Глава четвертая, в которой от любопытства кошка почти сдохла

На сегодняшний день приходится констатировать факт, что в целом отношение к Скорой Помощи серьезно ухудшилось. Не знаю, как в других городах, а в г. Москва уж точно. По каким‑ то необъяснимым причинам огромное количество граждан причисляет врачей на белой карете к категории обслуживающего персонала. То есть, считает чем‑ то навроде уборщиц. На самом деле, я лично с огромным уважением отношусь к уборщицам. В конце концов, даже моя Мадана в силу жизненных обстоятельств тоже трет полы в торговом мегацентре в Химках. Интересно, как бы весь наш сытый пресыщенный впечатлениями московский люд почувствовал себя, если бы из города одномоментно. Веселая бы получилась картинка. Переступая через груды мусора, разваленного прямо на дорогах, москвичи бы зажимали носы и хором бы ворчали: куда смотрит Лужков. Ибо в Москве за все и все несет ответственность не Господь Всемогущий и не соответствующие службы, а господин мэр лично. Персонально. Иногда совместно со своей деловитой супругой. И хотя на сегодняшний день от мэра городу одна сплошная польза, только ленивый не успел пройтись по его персоне асфальтоукладчиком. Ну, не любят у нас люди тех, кто имеет наглость что‑ то делать. А уж тех, у кого это действительно получается, вообще люто ненавидят. Но это так, к слову. А про мусор мне, на самом деле, есть еще чего рассказать.

Однажды летом, когда мой роман с Митей был в самом разгаре, но мне фатальным образом все же приходилось трудиться на благо оздоровления города, случалось мне работать дежурным доктором на спасательной станции одного из московских пляжей. Оговорюсь сразу, что пляж был не так чтобы очень популярный. Ну, не Серебряный Бор и не новенький курорт в Крылатском. Так, средней паршивости песчаная коса в заливе канала им. Москвы. Но пляж имел официальный статус, в связи с чем ему был положен спасательный пост, на котором были обязаны скучать представители Скорой. Что я и делала с большим удовольствием. Правда, совсем уж скучать нам не давали. Всегда, на любом пляже найдутся везунчики, которые наступят в воде на бутылочный осколок. У деток периодически болели животы, а их пап с перепою вообще тошнило. Почему‑ то у нас в России оздоровительное мероприятие на пляже неотделимо связано с безобразной попойкой. И особым шиком считается игра в пьяный волейбол. Еще, конечно, головы кружатся от перегрева, обмороки, опять же. Реже утопленники. Но все‑ таки приходится быть на чеку. А то один раз умный директор пляжа, у которого сломалась Газель, долго уговаривал нас слетать пулей на базу за пирожками.

– Это же совсем близко, вай, дорогая! Никто не узнает, мамой клянусь. А мы тебе за это прэмию выпишем.

– Нельзя. Не положено, – мрачно отвечала я. У директора, видимо, московским климатом была сильно расшатана нервная система, потому что он начал меня запугивать и склонять к доставке пирожков под страхом кляузы руководству. Но я была – кремень. Во‑ первых, потому что мое наличие на пляже в любой момент мог проверить бдительный линейный контроль. А во‑ вторых, я совсем не люблю, когда меня пугают. Еще с Грозного. Мне очень хочется сразу в рожу вцепиться и повырвать все волосы. Или что еще похуже. В общем, директор безуспешно брызгал слюной, а я наблюдала за отдыхающими, которые, к слову о мусоре, изящно расстилали полотенца прямо на бычки, обертки от мороженого и остатки еды предыдущих курортников. Просто не понимаю, как можно получать удовольствие от такого времяпрепровождения. Да и купание‑ то в Москве‑ реке ничем не лучше. Плывешь, а руками разгребаешь пустые пластиковые бутылки, окурки, бумажки (хорошо, если не туалетные). Ощущение, что ты плещешься в отстойнике московской канализации. Б‑ р‑ р! Но народу нравится. Народ не только плавает и отфыркивается, но и вносит свой посильный вклад в дело загрязнения окружающей пляж среды. И хотя я не сильный поборник экологии, но тогда, на пляже, мне страшно хотелось натравить на всю эту ораву матерых гринписовцев. Да еще и директор этот, достал нас‑ таки, вызвал‑ таки бригаду линейного контроля. Отомстил, падла.

– Ну, чем занимаемся, господа доктора? – поджав тонкие губки, вопрошала мадам лет пятидесяти, идеально вписывающаяся в стандарт «девяносто‑ шестьдесят‑ девяносто», если, как шутят в народе, измерять этими параметрами соответственно рост‑ возраст‑ вес.

