Семьянин

– Лучше иди.

– Что ты сказал?

– Ты решил не ходить. Плохая мысль.

Я посмотрел на заморыша со злобой. Вот пристал-то. Посмотрел и отшатнулся: в глазах у парня были вставлены белые линзы, на которых еле выделялась радужка. И зрачки – не чёрные, а еле серые, почти незаметные на светлом фоне.

– Не лезь не в своё дело. Откуда ты такой взялся?

Мы стояли на лестничной клетке.

– Откуда взялся – там больше нету. В общем, я сказал – ты слышал. Пожалеешь, если не пойдёшь.

И он затопал вверх по лестнице. Я проводил его глазами и задумался. Стоп. Почему этому чудаку вообще известно про мои проблемы?

– Эй? Погоди!

Я побежал за ним следом. Снисходительно улыбаясь, белоглазый ждал пролётом выше.

– Откуда ты узнал…

– …про твою ненаглядную Женю? Знаю и всё.

– Нет, мразь, – я взял его за ворот, – ты мне всё расскажешь в мелких деталях.

Не переставая улыбаться, он ткнул меня пальцами под рёбра. Вроде и несильно совсем, но из меня словно воздух откачали. Я согнулся и схватился за грудь.

– Зараза…

– Да не брыкайся ты, в самом деле. А то ведь и с лестницы спустить смогу.

Ага, сейчас.

Я обхватил его за ноги и навалился всем телом, роняя уродца на бетон. Сел сверху, прижал его руки коленями и похрустел пальцами.

– Сейчас я буду тебе лицо ломать. Что ты знаешь про Женьку?

Вот гибкий гад. Парень дотянулся ногами до моей шеи, обхватил её и постарался скинуть. Но вес не тот: я расцепил его зацеп и врезал гаду в висок. Несильно – припугнуть. Но уж больно хлипким оказался этот каратист. Отрубился.

Минуты три я хлестал его по щекам, даже за стаканом воды домой метнулся – но заморыш так в себя и не пришёл. В итоге я просто усадил его на подоконник – пусть сидит себе, примут за пьяного – и поспешил наружу. Как бы милая никуда не ушла.

Прав всё-таки этот хилый: к ласточке моей по любому метнуться надо.

Женька ведёт себя странно. Красивая девка. Моя. Всю жизнь между шалавами метался, а тут задумался всерьёз: может, хватит? Двадцать пять лет уже, будет гулять. Она умная, университетская, красавица такая, что пацаны фоткам не верили. Обнять и плакать. Но и я не дурак же – работа, братья, за собой слежу, по-чёрному не бухаю. Свистну – любая прибежит. Только вот за Женькой гоняться пришлось.

И догнал ведь, и любим мы друг друга. Я за полгода на сторону не глянул ни разу. Подарки, гульки, все дела. С мамой её познакомился. Мегере я, правда, не понравился ни разу. Да и плевать. Не с ней жить собираемся, пусть сама свои ядовитые бредни выслушивает.

С батяней своим поговорил. Тот обнял и сказал: «Не ждал, сына, что так рано головой соображать начнёшь. Бери её и не отпускай, своя женщина раз в жизни попадается».

Всё хорошо. Только Женька воду мутит. То ей плохо, то подружка приехала, то мама заболела, старая коза. Я ей верю и всё понимаю – но не день за днём же такие катастрофы? Семь пятниц на неделе… Вот и сегодня: звоню, сопит, недовольная. «Увидеться не могу, Серёж, к экзаменам готовлюсь». Ага, к экзаменам. Да ей все преподы готовы по автомату поставить за одни буфера. Вечер позубрила и готова.

Врёт она мне. Не знаю зачем, но врёт. А идти всё равно не шибко хочется. Вдруг мне всё это кажется? Накрутил на себя, кобель ревнивый, и сейчас всю нашу идиллию своими предъявами порушу. А! Будь что будет.

Мимо идут люди. Задеваю плечом какую-то женщину, она роняет сумку. Вот же танкист безглазый… наклоняюсь, подбираю сумку, отряхиваю от пыли. Отдаю. Отец всегда учил: женщины – святое. Дамочка смотрит на меня удивлённо: небось думала, что грабану. Ну, наградил папаня бандитской рожей, чего тут.

