Крушение надежд

Бывшие тьмой, Господи, стали светом, обратившись к Твоему немеркнующему свету! Доколе же, Господи, мне, окруженному со всех сторон незаходящим Твоим светом, оставаться тьмой? Тьма не может просветить тьму, как и человек человека, поэтому молю

Тебя, Боже мой, даруй мне постижение истинного света Твоего, просвещающего тьму души человеческой! Когда душа ищет Госпо­да, слезы есть ее хлеб насущный, дивный и чистый, но когда она обретет Владыку сердца своего - хлебом Небесным становится для нее вечное блаженство истины. Решающий шаг, даже ошибоч­ный, необходим нам больше, чем кислород для дыхания, чтобы совершить отчаянный побег из душевной тюрьмы, которую мы устроили сами себе.

Обгоняя мечты, я летел в Сухуми быстрее самолета, который, казалось, стоит на месте. Страх перед неизвестностью, который ох­ватил меня вначале, когда я ехал в аэропорт, давно прошел. В серд­це пребывала уверенность, что Бог все устроит, хотя, возможно, не совсем так, как представлялось мне в мечтах. Приехав из Сухуми в Новый Афон, я поднимался по ступеням длинной каменной лест­ницы, с высокими старыми кипарисами по обеим ее сторонам, и большим запущенным оливковым садом, зеленеющим слева вдоль пологого склона - все это, как я потом узнал, посадили монахи еще в начале двадцатого века. Когда передо мной возникли мощные стены монастыря, сердце мое оробело: “А что, если мне благосло­вят сразу стать затворником в этих толстых стенах, выдержу ли я? ” Смущенный таким предположением, я перекрестился на надврат­ный крест и вошел в ворота монастыря.

Изумлению моему не было границ: никаких монахов я не уви­дел. По двору, вымощенному светлым камнем, бродили развязные туристы, явно не монашеского облика. Холодея от страшного пред­чувствия, я вошел в храм и остановился - посреди высокой, про­низанной солнечными лучами церкви с прекрасными росписями Васнецова, стояли группы мужчин и женщин, которым бойкие ги­ды втолковывали какие-то несуразицы о монашеской жизни и раз­врате монахов. Я подошел поближе и прислушался:

- Знайте, товарищи, что рядом с монастырем находятся огром­ные пещеры, где жили монастырские любовницы, которых содер­жали монахи, а младенцев, рожденных от своих удовольствий, они бросали в глубокие колодцы...

С монастырем все было ясно. На подгибающихся ногах я вышел во двор и присел на скамью. Вот он, конец моей монашеской мечты и монастырской жизни!

Выбрав из гидов менее развязного мужчину, я узнал от него, что неподалеку действительно находятся глубокие и длинные пеще­ры, куда за немалые деньги водят туристов, но самым интересным для меня оказалось то, что возле речки Пцырцха есть пещера, где подвизался апостол Симон Кананит. Туда я побрел, надеясь в мо­литвах святому апостолу испросить у него благословения на даль­нейший путь. Поднявшись в небольшую пещеру и прислонившись в полутьме к холодной скале, скорбя всем сердцем о своем неве­зении, я горячо в молитве просил апостола направить путь мой, ибо совершенно не представлял, что делать дальше. Облако печа­ли, теснившее меня со всех сторон, мгновенно рассеялось, словно гонимое сильным ветром, и ощущение того, что святой апостол Симон Кананит стал на всю жизнь моим покровителем, возникло во мне, не требуя никаких доказательств. Я опустился на колени и, прижавшись лбом к холодному полу пещеры, благодарил свято­го Симона за его неожиданную ко мне милость, пока снизу не до­неслись голоса туристов, поднимавшихся по лестнице. Пришел я в этот благодатный грот с чувством полного одиночества, а выходил с ясно осознаваемым ощущением, что сердце мое навсегда приняло и полюбило святого апостола, как своего Небесного наставника и благодатного покровителя.