– Да вот, бдим! – с вызовом ответил мой напарник. – В соответствии с должностной инструкцией.

– Ага! – нежно улыбнулась тетка. – А нам поступил сигнал, что вы тут водку пьянствуете. И вообще, ведете себя неподобающим образом.

– Ну, естественно, – буркнула я. – И за пирожками не едем, и грубим. Естественно!

– Какие пирожки? Причем тут пирожки? – опешила кураторша. – Сейчас будем проводить тест на алкоголь.

– Не вопрос, – с готовностью согласились мы, ибо были чисты и безгрешны, як младенцы. Но дело до теста так и не дошло. Примерно в ту же минуту в помещение нашей спасательной конуры двое добрых молодцев совершенно молча втащили третьего. Третьему было явно не до отдыха. Он посинел и не дышал.

– Когда нашли? – коротко бросил напарник.

– Только что. Около берега, – молодцы, видимо, были в шоке, но нам было не до них. Потом уколем их чем‑ нибудь подходящим. А пока я стаскивала с утопающего ремень и перетаскивала его на лавку. Волновал его нежно‑ синий оттенок кожи. Всякому медику известно, что синие утопленники далеко не так перспективны, как розовенькие. Розовые – они еще практически живые, с них только воду слить, и они сами как‑ нибудь заведутся, задышат. А к вечеру уже смогут опять отплясывать джигу. С синенькими же все сложнее. Мой коллега переломил мужика через колено и старательно бил, что есть мочи, по спине. Я же по мере сил помогала ему, очищала ротовую полость пациента от всякой дряни и вводила нужные препараты.

– Что же делать? Что же еще сделать? – тихонько всхлипывала кураторша с линейного контроля, ибо хоть она и называлась медиком, а за последние лет десять, видимо, ничего серьезнее теста на алкоголь, она не практиковала. И, к моему вящему удовольствию, бизнесмен‑ директор окончательно оставил затею послать нашу карету за пирожками, и стоял рядом, белый как полотно.

– У вас к нам что‑ то еще? – зловеще спросила его я и, естественно, его сдуло ураганом. В тот раз мужику повезло. Его выловили из мутных вод московской зоны купания вовремя. И через полчаса он уже ехал в больницу для получения всей необходимой помощи. Думаю, он лично был готов целовать нам руки. Просто не мог. Но вообще, в целом, к нам, врачам на улицах города, относятся, как к дешевой прислуге. И непонятно, кому от этого хуже. Нам, об которых все кому не лень вытирают ноги, или им, кто эти ноги вытирает, а потом не может дождаться нашей машины и мучается от какой‑ нибудь боли. Однако факт остается фактом. Скорая Помощь уже не заставляет людей уважительно уступать дорогу. С гораздо большей охотой люди пропускают вперед черные тонированные иномарки с мигалками на крышах. Иными словами, теперь люди уважают только деньги. И не просто деньги, а очень большие деньги, желательно вместе с властью. И все‑ таки, никуда мы не денемся, всегда будем нужны людям. И это радует, потому что если бы у меня, к примеру, был выбор, я снова сделала бы его в пользу этой трудной, малоденежной работы. Потому что в ту секунду, когда незнакомый подвыпивший мужик делает судорожный вдох и начинает судорожно хрипеть и отплевываться, я понимаю, что живу не зря. А еще, еще я это почувствовала в тот момент, когда стояла и всматривалась в табло прибывающих рейсов. Самолет задерживался, и каждая минута отзывалась у меня в сердце и болезненным «ну, когда?», и сладостным «неужели я действительно его жду?». Ждать мужчину – оказывается, это может быть удивительно волнующим, прекрасным чувством. Есть что‑ то правильное в том, чтобы женщина ждала мужчину. И совсем плохо, когда тебе некого ждать. И вот, настал когда из коридора, идущего с летного поля ко мне вышел он. Мой Митя. Мое голубоглазое лысеющее чудо с сильными руками и пронзительным взглядом. Он шел, старательно вглядываясь в людскую толпу, а меня вдруг отбросило за ближайший столб взрывной волной собственных чувств. Я спряталась за колонну, не в силах справиться с аритмией собственного дыхания. Мне потребовалась еще одна минута одиночества, еще немного посмотреть на него из своего убежища, до того, как наши взгляды пересекутся. Я судорожно пыталась справиться с собой. У меня это получалось плохо.

– Маша? – он все‑ таки высмотрел меня из‑ за плеча какого‑ то другого встречающего. – Я здесь!