Иду дальше, чуть поостыв. Женька должна быть дома… по утрам она редко на улицу ходит. Да и мамаша её гаркала что-то на заднем плане.

Всё-таки женщины и бабы – разные племена. Вот Женька моя – красавица и прелесть. Как она у такой коровы уродилась – ума не приложу.

На место добрался в пять минут. Двор страшный, загаженный, дом старый, блочная пятиэтажка. Между плитами швы рассыхаются, дверь в подъезде вот-вот с петель слетит. Во дворе бомжи пивчанское давят. Женькины окна – на пятом этаже. Вон занавеска шевельнулась. Дома, ласточка.

В спину словно ветром подуло. Взлетаю по ступенькам, жму на звонок. Долго – какого хера? – долго никто не открывает. Наконец по ту сторону шаркают ноги и скрипучий голос спрашивает:

– Сергей?

– Да, Свет Григорьевна, я это. Откройте, мне с Женей поговорить нужно.

– Она учится. Не мешай ей. Завтра поговорите.

– Свет Григорьевна, я завтраки не слишком люблю. Я сейчас пришёл и сейчас буду разговаривать. Зовите Женю.

– Сказала же, не выйдет она. Ей плохо!

– Какое ещё «плохо»?!

– В смысле учится! Совсем меня замучил, бандит чёртов, принесло тебя на нашу голову. Иди! Завтра она с тобой увидится, не облысеешь.

– Да мне лысеть не страшно, я наголо побритый. Не уйду, Свет Григорьевна.

– Ну и стой себе.

Шаркающие шаги удаляются. Я снова жму на звонок. Проходит минута.

– Да чего тебе надо, скотина? Сказано же: сегодня не выйдет! Не выпущу!

– Ах, не выпустите… – я отпустил звонок и задолбил кулаком по двери. – Ах, не выпустите! Да я вам сейчас дверь с петель снесу, а потом поставлю новую, не извольте беспокоиться…

Дверь кулаками не прошибёшь. А вот если с ноги? Я с размаху саданул, порвав кожаную обивку. Примерился вмазать получше, но тут услышал голосок моей красавицы:

– Мам, отойди. Я поговорю.

Я зачем-то пригладил лысину и одёрнул куртку.

– Привет, ласточка.

– Привет, Серёж.

– Открывай. Что я с тобой, как закрытый, разговариваю.

– Мама расстроится. Она… она тебя боится. Давай так.

– Не пойдёт. Я тебя видеть хочу. Ты мне нужна.

– Зачем это, интересно знать? – насмешничает.

– Какое ещё «зачем»?! – Я бью по двери кулаком, сверху сыпется бетонное крошево. – Я тебе что, сопляк какой-то? Что за гнилые мутки, Женечка?!

– Вот теперь точно не пущу. Ты дикий какой-то.

– Прости… – выдох. Успокоиться. – Прости, золотце. Но пойми: я же места себе не нахожу. Я сплю хреново, жру через раз. Оно мне надо? Ты говоришь – нервы, проблемы да болезни. Чё, месяц кряду?! Я же знаю, что ты гонишь, только вот какого хера?! Я же люблю тебя, дура.

– Дура, значит?!

– Да ты к словам-то не цепляйся! И открой уже эту позорную калитку, а то ведь вырву с мясом!

Она помедлила и вдруг заговорила громким шёпотом:

– Серёж, мама милицию вызывает. Уходи сейчас.

– Мы не договорили.

– Пожалуйста, милый!

«Милый».

– …ладно. Но я вернусь вечером.

Она замолчала, задумалась. Мне стало тревожно.

– …да. Хорошо. После восьми.

Я положил ладонь на дверь. Плюнул и пошёл наружу. Что за херня, в самом деле?..

На улице торопливо осмотрелся: менты ещё не подъехали. Ну и славно. Вышел через арку, свернул за угол. Там снял ветровку, вывернул рыжей стороной наружу, достал из кармана кепку и очки. Бережёного бог бережёт.

