Различие и тождество

По поводу влияния моды на социальную дифференциацию и в по­вседневной жизни, и в науке высказываются противоречивые сужде­ния. Одни подчеркивают, что участие в моде обозначает, демонстри­рует и усиливает социальное неравенство'; другие, напротив, видят в моде выражение и фактор социального равенства² и демократиза­ции; наконец, третьи указывают на наличие в моде обеих тенденций³. Третья точка зрения, безусловно, ближе к реальности, однако ее необ­ходимо развить, конкретизировать и уточнить, что мы и попытаемся сделать.

В отношении классовой и социально-групповой структуры мода в целом выполняет две противоположные функции: демаркационную

¹ См. работы Г. Зиммеля, В. Зомбарта, Е. Я. Васина, В. М. Краснова и др.

² См. работы Г. Спенсера, Р. Кёнига, Г. Блумера и др. Среди старых авторовспециально изучавших проблему равенства, уравнительное влияние модыподчеркивал французский социолог С. Бугле в своей книге «Уравнительныеидеи» (1899) (в рус. пер.: О равенстве. Социологический этюд. — Одесса, 1905. - С. 85-87).

³ См. цитированную выше работу Э. Гобло и др.

и нивелирующую. Демаркационная функция состоит в обозначении социально-групповых различий посредством приверженности опреде­ленным модным стандартам. Это обозначение фиксирует одновремен­но принадлежность к одним группам и отличие («отсутствие принад­лежности») — от других.

В вертикальном разрезе социальной структуры функция демарка­ции выражает социально-статусную принадлежность и социально-ста­тусные различия. В горизонтальном она фиксирует те или иные спе­цифические групповые особенности, не носящие иерархического характера. Например, так называемый «молодежный» стиль или «спортивный» стиль так или иначе обозначают принадлежность к со­ответствующим группам и присущие им особенности сознания и по­ведения.

Нивелирующая функция моды состоит в размывании социально-групповых отличительных признаков вследствие того, что особенно­сти отдельных социальных групп, некоторые их специфические куль­турные образцы постепенно становятся всеобщим достоянием. Так, те же «молодежный» и «спортивный» стили вследствие своего массово­го распространения перестают служить средством обозначения моло­дежи или спортсменов. Определенные «моды», обозначающие в тече­ние какого-то времени классовую принадлежность, в результате их всеобщего принятия перестают выполнять эту свою знаковую функ­цию; для ее дальнейшего осуществления требуется новое знаковое средство, новый модный стандарт. Этот процесс был довольно точно описан Э. Гобло: «Мода может быть знаком класса в течение очень ко­роткого времени, когда она ни слишком нова, ни слишком стара; стало быть, необходимо, чтобы она непрерывно эволюционировала. Это прежде всего барьер, но барьер движущийся: когда множество людей его преодолевает, расширяет огороженное пространство, проникая в него, тогда граница вскоре уже проходит не там, где положено. Ее заменяет другой барьер»'.

Функции демаркации и нивелирования тесно взаимосвязаны. На начальных стадиях модного цикла (цикла II в нашем истолковании) доминирует функция демаркации², затем на высшей стадии (стадии «пика») на первый план выступает функция нивелирования.

¹ Goblot Е. La Barriere et le niveau. Etude sociologique sur la bourgeoisie fran-gaise moderne. Nouv. ed. — Paris, 1967. — P. 49.

² He случайно первоначальную стадию модного цикла часто характеризу­ют как «отличительную».

Демаркация постепенно как бы перерастает в нивелирование: чем больше групп она охватывает, тем менее она остается демаркацией и тем более превращается в нивелирование. Отдельная «мода», высту­пающая вначале как граница, отделяющая немногих от всех осталь­ных, мало-помалу становится границей, отделяющей всех от немно­гих остальных. В то же время, поскольку параллельно со спадом одного цикла идет нарастание другого, функция демаркации вновь осуществ­ляется новой «модой», которая затем, в свою очередь, становится сред­ством нивелирования, и т. д.

Как следует из изложенного, социаль­но-групповая дифференциация и в верти­кальном (социально-статусном), и в го­ризонтальном разрезах выражается во времени принятия модного стандарта. Но не только в этом. Последовательно проходя через различные социальные группы, отдельная «мода», хотя и остает­ся сама собой, все же неизбежно испыты­вает различные изменения. Социальная дифференциация отражается в диффе­ренциации модного стандарта. Последний дробится на различные классы изделий, ра.зличающихся между собой в материа­ле, отделке, количестве и качестве выполняемых ими функций и т. д., в конечном счете — в стоимости, т. е. овеществленном в изделии об­щественном труде. «Моды» подвергаются различным изменениям и при своем горизонтальном движении. К примеру, при усвоении «мо­лодежного» стиля другими, немолодежными социально-возрастными группами последний обязательно видоизменяется. Видоизменяется он и под влиянием других социально-демографических, профессиональ­ных, этнических и прочих воспринимающих его групп.

