На грани

Стучат колеса. Поезд движется с востока на запад. Путь из нашего провинциального городка до столицы забирает из жизни целых трое суток. Мечты отдохнуть, начитаться книжек вдоволь тают уже часов через пять пути. Бока не выдерживают жесткости диванов и колесного стука в ребра. Глаза моментально устают от беспрестанной тряски и качания вагона. Оставались бы лишь скука да уныние, если бы не удивительная способность поездов развязывать языки. На этот раз моими попутчиками оказались три человека из разных мест, до этого незнакомых друг с другом. Парень, девушка и не очень молодой монах, примерно мой ровесник. Пара, сообразив, что с нами нечего ловить, быстро нашли себе развлечение, занявшись игрой, называемой «вагонный роман». Бегали покурить, слушали вдвоем плеер, разделив одни наушники, покупали пиво и, наконец, совсем пропали в каком-то купе, где играли на гитаре. У нас же долго стояла тишина, прерываемая редкими, ничего не значащими фразами, пока монах не прочитал название книжки, подрагивающей у меня перед глазами от тряски, и исполняющей скорее роль ширмы, чем источника знаний.
– Вы на самом деле этим интересуетесь, или так, времяпрепровождение?
– Вообще-то, интересуюсь. Правда, должен сразу предупредить – я неверующий, и жизнь души после смерти интересует меня не с точки зрения религии.
– Это неважно, я тоже не верю в богов, придуманных религиями. Но о жизни после смерти знаю не из литературы, не понаслышке, а из личного опыта.
Удивило то, с какой легкостью человек, носящий одежду священнослужителя, признается в том, что не верит в Бога. Обычно это всегда тщательно скрывают, маскируют библейскими цитатами и витиеватыми философствованиями, а тут нате вам, с первого слова – и правду матку в глаза. Что-то не вязалось, и меня это заинтересовало. Заметив во мне заинтересованность, монах тут же насторожился и стал немногословен. Но я-то уже был заинтригован, и отступать никак не хотелось. Поэтому я позволил себе некоторую бестактность, надеясь заставить его оправдываться либо, разозлившись, нападать. Таким образом мне хотелось его разговорить.
– Впервые вижу неверующего монаха, так открыто об этом заявляющего. Вы так всех верующих распугаете, не говоря уже о том, что новой паствы не найдете.
Но мой номер не удался. Монах взглянул на меня, чуть виновато кивнул и опять ушел в размышления. Я мысленно обругал себя и снова спрятался за книгу.
– Вы кто по профессии? – спросил монах, не поднимая головы.
– Бывший офицер, сейчас компьютерщик. А что, это имеет значение?
– Да. Мне бы не хотелось, чтобы вы были врачом. Особенно психиатром.
– Что, доводилось сталкиваться?
– Нет, – тихо проговорил он и, помолчав, еще тише добавил: – Пока.
Я молчал, шестым чувством поняв, что между нами возникло доверие, и любое слово может его разрушить.
– Это произошло на рыбалке, – словно еще сомневаясь, начал монах. – Вы сразу поняли – по сути, я вовсе не монах. А в то время был обычным человеком, работал на заводе электриком. Мы с другом стараемся хоть раз в году, летом, уехать подальше от людей, на реку, с ночевкой. Как всегда, забрались в самую глушь, куда, кроме как на мотоцикле, не доберешься. У моего друга есть «Урал». Все было как всегда, только червей в этот раз не набрали, очень спешили на реку, и просто из головы вылетело. Представляете, рыбачки? За рыбой без наживки. Хотя, правду говоря, рыбаки мы аховые. С рыбой домой не возвращаемся. Но ритуал есть ритуал, вот и полезли по прибрежным зарослям. Я забрался в какую-то неглубокую ложбинку и увлеченно начал рыться в земле, благо червячки изредка попадались. По дну ложбинки тек небольшой ручеек, впадающий в речку. Вроде ничего особенного, но вот берега очень уж странные. Они были покрыты чем-то бурым, вроде маслянистой ржавчины. Как я потерял сознание, не помню. Следующее отчетливое воспоминание – вид ложбинки сверху. Я увидел, как мой друг ташит кого-то под мышки к мотоциклу, и только через некоторое время понял, что он ташит меня. Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. Как можно меня тащить, если я здесь? Я попытался заговорить с другом, но он меня не услышал. Он возился со мной, лежащим внизу. Пытался делать искусственное дыхание, массаж сердца, слушал пульс, заглядывал в глаза, дико ругался и кричал на меня. Потом погрузил в коляску, как сумел, и, не жалея мотоцикла, помчался в город. Я, который лежал в коляске, не шевелился и не дышал. А я-другой наблюдал за всем сверху, нисколько не отставая от мотоцикла, но не чувствуя при этом никакого движения. Мне не было больно, не было страшно, я просто был рядом и наблюдал. Так мы домчались до больницы, где меня тут же взяли в оборот. Правда, я не заметил особой рьяности, но мне делали все, как положено. Кололи уколы, даже в сердце укол сделали, били током, накачивали легкие грушей. Со стороны было видно, что делается все для проформы, чтобы потом нельзя было сказать друг другу, что ничего не было сделано. Потом пришел седой врач, долго слушал меня через стетоскоп, что-то сказал, чего я не расслышал, и меня повезли в палату. Конечно, не меня-другого, наблюдавшего все сверху, а того, на каталке. К нему подключили какие-то приборы, вставили трубки, подсоединили кучу контактов и оставили одного. Я попробовал приблизиться к тому, кто лежал внизу, я даже прошел сквозь него, сквозь его постель, но ничего не почувствовал. Ничего не менялось, лишь изредка в палату заглядывал кто-нибудь из медперсонала. Друг уехал на мотоцикле, оставив меня. Мне стало скучно, и я отправился домой. Попал я туда, как ни странно, раньше друга, и передо мной разыгралась вся сцена во всей своей неприглядности. Друг не мог поднять глаз, считая себя виноватым во всем, а жена изображала глубокое горе, рыдала, билась в истерике, выгоняла друга, потом догоняла, требовала немедленно отвезти ее в больницу, и тут же изображала полную невозможность куда-либо ехать. В общем, отвратительно и до предела фальшиво. Друг ушел еще более подавленный, а жена тут же стала обзванивать всех знакомых и родственников, утверждая, что я умер. К моему телу она явилась только на третий день. Я за это время успел посетить и родственников, и друзей, и только теперь понял, кто есть кто, и кто как ко мне относился на самом деле. Дико узнавать, что любят тебя вовсе не те, кто беспрестанно об этом говорит, а настоящими друзьями были совсем не те, кто часто уверял в своей дружбе.
Мы сидели за столиком купе друг напротив друга. Я смотрел на монаха, так и не назвавшего своего имени, а он рассказывал, глядя в окно. Мне чудилось, что все это я уже слышал, кто-то уже рассказывал мне нечто подобное, а может, я сам где-то об этом читал. Хотелось верить рассказчику, но все же вкрадывались сомнения. Словно почувствовав мое настроение, рассказчик взглянул мне в глаза. Я не отвел взгляда и не показал, что смутился, понимая, что это его насторожит. Он поверил в мое внимание и стал рассказывать живее, с большим желанием, чаще поглядывая на меня и вкладывая в слова больше эмоций. Я все больше увлекался его рассказом и все меньше анализировал смысл повествования. Простота и искренность его слов завораживали.
– Дальше рассказывать особо нечего, набор банальностей и много-много фальши. Было так неприятно, что все это происходит со мной, с моим телом, что мало отложилось в памяти. Следующее отчетливое воспоминание – голос. Даже не совсем голос, это было что-то другое, что трудно описать. Пожалуй, больше всего соответствует понятие «зов», но и это не отражает в полной мере моих ощущений. Я чувствовал, что меня зовут, но не мог понять, кто, даже не смог определить, мужчина это или женщина. В то же время в меня втекало ощущение тепла и доброты, заполняя меня всего. Хотелось немедленно следовать за этим голосом куда угодно, и не возникало ни тени страха, ни грамма подозрительности. Я всем своим существом устремился к этому голосу. Странным образом я ощутил, что лечу с огромной скоростью, хотя не возникло никакого сопротивления среды, ничто не двигалось мимо меня. Вокруг все было темно, и только путь мой подсвечивался нежно голубым маревом, как бы указывая мне дорогу. В то же время я знал, что позади меня никакого марева уже нет, и даже если бы я захотел вернуться, мне бы это не удалось. Но я и не собирался возвращаться, ни на мгновение не возникло такого желания. Я понимал, что теряю часть себя, свое тело, свою прошлую жизнь, но не жалел об этом. Удивительные существа мы, люди. Полная неизвестность впереди, возможно, даже ужасная неизвестность, но мы рвемся к ней и испытываем при этом несказанную радость. Кому это еще может быть присуще, кроме нас? Наверное, никому. Когда свет начал расширяться и заполнил собой все пространство, так, что стало казаться, что ничего, кроме этого света, нет, я вновь ощутил в себе зов. Теперь он больше походил на обращающийся ко мне голос, но я осознавал, что никакого голоса нет, как нет воздуха и колебаний, передаваемых иной средой. То, что я называю голосом, звучало прямо во мне. Тембр его был самый приятный и желанный из всех, когда-либо слышанных мной.
