Marian 15.04.2010 15:17 » Глава 4 Глава 4 2 страница

- А чтоб тебя! – Загорский со злостью отшвырнул книгу в другой угол кареты. Решено, сегодня же он встретится с Ворониным и Арсеньевым (если того отпустит, правда, молодая супруга) и ударится во все тяжкие перед вызовом к генералу. Уж если получать на орехи, то за все сразу! Может, хороший вечер и поможет ему отвлечься от его непонятных мыслей…

Сказано – сделано. В тот же вечер, едва успев смыть с себя дорожную пыль и сменить мундир, Сергей был в ресторации Talon’а, где его с плохо скрываемым любопытством встречали знакомые лица высшего тона Петербурга. Пока его встречали немного настороженно – наслышав о его приключениях и пока оставаясь в неведении, какая реакция на это последует императора, все любезно, но с легкой прохладцей раскланивались с ним, но не более. «Ничего, гроза пройдет – опять любезничать начнете», - усмехался про себя Сергей.
Зато его друзьям было абсолютно все равно – Арсеньев уже вышел в отставку, а Воронину с его высочайшими благодетелями в императорской семье любой скандал был безопасен для карьеры. Именно поэтому они с радостью и с распростертыми объятиями встретили блудного друга.

- Что ж ты не предупредил о приезде? Может, пообедали бы у меня, - пенял Сергею Павел Арсеньев. – Жюли нашла удивительную стряпуху.
- То-то, я гляжу, ты пополнел, друг любезный, - обнял Загорский друга. – Вон еле поместился в объятиях…

Обед пролетел незаметно за дружеской непринужденной беседой. Друзья не виделись почти год, и им было, что рассказать друг другу. Вспоминали прошлое, обсуждали настоящее.
- Что, думаешь, тебя ждет на приеме шефа? – спросил Сергея Воронин. – Скажу честно – твоя история наделала много шуму в Петербурге, что вызвало большое недовольство Его Императорского Величества. Уверен, вызовут тебя скоро и к нему.
Загорский помолчал, потом достал из кармана сигару и прикурил, что вызвало недоуменные и слегка недовольные взгляды друзей.
- Понимаю, все понимаю, - усмехнулся Загорский, - но ничего не могу с собой поделать – пристрастился за границей и никак не могу отвыкнуть. Что касаемо, наказания за мой эскапад, то я готов. Вы же знаете, не в первый раз, - он коснулся своего Георгия, напоминая друзьям свою ссылку на Кавказ за дуэль с одним молодчиком, вызов коего принял по молодости и от хмельной головы. Тогда всех друзей наказали соответственно рангу – неделя на гаупт-вахте и ссылками из Петербурга. Только Воронин и Арсеньев отделались удалением в деревню, а вот Загорский, не сумев удержаться от язвительных комментариев по поводу необоснованных по его мнению обвинений, попал на арену военных действий на полгода.

- Дурак ты, - беззлобно заметил Воронин, - что же ты делаешь со своей жизнью, Серж? Опять пороху понюхать захотелось?
- Нет, Анатоль, - возразил тому Павел Арсеньев, - жениться ему надо. Сразу вся дурь из головы вылетит. И за юбками волочиться так открыто перестанет, и за ум возьмется.
- Не суди по себе, - усмехнулся Загорский. – И потом – жениться, значит, уступить его сиятельству князю. А я пока не готов смириться и пойти на поклон…
- Что за вражда? Серж, не мне тебе говорить, что это так… так.. по-детски. Ребячество это, - Воронин залпом выпил вино, оставшееся в бокале. – Это твой дед, твоя кровь. Если бы у меня был хоть кто-то из старших, я бы… Вот, когда потеряешь близкого, тогда поймешь!
- Ты так говоришь, словно единственный потерял родителей! – Загорский злобно прищурил глаза. – Да, я своих потерял не в младенчестве, но это не означает, что я их не терял.
- Тихо, господа, тихо, - пытаясь их успокоить, положил руки на рукава их мундиров Павел. – Ишь, распетушились… Ну, как дети, право слово. Выпьем лучше. Гарсон, еще шампанского!
- Думаю, будет лишним, Paul. Ведь нам пора, - Воронин поправил рукав мундира.
- Пора? Куда? – удивился Загорский. – Я думал, мы потом поедем к m-m Genous. Ну, с Павлом-то все кончено отныне, а ты, Анатоль, ты-то…
Воронин задумался на мгновение, а потом медленно проговорил:
- Я, друг мой, нынче приглашен на бал к князю Вяземскому и намерен там быть.
- Ты? На бал? Вижу и вправду все переменилось за мое отсутствие, - рассмеялся Загорский. – Не ты ли называл балы и рауты – рассадником невест и их мамаш? Что за дивная перемена?

