Ванная и туалет

Это, пожалуй, самое трудное место, поскольку волей-неволей придется коснуться сексуальных проблем. Страхи, преследующие ребенка при обучении его чистоте, раны, которые он может получить, — это все «ниже пояса». Ребенок — голый, беззащитный — пронесет их через всю свою интимную жизнь да еще и передаст своим детям.

Для Ричарда с его «чистолюбивой» матерью ванная — особое место, и конечно, важные события его школьной жизни должны были произойти именно здесь. Как-то само собой сложилось, что перед сном вместе с медведем и своей любимой воспитательницей Патти он отправляется в ванную. Там, лежа в теплой воде, он позволяет себе немного расслабиться и высунуться из-за своих защитных укреплений. Патти с медведем на коленях сидит рядом и слушает его болтовню. И вот однажды:

— Знаешь, Патти, я один раз видел голого мужчину в ванной комнате. И знаешь, что он там делал?

— Не знаю, мылся, наверное.

— Нет, Патти, он стоял у зеркала и брился. А потом...

- Что же было потом?

— Потом он случайно уронил бритву, она упала и, знаешь...

—?

— И знаешь, бритва, когда падала, отрезала ему,...ну эту, в общем... пиписку.

— Рич, ты, наверное, что-нибудь перепутал. Мужчины теперь бреются безопасными бритвами. Такой бритвой нельзя себя поранить.

— Нет, Патти, это видел я, как... все было.

— Ну хорошо, мы потом об этом еще поговорим. А сейчас расскажи мне...

Через несколько дней Ричард опять вспомнил эту историю. На третий раз Патти, не дослушав до конца, вдруг неожиданно для себя сказала:

— Послушай, зачем ты мне все это рассказываешь? Ведь я же не твоя мать.

Ричард замер. Их глаза встретились. И тут вновь сверкнула та самая искра. Это был определяющий момент в жизни Ричарда — возник контакт между ним и воспитательницей. Все стало на свое место, и его выздоровление пошло вперед семимильными шагами.

Тут самое время остановиться и объяснить, почему школа Беттельгейма называется школой. Ведь часто учреждение подобного рода любит называть себя домом. Оно как бы говорит ребенку: «Это твой дом, твоя новая семья. А воспитательница будет твоей мамой». Беттельгейм считает, что достаточно той неразберихи, которая творится в душе у ребенка, чтобы не добавлять туда еще и эту. Мама — это значит, что она тебя любит просто потому, что ты есть, независимо от того, какой ты, хороший или плохой. Мамина любовь всегда с тобой. Папиной любви надо добиваться, стараясь быть таким, каким он хочет тебя видеть. Мама, папа и я — вот структура, каркас, на котором ребенок строит свою душу. А школа — это не дом, там ничего такого нет. Ни мам, ни пап. Это школа, где учатся жить. Она как бы говорит: «У тебя трудности — мы тебе поможем с ними справиться. Воспитатели, доктора, повара, горничные — твои помощники. Ты достоин уважения, как и всякая человеческая личность, но любовь, извини, тебе не гарантирована.

Если у тебя с Патти или Гейл возникнут близкие отношения — это ваше личное дело. Но ты должен сознавать, что это отношения двух независимых, свободных людей».

Но — поразительное дело! — такие отношения все-таки возникают, и случиться это может где угодно. Например, в ванной комнате. Удивительно, как много внимания придает наша цивилизация чистоте. Мать шестилетней Люсиль принимала мужчин в присутствии своей дочери. При первой встрече с доктором Би девочка, встав на четвереньки, стала прыгать на него, стараясь схватить или укусить его в области паха. Она думала, что именно так и должны вести себя при встрече взрослые люди. Так вот, эта же самая мать в свободное от работы время заставляла Люсиль часами просиживать на горшке, мыться с мылом по десять раз в день... Она постоянно и скрупулезно проверяла у Люсиль чистоту. (Заключенные в концлагере также постоянно подвергались таким процедурам.) И все же Люсиль любила это, потому что это были единственные моменты ее близости с матерью. И в школе Люсиль много времени проводила с Гейл в ванной комнате и туалете, просиживая часами на горшке или моясь под душем.