– Твое путешествие в эту сторону закончено, дальше пути нет, это грань, которую тебе пока не дано перейти. Ты вернешься к прежней жизни, но будешь знать и про будущую. Это дано не многим, и всегда откладывает отпечаток на их жизнь, как будет откладывать и на твою. Ты уже не сможешь быть прежним, как не смогли жить прежней жизнью те, кто побывал здесь до тебя.
– Что же мне, обратно?
– Нет, не теперь. Ты еще побудешь здесь, на грани, какое-то время. Куколка твоего разума – твое тело – испытала сложное химико-энергетическое воздействие. Настолько сложное, что твое сознание не нашло ничего лучшего, как в незаконченном виде покинуть оболочку. Твое формирование пока не закончено. Если в ближайшие дни ничего не решится, ты останешься здесь. Если же в твоем теле не начнутся необратимые процессы, то ты снова в нем окажешься, и все произошедшее покажется тебе только сном.
– То есть, я перестану верить, что все, что со мной произошло, было на самом деле?
– Отчего же? Верь, пожалуйста, просто у тебя не будет доказательств, и ты будешь сомневаться.
– А сейчас я просто должен ждать, и ничего более?
– Если хочешь, то да.
– А если не хочу?
– Тогда займись чем-нибудь.
– И чем же здесь можно заняться?
– Всем, чем угодно. Путешествуй, общайся, с кем сможешь, узнай что-то новое для себя. Можешь что-нибудь создать. Твои возможности, конечно, не так обширны, как после пересечения грани, однако они намного больше, чем когда ты находился в теле.
Голос умолк. Но все, о чем бы я ни подумал, что бы ни представил себе, воплощалось в образы, тела, формы. Я стал творцом. Мне тут же захотелось создать свой мир. Я всегда был уверен, что наш мир несовершенен. И мне, как и любому смертному, всегда казалось – будь у меня хоть какая-то возможность, я бы сделал наш мир гораздо более совершенным, красивым и справедливым. И вот, чем не возможность? Я создам этот мир здесь, создатель нашего мира увидит, насколько мой мир прекраснее, и, конечно же, переделает все к лучшему. Боже, как я заблуждался! Я лепил и совершенствовал, я создавал жителей мира и давал им справедливые, по моему мнению, законы. Я переделывал мир, стараясь сделать его еще более удобным для жизни. Я встречался с другими, слушал их советы и советовал им. Я из кожи вон лез, чтобы применить все свои знания, а мой мир становился все хуже и хуже. И, наконец, настал день, когда я уничтожил свое творение и впал в глубокую меланхолию. Я перестал верить, что у нас, людей, может быть будущее, если нас не полностью переделать, попросту говоря, уничтожить. В таком состоянии я и очнулся снова в своем теле. Я лежал в отдельной палате, ни один прибор из тех, что так обильно окручивали мое тело прежде, не был подключен ко мне – меня просто оставили умирать. И, видимо, только мельчайшие признаки того, что мое тело еще не совсем умерло, не позволили медикам отвезти меня в морг. Не было боли, не было головокружения и слабости, мое тело полностью чувствовало и подчинялось, и я сразу же решил сбежать. Мне это удалось довольно легко, за мной особо не следили. Поэтому я вышел из здания и пробрался домой, никем не замеченный. Надел первую попавшуюся одежду и ушел. Ничто более не связывало меня с этим миром. Более того, я не верил в его будущее, а значит, не верил и в людей. Мои скитания закончились не скоро. Я не буду вам их описывать, нет ничего интересного в жизни бомжа. А мое безразличие ко всему окружающему делало мои скитания еще более мытарственными. Наконец, не знаю, каким образом, я очутился в келье одного монастыря, одетый в монашеские одежды и предоставленный самому себе. Меня практически не беспокоили, тихо приносили самую скромную пищу, молча удалялись, и не пытались меня ни успокаивать, ни