Явление тринадцатое

Т е ж е, с т а р и к и С е р к о и Х и м к а.

Старуха в нелепом чепчике и платке, Серко в длинном сюртуке и с большим

платком на шее, выходят и низко кланяются.

П р о н я. Рикамендую вам моего хорошего знакомого.

Г о л о х в о с т ы й (кланяется с пристуком). Свирид Петрович

Голохвастов с собственною персоной. Позвольте к ручке? (Целует.)

Я в д о к и я П и л и п о в н а. Очень рады! Вас уже так хвалили

дочка наша, Проня Прокоповна... Очень рады, просим!

Г о л о х в о с т ы й. Проня Прокоповна по ангельской доброте, так

и понимаем, мерси! (Прокопу Свиридовичу.) Честь имею рикамендовать себя:

Свирид Петрович Голохвастов!

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Очень, очень рад, что вижу умного

человека; умного человека послушать - великое утешение. (Трижды целует.)

Очень рады! Просим, садитесь.

П р о н я (тонно). Вот кресло, прошу, мусью.

Все садятся: Голохвостый в кресло рядом с Проней справа; налево на

табуретках старики Серко. Химка выглядывает из кухни; некоторое время

молчание.

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Позвольте спросить: вы сынок

покойного Петра Голохвостого, что цирюльню держал за канавой?

П р о н я. Вы, папонька, неизвестно что говорите: ихняя хвамилия

Голохвастов, а вы какой-то хвост приплели!

Г о л о х в о с т ы й. Да, моя хвамилия натирально - Голохвастов, а то

мужичье необразованное коверкает.

П р о н я. Разумеется.

Я в д о к и я П и л и п о в н а (мужу). Видишь, я говорила, что не

тот! А уж умен!

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Извиняйте, господин, мы люди

простые, как слышали. Так вы, значит, не его, не цирюльника сынок?

Г о л о х в о с т ы й (смешавшись). То есть по натуре, значит, по

телу, как водится, но по душе, по образованности так мы уже не та хворма...

П р о н я. А как же ж, образованный человек, разве будто можно его

равнять до простоты?

Я в д о к и я П и л и п о в н а. Куда уж там?!

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Так, так...

Минуту длится молчание.

X и м к а. Вино и стаканы сейчас подавать?

П р о н я (даже подскочила). Пошла!

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Гм-гм, так вы уже цирюльни не

держите?

П р о н я. Я уже вам раз говорила: паликмахтерская, а вы все -

цирюльня, цирюльня!

Я в д о к и я П и л и п о в н а (укоризненно качая головой). И как

это!

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Ей-богу, забыл... память на старости

не та.

Г о л о х в о с т ы й. Ничего, это случается, по простоте, значит.

Я, видите ли, занимаюсь кахвюрами и коммерцией разною. У меня этого дорогого

деликатного товару - горы: пудра, лямбра, дикалоны, брильянтины!

Я в д о к и я П и л и п о в н а. И бриллианты?! Господи!

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Я думаю, такой товар и деньги

берет - страх!

П р о н я. Разумеется, не вашему чета: что это - веревки и гвозди или

сера!

Я в д о к и я П и л и п о в н а. Э, вы, дочка, так не говорите, и на

этом товаре славно заработать можно.

П р о н я. Пхе!

Г о л о х в о с т ы й. Насчет денег, доложу вам, так их на этот

деликатный товар идет страх! То есть что ни день - сила! Ну, так, слава

богу, у меня этой деньги не переводится: целый Крещатик мне должен. Мне уже

не раз говорили мои приятели: охвицера, митрополичьи басы, маркелы... что

чего, мол, не закупишь ты магазинов по Крещатику? Так я им: на черта мне та

забота? У меня есть благородный матерьял, так пущай и другие торгуют!

Я в д о к и я П и л и п о в н а (Прокопу Свиридовичу) Ишь, богатый!

П р о к о п Свиридович (ей в ответ). Правда.

Г о л о х в о с т ы й. Мерси. Натирально, в каждом обхождении главная

хворма - ученость. Потому ежели человек ученый, так ему уже свет

переменяется: тогда, примером, что Хивре будет белое, то ему рябое, что

Хивре будет персона, то ему... пардон! Вы меня, Проня Прокоповна, понимаете?

П р о н я. Разумеется, умный человек совсем что особенное! Вот и мне

теперь все особенное кажется, потому я недаром в пенционе училась!

Я в д о к и я П и л и п о в н а. О, правда, что училась: не жалели

средств, всяких мод знают! Какие у них платья, шали, юбки... Цветов каких

позаводили.

П р о н я. Мамонька!

Г о л о х в о с т ы й. О, Проня Прокоповна имеет скус! Ежели когда

человек поднимется умом выше лаврской колокольни, да глянет оттудова на

людей, так они ему сдаются-кажутся такие манюсенькие, как пацюки, пардон,

крысы! Позволите папироску?

Я в д о к и я П и л и п о в н а. Курите на здоровье! (Мужу.) Ну

и умный же!

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Аж страшно!

Г о л о х в о с т ы й (Прокопу Свиридовичу). Не угодно ли?

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Спасибо, не употребляю; вот нюхать,

это дело другое, аж нос дрожит... Ну да и табак же у нашего дьячка, скажу

вам, и черт его знает, что он туда кладет? Ну, целый день ходишь и нюхаешь

пальцы...

П р о н я (отцу). Да будет уж про ваш табак. (Голохвостому.) Позвольте

и мне папироску.

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Они курят?

Явдокия Пилиповна даже руками всплеснула.

Г о л о х в о с т ы й (подает). Пардон! Нету ли иногда тут огня,

потому я своего забыл!

П р о н я (кричит). Химка, Химка! Подай огня!

П р о к о п С в и р и д о в и ч. Огня!

Химка выходит с полной покрышкой жару.

П р о н я. Ты б еще пук соломы принесла! Спичек дайте, мама!

Х и м к а. Так бы и говорили, а то огня...

Явдокия Пилиповна начинает искать спички.

Г о л о х в о с т ы й. Не беспокойтесь, пардон, я с этой самой

покрышки закурю. (С вывертами идет в среднюю дверь вслед за Химкой.)