— Посмотри, Гейл, я уже чистая? Надо, наверно, еще раз намылиться.

— По-моему, ты уже чистая, Люсиль. Но если хочешь, мылься еще.

— Ну хорошо. Я сейчас еще раз, и все. В это время в душевую ворвалась стайка детей. Они прибежали с улицы, мокрые, грязные, и тут же заляпали грязью весь пол. Гейл, увидев странный блеск в глазах Люсиль, вдруг сказала:

— Послушай, Люсиль. Если ты так хочешь вымыться еще раз, так уж испачкайся сначала, чтобы тебе было что мыть!

Она не успела договорить, как Люсиль была уже вся с ног до головы вымазана в грязи. И опять произошло чудо — души двух женщин соприкоснулись.

И под конец предмет моей зависти и восхищения — контратака детей. Время от времени они устраивают в школе всемирный потоп: затыкают в душевой все дырки и пускают воду из всех кранов на полную мощь. Потоки воды разливаются по всей школе. Вот бы и нам с тобой, читатель! Беттельгейм говорит, что у этого потопа есть серьезное психологическое объяснение с сильной сексуальной подоплекой. Я не берусь его изложить: даже взрослому человеку бывает трудно найти правильный тон при обсуждении этих дел. Мой совет: читайте эту книгу сами.

Сон

Ложиться спать страшно. Этот переход от бодрствования ко сну очень похож на переход от жизни к смерти. Не зря этот мотив так часто встречается в сказках. Мы уходим из этого мира, а удастся ли вернуться и когда? Отношения ребенка с временем очень сложные, для него завтра — это все равно что для нас наше следующее воплощение в другой жизни. Но, кроме глубоко запрятанного страха смерти, страха разлуки, есть еще и просто страх натворить что-нибудь нехорошее во сне. Дети, которые и днем-то не очень уверенно могут собой управлять, боятся ночи, потому что ночью сознательный контроль полностью отключается. Часто дети, которые боятся оскандалиться ночью, просят воспитателей будить их ночью. Здесь позиция школы такова: нет, будить мы тебя не будем. Если намочишь постель — ничего страшного, это бывает с каждым. Подрастешь — и это прекратится само собой.

При отходе ко сну в спальне можно наблюдать такую картину. Гейл, собрав вокруг себя группу любителей послушать сказку, читает им тихо что-нибудь спокойное. В другом углу Патти играет с ребятами в тихую игру. Кто-то начинает потихоньку раздеваться и просит почесать спинку. Воспитательницы стараются уклониться. Выяснилось, что чесание спинки, поглаживание, массаж перед сном — сильное возбуждающее средство.

На каждой тумбочке — что-нибудь вкусное. Это не специальная еда, не ужин, ужин уже был. Это просто для успокоения души. Затем все утихомириваются, и гасится свет. Но не совсем — в спальне полутьма. Все коридоры и комнаты школы тоже чуть-чуть освещены. И часто ночью можно видеть маленькое привидение, мучимое бессонницей, слоняющееся по школе, заглядывающее в класс, на кухню или в комнату, где спит воспитательница.

Школа спит, а мы можем подвести итоги. Приблизились ли мы к пониманию того, как склеиваются здесь детские души, прожив в школе один день вместе с ее воспитанниками? Если ли здесь какой-то порядок, система? Система есть, опирается она на два краеугольных камня — поступки ребенка и личность взрослого. Ребенок строит свою личность самостоятельно, используя в качестве каркаса личность близкого ему взрослого человека, а в качестве цемента — свои поступки. Роль школы заключается в том, чтобы создать вокруг ребенка такую среду, в которой он может найти подходящий каркас и которая поощряет его к совершению поступков.