Вся совокупность классов, социальных слоев и групп, через кото­рые проходит та или иная «мода», образует, как уже отмечалось, ее социальное пространство. Чем оно больше, тем больше и социальное время «моды» и тем больше вероятность ее видоизменения, диффе­ренциации, дробления. Но классовые и групповые различия в моде пролегают не только в сфере непосредственно модных стандартов («мод») и не только во времени их принятия. Основные различия ко­ренятся, как подчеркивалось выше, в приписываемых этим стандар­там денотативных («внешних») ценностях моды. Все социальные груп-

пы так или иначе следуют определенным «модам» и обозначаемым ими атрибутивным («внутренним») ценностям (современности, универ­сальности, игры и демонстративности). Но каждая из них в процессе семантации этих «мод» и ценностей, т. е. присвоения им определен­ных значений, но-разному их интерпретирует. Каждая из групп участ­ников связывает общие для них всех модные стандарты и «внутрен­ние» ценности с различными, а иногда и противоречащими друг другу «внешними» ценностями. Последние составляют наиболее фундамен­тальные и глубокие ценности социальных классов, слоев и социальных групп, образуют ядро их самосознания, а потому оказывают сильней­шее, хотя и не всегда легко различимое воздействие на поведение уча­стников моды.

Нет нужды специально доказывать, что на участие в моде влияет принадлежность к различным региональным и территориальным об­щностям, социально-демографическим, профессиональным, этниче­ским группам. Каждая из этих групп обладает специфическими инте­ресами и ценностями, выступающими как «внешние» ценности моды. Поэтому каждая из них по-своему интерпретирует отдельные «моды» и обозначаемые ими «внутренние» ценности, приписывает им различ­ные значения. Разнообразие этих ценностей — важный и неисчерпае­мый источник разнообразия и инноваций в моде.

С одной стороны, происходит дифференциация и специализация модных стандартов в соответствии со спецификой той или иной груп­пы. Этот процесс неизбежно происходит и сам по себе, но в опреде­ленных ситуациях его необходимо стимулировать и осуществлять

целенаправленно. С другой сто­роны, специфические культур­ные образцы отдельных групп могут превращаться (и посто­янно превращаются) в модные стандарты, становясь достоя­нием всех групп. Текучесть модных стандартов предполага­ет их заимствование, обмен, рас­пространение. Так произошло со специфическими образцами научно-технической культу­ры («приборный» стиль), мо­лодежной культуры («моло­дежный» стиль), с вторжением

сугубо мужских образцов в женскую культуру и, наоборот, с обменом образцами между городской и сельской культурами и т. д. Творчес­кий поиск в культурных образцах различных групп с целью универса­лизации этих образцов, придания им всеобщего характера, несомнен­но, доказал свою плодотворность.

Две наиболее активные категории участников моды заслужива­ют здесь специального рассмотрения. Речь идет о молодежи и жен­щинах.

С известной долей условности можно сказать, что если XIX в. от­крыл такие категории, как детство и дети, то XX в. осуществил откры­тие молодости и молодежи. Понятно, что молодые люди как челове­ческие существа определенного биологического возраста существовали всегда и везде, а конфликты между отцами и детьми описывали еще античные авторы. Молодежную окраску в предшествующие столетия получали некоторые социально-политические и культурные движения, например, романтизм в Западной Европе или нигилизм в России: не случайно Вертер у Гёте, ЧайльдТарольд у Байрона и Базаров у Турге­нева — молодые люди. Однако молодость этих литературных героев не означала, что они выражают особые интересы молодежи; юный воз­раст служил преимущественно обоснованием и оправданием нетради­ционности и бунтарства; идеалы же их отнюдь не были собственно «молодежными».