проповедовать мне. Я очень благодарен монахам, что так бескорыстно приютили меня и дали время собраться с мыслями. Несколько месяцев я молчал и анализировал все, что со мной произошло. Каждый раз перед сном я расслаблялся и мысленно посылал себя в тот мир, который, казалось, безвозвратно для меня потерян. Каждый раз я просил Бога дать мне возможность вернуться туда, на грань, и попробовать все сначала. Я просил по-разному, даже умолял, но ни разу не вернулся в те немыслимые дали. Уже стала появляться мысль покончить с этим существованием, но останавливала фраза, слышанная мной, о том, что я не готов. А вдруг я и сейчас не готов? Вдруг не попаду к той самой грани, не обрету те возможности. Монахи по-прежнему не тревожили меня, только все чаще стали появляться в моей келье как бы случайно оставленные церковные книги. И, не поверите, в отчаянии открыв одну из них, я сразу наткнулся на фразу, которая почему-то отозвалась во мне радостью. Я почему-то сразу понял, что именно ее искал столько времени. Как обычно перед сном, я расслабился и мысленно устремился к грани. Машинально я произнес мысленно запомнившуюся мне фразу, и, о чудо, я снова оказался там! Только на этот раз я полностью осознавал, что у меня есть тело, что оно где-то далеко, но я все же накрепко с ним связан. Стоило мне захотеть, и я снова оказывался в своем теле. Причем, в отличие от первого путешествия, я не двигался сквозь марево с немыслимой скоростью, а сразу оказывался в нужном мне месте, либо мгновенно ощущал свое тело. Стоило мне расслабиться, повторить про себя нужную фразу и представить интересующее меня место, как я оказывался именно там. Я снова строил миры. Я снова экспериментировал, и все новые и новые знакомые помогали мне в этом. Через некоторое время они все исчезали. Я даже не задумывался, куда и зачем, и уж тем более не считал, сколько времени они были со мной. Но постепенно стало что-то вырисовываться. Я нашел кое-какие способы совершенствования нашего мира, я даже знаю теперь, что для этого надо сделать. Но мое положение монаха не позволяло мне поделиться своими знаниями. Я написал письмо одному известному писателю, изложил ему свои мысли в надежде, что он напишет книгу, включив туда написанное мной. И он действительно написал такую книгу. Там есть и мои мысли. Но удивительно, насколько он меня не понял. Я категорически против насилия в любой его форме, а у писателя путь к будущему, причем, по его утверждениям, к светлому, лежит только через «мордобой». Я вообще пока не нашел никого, кто бы понял меня правильно. Почему-то всем очень нравится понимать меня не так, как я говорю, а как они себе сами домысливают. Я чувствую, что и вы не совсем меня понимаете, и не верите до конца. А хотите, проведем эксперимент? Уже поздно, скоро все пассажиры уснут, а я приглашаю вас не спать, а попутешествовать вместе со мной. Не здесь, конечно, и не пешком. Я проведу вас в тот мир, и вы многое увидите сами.
Я согласился, и он начал с жаром объяснять, что нужно сделать, чтобы попасть в тот мир:
– Вы не волнуйтесь, ничего страшного не произойдет. Вы можете даже думать, что это сон, вы потом поймете, что сны такими не бывают. Для начала расслабьтесь. Полностью расслабьте тело. Потом сконцентрируйте свои мысли на мне, и постарайтесь мысленно быть ко мне как можно ближе. Чтобы не привлекать внимание, давайте ляжем на свои полки и закроем глаза, как будто спим. Теперь я замолкаю, и если вы снова услышите меня, не пугайтесь, в том мире общаются не голосом. Я пока сам толком не понимаю, как, но мои мысли будут проникать к вам, и вы будете воспринимать их как голос внутри вас. Но вы поймете все, что я скажу. Не боитесь? Начнем?
– Пожалуй, можно, – согласился я.