Начнем с поступков. Я перечислю снова список основных школьных свобод: ходить и смотреть куда угодно — в школе нет запертых дверей, можно зайти в учительскую и посмотреть свое дело; уходить из школы — приходить в школу; учиться — не учиться;

играть — не играть; мыться — не мыться; есть — не есть; тратить карманные деньги по собственному разумению.

Свобода в школе — это не просто «сладкое слово». Это терапевтическое средство. Ведь если тебя не заставляют, то даже чистка зубов может стать поступком. И наоборот, если ты со всех сторон окружен принуждениями и понуканиями, то совершить самостоятельный поступок почти невозможно. Это проблема и для взрослого человека. Много ли мы совершили поступков за всю жизнь? Беттельгейм вспоминает один важный случай из его лагерной жизни, когда он, еще совсем новичок, сидя в столовой, брезгливо отодвинул от себя тарелку с баландой. Его сосед, рабочий-коммунист, просидевший уже несколько лет, сказал: «Если хочешь быстро сдохнуть, тогда можешь не есть. Но если ты решил выжить, то запомни: ешь- всякий когда дают есть, спи или читай, как то представится свободная минута, и обязательно ч» зубы по утрам».

Не сразу Беттельгейм понял смысл этого правила. Старый рабочий перечислил ему все, что в лагере заставляют делать. Не много, но и в лагере есть возможность для самостоятельного, автономного поведения. Поступки — это не только то, что мы делаем. Это еще и то, что делает нас.

А теперь о каркасе. Я не случайно всюду старательно делал ударение на всех этих искрах, контактах — моментах сближения детей с воспитательницами. Ребенок может начать использовать взрослую личность для строительства своей, только если эта личность стала ему близкой. Но школа — не семья, и чтобы сблизиться с кем-нибудь, надо хорошенько потрудиться. Надо полюбить человека и сделать так, чтобы он полюбил тебя. Как известно, это одна из самых высоких задач в жизни. Здесь она осложняется еще и тем, что тот взрослый, которого выбрал ребенок, должен быть еще и личностью.

Так все-таки есть система или нет? Системы нет в том смысле, что ее нельзя распространить как полезное начинание. Потому что система — это сам Беттельгейм, а личность нельзя скопировать, размножить. Воспитать воспитательниц (они все — его ученицы), поваров, горничных, весь персонал для создания в школе живительной среды — это мог сделать только Беттельгейм. Животворная среда — а есть ли она у нормальных, здоровых детей, которые не учатся в школе у доктора Би? И хотя Беттельгейм говорит об американских детях, мне кажется, что если бы я поменял им всем имена на русские, никто бы ничего не заметил. Когда смотришь на них по утрам тысячами, миллионами спешащих к школьным дверям, невольно спрашиваешь себя:

«Что они там все внутри делают — работают на конвейерном производстве, что ли?» Ассоциации с конвейером становятся еще сильнее, когда видишь их всех, таких одинаковых, рассаженных по таким одинаковым классам и слушающих таких одинаковых учителей.

Давайте еще раз вдумаемся в систему. Ребенку необходима личность близкого ему взрослого человека в качестве каркаса. А что, если эта самая взрослая личность не очень хорошо выстроена? Каркас получится неважный. Но ребенок его передаст своим детям. И так далее. Представим себе, что заключенным в лагере разрешалось бы иметь какой-то суррогат семьи? Тогда получилось бы, что лагерь начал бы сам себя воспроизводить.

...Я начал с твердым намерением говорить о детях. А получается опять о взрослых. Нам, взрослым, может не все нравиться в нашем взрослом мире. Но это мы сами его для себя построили. И если что не так, то, как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». И перестраивать его нам самим. А дети совершенно ни в чем не виноваты. О них надо думать в первую очередь и до, и во время, и после любой перестройки, которая, в сущности, всегда делается ради них.