Вплоть до наступления нашего столетия молодежь, как правило, рассматривалась не в качестве особой социальной категории со свои­ми потребностями, правами и устремлениями, а как те же взрослые, но еще не сформировавшиеся, не достигшие своего «нормального», взрослого состояния. Соответственно и молодость считалась не спе­цифической фазой жизненного цикла человека, а лишь подготовитель­ной фазой, предваряющей «вступление в жизнь». Переход из моло­дежного в зрелое, т. е. «полноценное», состояние в доиндустриальную эпоху и особенно в первобытных обществах был четко обозначен спе­циальными обрядами инициации (посвящения) и не составлял сколь­ко-нибудь длительного периода. Значение четко фиксируемого пере­хода из одного возрастного класса в другой в жизни человека было столь велико, что обряды инициации зачастую приравнивались к рож­дению или смерти.

В наше время в индустриально развитых странах молодость состав­ляет особую длительную фазу жизненного цикла, в которой образу­ются специфические группы, сформированные на основе возрастного признака и характерных ценностей. Молодежь превратилась в специ-

фическую социальную категорию со своими ценностями, устремлени­ями, организациями, специфическим самосознанием и собственной субкультурой. Период «молодости» весьма продолжителен. Имеют место различия в длительности отдельных видов социализации ин­дивидов и соответственно во времени различных видов «вступления в жизнь»: профессионального, брачного, экономического и т. д. Одни социальные роли осваиваются раньше, другие позже; «взрослость» в одних отношениях сочетается с «молодостью» в других.

Молодежь в значительной мере сама становится субъектом сво­ей собственной социализации. Более того, она все в большей степе­ни выступает как фактор социально-экономических, политических и культурных изменений. Сегодня в социологии в целом утвердилось представление о том, что молодость — это не просто некий возраст, а ценностное суждение общества относительно людей того или иного возраста. Молодым считается тот, чье развитие еще не завершено, кто еще не интегрирован в обществе целиком, кто еще не полностью осво­ил тот набор социальных ролей, который предназначен взрослому че­ловеку.

Если в доиндустриальных, традиционных обществах, где часто гос­подствует геронтократия, молодость считается скорее недостатком, чем преимуществом, то в настоящее время состояние молодости ценностно позитивно окрашено. С этим состоянием связываются такие положи­тельные черты, как готовность к творчеству, к принятию и внедрению нового, искренность и т. д. Заведомо позитивная ценность молодости помимо прочего тесно связана с утверждением идеи прогресса в масш­табах общества; молодежь — живое воплощение будущего, более со­вершенного, чем настоящее.

Длительность периода социализации, отсутствие четко обозначен­ной границы между молодостью и зрелостью вызывают такое явле­ние, как постепенное «врастание» молодого поколения в старшее. Это позволяет «растягивать» состояние «молодости» (в социальном смыс­ле) на неопределенно долгое время. Но особенно важно то, что на остальные, немолодежные социальные категории распространились не­которые черты и ценности молодежной культуры, т. е. все общество становится в определенном смысле молодежным.

Сложилась любопытная и в некотором роде противоречивая ситуа­ция. С одной стороны, молодежь различными социальными институ­тами, массовым и профессиональным (социологическим) сознанием рассматривается как особая специфическая категория. С другой сто­роны, в результате своего рода экспансии молодежных ценностей они

становятся общим достоянием, «молодежный» стиль пронизывает жизнедеятельность всего общества. Используя образ А. Платонова, можно сказать, что в обществе образуется своеобразное «ювенильное море», «море юности», в котором «взрослая» стадия жизни перестает восприниматься как окончательный образец и абсолютная норма, к ко­торым безусловно стремятся'. На это наслаивается постоянство педа­гогической ситуации, в которой находится современный человек: во-первых, он часто мигрирует и начинает на новом месте «новую жизнь»; во-вторых, он постоянно занят профессиональной учебой, переподго­товкой, а иногда и меняет профессию, т. е. опять-таки как бы начинает сначала.

Наибольшая активность участия молодежи в моде объясняется, с одной стороны, усилением ее роли в качестве субъекта социальных изменений, с другой — ее неустоявшимся положением в обществе, не­полным освоением социальных ролей, обусловленным ранней стади­ей жизненного цикла. Демаркационная и нивелирующая функции моды для молодежи оказываются особенно значимыми. Первая удов­летворяет ее потребность в самоутверждении, признании, самостоя­тельности; вторая способствует ее социализации, вхождению во «взрос­лое» общество, приобщению к социальным и культурным ценностям. С одной стороны, мода устанавливает и обозначает границы молоде­жи и ее культуры (главным образом на начальных фазах «модного цик­ла II»), с другой — размывает эти границы. Таким образом, мода, во-первых, способствует формированию специфической молодежной культуры, во-вторых, время от времени разрушает ее специфику. При этом молодежная культура во многом творится «взрослым» обществом; отсюда его особая ответственность за ее содержание.