Мы улеглись по своим полкам, и я начал расслабляться по методу йогов, о котором когда-то читал. Я начал с кончиков пальцев ног, заставляя волну расслабления подняться до корней волос. Потом я представил себе голубое небо, так старательно представил, что практически увидел лазурный небосвод. Потом по моему желанию по небу поплыли облака. Наконец, я ощутил себя летящим в этом небе, среди облаков. Труднее далось сосредоточиться на моем новом знакомом, но, в конце концов, удалось и это. А когда я постарался мысленно вплотную прижаться к монаху, вся воображаемая мной картинка лопнула, как мыльный пузырь, и я оказался в совершенно темном бесконечном пространстве. Только бесконечно далеко светились отдельные звездочки, нисколько не напоминающие земные созвездия. Я растерялся и даже немного испугался своего неожиданного нового состояния. И тут внутри меня зазвучал голос:
– У вас неплохо получилось. Признаюсь, с теми, с кем я экспериментировал до вас, такого быстрого контакта не возникало ни разу. Вы готовы к дальнейшему путешествию? Не появилось желания побыстрее проснуться?
– Откровенно говоря, страшновато, – мысленно ответил я, – но останавливаться на достигнутом не в моих правилах.
Я всего лишь думал, был уверен, что не произнес ни слова вслух, но по ответу собеседника понял, что каждая моя мысль дошла до него без всяких звуков и волн, и не исказилась ни на йоту.
– Что ж, я так и думал, что вы не отступитесь. Теперь выберите вон ту звездочку, что чуть левее направления вашего взгляда, и мысленно устремитесь к ней. Постарайтесь прорваться сквозь нее.
В следующее мгновение свет полностью вытеснил тьму, и мы оказались в очень странном месте. Я не могу с точностью его описать, но было ясно одно: это какая-то грань, переступить которую мы не в силах. И хотя никакой видимой грани не существовало, казалось, что она где-то рядом. Не было тьмы, но не было и света. Какие-то тени проносились мимо нас, все было заполнено непонятным полумраком, и я совершенно четко ощущал, что вокруг не так пусто, как кажется на первый взгляд.
– Вот теперь и вы можете выступить в роли создателя, – прозвучал во мне голос моего спутника.
– Как это?
– Очень просто. Представьте себе что-нибудь. Неважно, что, это не имеет особого значения. Но, если вы хотите получить что-то близкое к реальности, постарайтесь особенно тщательно представить детали.
Я представил себе лошадь. Такую красивую, розовую, совсем как на картине Петрова-Водкина. И она тут же оказалась рядом со мной. Не нарисованная и плоская, а абсолютно объемная и реальная. Я мог не только ее пощупать, но и сесть, и промчаться на ней, как ветер. И я был абсолютно уверен, что именно промчусь, а не проскачу.
– Да, но как же можно промчаться по пустоте?
– А вы представьте себе какой-нибудь хорошо вам знакомый ландшафт.
Я вспомнил любимый с детства берег Ахтубы, ее обрывистые берега и плесы, ее заросшие высокой травой и ивняком прибрежные пространства. Пойму, покрытую множеством озер, заросшую камышом и прорезанную множеством тропинок и дорог. Но не городских дорог, не асфальтированных, а степных, возникающих сами по себе там, где людям удобнее пройти или проехать. Я очень ярко представил все это, потому, что давно мечтал посетить эти места снова, но до сих пор никак не собрался. И вот я на берегу, моя лошадка с удовольствием щиплет свежую, сочную траву, и нередкие всплески крупной рыбы ее почти не тревожат.
– Вы читаете мои мысли?
– Нет, что вы. Это недоступно мне, как и другим смертным. А вы засомневались, что способны создать свой мир?
– Откровенно говоря, да. Слишком все просто получается, и очень уж реально по ощущениям.
– Я тоже поначалу сомневался, но поверьте мне, это возможно. И не только вы способны на такое, немало людей создают здесь свои миры.