Воронин резко схватил со стола бокал и отпил вина.
– То было ранее. Я был молод и глуп. Бесшабашная и неразумная юность, что тут скажешь? А нынче…
- Нынче… - повторил за другом Сергей, подталкивая друга к откровенности, краем глаза ловя на себе странный взгляд Арсеньева. Ему с нетерпением хотелось докопаться до истины, заставить признать Воронина, что он дал слабину, и какая-то юная кокетка вскружила ему голову. Неловко было признать (да он никогда и признается в этом даже себе), но Сергею даже приятно было убедиться в слабости друга, который ни разу до сих пор не увлекался особой женского пола столь сильно, что готов был присутствовать на «светских сборищах».
- Нынче все изменилось, - кивнул головой Анатоль. – Да, ты прав – я еду туда ради женщины. Я влюблен, и я намерен пойти до самого конца. Да – да, готов расстаться со своей свободой и окольцевать себя. Поверь, мне ради нее стоит пойти и не на такие жертвы. Да, впрочем, кому, как не тебе об этом знать?
Загорский почувствовал, как внутри него все похолодело. Краем глаза он по-прежнему наблюдал за Арсеньевым, и ему не нравилось, как напряженно замер тот и следил за их разговором.
- Не понимаю, о чем ты, Анатоль, - Сергей глотнул вина и улыбнулся другу. – Ну, если только ты не решил приволокнуть за Натали Ланской, но та ведь в Европе. А больше особ женского пола, ради которых я готов был бы чем-то пожертвовать, нет.
- Полно, Серж, не думаю, что ты забыл ту историю. Ведь говорят, ты был влюблен, во что, заметь, я не верю вовсе. Увлечен, может быть, но влюблен… - Анатоль улыбнулся, и Загорский понял, что тот весьма забавляется в этой ситуации. Они поменялись ролями. – Надеюсь, Натали развеяла тот легкий флер? Потому как мои намерения весьма серьезны в отношении этой дамы, весьма.
- Это звучит прямо как предупреждение. Разве ты уже сделал предложение, чтобы упреждать соперников? - усмехнулся Сергей. Он изо всех сил стремился оставаться спокойным, хотя в его мозгу, как в клетке птица, билась только одна мысль: «Неужели?».– Полно, Анатоль, нам вовсе нечего с тобой делить. Давай лучше выпьем напоследок. Клянусь, мне это сейчас необходимо – по возвращении в особняк я неизбежно столкнусь с моим вечным ходячим укором, его сиятельством старым князем. Мне повезло, что когда я прибыл, он был с визитом у Загряжской, так что я избежал упреков и скандала. Но думаю, в этот раз я не буду столь удачлив. Так что, выпьем за любовь, господа! – и, заметив, как у друзей появилось недоумение на лицах, Загорский продолжил. – За эту химеру, с которой удается столкнуться немногим, и опять же немногим удается понять, что это всего лишь химера.

Он залпом осушил бокал и криво улыбнулся собеседникам.
- Что же вы не пьете, господа?
Павел поднял свой бокал:
- Пью за начало тоста, но не за конец. За любовь! – и, пригубив вина, он с укором сказал. – Не пойму, что с тобой творится, Серж? Что за циник сейчас тут сидит с нами? Ты ведь таким не был. Что произошло во Флоренции?
- Ровным счетом ничего, - Загорский помолчал, затем встал и, отдернув мундир, щелкнул каблуками. – Прошу извинить, господа. Я толком не успел отдохнуть с дороги, да и перед великой битвой со старым князем надо набраться сил.