Только двинулся дальше – навстречу утренний знакомец.

– Ты глянь, оклемался мудила, – я оглянулся по сторонам. Никого. Подошёл к заморышу поближе. – Пойдём-ка присядем.

Он вроде хотел что-то сказать, но пожал плечами и пошёл к лавке. Хорошо, деревья кругом. Мало ли – вдруг снова понтоваться начнёт. Никто не увидит, как буду успокаивать

– Слушай, парень, я людей бить не люблю. Я на самом деле добрый. Вот и рассказывай по добру.

А он всё улыбается. У меня просто руки чешутся.

– Нечего рассказывать. Я тебе помочь хочу.

– Нахер мне сдался такой помощник? Говори.

– Какой же ты скучный…

С головой парня происходит какая-то муть. Из неё вырастают… крылья? Белоглазый делает ими взмах и отлетает от меня метра на три. Я что, с ума схожу?!..

Пока я пытаюсь понять, когда это крышей двинулся, белоглазый воровато осматривается по сторонам; крылья, или что это была за фигня, уже исчезли. Никого не увидев, успокаивается и садится на скамейку.

– Серёга. Эй, Серый! Ты не сошёл с ума, не парься.

– Что это было?!

– Чудо света. Забудь. Для тебя другое важно. Пали на арку: через пять минут тут пройдёт твоя ненаглядная. Смотри не пропусти.

Я отвешиваю себе пощёчину. Если сплю – то проснусь, если глюки – то пройдут. Заморыш ржёт и говорит:

– Я бы вторую тебе отвесил, но ты ведь опять кинешься. Сядь на лавку и сиди. А я пошёл. Дела.

И уходит себе. Мне за ним гнаться как-то и не горит уже. Крыша упорно порывается съехать: сосредотачиваюсь на арке. Если белоглазый не соврал, сейчас там покажется моя девочка. Про течь в мозгах потом посоображаю.

Сперва я слышу цокот каблуков. Потом, сверкнув гривастой головой, она выходит на дорогу.

– Женя!

Женька пугается и вроде как порывается убежать. Что за дьявол?

– Ну чего ты, ласточка?

– Ты здесь? – сбивчиво говорит она. – А как же милиция? Они ведь тебя искать будут.

– Не меняй тему, Евонька, – говорю ласково, а у самого такая каша в голове, что хоть ложкой ешь. Беру её за руки. – Пойдём присядем.

Садимся на лавку. Женька смотрит в песок.

– Мне… подумать надо было, – наконец говорит она.

– О чём?

– О нас. Всё… очень далеко зашло. Я не собиралась так в тебя влюбляться. Ты ведь…

– Кто? Преступник? Это опять твоя мамка старается?

– Серёж, ну ты и меня-то за дуру не считай, хорошо? Я же вижу, кто твои «братки». Как ты себя ведёшь. Это добром не кончится.

– Что «это»? Жень, ты вообще соображаешь, что говоришь? Я тебе не бандит с большой дороги, я культурно работаю, мой отец нормальное дело держит. В бизнесе всегда есть долька мутных дел, это жизнь такая. И никто меня никуда не посадит, я рук не пачкаю и играю по правилам.

– Это ты говоришь. А на деле – откуда я знаю?

– Так ты что, мне не веришь?

– А не в вере дело, Серёж. Мне стабильность нужна. А с тобой какая стабильность? «Сегодня хорошо, а про завтра подумаем завтра?»

– Ну, это ты уже палку перегибаешь, Евонька.

– Так убеди меня, что я не права! Потому что я так не могу больше!..

И в слёзы. Твою же мать. Никогда девчат утешать не умел. Обнимаю её кое-как и жду, пока успокоится.

– Перестань, ну чего ты. Ясное дело, что всё неясно. Это жизнь такая, это нормально, что ты сомневаешься. Но ты это дело бросай: я для тебя горы сверну, ласточка моя. Ты ведь моя женщина. Нам с тобой всё на свете по плечу, мы со всем справимся.

Она перестаёт плакать, кивает, шмыгает веснушчатым носом.

– Золотце моё синеглазое… Жень, а Жень?

– Что, Серёж?