В Сухуми я сразу отправился в городской собор. В этот момент из служебной двери выходил священник-грузин. Поспешив к нему и приняв благословение, я попросил у него совета, где мне искать на Кавказе действующий монастырь. Вскоре из той же двери вы­шел пожилой диакон вместе с пономарем, которые принялись вни­мательно разглядывать меня, пытаясь понять, кто я такой: от них веяло настороженностью и полной закрытостью. Почему они так вели себя, мне стало ясно гораздо позже, когда сухумский диакон Григорий и его матушка Ольга стали мне вторым отцом и матерью на Кавказе. В лице священника я заметил сочувствие и устремил на него просительный взгляд.

- В общем-то, таких монастырей на Кавказе почти не оста­лось... - в раздумье ответил он. - Разве что кое-где есть небольшие монастыри, которые досматривают старички-монахи. Поезжай в Грузию, может кого и найдешь... С Богом!

Хотя его благословение было неопределенным, во всяком слу­чае, я был рад тому, что теперь знал, куда направить свои поиски. На железнодорожном вокзале я купил билет до Тбилиси и вскоре сидел в купе поезда, готовящегося отправиться в быстро темнею­щие абхазские сумерки. В купе вошли два грузина - старенький грузный отец, с посеребренной головой, и его сын, молодой парень, внимательно осмотревший меня с ног до головы. Они перегляну­лись и о чем-то кратко перемолвились на своем языке. Затем его сын обратился ко мне по-русски:

Слушай, брат, можно тебя на минутку?

Мы вышли из купе и здесь грузин неожиданно высказал мне свою просьбу:

Дорогой, понимаешь, это мой отец! Прошу тебя, не обижай его, чтобы его вещи не пропали, хорошо?

Хорошо...

Услышав мое согласие, он довольный вошел в купе. За ним сле­дом протиснулся я и поскорее улегся на свою полку, чтобы у отца на мой счет не возникли никакие подозрения. Сын распрощался со своим старичком и, уходя, кинул на меня подозрительный взгляд. Раздался гудок, и вскоре Сухуми с его огнями остался позади.

Утром меня разбудил грохот - поезд шел по большому мосту че­рез горную реку, которая, как мне помнилось по карте, называлась Риони, текущая по знаменитой Колхидской долине, куда в древно­сти аргонавты плавали за золотым руном. Пожилой грузин уже не спал и приветливо смотрел на меня снизу.

Доброе утро! - как можно дружелюбнее поприветствовал я своего соседа.

Добрий, добрий утро! - ответил старик с сильным акцентом.

Понятно... Здравствуй, Грузия! - про себя проговорил я.

Поезд шел по широкой плоской равнине, густо покрытой широ­колиственными лесами, лишь вдалеке, почти на горизонте, синей полоской угадывались горы.

Скажите, пожалуйста, а скоро будут горы? - в нетерпении спросил я, потому что без гор любой другой пейзаж казался мне унылым.

Гори? - переспросил грузин. - Гори скоро уже, совсем скоро! - и он махнул рукой в направлении движения поезда. Прошел час, потом еще два, а никаких гор по-прежнему не было видно.

Простите, а где же горы? - поинтересовался я.

Сейчас, сейчас Гори! - последовал ответ. И верно, вскоре поезд остановился на небольшой станции, на вокзальном здании кото­рой виднелась надпись по-грузински и по-русски “Гори”.

Это и есть Гори, здесь родился Сталин! - с уважением в голосе оповестил меня мой сосед.

Наконец мы приехали в Тбилиси. Город окружали безлесные и выгоревшие от солнца холмы. Настоящих гор нигде не было видно, и город мне сразу не понравился. Лишь вид Куры, стремительно не­сущей свои мутные воды с далеких хребтов, немного меня успоко­ил. Господи, Заступниче мой, если бы я знал, какой замечательный старец тогда подвизался в Тбилиси! Бывший Глинский монах, ми­трополит Зиновий, к которому позже присоединился и любимый всеми кавказскими пустынниками отец Виталий, ученик старца Серафима Романцова, подвизавшийся тогда в отдаленной пусты­не в горах Абхазии. Но об этих замечательных людях мне довелось узнать гораздо позже. Увидев справочное бюро, я спросил, есть ли поблизости от Тбилиси монастыри или древние храмы?