Воронин медленно поставил на стол бокал с вином, который он крутил до этого в руках, наблюдая за бликами света в вине, и задумчиво проговорил:
- Довела его Ланская до ручки, прости за выражение. Другого подобрать не могу. Я всегда знал, что эта кокотка доведет его до беды…
- Ты думаешь, это она - причина его уныния? Не уверен. Его любовь к ней начала умирать, когда она пошла под венец с графом. За прошедшие годы мало что осталось от нее.
- Что же толкнуло его вслед за ней во Флоренцию?
- Привычка, похоть, желание насолить деду… - Арсеньев достал трубку из кармана и стал набивать в нее табак. Раскурив, он продолжил беседу: - Ты ведь не был тогда, когда у них состоялась та ссора из-за Натали Ланской. Он кричал деду и отцу ужасные слова… А напоследок заявил, что раз она не годится продолжить род Загорских, то его не продолжит никто. Вот так-то… Теперь, когда Серж с дедом еще более отдалились друг от друга после того ужасного случая с его семьей, он и вовсе готов даже встать под пули, лишь насолить старому князю. Боюсь, когда-нибудь это и случится. Я, правда, надеялся года три назад, что он может измениться, но нет – увы и ах, этого не произошло. Юная дева не смогла совершить чудо.
- Ты о той истории? – нахмурился Воронин. Даже слышать от друга об этом давнем случае ему было неприятно.
- О ней. – Арсеньев некоторое время молчал, попыхивая трубкой, а потом продолжил. – Я ведь впервые видел, чтобы он о ком-то действительно беспокоился, кроме нас, что он кому-то помог, а уж тем более, деве.
- Ты думаешь, он был влюблен в нее?
- Влюблен? Нет, конечно. Просто она ему нравилась. Нравилась, как нравится миленький котенок или несмышленый щенок, не более. Вспомни, как его поведение во время этой истории с Ланской… как он страдал… А тут он отпустил ее без какого-либо сожаления, без каких-либо эмоций. Не забывай, я говорю, не с чьих-то слов, я видел все происходящее своими глазами.

Тем временем, Загорский ехал в коляске домой и размышлял. Что происходит с ним? Почему ему так неприятна мысль о том, что Ольховская может быть чьей-то невестой, а уж тем паче супругой? Может, потому, он привык, что только он является предметом ее грез? Простое чувство собственника? Или просто ему неприятно, что это именно Анатоль, дружеским соперником которого он всегда был везде и во всем – в стрельбе, успехе у женщин, в количестве выпитого…
Значит, она в Петербурге…

Загорский попытался вспомнить ее лицо, и его удивило, как легко оно всплыло из недр его памяти. Вся история из знакомства вдруг промелькнула перед его глазами.
«….- Как мило. Только вот верится с трудом в подобное. Отказаться добровольно вышибить скамейку из-под моих ног, когда моя голова уже почти в петле, ну что же вы…
- Не правда ли, неприятно оказаться загнанной ланью, а не охотником, как мгновение назад?...»

«…- Пожалуйста, пригласите меня… -…»

«… - Боже, Марина Александровна! Что вы делаете здесь в это время?
- А вы, Сергей Кириллович? Вы, смею спросить, так рано поднялись или еще не ложились?...»

«…- Вы злитесь на меня, я вижу. И поделом. Я был недопустимо безрассуден.
- Я повторяю вам, не стоит тратить попусту слова. Вам не за что извиняться. Это я позволила себе недопустимое безрассудство, не вы. Вашей вины здесь нет в помине. И, прошу прощения, я не понимаю, к чему вам извиняться, если в вас так отчаянно и нелепо влюбилась очередная дурочка. Ведь это, я полагаю, произошло не в первый раз и в далеко не последний. К чему тогда так сожалеть? На всех не хватит ваших душевных сил и терзаний….»