– А переезжай ко мне?

Она замирает. И расслабляется тут же, словно огонёк затеплился внутри.

– Давай.

Я подрываюсь:

– Прямо сейчас! Пойдём к тебе, помогу вещи собрать, чтобы долго не возиться и…

«…и чтобы ты не передумала». Этого я, конечно, не говорю. Женька смеётся и говорит:

– Нет, сегодня не нужно. Мама скандал закатит, а я как-то нервничать не хочу. Завтра она на работу уйдёт, я соберусь, и ты за мной приедешь. Хорошо?

– Как скажешь, любимая. А сейчас ты куда?

– Да никуда. Воздухом подышать вышла. Я пойду, ладно?

– Какое «пойду»?! Поехали погуляем, развеешься. Ты бледная вся, будто в погребе живёшь.

– Нельзя такое девушке говорить, Серёжа. А гулять я сегодня не могу. Мне правда не по себе чего-то.

– А экзамены?

– И экзамены ещё скоро. До завтра, – она ловит мой взгляд на своих близняшках, – кобель ты всё-таки.

Я ухмыляюсь. Всё у нас хорошо. Просто семейка её шизанутая мозги моей ласточке промыть пыталась. Провожаю Женю до арки, целую так нежно, чтобы и она завтрашнего дня ждала, и краем глаза палю во дворе ментовский бобик. Твою мать, лучше отчалить.

– Пока, золотце.

– До завтра, Серёж.

На том и расстаёмся.

Домой несусь окрылённый. На пороге подъезда встречаю белоглазого. Настроение делает странный зигзаг: с одной стороны, я бы этого мутанта век не видеть предпочёл. С другой – он подбил меня пересечься с Женькой, и вот что из всего этого вышло. Заговариваю первым:

– Тебя как звать-то, птичка?

– Гах.

– Какое дурацкое имя.

– Это прозвище.

– Какое дебильное прозвище.

– А ты не слишком благодарный, я смотрю.

Гонор во мне прёт поперёк ума:

– А за что тебя благодарить? И что это за херня была с крыльями из башки?

– Вот миловала-то судьба контактёром, – бормочет он себе под нос. – Серёга, я ангел. Я пришёл тебе помочь.

Меня разбирает ржач.

– На небе тоже демографический спад, да? Раз таких уродцев посылают… – хлопаю себя по боку и иду домой. Ещё чего – с психами болтать.

– Ты бы завязывал ругаться, Серый, – парень неожиданно оказывается на моём пути. Снова бороть этого отморозка мне не улыбается. – Так уж вышло, что я могу помочь конкретно тебе. А мне сильно грустно становится, когда я вообще ничего полезного сделать не могу. Поэтому хочешь ты моего участия или не хочешь – я хотя бы попытаюсь.

И он делает шаг в сторону, как бы пропуская меня домой. Мне дико хочется подправить ему морду. Странно, что на его виске не осталось синяка.

– Благие намерения – штука наказуемая, Гах.

– Да я в курсе. Чеши уже. И это. Не пускай батю пьяного за руль.

Сам белоглазый уходит, не оборачиваясь. Тем лучше.

Ближе к вечеру отец зовёт на точку. Серая партия товара приходит, нужно развести по заказчикам, не оставляя на складе. Палево, кругом палево. У стен есть уши, у деревьев – глаза.

Всё проходит как по маслу. Сидим в кафе, отмечаем ещё один удачный день. Я рассказываю за Евгешу. Батя хмурится:

– Не слишком ясно, отчего вся каша, сынку…

– Вот и я не понимаю, бать.

– Но помирились?

– Да. Завтра ко мне переберётся.

– Хорошо. Мама была бы рада…

Поднимаем ещё по одной – за маму.

– Слушай, Серёж, а может она беременная?

У меня внутри колокола начинают звенеть. Представил – и от радости орать захотелось.

– Да не делай ты такое сложное лицо, сынку. Просто все эти женские причуды – они либо про деньги, либо за детей. Вот мама твоя, помню, когда тобой беременна была, так чудила, что только за голову держись.

И мы до закрытия вспоминаем маму.