– Привет! – я улыбнулась и помахала ему в ответ. И мы, как в каком‑ то красивом фильме, рассекали широкий людской поток, высовываясь из него и ловя взгляды друг друга. Ближе. Еще немного. Почти рядом. Как бьется сердце. Неужели же он снова здесь. Как я могла прожить без него столько времени? Как не сошла с ума?

– Манечка, что ты с собой сделала? – вдруг изумленно спросил он, вытаращившись на меня. Я моментально вспомнила, на кого я стала вчера похожа и пришла в состояние панической атаки. Психиатры отмечают, что опасность панической атаки заключается в ее внезапности вкупе с неспособностью пациента совладать с ее симптомами. Кровь приливает к лицу, возникает ощущение горячей кожи, пульсации. Дыхание становится поверхностным, рваным. Клиент задыхается и закрывает лицо руками. Вот, примерно так я себя и почувствовала.

– Что, совсем плохо? – всхлипнула я, когда он все‑ таки встряхнул меня и вернул обратно в нашу серую реальность.

– А? Ну… нет. Хорошо выглядишь! – радостно (но очень фальшиво) воскликнул он. – Так, м‑ м‑ м, современно.

– Ужасно! – зарыдала я. Пойду и застрелюсь. Нет! Сначала я застрелю того продвинутого парикмахера, который разрушил мою жизнь.

– Совсем нет. И вообще, прическа просто прекрасная. На самом деле! – правдоподобно врал он.

– Не утешай меня, я и сама знаю, что это – позор! Прическа просто отстой!

– Прическа? – с недоумением переспросил он. Я перестала на секундочку хлюпать носом и удивленно на него посмотрела.

– Ну да. Этот цвет, эти пряди. Просто извращение!

– Манечка, извращение – это то, что ты так похудела. Просто не могу поверить, что у тебя было что сбросить, но тебе удалось. А прическа, кстати, тебе очень идет, – уверенно добавил он.

– Правда? Тебе нравится? – почти успокоилась я.

– Мне? Ну, если честно, я так по тебе соскучился, что был бы рад тебе хоть бритой с татуировкой на черепе. Но почему ты так похудела? Ты что, совсем ничего не ешь. И куда смотрит твое начальство. Они же медики, должны понимать, что это ненормально, нездорово, – он деловито меня осматривал, и мне на секунду померещилось, что мне сейчас скажут показать язык.

– Со мной уже все в порядке! Правда! Пойдем, скорее, а то такси ждет.

– Такси? – не понял Митя. – А как же твой безотказный пациент, который женщина?

– Ну…, – запнулась я. Вот учат же, что нехорошо врать. Потом приходится, потупившись, объясняться. – Она не смогла.

– Почему? – усмехнулся Митя. – Ногу сломала?

– Руку, – фыркнула я. – И вообще, почему я должна что‑ то мучительно придумывать, чтобы просто тебя встретить? Что, разве я не имею права сделать это просто так?

– Имеешь, – радостно кивнул Митя. – И это самое приятное на сегодняшний день.

– Что?

– Что ты хотела меня встретить. А то в последний раз мне показалось, что ты больше никогда не захочешь меня видеть, – он напряженно посмотрел на меня. В конце концов, мы действительно очень сильно поссорились. И у меня, и у него был вопрос – как это отразится на дальнейшем.

– Я даже не представляю, как можно жить и тебя не видеть, – выпалила я. Эх, опять я нарушила свою заповедь. Не показывай своих чувств, даже если очень хочется. Возможно, меня искупает тот факт, что я держала свои чувства в себе целые полгода. Можно же хоть теперь мне сказать, как я по нему скучала. А то вдруг он и вправду подумает, что мне на него наплевать. Подумает и уйдет. Ведь так уже было в самом начале нашего знакомства.