Сказки

Сегодня я буду рассказывать вам сказки. А заодно посмотрим, хорошо ли вы их знаете, как вы ориентируетесь в сказочном мире. Сначала очень древняя сказка, ее рассказывали в Египте уже много, много тысяч лет назад.

...На террасе своего дворца сидит молодой фараон. Сидит и горько плачет, потому что никак не может найти девушку, которую он полюбит и сделает своей женой. В это время в небе над дворцом фараона пролетает цапля и держит в клюве... А ну-ка, что она держит в клюве? Ребенка? Не годится: ассоциация цапли с новорожденным — не из сказочного мира, да и при чем тут страдающий без любви фараон? Лягушку? Это частый сказочный персонаж, но все же трудно себе представить цаплю, летящую с лягушкой во рту, — не удержится и проглотит. Кольцо? Это уже лучше. Но все равно не угадали: цапля несет в своем клюве сандалийку. И вот, пролетая над дворцом, цапля случайно выронила сандалийку, и та упала на террасу рядом с плачущим фараоном. А он, увидев сандалийку, сразу безумно влюбился в ее обладательницу...

«Золушка!» — скажете вы. Правильно, но сказка еще не кончилась. Фараон зовет своих слуг и приказывает им... Подумайте, что должен приказать фараон своим слугам. Типичный и неправильный ответ:

собрать всех девушек Египта и мерить им сандалийку. Дело в том, что ритуал надевания туфельки на ногу любимой исполнен глубокого интимного содержания, и его нельзя доверять никому. Слугам можно повелеть собрать девушек, но надевать сандалийку должен сам молодой фараон. Кстати, аналогичный, знакомый нам всем жест — надевание кольца на руку любимой — также встречается в бесчисленных версиях «Золушки». Так что цапля вполне могла нести в клюве и колечко.

Фараон, конечно, нашел свою нареченную, и жили они вместе долго и счастливо до конца своих дней. Вообще, все сказки, которые я сегодня буду рассказывать, кончаются счастливо.

А вот другая сказка. Она живет у одного африканского народа с незапамятных времен. У этого народа нет письменности, и сказка эта передается из уст в уста, от одного поколения другому.

...В некотором царстве, в некотором и т. д. жил-был молодой прекрасный принц. Так случилось — я опускаю подробности, — что злая волшебница околдовала его и превратила в кого? В лягушку (опять эта лягушка), змею, медведя, свинью? Не отгадали. Ну конечно, во что-то очень противное. Но поскольку дело происходит в Африке, то превратила она принца в крокодила. И при этом поставила условие: принц вернет свой прекрасный облик, если... Да, да это знакомая всем нам «Царевна-лягушка», или точнее, «Царь-лягушка», потому что сказки этого цикла бывают и мальчишечьи, и девчачьи. Так что же это за условие? Должна найтись девушка, которая все равно полюби. этого крокодила, и тогда он снова превратите? в прекрасного принца. Это правильный ответ, но в ней есть одна неточность: что значит «полюбит»? Ведь в сказках все очень конкретно, зримо, осязаемо: если герою страшно — он бежит, если у него горе — он плачет. А кто знает, что такое «полюбит»? Поэтому, чтобы снять колдовство, девушка должна облизать крокодилу носик. Вот так.

Разумеется, такая девушка нашлась. Но прежде чем спасти принца, ей пришлось пройти через многие серьезные испытания, пока наконец любовь ее не достигла такой высоты, что она смогла облизать своему любимому крокодилу носик...

По-моему, это замечательно. Замечательно, что существует такое созвездие волшебных сказок, которые рассказывают всем детям на Земле. Это «Три поросенка», «Красная Шапочка», «Золушка», «Пряничный домик», «Спящая красавица», «Царевна-лягушка»... Эти сказки живут в бесчисленных вариантах, приспосабливаясь к местным условиям, к народным обычаям и обрядам. В одной стране вместо трех поросят будут три козлика. Красная Шапочка превратится в Красный Платочек или Красные Туфельки. Но удивительно, что в ее одежде почти всегда будет что-нибудь красное. Прекрасного принца можно превратить в лягушку, но если у данного народа лягушка — уважаемое животное, то принца превратят в змею или крокодила. Можно в крайнем случае превратить его во что-нибудь непонятное, но страшное и противное, как в «Аленьком цветочке». Поразительно, с каким упорством и настойчивостью на протяжении тысячелетий народы передают эти сказки из поколения в поколение, сохраняя их для своих детей. Значит, это не просто так, это для чего-нибудь нужно.

