоты. В Кейптауне мне сказали, что Найоми Джеймс на пути к югу тоже потеряла связь с Великобританией. Вероятно, такова прелесть этой акватории. Но мой муж, родные и друзья очень беспокоятся. Тем более, что муж уехал из Кейптауна в полной уверенности, что радиотелефон после замены кварцев находится в идеальном состоянии.

Тогда я решила действовать от обратного: я не слышу Гдыню, так как она далеко, но если будет вызывать «Мазурка», то, может быть, мой вызов примет какое-нибудь польское судно. Пусть даже мы не установим связи, но оно, может, передаст на родину, что «Мазурка» дает вызов, следовательно, она жива. Ежедневно в условленное время я слушала и вызывала Гдыню-Радио — пока безрезультатно.

18 февраля прошла нулевой меридиан. Снова мы плыли с «Мазуркой» по западному полушарию. Связи по-прежнему не было, только «пири-пири» упорно шумело. Поскольку было тепло и плылось мне хорошо, я придумала дополнительное занятие — ночную астронавигацию, чтобы заглушить тоску. Начала с получения линии положения по Луне, но вскоре переключилась на звезды и планеты. Это было искусство ради искусства — дополнительные линии были не очень уж нужны. Но три страницы столбиков с последующим сложением и копанием в пособиях отлично заполняли свободное время вечером и позволяли отвлечься от того, что подошло время связи, свято соблюдаемое всю дорогу. Я играла в звезды немного и из-за упрямства. Многие известные мне авторитеты утверждали, что обсервация звезд на малой яхте бессмысленна, поскольку получаемая точность недостаточна. А рядовые яхтсмены, с которыми я знакомилась в очередных портах, утверждали противоположное. Присоединяюсь к их мнению. Явных глупостей у меня не получалось — обман тут не скроешь, а треугольники ошибок были такими, что в них мог признаться и профессиональный штурман. Более сильное волнение или пасмурность требовали больше времени, но для меня важно было именно это.

20 февраля решила: мое местоположение таково, что можно плыть, не меняя курса, пока не кончится пассат. Он был достаточно стабилен, чтобы приделать «Каурке» крылышки взамен генуи и стакселя. Установка пассатных стакселей перестала быть для меня многочасовым мучением — я это делала теперь быстро и, по-моему, ловко. Не зря же проплыла уже 25 тысяч миль. Вообще-то, эти стаксели можно было поставить еще неделю назад, но когда я их приготовила, то обнаружила, что нахожусь чересчур близко к судоходной трассе Кейптаун — Нью-Йорк. На практике получилось, что всю эту неделю по океану плыло несколько больших танкеров. При необходимости я бы не смогла маневрировать яхтой, опутанной паутиной гиков и пассатных стакселей. При генуе и стакселе курс можно было сменить за несколько минут, к тому же пробеги под этими парусами были вполне приличны.

Но наконец крылышки были поставлены. Пассат был так стабилен, что я могла часами не корректировать курс. Очередные астрономические обсервации подтверждали правильность установленного пути. Авторулевой работал бесперебойно и добросовестно. Я не смогла бы так точно управлять яхтой в бакштаг или на фордевинд, как это трудолюбивое приспособление.

22 февраля в лучах заходящего солнца показался остров Св. Елены. Выглядел красиво и заманчиво, был убедительным доказательством правильности моей навигации. Одновременно являлся конечным пунктом кругосветного рейса Брижит Удри. Но не моим. Как и многие другие привлекательные места, Св. Елена была отложена на будущее: мне нужно спешить — «Мазурка» должна быть первой.

Связи с Гдыней-Радио все не было. Я придумывала новые астронавигационные комбинации и с нетерпением ожидала северного полушария — там связь должна была появиться. И продолжала орать в микрофон: «Гдыня, Гдыня, — вызывает «Мазурка»! В ответ «пири-пири» играло гимны или гавкало.

Спокойное плавание нарушали мелкие неприятности либо дополнительные развлечения, устраиваемые океаном. Неприятности состояли в том, что после острова Св. Елены я почувствовала неладное с животом. Поскольку трудно было разобраться, болит ли у меня голова от живота или наоборот, я на всякий случай объявила голодовку и устроила переучет консервных банок. Они выглядели совершенно «здоровыми». Причиной недомогания мог быть и угар от слегка коптящей керосиновой лампы, всегда горевшей ночью, когда я спала. Электрический свет включался для более важных дел. Огонь на топе мачты, который вместе с радиолокационным отражателем на штаге отпугивал суда от захода до восхода солнца, основательно разорял аккумуляторные батареи.

В конце февраля пассат ослаб до «тройки». Океан напоминал большое спокойное озеро. Но 1 марта он преподнес мне приятный сюрприз — вернул пассат. Я плыла уже в зоне экватора и ожидала скорее слабых ветров, а не такого свежего продуктивного ветра. Вечером с подветренной стороны показался очередной вулканический стожок — остров Вознесения, также отложенный на потом.