Их последний разговор долго не давал ему покоя. Он то и дело перебирал в памяти все сказанное, пытаясь найти те слова, что обидели ее. Он ведь пытался извиниться перед нею за то, что свершилось. За то, что невольно, может, дал ей надежду, проводя столько времени рядом. В свете это ведь считалось уже почти ухаживанием. А ведь он такого желания даже не имел, просто сопровождал Арсеньева в его визитах…
Ах, кого он обманывает?! Ему было приятно находиться рядом с ней. Она так разительно отличалась от всех тех девушек, что он встречал ранее – такая непринужденная, такая дерзкая… И это несмотря на институтское воспитание… Немало палок она там получила, верно, за свой нрав.
Во всей этой истории виноват только он. Он и никто другой. Хорошо еще, что удалось все исправить. Неизвестно, к чему бы это привело в противном случае.
Загорский потер рукой лоб, словно стараясь стереть неприятные ему мысли из головы. Теперь, когда оба участника той драмы в Петербурге, снова всколыхнется на пару вечеров та старая история. Ее обсудят и забудут, главное - не давать повода для других сплетен на эту тему.

Задумавшись, Загорский, только столкнувшись в холле со старым князем, обнаружил, что уже дома. Князь надевал поданным лакеем плащ и хмуро взглянул на внука из-под седых бровей.
- Добрый вечер, ваше сиятельство, - поздоровался внук с дедом.
- Добрый вечер. Как путешествие? Как дороги? - они старательно вели светскую беседу, пока рядом суетились лакеи, помогая им.
- Дороги отвратительные, как, впрочем, всегда по осени, - Загорский стянул перчатки и передал их лакею, старательно избегая взгляда старого князя.
- А я всегда говорил, что только дураки пускаются в путь осенью, когда дороги плохие.
Загорский поднял голову и внимательно посмотрел на деда. Тот стоял прямо и в упор смотрел на него.
- Вы бы желали, чтобы я остался во Флоренции на зиму? – с сарказмом спросил Сергей.
- Нет, - холодно отрезал князь. – Я желал бы, чтобы ты не ездил туда вовсе и не позорил имя Загорских. Но что тебе до моих желаний?!
- Да уж действительно, я такой себялюбивый внук, - Сергей рывком сорвал с себя плащ и кинул лакею.
- Был бы другим, поинтересовался бы, как мое здоровье. Дождался бы меня дома, а не мотался бы по ресторациям, - старый князь махом руки отпустил слуг, чтобы продолжить разговор с внуком наедине.
- Ах, простите. Как ваше здоровье, ваше сиятельство? Не хвораете, часом?

Старый князь закрыл на мгновение глаза, стремясь обуздать все те эмоции, что рвали его душу. Успокоившись, он продолжил разговор:
- Я был сегодня у Его Императорского Величества, просил за тебя. В наказание за недостойное офицера гвардии и дворянина поведение тебя ждет лишь домашний арест сроком на два месяца. Начиная с сегодняшнего дня, тебе запрещено покидать этот дом на время ареста. Никаких визитов, никаких попоек и шлюх, никаких игорных. Ты должен быть еще благодарен за то, что так легко отделался.
- Премного благодарен, - шутливо склонился в поклоне Загорский.
- Неблагодарный щенок! – взорвался старый князь. – Другой бы на твоем месте радовался, что не ссылка или тем паче, Кавказ, а ты! Одно радует, что хоть два месяца ты не дашь повода трепать наше имя! Все, нет больше желания продолжать эту беседу с тобой.

Князь повернулся к выходу и, словно из-под земли выросший в мгновение ока, лакей открыл перед ним входную дверь.
- Я еду к Вяземским. Буду поздно, - князь начал спускаться по ступенькам, но потом, словно вспомнив что-то, повернулся к Сергею, который наблюдал за ним через открытую дверь. – Да, и вот еще что. Ты, верно, не знаешь, в Петербурге нынче опять эта полячка. За те три месяца, что она здесь уже успела вскружить головы половине Петербурга, в том числе твоему закадычному другу, Анатолю Воронину. Люди говорят, он столь увлечен ею, что намерен делать ей предложение. А ты просидишь здесь до конца сезона и не увидишь самое интересное … Какая жалость! – и князь со смешком продолжил путь к карете.
Лакей уже закрыл дверь, а Сергей продолжал ее буравить взглядом. Он был так зол, что готов был крушить все подряд. Ни капли сомнения – это дед упросил императора посадить его под замок, пусть даже домашний.