– Манечка. Ну, здравствуй! Пойдем, а то и правда твой таксист бросит нас и уедет, – Митя раскраснелся от удовольствия, приобнял меня за плечи и повел к выходу. Всю дорогу мы молчали. Я молчала, потому что боялась смахнуть какой‑ нибудь глупой фразой это странное, тонкое чувство гармонии, образовавшееся между нами. Чувство было для меня новое, ранее неизведанное. С Димой мы как‑ то больше выживали и спорили, как лучше тратить (вернее, не тратить) деньги. Митя же молчал скорее всего от усталости. У него был изможденный вид, и, кажется, прибавилась пара новых морщин. Впрочем, откуда бы мне знать, я так давно его не видела, что мои воспоминания не могли быть точными. Зато я сидела рядом с ним на заднем сидении, и дышала его запахом, слушала, как он вздыхает, смотрела на него, приклонив голову на его плечо. Если честно, вообще‑ то этот обжигающий восторг, от которого я даже боялась расплавиться – он случился со мной впервые. Если бы я не была такой испуганной дурой, я бы могла понять, что со мной происходит, еще в тот раз. Я его полюбила. И между прочим, это‑ то и было самое страшное во всей этой истории. Потому что пока нам кто‑ то просто нравится, покуда мы только примеряемся так ли уж нам хорошо с этим человеком, и может, гораздо лучше без него, бояться нечего. А вот если, как я, ждать, думать каждую минуту, бояться оказаться ненужной – от этого с ума можно сойти. И знаете что, самое страшное в любви, не то, что можно оказаться брошенной или полюбить кого‑ то безответно. Это еще как‑ то можно пережить. А взаимная любовь в нашем мире похожа на редкий, почти вымирающий цветок, на тонком стебле обстоятельств, с капризными листьями случайностей. Этот цветок может в любой момент разбиться об неумолимый жизненный рок. Ты начинаешь зависеть от расписания поездов, от надежности машин, от безопасности улиц. Потеря любимого страшнее собственной смерти. Цветок может завянуть без полива, его требуется беречь и удобрять искренней любовью, теплыми чувствами, нежностью. Настоящая любовь беззащитна. По ней может ударить каждый. Ее почти невозможно защитить, и практически нереально спасти, если уж она треснула.

Но это самое лучшее, что только может случиться в жизни каждого человека. Самое прекрасное. И это случилось со мной. Поэтому я сидела рядом с моим почти невозможным единственным и ждала – что же будет дальше. Теперь, когда я понимаю, что люблю, я почти полностью зависела от него. Он мог поднять меня на облака, он же мог подтолкнуть вниз, со скалы.

– Как там твоя Полина Ильинична. Кушает все так же с аппетитом? – нарушил тишину Митя. И эти слова были как приказ. Больше мы не обсуждали наши чувства. Мы говорили на более безопасные темы.

– Прекрасно. Под ее чутким руководством я скоро стану профессиональным шеф‑ поваром. А как твоя Раиса Павловна? – любезно поинтересовалась я, хотя, конечно, мне не было интересно. Я бы лучше спросила, когда мы с ним, наконец, останемся одни.

– О, моя тетушка еще тот кровопийца. Не подумай дурного, она не со зла. Но, честно говоря, лучше бы мне разместиться в общежитии. А то я не успел еще даже вылететь в Москву, а она уже рассказала всем соседкам, какой великий подвиг ей предстоит – принимать меня. И как это дорого ей обходится.

– Вот уж не думала, что она тебя содержит! – удивилась я.

– Ну что ты! Ей же придется к моему приезду пожарить курицу. А потом она отберет у меня половину зарплаты, и начнет жаловаться, что от меня в доме много грязи.

– Может, уехать от нее? – предложила я. Митя нахмурился.

– Куда? В гостиницу? Тогда можно было и из Ямбурга не уезжать.

– Слушай, выбрось из головы. В конце концов, это совсем не редкость – ворчливые старушки. Моя, между прочим, точно такая же. Всю голову мне проела за то, что я ляпаю пасту в ванной. Можно подумать, это такая страшная бяка.

– Я тоже ненавижу заляпанные ванны, – ехидно поддел меня Митя.

– Ну, ради тебя я, так и быть, вымыла бы ее пару раз. Слушай, а какие у нас, вообще‑ то, планы.

– А ты не догадываешься? – зазывно посмотрел на меня он. Я, естественно, тут же догадалась. И вся как‑ то собралась и внутренне подтянулась.

– И когда же? Честно говоря, я так тебя ждала, что почти что сошла с ума. Теперь тебе придется иметь дело с сумасшедшей.

– А тебе с сексуальным маньяком. Не против?

– Ну что ты, только за! – мы перебрасывались маленькими, ничего не значащими фразами, но их смысл на самом деле был совершенно иным. Мы говорили о гораздо более важных вещах. Я говорила, что все это время ждала только его. Он спрашивал, как далеко может зайти. В дурацких разговорах влюбленных заложено гораздо больше смысла, чем можно подумать.

– Вот только мне надо заехать к жене, – неожиданно окатил меня ушатом холодной воды он. Я на секунду растерялась, но потом взяла себя в руки. Все‑ таки я прекрасно умею брать себя в руки.

– А, ну, конечно. Ты потом мне позвони, когда будет время, – любезно‑ холодным голосом ответила ему я. Он замолчал, внимательно осмотрел меня с ног до головы, а потом рассмеялся.

– Слушай, а ты что, ревнуешь?

