Зима и ее трудности

Если любить Бога и, вместе с Ним, то, что не есть Бог, - это ма­лая любовь. Если мы целиком любим только Бога, пребывая всем сердцем в Боге, отдавая его каждому ближнему, - это есть истин­ная великая любовь и цель всей жизни человека.

Ум, оставшийся наедине сам с собой, впадает то в воспомина­ния, то в мечты о будущем, не умея пребывать в настоящем, в том жизненном процессе, участником которого он является. Не пройдя благополучно этот этап, трудно прийти к внимательной молитве.

После первого снега погода стала неустойчивой. Ясные дни ча­сто сменялись снегопадами и сильными туманами. В один из та­ких туманных дней я услышал гул вертолета. Он то приближался, то удалялся, как будто пилот ищет место для посадки и не может найти. Странным было то, что, несмотря на сильный туман, верто­лет не улетал, как обычно. В таких обстоятельствах летчик сразу ложился на обратный курс, так как летать над горами в непогоду очень опасно. Гул вертолета продолжался до полудня, затем раз­дались взрывы, после чего звук мотора стих в направлении Сухум­ского перевала.

Как выяснилось впоследствии, грузины с наступлением зимы отчаялись пробиться через перевал и отправили вертолет, чтобы разбомбить аэродром на Псху и помешать абхазам использовать его как военную базу, угрожающую им в тылу. Вылетели они в хорошую погоду, но туман неожиданно закрыл перевалы. Пилот,

несмотря на все попытки, не смог определить местоположение аэродрома и побросал бомбы куда попало, не причинив, впрочем, никакого ущерба. Так Господь услышал искренние слезные молит­вы сельчан и укрепил веру в сердцах этих простых людей.

Морозы пока не установились, поэтому краткие оттепели сме­нялись сильными снегопадами. Во время обильного и густого сне­гопада, когда поднялся снежный буран с сильным ветром, в воз­духе послышалось надсадное завывание, словно в снегу, высоко в горах, пробивался тяжелый трактор. Я вышел на площадку перед домом, пытаясь определить, откуда доносится воющий звук мото­ра, как будто двигатель с перебоями работал почти над головой. Но в снежных зарядах, безпрерывно валившихся с мутных небес, разглядеть что-либо было невозможно. Завывающее гудение ста­ло удаляться на юг, в сторону седловины Шапки Мономаха, и там внезапно стихло.

Снег валил еще неделю. Наконец распогодилось. Под теплым южным солнцем пушистый снежный покров сразу осел и подта­ял. Воскресным днем снаружи донеслись голоса. Я вышел: человек двенадцать абхазских солдат стояли возле дома. Старший из них был в офицерском звании, позади него стоял старик-абхазец, по- видимому, проводник.

А мы к вам, батюшка! Приютите на неделю? - спросил он.

Пожалуйста, только всем придется разместиться в одной ком­нате...

А мы вас не стесним. - ответил старик. - Мы все во дворе будем ночевать, вот здесь, в летней кухне.

Так холодно же! Устраивайтесь в доме! - настаивал я.

А вы сначала посмотрите, как мы устроимся, потом скаже­те... - завершил разговор рассудительный старик.

Под его руководством солдаты отыскали под снегом огромный ствол упавшего бука, распилили его на несколько бревен и приво­локли на кухню. Заострив их концы, они положили стволы звез­дой и в центре этой звезды разожгли костер из щепок. Концы бре­вен занялись огнем, сильным жаром распространяя вокруг тепло. Солдаты бросили на землю свои свернутые бурки, расстелили их и прилегли у огня.

Здорово! - поразился я. - Этому стоит поучиться!

Вы, батюшка, занимайтесь своим делом. Дайте нам только чай... - улыбнулся старик.

За чаем лейтенант сообщил, что с Северного Кавказа летел само­лет с добровольцами и оружием. Он попал в снежную бурю, сбился с курса, и началось обледенение. Самолет упал где-то в районе Ре­шевей. Я рассказал лейтенанту, что слышал звук мотора, который смолк на седловине в направлении Гудауты. Эти сведения значи­тельно ободрили поисковую группу. Старик распорядился, чтобы все были готовы рано утром выйти на поиски. Когда лейтенант вы­шел из кухни, я спросил у него, кто же у них старший.

Вот он и есть старший! - указал лейтенант на старика.

Я снова занялся своим погребом, углубляя его ломом. Собран­ный в мешки картофель мог замерзнуть в холодной пристройке. Ра­ботая ломом и прислушиваясь к отдаленной орудийной канонаде, я говорил себе: “Для чего мне нужно заниматься какой-то ерундой, когда идет война и не сегодня-завтра неизвестно что произойдет со Псху и с Абхазией? ” Трудясь в яме, я совершенно не заметил, что старый абхаз стоит рядом и внимательно смотрит на мои усилия. Почувствовав чей-то взгляд, я поднял голову и встретился с сочув­ственным взглядом абхаза:

Вот, дедушка, сам не знаю, к чему это вся моя работа, когда идет война?