Под занавес вечера я хочу уже только поскорее оказаться дома. У отца своя машина, у меня своя. Хотя стоп. Гах же говорил осторожнее. Смотрю на отца: он под хмельком, но в адеквате.

– Пап, ты как? Может, лучше на такси? Машину завтра заберёшь.

Папа растекается в улыбке.

– Вот как приятно, сына, ты бы знал, когда о тебе заботятся. Ладно, возьму такси. А ты?

– А я же и не пил почти. Так, две рюмашки под обильную закуску. Давай, до завтра. Аллочке привет от меня.

– Непременно. Пока, Серёж.

Мы обнимаемся. Я вызываю папе такси, сажусь в машину и уезжаю. Завтра будет счастливый день.

Сплю хреново, снится всякое. То Женя от меня убегает, то папа на машине разбивается, то мама к себе во сне зовёт. А она ведь умерла уже десять лет как. Словом, сны такие, что когда в них врывается барабанный стук в дверь, я даже не злюсь.

Открываю и вижу Гаха.

– Чего тебе надо, жертва Чернобыля?

– У тебя шесть минут, чтобы поймать Женьку у подъезда. Не успеешь – не быть вам вместе.

– Что за лажа?

– Серёга, ну какой же ты тупой. Её мамаша на аборт тянет. И вчера…

Я не слушаю. Запрыгиваю в ботинки, хватаю куртку и несусь на улицу. Идти пять минут, бежать три. Успею.

Бегу, как сумасшедший – что с виду, что по скорости. Семейники, куртка да ботинки. Хорош папаша. Откуда-то со стороны доносится свист. Оглядываюсь: мент. Несётся за мной. Вот только тебя, свистун, и не хватало.

Нет, с мусором на хвосте я с Женькой помириться не сумею. Чувствуя себя на редкость глупо, делаю вираж вокруг дома и бегу к машине. Оглядываюсь: мент говорит что-то в рацию. Только бы не помешал, прыщ в фуражке.

Ключи, слава богу, в ветровке. Жму на газ, выезжаю на дорогу, несусь в Женькин двор. Смотрю на часы. «Шесть минут». Кажется, они уже пролетели. Дьявол, дьявол!

Залетаю во двор, но там ни души. Только вчерашняя алкашня всё так же давится пивом, как и не уходили никуда.

– Мужики! Женьку Панкратову знаете?

– Из первого подъезда которая?

– Да, она! Из дому выходила сегодня?

– Да только что её мамка вывела да в машину посадила.

– Спасибо, мужики, с меня причитается!

Стоп. А куда они могли поехать?.. Думай, Серый, думай! Поблизости две больницы с абортариями, мне ли не знать, я сам туда девок чиститься водил… Да ещё эта частная больничка, там, наверное, тоже… дьявол, только бы успеть!

Женька ничего не говорила, не намекала? А Гах? Вот где этот отморозок, когда он нужен?! Я затравленно огляделся.

Арка. Вчера Женька шла на больничку. Она думала избавиться от моего ребёнка, дура. Думала, я её поматрошу и брошу. Шла в ту сторону.

Я вдавил педаль газа, чирканул дверью о дерево. Руки на руле сжал так, что пальцы побелели.

На месте оказываюсь через две минуты. По пути в зеркале мелькнул ментовоз – только бы не по мою душу, господи.

Выбегаю из машины, залетаю в приёмную. На стуле сидит человек десять, среди них – Женина мама.

– Где она?!

Лицо Светы Григорьевны искажается. Она пыжится меня обругать, но я же себя знаю: когда злюсь, страшен, как медведь. В итоге просто кричу во всё горло:

– ЖЕЕЕЕЕНЬКААААА!!! ЖЕНЯ!!!!!!..

Вокруг становится тихо. У меня грудь ходуном ходит, семейники сползли. На ботинках шнурки развязаны. Мечусь туда-сюда, ищу какую-нибудь администраторшу. И тут слышу: цок, цок, цокают каблучки. Евонькамоя спускается по лестнице.