Загорский направился в игорную комнату, где стоял барный шкаф. Налив себе бренди, он махом вылил его в рот. Только почувствовав, как тепло распространяется по всему его телу, от горла до желудка, он успокоился и начал думать.
Старый князь уверен, что обыграл его. Но нет, не на того напал. Он найдет способ насолить ему любой ценой, что бы ему этого не стоило! Старикан уверен, что он маленький мальчик, которым можно управлять по своему желанию. Сначала этот нелепый арест, а что потом? Насильная женитьба на какой-нибудь внучке-мышке одного из его друзей? Он же просто бредит продолжением рода…!
Загорский налил себе еще бренди.
- Вы хотите войны, ваше сиятельство? Вы ее получите! – он посмотрел на свое отражение в зеркале над камином и усмехнулся.
«…- Полячка, без роду-племени, без гроша в кармане и, быть может, католичка! Неужели ты забыл, сколько горя принесло польское отродье семье Загорских? Неужели не понимаешь, к чему может привести подобный мезальянс? Полячке не дали шифр, это тебе о чем-нибудь говорит?...»
«…- Ты, верно, не знаешь, в Петербурге нынче опять эта полячка. За те три месяца, что она здесь уже успела вскружить головы половине Петербурга, в том числе твоему закадычному другу, Анатолю Воронину. Люди говорят, он столь увлечен ею, что намерен делать ей предложение. А ты просидишь здесь до конца сезона и не увидишь самое интересное …»
- Обещаю вам, ваше сиятельство, вы уж точно не пропустите самое интересное! – Сергей отсалютовал бокалом своему изображению в зеркале.

Marian 04.05.2010 14: 06» Глава 6
Спасибо, девочки, за такие теплые слова! Опухоль долго не спадала, поэтому с продолжением пришлось подзадержаться... Но оно наконец-то готово.
Выкладываю очередную главу. Уже готова следующая, но ее пока попридержу - удовольствие надо растягивать... Ну, по крайней мере, надеюсь, что вы его получаете от моей бурной фантазии...
Кстати, хочу предупредить, что герои начали жить своей жизнью и вести себя вразрез с моей основной задумкой. Совершенно не слушаются автора! И от главы к главе постепенно совсем отбиваются от рук. Уже даже я не знаю, чем все дело закончится...
Хотела еще спросить вот что: нянька у Марины белоруска, как и она сама по рождению. Говорит соответственно на родном языке. Марина-то ее понимает, а вот вам нужен перевод?