А ты, сынок, послушай, что я тебе скажу. У войны свое дело, а у тебя свое. Война войной, а ты делай свою работу! Одно с другим никак не связано. И война когда-нибудь закончится, и твой погреб тебе пригодится!

Я задумался. В этих словах был какой-то правдивый и глубокий смысл.

Согласен, дедушка, спасибо за хороший совет! Так и буду всег­да делать, что бы ни происходило, - с благодарностью ответил я.

Абхазский отряд с большим трудом пробился к упавшему само­лету. Из-за сильного обледенения ему не хватило десятка метров, чтобы перелететь седловину перевала. К сожалению, все добро­вольцы, летевшие на помощь абхазскому ополчению, погибли. От сильного удара от фюзеляжа отлетели крылья. Дней через десять поисковая группа вернулась на хутор. На прощание молодые абха­зы попросили меня показать, как я живу и молюсь. Еще в Лавре мы с отцом Пименом отпечатали на фотобумаге наши любимые иконы и, наклеив их на фанеру, покрыли лаком. Некоторые иконы Матери Божией были пересняты в серебряных окладах с дорогими украше­ниями. Абхазские парни не сказали ни слова, но вид икон произвел на них большое впечатление. По-видимому, по своей простоте они приняли фотографии за настоящие иконы.

Тогда я не придал этому значения, но через месяц мне сообщи­ли, что молодые солдаты уверяли всех, будто видели у меня очень дорогие иконы в серебре и золоте. Теперь какая-то банда собирается ехать на Псху отбирать их, полагая, что все эти иконы были украде­ны в Лавре и сейчас я скрываю их в лесу. С большим трудом, с помо­щью отца Виссариона, удалось убедить этих людей, что ни серебра, ни золота у меня нет. Есть только фотографии этих дорогих икон, которые молодые парни ошибочно приняли за настоящие иконы.

На Рождество мне снова пришлось отправиться на Псху по глу­бокому снегу, в котором охотники проложили глубокую тропинку. Когда нога соскальзывала с тропы, то приходилось иногда погру­жаться в снег по пояс. На Псху решила пойти и моя соседка, ста­рушка Мария, пользуясь случаем, что меня вызвались проводить Василий Николаевич с сыном. Праздник прошел торжественно и по-деревенски умилительно. На Рождество дети читали рожде­ственские стихи, и слушать их было весьма трогательно. Причастив больных, а также молитвенника Виктора на уединенном хуторе, я зашел причастить Евдокию, маму Василия Шишина.

У нее, в жарко натопленной комнате, сидели несколько верую­щих женщин. Старушка не выпускала из рук четки, и лицо ее вы­глядело теперь совсем по-иному, чем я видел раньше. Оно все све­тилось тихой духовной радостью.

Батюшка, спасибо вам! Не знаю, как вас благодарить... Слава Богу и Матери Божией, что молитва как-то сама собой привлеклась в сердце! Читаю и не могу оторваться... - поделилась пожилая мо- литвенница своим счастьем.

Женщины наперебой подтвердили, что у этой подвижницы мо­литва почти безпрерывная:

Как рядом с ней хорошо, батюшка! Вот приходим и сидим воз­ле нее, а она молится!

Я поисповедовал Евдокию, а когда гости вышли, она причасти­лась с большим умилением. Одна из женщин, пришедших прове­дать молитвенницу, попросила, чтобы я поисповедовал и ее. Ссы­лаясь на то, что в комнате при хозяйке исповедовать неудобно, я предложил выйти на улицу.

А она все равно ничего не слышит! - заверила меня исповедница.

Я совершенно не заметил, что она большой подушкой накрыла

нашу молитвенницу. Закончив исповедь, я обернулся: бедная ста­рушка лежала под подушкой и, кажется, не дышала.

У нее же астма! - кинулся я к Евдокии и откинул подушку. - Что же вы не сказали? Вам же дышать нечем...

Та, еле-еле отдышавшись, сказала:

Простите меня, батюшка, я вам не хотела мешать... Я вышел от этой удивительной женщины в сильной задумчиво­сти: в несколько месяцев она стяжала такую молитву, к которой я все еще не мог подступиться. Дивны дела Твои, Господи, и не менее дивна милость Твоя к любящим Тебя!

У дома Евдокии меня ожидала благочестивая семейная пара - муж с женой, с ними стояла и моя соседка Мария. Эти люди попро­сили поисповедовать и причастить их престарелого отца, живуще­го уединенно на краю села. Все вместе мы отправились к нему до­мой. Нас встретил, шаркая распухшими ногами, старичок с очень добрым лицом.

Зовите меня Алексеем, батюшка, - представился он.

Ходить ему было нелегко: его ноги за день отекали так сильно,

что он еле передвигался. Тем не менее Алексей сам колол дрова, носил ведрами воду и еще держал корову. Некоторое время наша компания посидела за чаем. Разговорились.

Всякое в жизни было, - не торопясь вел беседу сын Алексея, коренастый, знающий цену словам человек. - И гонения на Цер­ковь пережили, и войну, да мало ли чего... Хорошего от людей не­много видели, а дурным никого не обидели. Так и живем...