Есть, конечно, есть! Поезжай в Мцхета! - ответили в окошке.

Старенький автобус неспешно повез меня в Мцхета, древнюю

столицу Картлийского царства VI века. “Гордая и тщеславная кук­ла, возомнившая себя повелителем земли и покорителем небес, на­битая опилками ничтожных знаний и никчемных сведений, когда ты станешь живым человеком по образу и подобию Божию? ” - го­ворил я себе, уныло гляда в окно автобуса на выцветшую, цвета ме­ди, скудную местность.

Там, где сливаясь шумели, “обнявшись будто две сестры, струи Арагвы и Куры”, как писал Лермонтов, высоко над Мцхетой издале­ка бросался в глаза силуэт Шио-Мгвимского монастыря с его зна­менитым храмом Креста - Джвари, где воздвигла святой Крест рав­ноапостольная Нина. Внизу, на ровном плато прибрежной долины, возвышался купол собора Светицховели - Животворящий Столп. Панорама была необыкновенной и впечатлила меня своей гранди­озностью, но сама природа не располагала душу оставаться здесь. В соборе шла утренняя литургия и грузины, в основном, мужчины, пели чрезвычайно красиво. Я стоял в углу, чтобы не привлекать внимания, и молча молился. Священник вынес крест и я подошел вместе со всеми молящимися приложиться ко кресту:

Скажите, куда мне поехать, чтобы попасть в настоящие боль­шие горы?

Батюшка на мгновение задумался:

Ты поезжай на Казбек, это самое лучшее место!

А старинный монастырь там есть?

Есть, есть, очень старинный... - и он перекрестил меня своим большим крестом.

Поблагодарив любезного грузина, не раздумывая, я купил би­лет на автобус в горное село Сиони, которое, как мне сказали нахо­дится - “прямо напротив Казбека! ” Автобус был полон пассажиров деревенского вида и мы, не торопясь, начали длинный подъем че­рез богатые селения и ореховые леса на Крестовый перевал.

На Крестовом перевале дул режущий холодный ветер, в ложби­нах лежал еще не оттаявший до конца снег. Влево от перевала вы­силась белая глава заснеженного Казбека, представляющего собой потухший вулкан с конической вершиной, очень эффектно выделя­ющейся на фоне синего неба и быстро летящих облаков. Как будто она летела над землей, рассекая серую облачную пелену. Автобус, словно подгоняемый ветром, визжа тормозами, быстро спустился в голую, с редкими сосновыми рощами, просторную долину. На вер­шинах некоторых горных отрогов красовались старинные церкви из светлого камня. Вид был чрезвычайно впечатляющим и поко­рил меня своей суровой красотой, но чуть было не убил резким и пронизывающим холодом.

Водитель действительно высадил меня прямо напротив Казбе­ка, царившего в облаках над широкой долиной, с текущим по ней Тереком, и над небольшим селом с разбросанными домами, назы­вавшимся Сиони. Монастыря с этого поворота я нигде не заметил, а на противоположной стороне дороги стояли какие-то невзрачные строения, с надписью на воротах - “Турбаза”, где назойливо лезла в глаза водокачка.

“Так, приехали...” - вздохнул я и поплелся на эту турбазу, по­скольку больше во всей округе никаких гостиниц не имелось. Ди­ректор, коренастый грузин с хитроватым настороженным взгля­дом, встретил меня неприветливо:

Ты кто такой?

Студент.

А зачем приехал?

Хочу немного пожить в горах и заработать на обратный путь.

А откуда ты приехал?

Из Тбилиси.

А где живешь? - допытывался он.

В Ростове.

Ладно, но если ты студент, почему приехал так рано? - дирек­тор подозрительно посмотрел на меня.

Взял академический отпуск... - скрепя сердце, соврал я.

А студенческий билет есть?

Пожалуйста... - достал я билет из внутреннего кармана штор­мовки и протянул директору.

Он внимательно осмотрел документ, затем мою физиономию, и небрежно процедил:

Рабочим на кухню возьму. Жить будешь в туристском домике...