Глава 6.
Марина в восторге прильнула к окну. Наконец-то! Наконец-то пошел снег. Пока еще маленькими пушистыми снежинками, но скоро, совсем скоро повалят настоящие хлопья, и вся земля на следующее утро будет покрыто белоснежным покровом. А это значит, что начнутся катания на санях и другие зимние забавы!
- Снег-то какой валит, - отметила Анна Степановна, покрепче затягивая шаль. – Завалит все к утру. Ну, и, слава Богу, что валит. Уже почти декабрь, а снега все нет и нет. Как бы ни померзли бы озимые…
- Да уж, говорят, эта зима будет очень снежная и лютая на морозы, - отметила Юленька, аккуратно отпивая из чашки горячий чай, чтобы не обжечь небо.
- Дай-то Бог, дай Бог. Много снега – много хлеба, так моя нянька говаривала, - Анна Степановна посмотрела на Марину. – Ты, чего к окну-то прилепилась? Али высматриваешь кого?
- Что вы, маменька, просто такие красивые снежинки…- Марина задумчиво улыбнулась. – Недавно Анатоль Михайлович говорил, что когда выпадет большой снег, достанет для меня приглашение на большое катание на Елагин остров.
- Неужто с самой императорской четой? – обрадовано воскликнула Анна Степановна. – Вот это честь! Ах, ну какой кавалер этот граф Воронин! И титул при нем, и не беден (несколько доходных имений и никаких закладных – не шутка ли), а должность! Адъютант Его Императорского Высочества! И лицом пригож, и фигурой. А ухаживает как! Не поверите, Юленька, цветы нам доставляют каждый Божий день. И где только столько зимой берет, ума не приложу. Уж сколько оранжерей видно пустыми оставил…
- Да, Анатоль Михайлович – достойный молодой человек, - согласилась Юленька. Она действительно так считала, и ей очень хотелось, чтобы Марина согласилась наконец принять его ухаживания, потому как видела, что граф влюблен безумно и готов приложить все усилия, чтобы сделать девушку счастливой.
- Когда цветы-то примем, душа моя? – обратилась к Марине мать. – Негоже такими кавалерами разбрасываться, ой, негоже. К тому же, мнится мне, он серьезные намерения имеет. Не того ли мы хотели, когда ехали сюда? Чем не партия для тебя?
- Маменька, не при гостях…- ответила ей дочь, но ту уже было не остановить.
- Ну, что тебе еще надобно, милая моя? Чего ждешь? Пока графу надоест твоя холодность? Может, пора и благосклонно к нему отнестись? Тем паче, я благословляю эту кандидатуру. Ох, Юленька, ну хоть вы вразумите ее… Я уже и надежду потеряла, что замуж ее отдам. Не поверите, сколько женихов в губернии перебрала, пока мы в имении жили… - тут Анна Степановна горестно вздохнула, а Марина с усмешкой переглянулась с подругой. Кто бы ей позволил выйти за губернского жениха?

В дверь постучали, и вошедший с позволения лакей внес корзину бледно-розовых роз, источающих головокружительный аромат.
- Букет от его сиятельства графа Анатоля Михайловича Воронина и записка для Марины Александровны, - провозгласил лакей. - Прикажете принять?
Анна Степановна подскочила к букету и схватила корзину из рук лакея, крутя ее во все стороны:
- Ах, какая красота! Какой аромат! Ну, Маринка? - повернулась она к дочери.
Та посмотрела на нее и на цветы в ее руках и улыбнулась.
- Если вам угодно, маменька, то с вашего позволения…
- Да! – радостно воскликнула Анна Степановна. – Ну, что стоишь, - обратилась она к лакею, сунув ему руки корзину. – Записку отдай барышне и ступай за мной. Цветы поставим в воду.

Марина долго вертела карточку в руках, не решаясь прочитать, пока Юля не подошла к ней и не проговорила:
- Не томи меня. Что там?
- «Прекраснейшей из женщин – прекраснейшие цветы», - прочитала Марина. – Довольно банально, не находишь?
- А что ты хотела? Чтобы он тебе поэму написал? Не понимаю, я тебя, право слово, Анна Степановна права, граф - достойная партия.
- Я уже приняла его цветы. Разве этим не все сказано? – Марина повернулась к подруге. – Ах, оставь это. Лучше скажи, вы получили разрешение на выезд?
К сожалению, в молодой семье Арсеньевых не все было так гладко, как хотелось бы: у молодых до сих пор не появились дети, что вызывало беспокойство свекрови Юленьки, которая после смерти супруга стала жить с ними, и нарушало мирную и спокойную атмосферу в доме. Именно поэтому Юленька так зачастила с визитами в дом тетушки Марины – ей совсем не хотелось оставаться наедине с «этой злобной выжившей из ума старухой» и выслушивать, какая никудышная она супруга для Павла, несмотря на прекрасное домашнее хозяйство. Раз не может подарить наследника, значит, плохая супруга, и этим все было сказано.
Арсеньевы надеялись, что сбудутся советы петербургских докторов, которые в один голос твердили, что молодую супругу надо вывезти заграницу на воды. Тогда и появится долгожданный наследник.
- Мы планируем отправиться в путешествие летом, - кивнула Юленька. – Поедем в Баден-Баден, Карлсбад, потом, может, в Париж. Ты же знаешь, чем дальше я от свекрови, тем лучше мой душевный настрой. Это просто домашний тиран! Вся дворня стонет от нее. Где та женщина, которая когда-то стала мне второй матерью?
- Не забывай, она пережила большую потерю, - напомнила подруге Марина. – Будь великодушнее к ней.
- Не могу. Честно пыталась, но не могу. И знаешь…