Быстро стемнело, и нам пришлось остаться на ночь у доброго хо­зяина. В комнате с образами в углу было тепло и тикали “ходики”, как в моем далеком детстве. За ужином этот старичок поведал мне, что за день он старается прочитать всю Псалтирь и делает так уже много лет, потому что у него к Псалтири большая любовь.

А как вы ее читаете, сразу или частями? - поинтересовался я.

Когда как, батюшка. Больше, конечно, частями. Так за день потихоньку и прочитываю... Хотите вечером со мной почитать Псалтирь?

Я согласился, желая помочь пожилому человеку в чтении. Когда мы подошли к святому углу, где на аналое перед иконами лежала большая старинная Псалтирь, хозяин попросил нас с Марией слу­шать и молиться, а читать будет он сам.

Старушка и я стали позади нашего чтеца и приготовились слу­шать. Но то, что мы услышали, невозможно было назвать чтением. Это больше походило на размышление вслух. Каждое слово Алек­сей произносил медленно и внятно, стараясь глубоко вникнуть в его смысл. Некоторые понравившиеся ему стихи псалма он повто­рял несколько раз, стараясь запечатлеть их в своем сердце. Иногда, над какими-либо стихами, он принимался тихо всхлипывать, слов­но ребенок. Мы с Марией старались хранить молчание, не желая чем-либо помешать такому умилительному чтению Псалтири. Прошло два часа. Я поглядел на мою соседку, она явно клевала носом. Пробудившись, Мария показала мне глазами, что у нее уже нет сил дожидаться окончания чтения. Я попросил у чтеца про­щения, что перебиваю, и сказал, что моя спутница сильно устала от долгой тяжелой дороги. Старичок отвел ее в комнату, где стояла простая железная кровать, а мы вновь приступили к чтению Псал­тири, перемежаемому плачем чтеца. Когда я слушал его тихий дрожащий голос, на мои глаза невольно наворачивались слезы. Чтение книги с семнадцатой кафизмы началось у нас около вось­ми вечера, а к часу ночи мой недюжинный старичок дочитал Псал­тирь до конца.

А сколько времени у вас уходит ежедневно на чтение Псалти­ри? - полюбопытствовал я.

Часов десять-двенадцать, но, конечно, с перерывами по хозяй­ству, - смиренно ответил чтец.

Я обнял его с чувством глубокого уважения:

Помоги вам Господь, дедушка! Я впервые вижу и слышу такое проникновенное чтение!

Стар стал, силы уже не те! - посетовал старичок. - Раньше я читал за день по два раза эту книгу...

Заснул я в ту ночь мгновенно. Сил уже не осталось ни на что. А хозяин еще долго гремел ведрами и выходил к корове. Так я и за­дремал под медленное шарканье его ног.

В семь утра хозяин разбудил меня: он был готов к исповеди и причастию:

Я уже прочитал немного, несколько кафизм. Можно мы вместе почитаем еще одну кафизму?

Конечно, можно! - поспешил сказать я.

Мария промолчала. После чтения кафизмы, такого же неторо­пливого, с остановками и плачем, Алексей долго и со слезами ис­поведовался за всю свою долгую жизнь, сказав напоследок:

Пролетели семьдесят два годочка, будто два денечка! Словно все это приснилось... Можно так сказать: чего никогда не было, того и не стало! Спаси нас всех Господи!

Причастился он с умиленным лицом и сердцем. Часам к один­надцати пришел его сын со своей женой. Они пригласили нас к себе на завтрак. Мы распрощались с удивительным чтецом Псалтири, и по дороге я высказал его сыну мое удивление таким молитвенным подвигом.

Да, он очень любит Псалтирь! В ней вся его жизнь. После по­хорон жены он сильно сдал и ноги стали отекать. А раньше папа читал по две Псалтири в день! - с уважением в голосе отозвался мой спутник.

Какое сильное духом и самоотверженное поколение! Таких людей редко встретишь в жизни... - заметил я. - Вообще, люди здесь, на Псху, удивительные!

Это точно! - одобрительно отозвались супруги.

Все жители были потомками русских солдат начала двадцато­го века. То, что нынешнее поколение родилось и выросло на Псху, помогло этим людям сохранить веру и традиции предков. Таких русских людей, нравственно чистых и здоровых, я знал только в Сергиевом Посаде, но, конечно, более оторванных от своих корней.

Так же как наше тело ежедневно требует еды и питья, чтобы не разрушиться, так душа просит ежедневных молитв и слезного пла­ча, чтобы сохранить в себе духовную жизнь, а не остаться безжиз­ненной и мертвой сущностью. Молитва - это связь с вечной жиз­нью, которая утверждается и укрепляется в душе, даруя ей еще на земле возможность дышать целительным воздухом благодати и безсмертия. Немолитвенная душа мертва, ибо приняла в себя за­лог смерти и, еще находясь в теле, испытывает ощущения ада и сво­его разрушения.