– Вот еще, – демонстративно отвернулась от него я. – Очень надо!

– Ревнуешь! – он даже хлопнул себя по коленке от удовольствия. Машина, в которой мы сидели, монотонно стояла в Ленинградской пробке.

– Ничего я не ревную, – огрызнулась я.

– Манечка, если бы мне была интересна моя бывшая жена, я не думал бы о тебе всю дорогу. На самом деле! Я же ведь поклялся себе, что никогда больше тебе не позвоню. Но когда тетка сказала, что ты чуть не умерла…

– Я? – поперхнулась я. – Почему это я должна была умереть? Интересное дело, почему я об этом ничего не знаю?

– Я ей позвонил и мы разговорились. Она мне растрепала все сплетни. Ну, и о тебе.

– То есть, ты сам не поинтересовался, как я тут? – я рассерженно фыркнула. – А мог бы.

– Ну… конечно, мог бы. Но моя тетя успевает все мне растрепать еще до того, как я спрошу… Ну что?! А, ладно, ты права! Да, я спросил, что там слышно о тебе.

– И что она? – уже более мирно посмотрела на него я.

– А она сказала, что ты чуть было не умерла.

– А она не сказала, отчего?

– Она только сказала, что тебя прямо посреди ночи увезли в больницу. И что ты чуть не умерла. Она это повторяла много раз, так что я не мог перепутать. Но, если честно, даже после одной такой фразы я понял, что сойду с ума, если не услышу твой голос.

– И ты после этого позвонил? – я была разочарована. Мне казалось, что он позвонил, потому что не мог больше без меня жить. Ладно, главное, что позвонил.

– Ну, в целом, да. Я еще какое‑ то время не мог до тебя дозвониться. Между прочим, было бы неплохо для приличия завести себе мобильник.

– Если бы я могла предположить, что ты на него мне позвонишь, я бы завела себе их пять! – патетично поклялась я, ударив себя кулаком в грудь. – Слушай, а ты не можешь поехать к своей бывшей как‑ то в другой раз?

– О, моя Отелла, не надо меня душить. Я приехал на три месяца, так что еще успеешь.

– …, – обиженно промолчала я.

– Послушай, детка, – другим, серьезным тоном сказал он и прижал меня к себе. – Я же ведь еду туда, чтобы во‑ первых, отдать вторую половину зарплаты, а во‑ вторых, и в главных, чтобы увидеть дочь. А мне так редко дают ее видеть!

– Почему? – не поняла я. Вообще, странно, что я так мало знаю о том, чем живет человек, которым живу я.

– Да потому что вы – женщины, считаете детей чем‑ то вроде морковки для ослов. Поводите ею, и получаете все, что угодно. Интересно, что бы вы делали, если бы и в самом деле детей научились растить в пробирке. Небось не стали бы шантажировать ими вдоль и поперек, – он настолько разозлился, что разорвал в клочья бирку авиакомпании, привязанную к ручке его сумки.

– Не поняла, – похолодела я. Честно говоря, Митя говорил это таким тоном, что складывалось очень сложное впечатление. – Она что, не дает тебе видеться с дочерью?

– Не дает – это не то слово. Если бы я только знал, что это за мучение, я бы никогда не согласился завести детей.

– Ты не любишь детей? – на всякий случай переспросила я.

– Не любишь? Причем здесь это. Я люблю дочь. Но мне от этого не легче.

– В смысле?

– Знаешь, это же ведь долгий разговор. Может, не будем вести его в машине? – он попытался замять ситуацию.

– Пусть будет долгий разговор. Похоже, что мы никуда не спешим, – я усмехнулась и кивнула в окно машины. Вокруг нас столбенела классическая пробка на Ленинградке. Машины просто стояли на месте. Некоторые особо нервные исступленно бибикали. Интересно, он про детей сказал просто в теории, или он на практике больше не хочет их иметь. Как странно устроена жизнь. Некоторое время назад один доктор сказал мне, что, весьма вероятно, у меня больше не может быть детей. А теперь рядом со мной сидит мой любимый мужчина, и рассказывает, как сильно он не хочет детей и их боится. И как мне к этому относиться? Как к каре небесной? Как к невиданной удаче? Смятению моему не было предела. Я была готова на любой длительный и тяжелый разговор, только чтобы наконец‑ то между нами возникла предельная ясность. Ясность – это хорошо. Ясность – это именно то, чего мне так не хватало с Димой Первым. И то, чего было слишком много в моем физкультурном романе с Большаковским. И все же, с некоторых пор я стала ярой стороннице честности. Вплоть до идиотизма.