Г) Состояние фантазии

В ней, как видели, должно отличать две дея­тельности: дельную и самовольную. В отноше­нии к первой можно сказать, что у людей, чуж­дых духа Христова, мало способности отвле­ченные понятия и истины представлять в при­личных образах; оттого у них они большей частью являются искаженными и уродливыми. Напротив, если где искать приличного отображения сих истин, то исключительно у христиан, исполненных духа Христова, кото­рый сообщает им особенное к тому умение или чутье, определяющее благоприличие со­четания образов.

Последняя является у тех и других в таком состоянии:

Главная, можно сказать, немощь фантазии у грешников есть склонность мечтать. Это не случайное нечто, а неизбежное, как бы срод­нившееся с душою их, такое, что беспрерывно и почти у всех. Свойства сей мечтательности, именно: удаление от действительного, развле­чение, смятение, непостоянство мыслей — дают ясно разуметь ее причину. Когда человек сдвинулся со своего места истинного и попал в ложное, неистинное, то вслед за тем и мыс­ли его устремились не к тому, что истинно, а к тому, что мнится быть таковым — к обманчи­вым призракам. Так как твердость и постоян­ство есть только в действительном, то укло­нившиеся от него мысли неизбежно должны мястись, подобно вихрю или инею. Отсюда — фантазия греховная постоянно ветрена.

Сия ветреность и обличает, и в свою оче­редь сама производит состояние души очень опасное. К плодам ее, или к сопровождающим ее свойствам, можно отнести:

Внутреннее растление: в уме — уклонение от важных и трудных занятий и отвращение к ним, затем поверхностность или легкомыслие; в воле — распадение страсти. В мечтах я игра­ет первую роль в удовлетворении какой-ни­будь из своих страстей. Человек, пребывая на одном месте, мстит, бранится, ненавидит, за­видует, гордится, ведет войну и проч... Так как сим увлекается вся душа, то мечта сквернит человека в себе самом. В чувстве — беспрерыв­ное поражение, ибо удары образов прямо па­дают на сердце и делают, что мечтающий — то же, что идущий среди терния. Но главное в сем отношении есть увлечение сердца. Не ус­пеешь осмотреться, разобрать дела, а сердце уже сговорилось с предметом и требует дела. Если человек есть раб сердца, то преимуще­ственно от ветрености фантазии, или влады­чества образов.

Но зло не ограничивается внутренним: оно переходит во вне и здесь осечивает все окру­жающее человека. Человек страстный все ви­дит в радужном цвете, то есть вещи представ­ляются им не в их истинном виде, не так, как они есть, а как приспособляются и соответствуют нашим чувствам и нашим страстям. Затем, обратно, ими и питаются страсти. Че­ловек-мечтатель живет как в какой атмосфе­ре страстной, составленной из внутренних об­разов и внешнего призрачного вида вещей.

Тогда, как это есть внутри и вне человека, то есть когда самовольная фантазия как в тем­ницу какую заключает человека, в сем мраке всею силою начинает свирепствовать сата­на. Когда фантазия предается самовольному движению, тогда приходит сатана в сердце и похищает у него Слово Божие или добро, как семя, посеянное при пути, и, напротив, засе-меняет свое зло, как в притче враг человек посеял плевелы среди пшеницы. Опомнив­шись от мечтаний, человек находит, что на­строен на известное зло, и понять не умеет, как и откуда.

В сем-то смятении, среди возмущающих образов и вражиих сил, как в чаду, зарожда­ются страстные планы на грех во вред себе и другим: разного рода происки, коварные по-дыски от зависти, лести и злобы, интриги, зло­вредные общины, а главное — все предприя­тия в удовлетворение главной своей страсти.

Но, кроме сего, от самоволия фантазии у человека, невнимательного к себе, рождаются еще и постоянные расположения, в коих меч­тательность превращается в постоянный характер. Таковы: склонность жить в образах, склонность острить, шутить, празднословить, отвращение от умственного труда, страсть к чтению пустых книг, к играм, балам, театрам.

Фантазия больше всего подвергается по­вреждению от греха, или это повреждение в ней заметнее, нежели в других силах. Потому она и у начавшего работать Господу не вдруг исцеляется, а постепенно, хотя с самого нача­ла он поставляет правилом или делает распо­ряжение, сколько можно установлять или по­ставлять в своих пределах сию силу.

Так в самом начале он входит внутрь себя, утишает тамошнее смятение, собирает свои мысли. Самособранность — неотъемлемое свойство обратившейся к Богу души, которым связывается своеволие фантазии.

В благоустроенном таким образом своем внутреннем он строит себе духовный храм, как бы небо, в коем и напрягается пребывать вни­манием, в присутствии Бога, ангелов и святых.

Извнутри тот же порядок переходит и во вне, в помощь внутреннему. Здесь все вещи преобразуются в смысле, осечиваются или по­крываются духовным некоторым покровом, по коему нечаянные на них взгляды или намерен­ное смотрение не развлекает, не отклоняет от преднамеренного, а созидает и держит в нем. В дополнение к сему он окружается ангелами и молитвами святых, кои, как лучи, устремле­ны к нему, и живет таким образом в некоторой духовной, светоносной и Божественной атмос­фере, которая и способствует ему к скорейше­му образованию христианского характера.

Нельзя сказать, чтобы фантазия и у них не своевольничала. Но если это бывает, то не по их соизволению, а против воли. Сами же они начинают с первых дней борьбу с помыслами, многотрудную, разнообразную, непрерывную. Можно сказать, все внимание их обращается на помыслы и потом не сводится с них до са­мого конца. Отсюда, кто из подвизавшихся не знает коварства помыслов? И какое обширное можно встречать изображение их и способов побороть их у всякого писавшего подвижни­ка? Впрочем, труд и время смиряют наконец воображение, и во внутреннем мире водворя­ются мир и тишина, свет, как от воссиявшего по рассеянии облаков солнца. Основание сему полагается в самом еще обращении, ибо оно вставляет человека в свой чин, на свое место; возвращает к действительному, вместе с чем и своеволие фантазии, или мечта, теряет свою основу. Далее, постоянно дельные занятия отнимают у нее пищу, и она истощается как засыхающее дерево.