На моё плечо ложится чья-то рука. Не глядя сбрасываю её, иду вперёд, но рука хватает мою, заламывает назад, и я слышу звон наручников. Вырываюсь, оборачиваюсь и со злобой цежу сквозь зубы:

– Как же ты не вовремя… – и бью лбом менту промеж глаз.

* * *

В тот же вечер Женя переехала ко мне. Правда, сам я отсиживался в обезьяннике. Батя дёрнул правильных людей, пробашлял, и я по итогу отделался условным сроком. Типа непредумышленно, без злого умысла, по неосторожности… Мент потом оказался правильным парнем. Как узнал детали истории – смеялся.

У Женьки четвёртый месяц идёт. Характером она отчасти в мать удалась – любит покомандовать, но я её на место ставлю. Миримся. Сперва планировали свадьбу погромче отыграть, а потом просто пошли и расписались. Гульку для друзей потом, осенью устроим.

Она моя жена, будущая мать моего ребёнка.

Как-то гуляем вечером, и откуда ни возьмись появляется Гах. В тёмных очках.

– Привет, Серёг.

Я сперва как-то не в своей тарелке себя чувствую.

– Привет… Гоша. Жень, познакомься: этот пострел мне как-то здорово помог. Считай, друг мой лучший.

Белоглазый расплывается в улыбке:

– Очень приятно, Женя! Серёга про тебя много рассказывал. Но я и представить не мог, что ты такая красавица – Гах жмёт ей руку.

Женя зарделась.

– Ты здесь по делу, Гош? – спрашиваю, чтобы скрыть неловкость.

– Не-а. Прогуливаюсь.

– Давай с нами, – говорит моя ласточка.

– С удовольствием. У тебя, Жень, классный маникюр, я заметил.

– Спасибо, сама делала, – она показывает правую руку. Гах округляет глаза:

– Кольцо? Вы поженились?! Поздравляю!

Ну да. А то ты не знал, ангелок.

– Да, недавно, – щебечет Женя. – Без свадьбы. Устроим праздник через пару месяцев. Ты придёшь, Гош?

– Не-е-ет, – тянет он, – я за границу уезжаю, – улыбается от уха до уха. – А так бы конечно. Вы прекрасная пара.

– Спасибо! – Женя оборачивается ко мне:

– Вот бы все твои друзья были такие вежливые!

– Ага. Мы бы читали газеты, играли в шахматы и говорили о политике…

Женя пихает меня локтем в бок, я целую её в ухо.

– Серёг, – говорит Гах, – На пару слов.

Оборачиваюсь к Жене:

– Извини, милая, потом всё тебе расскажу.

– Смотри мне!

Отходим с Гахом в сторону.

– На самом деле не знаю. Может, я вам обоим жизнь испоганил. Если бы я не вмешался – она бы сделала аборт, ты бы её бросил, и у неё никогда бы потом не было детей… а перед этим твой отец бы разбился пьяный на машине. Так что я вроде как молодец. Но совсем не исключено, что, например, ты начнёшь пить и избивать её, а потом подожжёшь квартиру, и вы все сгорите заживо.

– Гах, скотина ты мелкая, придушу ведь за такие слова.

– Да, да, я знаю. Я это всё к чему. Никакой я не ангел, и понятия не имею, что у вас там будет в отдалённом будущем. Но мне бы хотелось думать, что всё у тебя будет хорошо. Постарайся, ладно?

Я смотрю на этого идиота и улыбаюсь. Он глядит недоверчиво:

– Так мы договорились?

– Да, Гах. Я всё сделаю для своей семьи. Меня мама так воспитала.

– Хорошо. Ну, бывай.

– Спасибо тебе.

– О, а ты умеешь быть вежливым! Практикуйся. Женька оценит. И… – он смотрит на меня, колеблясь, – через полгода она соберётся с одногруппниками в лес на шашлыки. Не пускай. Правда, при этом вы можете расстаться. Но пустишь – точно расстанетесь.

Я перевариваю услышанное. Гах медленно отходит спиной вперёд.

– Ангелок, можно вопрос?

– Валяй.

– Она будет со мной счастлива?

Этот гад пожимает плечами и уходит.

Даже не знаю, хочу ли я увидеть его снова.

Но если родится сын – назову Гошей.