Их разговор неожиданно прервал стук в дверь. Обе повернулись к открывшейся двери.
- Цветы для Марины Александровны, - произнес стоявший в дверях лакей с большой корзиной белых ароматных цветов в руках.
- Цветы? – спросила Марина слегка хрипловатым голосом. – От кого? Что карточка?
- А карточки того… нет-с, - лакей поднес корзину поближе. – Что прикажете, барышня? Отсылать-то некому. Да и посыльный-мальчишка сбежал, сорванец этакий…
- Как это интересно! – всплеснула Юленька руками. – Тайный поклонник!
Она подошла к цветам и вдохнула их аромат.
- И небедный, скажу тебе, душа моя, - чубушник• в ноябре. Не скрываешь ли ты от меня что-нибудь? Что за диво эти цветы, право слово… Принимаешь или нет? - она обернулась к подруге и удивленно замерла. Та стояла с побледневшим лицом, и лишь ее щеки горели каким-то ярким болезненным румянцем.
- Что с тобой, душа моя? – обеспокоилась Юленька. – Отослать цветы?
- Нет, пусть останутся. Николай, неси в мою спальню. Пусть Агнешка распорядится.

Марина отошла к окну, закусив губу, и задумчиво уставилась на мостовую. Юленька видела, какая борьба происходит внутри ее подруги, как силится открыться и в то же время не решается.
- Что, милая? – она подошла к Марине и положила ладони ей на плечи. – Не пугай меня, скажи… Кто это?
Марина помолчала минуту, а потом перевела взгляд на подругу и улыбнулась той:
- Подозреваю, что это наш общий знакомый. Сергей Кириллович Загорский собственной персоной.
- Как? – удивленно воскликнула Юленька. – Как же это? Он же сейчас под арестом… Как же вы свиделись?
- Да не встречались мы, - Марина отошла от подруги, словно ей было неловко стоять столь близко к ней, словно хотела скрыться от ее внимательных глаз. – Он писал мне. Несколько писем. Как он сожалеет о том, что произошло тогда. Что молит о прощении, ибо укоры совести не дают ему покоя. Что рад, что я снова блистаю в свете, что окружена сонмом поклонников. Разумеется, я не ответила ни на одно, - видя вопрошающий взгляд Юлии, поспешила сказать Марина. – А теперь вот цветы…
- Почему ты не открылась мне раньше? – обиделась та. – Неужто не могла довериться?
- Могла, конечно, могла. – Марина подбежала к подруге и порывисто обняла ее, прижалась щекой к щеке. – Просто не было подходящей минутки. И потом – я боялась, что ты воспримешь это чересчур серьезно.
- А ты? – Юленька внимательно посмотрела в глаза подруге. – Как воспринимаешь это ты?
- Как? Да просто князь заскучал под арестом, вот и все.
- Неужто? И ничего более?
- Ничего, - покачала головой Марина. – То, что было – ушло. Не совсем, не буду лгать. Но теперь я понимаю, что сердце ведет неверной дорогой, в отличие от головы. Теперь я знаю, лучше иметь и то, и то при себе и холодными…

Она-то знала, но вот верила ли? И следовала ли собственным словам? Ведь солгала подруге – не сжигала она писем, как сказала той впоследствии. Все сохранила, все до одного. Эти пять листков были надежно спрятаны под матрацем в ее спальне, и верная Агнешка зорко следила за их тайной, никому не доверяя перестилать постель, кроме себя.
Не рассказала, что Загорский пишет не только о своем сожалении, но и о том, как осознал, какие чувства питает к ней. Впервые прочитав о том, как возвращаясь в Петербург, он понял, что помнит ее глаза и улыбку спустя столько времени, Марина почувствовала, что земля качнулась под ее ногами. Неужто? Неужто действительно пишет правду или просто развлекается со скуки? Но нет, Марина убеждена, Сергей Кириллович не такой человек, чтобы так просто играть словами. Значит, действительно чувствует. Чувствует…
Вопрос только – надолго ли? Да и скольким женщинам он писал такие слова?