Всю неделю плылось хорошо, океан был до неприличия гладким, на почти безоблачном небе светило солнце. Стало наконец тепло даже ночью. Днем стояла жара, но при умеренном ветре в бакштаг она не утомляла. Впрочем, в полдень я увеличивала комфорт плавания тем, что обливала себя более прохладной, чем воздух, забортной водой.

После острова Вознесения на моем штурманском столе появилась симпатичная карта. Начиналась она этим островом и заканчивалась Европой — карта Северной Атлантики. У восточного края были видны кусочек Африки и несколько точек — Канарские острова, или конец одиночного плавания.

3 марта в полночь я миновала географическую широту Лас-Пальмаса. Пыталась плыть как можно ближе к цели и вместе с тем в зоне наиболее благоприятных ветров. Экватор был близко, каковы будут его окрестности?

Юго-восточный пассат работал добросовестно до 7 марта. В полдень достигла 1° 57' южной широты и 22° 23' западной долготы. Вскоре ветер начал крутиться, а после захода солнца переместился в западную четверть. Всю ночь я применяла различные комбинации в надежде, что это, может быть, временное ослабление ветра, связанное с небольшими изменениями давления в последние два дня. Но утром иллюзии кончились — пассат с кормы распрощался с «Мазуркой» навсегда.

Женский день провела, приспосабливаясь к новой ситуации. Сменила пассатные стаксели на грот и геную — «малышку». Меня совсем не радовала эта простая операция: я знала, что в этом рейсе у меня уже, вероятно, не будет случая поставить крылышки — кончилось хорошее и быстрое плавание на них. В перспективе был экватор и штили, которые мучили здесь многие яхты переменными ветрами и ливнями. Правда, я целилась в наиболее узкую полосу столь неблагоприятных условий, а дальнейшее плавание показало, чего стоила эта моя навигационно-метеорологическая тактика.

Весь день дули ровные и умеренные ветры из северо-западной четверти. Было немного пасмурно, плыть удавалось сперва на север, потом на запад. Ночью одна солидная туча слегка покапала дождем и начала отпихивать ветер на север. Я все время ждала знаменитых штилей с сильными шквалами, но ветер был по-прежнему ровным и умеренным.

На следующий день ветер подул явно с севера, потом пару часов вообще не дул, а затем тронулся с северо-восточного направления с силой в четыре балла. Был абсолютно похож на пассат в Северной Атлантике, но я пока не верила, чтобы вот так просто — без штилей, неожиданных шквалов, черных туч, непременно растрепанных, и других аксессуаров из литературы — второй пассат в течение суток? В 30 милях к югу от экватора? Я в боевом настроении сидела в кокпите. В ту сторону без экваториальных штилей и в эту тоже. Слишком много хорошего…

На 23° западной долготы точно в полночь я миновала экватор, причем не одна — встречным курсом двигалось небольшое судно, освещенное, словно праздничный городок. Оно направило прожектор на «Мазурку», в ответ я осветила фонариком наши паруса, и мы разошлись в разные стороны. Ветер вел себя прилично, и мы с Альбатросом, как ветераны океана, приступили к экваториальному крещению всех «желторотых», действуя от имени Его Величества Нептуна. Сначала я окрестила австралийскую голь — коал и кенгуру. Поскольку самый большой коала и кенгуру в Кейптауне были посажены в самолет и отправлены в Гданьск, они участвовали в церемонии заочно, чтобы не было обид. Оказывается, это вполне допустимо и правомочно. Кенгуру получил имя Бумеранг, а коала — Вумер. Затем мы принялись за коал поменьше. Средний мишка, известный путешественник, дважды облетевший земной шар на самолете, был назван Магпи, а самый маленький — Кукабура. Слон, присланный родителями на счастье, стал Слоном Тромбальским, маленькая мышка, подаренная экипажем «Индуса», — Микки, а ловицкий парень, который появился на борту тоже в Кейптауне, — Томеком Палюхом.

После окончания церемонии крещения все вернулись в свои углы, Альбатрос отправился за штурманский стол, а я в кокпит. Жалко, что экватор не нарисован на воде: нужно было ждать утра для подтверждения правильности местоположения. Очевидно, от переживаний, а может, оттого что не выспалась, у меня с утра болела голова. Другое дело, что стояла тропическая жара, которую не уменьшил даже свежий северо-восточный ветер. В полдень он заставил меня заменить «малышку» более солидной генуей. Где же штиль? Полуденная обсервация развеяла мои сомнения: «Каурка» находилась на 0° 24' северной широты и 23° 45' западной долготы. Мы плыли почти в родных водах — быстро и в нужном направлении.