Активное участие женщин в моде также связано с изменением их роли в социально-историческом процессе. На протяжении веков евро­пейской истории демонстративная функция осуществлялась преиму­щественно в мужской одежде, и лишь в новое время мода в одежде становится главным образом женской. В традиционных обществах, управляемых обычаем, определенные культурные образцы жестко за­креплены за каждым из полов, а на обмен ими налагается строгий соци­альный запрет. У карибов, группы южно-американских индейских пле­мен, каждому из полов даже предписывалось пользоваться разными

¹ Подробнее об этом см.: Гофман А. Б. Экспансия молодежного стиля // Техническая эстетика, 1988. — № 10; Левинсон А. Г. Конец молодежного сти­ля // Там же.

языками: если мужчины говорили на карибском языке, то женщины — на аравакском. В средние века в Европе женщины, по существу, рас­сматривались как сословие особого рода, причем расположенное до­вольно низко в сословной иерархии. В иудео-христианской традиции существует запрет на заимствования полами друг у друга образцов в об­ласти одежды. В Библии сказано по этому поводу: «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в жен­ское платье, ибо мерзок пред Господом, Богом твоим, всякий дела­ющий сие» (Втор. 22: 5). Известно, что одним из главных пунктов об­винения против Жапныд'Арк было то, что она носила мужскую одежду. Стремление женщин носить брюки проявилось в незапамятные времена, но постоянно сталкивалось в истории с сильнейшим проти­водействием обычая. Поэтому ношение этой традиционно мужской одежды часто было связано с сокрытием женщиной своей половой при­надлежности и со всякого рода драматическими историями '. Затем мужской костюм для женщин был признан только для сугубо специ­альных занятий, ограниченных строгими рамками места и времени

(охота, сцена и т. п.), или же для женщин, своим поведени­ем поставивших себя на грань обычной социальности и бро­сивших вызов общественной морали, как это произошло, на­пример, с Жорж Санд. Но по­явление женщины в брюках в общественных местах еще со­всем недавно воспринималось не просто как мода, а как скан­дальная выходка, угроза обще­ственной нравственности. Вот как описывал в 1911 г. один журнал чрезвычайное происшествие, вы­званное появлением на улице Киева женщины в брюках: «Вчера в 9 ча­сов вечера на Крещатике среди многочисленной гуляющей публики вдруг появилась женщина в необычном одеянии... " Шароварщица! " — крикнул кто-то. Послышались свистки, началась давка — всем хотелось взглянуть на бедную даму, которую прижали к стенке. Толпа увеличи-

¹ Многочисленные истории такого рода можно найти в кн. Исолапи Е. Дама в штанах. Очерк по истории эволюции женского платья. — Киев, СПб., Одес­са, 1912.

валась. Была вызвана полиция. Под охраной роты солдат преследуе­мой удалось выбраться из плена и избежать расправы» '.

Даже в 1950-е гг. борьба со «стилягами» у нас в стране была направ­лена не только против узких брюк, «коков» и туфель на толстой подо­шве у мужчин, но и против женских брюк. Женщинам в брюках был запрещен вход во многие общественные места, на улицах их подверга­ли насмешкам и оскорблениям. Сегодня женщина в брюках уже нико­го не шокирует и воспринимается как нормальное повседневное явле­ние; напротив, прежняя неприязнь к женским брюкам вызывает удивление. Можно сказать, что в данном случае мужской обычай пре­вратился затем в женскую моду, а позднее — и в женский обычай, по­скольку ношение брюк женщинами стало уже традиционным.

В целом критерии выделения групп участников моды могут быть самыми разнообразными: от места в общественном производстве и типа жилища до состояния здоровья человека. Даже амбидекстрия, соотно­шение владения обеими руками, может служить существенным при­знаком различения групп. Известно, что число левшей в некоторых странах достигает 20 % населения. И этот факт для внимательных про­изводителей послужил сигналом для проектирования и производства музыкальных инструментов и других изделий с учетом их потребностей.

Выбор критерия типологии групп определяется его конкретной со­циально-экономической, культурной, общечеловеческой значимостью. Само обнаружение и выявление групп и их потребностей — процесс творческий. Будущее откроет нам новые, еще неведомые критерии группообразования, а значит, и новые формы участия в моде.

Неделя, 1982.-№ 24 (1160). - С. 15.