Марина провела рукой по маленьким ароматным цветам. Как же он запомнил, что ей не хватает в Петербурге именно их, этих дивных цветов? Что первые снежинки всегда напоминают ей, как осыпаются в их саду ветви чубушника, роняя на землю белоснежные лепестки, словно снежинки? Неужто можно так играть?
- Что, дзіцятка, пригорюнилась? – спросила Агнешка, вошедшая бесшумно в комнату. – Вочи вон как блестят, слезоньки собираются… О чем думу думаешь? О нем ли?
- О нем, няня, о нем. Как из головы его выбросить, ума не приложу! – Марина бросилась на кровать и зарылась горящим от стыда лицом в подушки. – Лгу из-за него всем: тетушке, маменьке, теперь вот Юленьке. Что со мной? Почему так?
- Ох, горемышная моя, сердцу-то не прикажешь, не слушает оно тебя… - няня присела рядом с Мариной и стала гладить ее по волосам, успокаивая. – Как тяжело вам, барышням – даже свидеться со своей зазнобой нельзя. Бумажка-то солжет, недорого возьмет. Вочи же не солгут…
- Думаешь, обманывает меня Загорский? – спросила Марина.
- Я ж почем разумею? Я же не Господь, - Агнешка взглянула на иконы в уголке и быстро перекрестилась. Она помолчала, затем склонилась прямо к уху Марины и прошептала:
- Понимаю, касатка, почему он в твоей душеньке… Дюже прыгожы!

Марина резко повернула лицо к няньке:
- Ты видела его? Где? Он же под арестом!
- Да там и видела – за оградой дома ягоны. Свернула сегодня, когда к мадам твоей ходила за шляпкой с Анисьей… ты же знаешь, яка она рассеяна, дужа рассеяна - все перепутает. В прошлый раз говорю ей, платье почисти шафрановое, барышня его увечар наденет …
- При чем тут Анисья? Агнеша, милая Агнеша, не томи… Что там с Загорским?
- Тю, я ж тебе говорю, свернула к ягоны дому, побачить, как живет он – богато або бедно. Справный дом, весьма справный… Значит, при деньгах, если конечно, не заложен дом-то. Дык вот, стоит он, значит, за оградой в саду и стреляет. Лакей ему пистоль только и подает… Стоит в одной рубахе, дурань, перед барышнями красуется. Ведь захворает, как Бог свят!
- Перед какими барышнями?
- Голуба, барышень там тьма! Прогуливаются перед домом туда-сюда, сюда-туда. Срамота! Куды только няньки с мамками смотрят. Тьфу! Али тут так принято? Слава Богу, снег закрапал, и он в дом ушел. Только зыркнул так недобро на них через ограду… Ох, касатка моя, не серчай на старуху-то, но я скажу тебе: змерзлая-то душа у него, змёрзлая… Если не хватит сил ее отогреть, сама змерзнешь. Может, и направду, лучше граф, что бывает у нас. Тоже прыгожий и богатый да душа у него добрая и светлая. И любит он тебя…
- Это ты все по одному только взгляду определила? – холодно спросила Марина. – Или другие признаки знаешь? Да и как ты разглядела-то через ограду да с твоих-то глаз?
- Душой я смотрела, сердэнько, а она у меня позрячее будет, - возразила нянька. – Если любишь того, русого, люби. Воля тут только твоя. Только душу его тяжело отогреть, слишком уж змёрзлая… И запомни: змерзлую льдинку сломать легшее… Вот так-то.