Волшебные сказки — незаменимый инструмент формирования личности ребенка. Об этом и рассказывает книга Бруно Беттельгейма «Психоанализ волшебной сказки» (подзаголовок: «О пользе волшебства»). Эта книга в 1977 году получила две высшие премии США: премию американской книги и премию критики.

Развитие личности — как детской, так и взрослой — происходит не постепенно, а скачками: необходимо пройти положенные этапы, подняться по ступенькам. И каждая такая ступенька «обслуживается» своей сказкой. Эта сказка помогает ребенку сформировать свою душу так, чтобы забраться на следующую ступеньку. Сегодня Беттельгейм проведет нас с вами по нескольким ступенькам. Мы, родители, задумаемся над тем, как надо читать сказки нашим детям, какие неожиданности и опасности ожидают нас в этом трудном деле. Волшебные сказки — как солнце и витамины — необходимые элементы для построения здоровой личности. Если этих элементов нет в духовной пище — получится слабая, искривленная, неустойчивая личность.

В Индии, где существует древняя традиция внимания к внутренней, духовной жизни человека, сказка используется как терапевтическое средство. Вот приходит больной к врачу. Врач выслушивает его жалобы и прописывает ему... сказку. Сиди и медитируй три месяца над индийской «Красной Шапочкой». А потом придешь, и я тебе закрою бюллетень.

И книга Беттельгейма возникла в результате наблюдения и лечения детей с нервными расстройствами, попавших в его школу. Он увидел, во-первых, что отношение ребенка к той или иной сказке помогает распознать природу той психической травмы, которую ребенок получил в семье, а во-вторых, и это самое главное, ребенок, работая над сказкой, залечивает свои душевные раны.

Вначале несколько предварительных замечаний.

1. Народные сказки собирают и записывают по всей земле уже очень давно. Издаются сборники сказок в 50 и 100 томов. Сказки изучаются под разными углами зрения, их классифицируют, выделяют типичные сюжеты, персонажи, волшебные предметы и т. д. Это целая научная дисциплина. Для тех, кому это интересно, отмечу замечательные работы нашего соотечественника В. Я. Проппа по морфологии и историческим корням народной сказки.

Так вот, ничем этим мы заниматься не будем. Перед нами сегодня «прикладная» задача: понять, как читают сказку наши дети. Как сказка помогает навести порядок в своей душе.

2. Сказки бывают разные: сказки-страшилки, сказки-нравоучения, сказки-загадки, волшебные сказки и т. д. Есть также и замечательные «придуманные» сказки: сказки Андерсена, винии-пухи, Карлсоны, мультипликационные паровозики и т. д. И все это по бедности нашего языка называется одним словом «сказка». Сегодня для удобства условимся называть этим словом только те сказки, которые я перечислил в самом начале.

3. Сказка — это художественное произведение. А это значит, что у нее не существует единственного, канонического прочтения. Мы, взрослые, перечитываем любимый роман по многу раз в жизни, в каждом возрасте по-новому. Поэтому, когда я буду говорить, что, например, «Спящая красавица» для девочки 12—13 лет имеет какой-то смысл в этот переломный момент ее жизни, то это надо понимать скорее как то, что существует потенциальная возможность такого прочтения. Та же девочка прочтет эту сказку, когда ей будет и 7 и 20 лет, и каждый раз в зависимости от возраста и состояния своей души извлечет из нее что-то нужное ей сейчас.

А теперь за дело.