Меня поселили в деревянном домике без печки, в одной комна­те с поваром-армянином, который безпрестанно курил. Молиться при нем было неудобно, пришлось от холода с головой накрыться тонким негреющим одеялом и так прочесть молитвы после дороги. От усталости я быстро уснул. Утро выдалось холодным, ясным и ветреным. Ветер, кажется, никогда не переставал дуть в этой до­лине. Мои обязанности состояли в том, чтобы приносить на кух­ню ящики с овощами и фруктами и мешки с картофелем, а также выполнять многочисленные работы по хозяйству турбазы: красить заборы, следить за пожарным щитом, мести двор, в общем, делать, что скажут. В это утро мне и сельскому милиционеру директор, который оказался еще по совместительству и председателем мест­ного сельсовета, приказал таскать железные койки со склада и устанавливать их в туристических домиках. Заезд туристов только ожидался, и начало мая скудной зеленеющей травкой свидетель­ствовало о приближении лета.

Милиционер оказался добродушным веселым парнем, и мы бы­стро подружились в процессе работы. Греться от холодного жест­кого ветра я убегал на кухню, где было единственное теплое место, так как одет я был слишком легко для долины, находящейся на высоте около тысячи двухсот метров. На кухне из всего персонала только повариха была русской. Ее муж состоял в должности заве­дующего продовольственным складом, остальные поварихи-гру­зинки были женами рабочих турбазы. Все они относились ко мне с жалостью и всегда угощали на кухне горячим чаем и грузинским пирогом из крапивы вместе с безсменным компотом из сушеных фруктов. На кухне говорили больше по-русски и лишь иногда по- грузински. Основной темой разговоров было ругать Россию и рус­ских, из-за которых в Грузии все так плохо.

Тем не менее, эти же грузинки очень помогли мне, обнаружив прекрасные качества своих добрых душ. Так как мой сосед по ком­нате сильно курил, я начал изнемогать от табачного дыма и на кух­не как-то сказал, что у меня уже нет сил жить в табачном дыму и холоде. Поварихи немедленно отправились к директору и сказали, что забирают меня к себе в поселок, в свои дома.

- Дело ваше, - ответил директор. - Пусть только на работу не опаздывает!

Женщины привели меня к длинному каменному строению ба­рачного типа, по фасаду которого располагалось множество две­рей - это и были их “дома”. Они открыли одну из дверей, и мы вошли в небольшую комнату с одним окном, кроватью, с ковриком возле нее, столом и лампочкой на потолке. В углу стояла железная печь с трубой, выходившей в стену.

Вода во дворе, а туалет сам увидишь! - засмеялись поварихи. - А почему же ты один?

Приехал пожить в горах.

Так у тебя здесь ни папы, ни мамы? - участливо спросили жен­щины.

Нет никого.

Тогда, дорогой, слушай: мы тебе - папа, мы тебе - мама!

Я улыбнулся им с благодарностью. Грузинки принесли мне электроплитку, чайник, кухонную посуду, ложки и вилки.

Живи, дорогой! - пожелали они мне, выходя из комнаты.

Я попытался их поблагодарить, но они замахали на меня рука­ми и захлопнули дверь. Так я очутился возле горы Казбек со своей комнатой и чудесным видом на горную долину. В сельском мага­зине мне на глаза попалась большая карта Советского Союза, отпе­чатанная на бумаге, покрытой пленкой. Эту карту я прибил к сте­не у койки, чтобы она служила мне защитой от холодного камня. Средняя Азия располагалась как раз у моей головы. Еще я купил эмалированное ведро для воды, а вот чая в магазине не оказалось. Но когда-то я прочитал, что можно заваривать поджаренные кор­ни одуванчика, и вскоре пил свой чай, слегка отдававший горе­чью, однако был счастлив - наконец-то я один и могу молиться, сколько хватит сил.

Работа не забирала у меня много времени, поэтому я мог совер­шать большие прогулки по долине, где на каждом ее повороте воз­вышались древние оборонительные башни. За селом я обнаружил нарзанные источники, в каждом из них бил, бурля и пенясь пузы­рями, ключ с большим содержанием газа и со своим отличитель­ным вкусом. В дальних окрестностях села Сиони мне посчастли­вилось найти еще один нарзанный источник. Там вода наполняла выдолбленную в скале вместительную ванну, в которой я иногда с большим удовольствием купался, когда в полдень солнце начинало пригревать. Красивые старинные церкви по вершинам холмов, к со­жалению, оказались закрыты и службы в них не совершались. Осо­бенно мне понравился своей строгой красотой Сионский храм XI века, стоящий высоко над дорогой и словно сияющий своей белока­менной кладкой над всей долиной Терека. Удалось мне разыскать и старинный монастырь-крепость, запрятавшийся на высоком пла­то в ущелье, куда вела заброшенная тропа. Но он представлял со­бой лишь сильно разрушенные крепостные стены, уцелел только алтарь и каменный престол, сооруженный из одной большой глы­бы гранита. Рядом с этой святыней, украшенной высеченными в камне крестами, я проводил свои выходные дни.

Большой удачей для меня стала другая интересная находка. В скальном известняковом обрыве я заметил несколько пещер, ко­торые оказались большими и сухими. В них мне очень нравилось молиться, и я подолгу сидел с четками в одной из пещер, вообра­жая себя подвижником-аскетом. С большим энтузиазмом, когда выдавался погожий день, обходя стороной овечьи отары, я любил подниматься к Казбеку, по-грузински - Мкинварцвери, где с вос­хищением и восторгом стоял у мощных ледников под порывами сильного ветра, дующего с их верховий. Но в районе Казбека почти всегда было очень облачно. Временами холодный дождь внезапно начинал хлестать в лицо, и тогда приходилось поспешно возвра­щаться. Я бегом спускался вниз, скользя на размокших тропах и подгоняемый пронизывающим до костей ветром. К пастухам в их задымленные шалаши заходить было страшновато, настоль­ко диким казался для меня их вид. Иногда я совершал походы в сторону уединенной долины, где жили хевсуры, горный народ, ютящийся в бедных домах, больше похожих на каменные сакли с обязательными возле них башнями, возведенными из грубо сло­женных каменных глыб. Скудные поросли березок составляли все украшение долины.

Помню еще поездку на автобусе в Осетию вдоль Дарьяльского ущелья, где в глубокой теснине мутным плеском метался и буй­ствовал в скалистых берегах Терек. Наиболее впечатляющий вид на вершину пятитысячника открывался со стороны села Казбеги, где в верховьях ущелья на фоне снежного профиля Казбека чет­ким силуэтом красовался величественный Троицкий храм, вос­петый еще Пушкиным: “Туда б, в заоблачную келью, в соседство Бога скрыться мне...” Путешествуя по Военно-Грузинской дороге, другой великий русский поэт Лермонтов восхищался необыкно­венным зрелищем Дарьяльского великана: “Тебе, Казбек, о страж востока, принес я, странник, свой поклон...” В этом мощном и по­трясающем воображение пейзаже было нечто завораживающее, и сердце мое, как будто примирясь со всеми невзгодами, стало ощу­щать себя странником, созерцающим не мир обычных людей, а чу­десный мир Божия творения.

Боже, Ты знаешь меня как никто другой, дай же мне постичь Тебя в той мере, какую Ты Сам определишь для меня, ибо верю и

знаю, что эта мера познания Твоего, данная Тобою с избытком пре­взойдет все мои возможности постигнуть Тебя. Зависть никогда по­бедить не может и потому она лишь способна клеветать. С Тобой, Господи, все завистники - лишь укрепление души, живущей в люб­ви Твоей, а клеветники - лишь прославление души, прилепившей­ся к смирению Твоему. И завистники, и клеветники тоже ходят по дивной земле Твоей, Боже, но подобно ходящим гробам - упадут и некому будет поднять их. Господи Боже мой и Пресвятая Матерь Божия, скройте меня от мира сего не потому, что он страшен мне, а потому, что мне наиболее мил немеркнущий свет Отца нашего, сущего на Небесах.