Я не стал больше ни о чем спрашивать, ни о чем спорить. Чувства захлестывали через край, я пришпорил свою лошадку и помчался по зеленому волнующемуся морю, не выбирая ни дорог, ни направлений. Ветер рвал на мне рубаху, длинные стебли травы хлестали по ногам, я орал от счастья и удовольствия. Я создал мир, я творец, я реализовал свою давнишнюю мечту, как можно быть спокойным и рассудительным? Я ревел и неистовствовал, я взлетал над ручейками и поднимал феерические фонтаны воды из мелких озер. Я наслаждался, и, казалось, моему наслаждению не будет предела. Но всему приходит конец. Я постепенно успокоился, лошадка перешла на шаг, и, сидя в седле, я задумался. Только теперь пришла в голову мысль о моем спутнике, и я проснулся в купе, на своей нижней полке. Лишь горькое чувство потери напоминало о пережитом. Мой сосед лежал на спине, подбородок слегка заострен, редкая щетина на щеках и нижней части лица слегка поблескивала. Казалось, что он где-то далеко отсюда. Он пришел в себя внезапно. Открыл глаза, тут же сел.
– Ну, что? Теперь у вас больше веры?
– Не могу сказать, что полностью уверен, но и сомнений почти не осталось. Так что же с вами было дальше?
– Не сейчас. Нам с вами необходим отдых. Давайте отдохнем, у нас еще много времени впереди. Да и рассказ мой почти окончен.
Не говоря больше ни слова, монах повернулся к стене и затих. Может, он и не спал, но достаточно твердо дал понять, что дальнейшие расспросы сегодня бесполезны. Я долго не мог заснуть, ворочался и сопел, пытался даже снова проникнуть туда, на грань, но у меня так ничего и не получалось. В конце концов, я утомился, и во время очередного расслабления незаметно для себя заснул.
Пробуждение оказалось тяжелым и долгим. Я чувствовал себя так, словно целый огород перекопал. С трудом разлепив глаза, я тут же закрывал их снова. В сон я погружался мгновенно, а выцарапывался из него как из глубокой ямы с вертикальными стенками. Когда я, наконец, окончательно выцарапался, оказалось, что я в купе один. Я уже думал, что все мои спутники вышли, но очень скоро в купе снова появился мой монах, неся в руках два стакана крепкого чая.
– На большее, простите, денег не хватило, но крепкого чаю сейчас выпить лучше всего.
– Да, спасибо вам. А что, такое состояние всегда бывает после путешествия?
– Нет, но вы впервые оказались у грани, да еще и творили свой мир, а это огромная нагрузка. Такая реакция – с непривычки, я тоже через такое прошел.
– Вы не против, если я кое-что достану к чайку?
– У меня, к сожалению, ничего нет, да и денег тоже почти нет, так что вы со мной особо не церемоньтесь. Я давно научился подолгу обходиться без пищи. И, кроме того, я не люблю быть обязанным. Так что вы, если хотите, доставайте, что там у вас есть, но мне, прошу, не предлагайте.
Сказано было так твердо и настойчиво, что я действительно не решился предлагать. Да и кто мы, по сути, попутчики, и только. Но в то же время было как-то неудобно самому усесться и лопать, когда другой отказывается и сидит голодным. Напившись пустого, но крепкого чаю, мы уселись у окна и стали глядеть на проносящийся мимо пейзаж. Разговор не клеился, а настаивать я не хотел. Мы молча провожали глазами то деревушку, то городок, то поля, не засеянные и не обработанные, то лесные массивы, заваленные валежником и, как ни странно, мусором, хотя поблизости никакого жилья не было.
– Вы удивительно терпеливый человек, – заговорил монах, – другой на вашем месте уже издергался бы и извертелся, а то и надоел бы расспросами. Я ведь вижу, что вам интересно продолжить, так нет же, молчите, даете мне право начать самому. Это, конечно, правильно, но я не часто встречал таких, как вы. Вернее, никогда не встречал. Ладно бы, неинтересно было человеку, но вам ведь интересно?
– Еще бы!
– Почему же тогда молчите?
– Очень просто. Я, видите ли, твердо придерживаюсь убеждения никогда не давить на людей. Если захотят, расскажут сами, а если нет, то это их право. Еще до армии выработал в себе такую привычку. И, знаете, не зря. Может, и не такого уж я выдающегося ума, но со мной всегда считались, и прислушивались с уважением, даже старшие по званию. И еще мне это помогло в условиях армии остаться вполне нормальным человеком. Армейские пороки как-то прошли мимо меня. Я так и не полюбил командовать, не потерял уважение к людям, а, самое главное, не приобрел уверенность всезнайки. Так что до сих пор с удовольствием учусь, и радуюсь, когда узнаю что-то новое.
– Да, вы незаурядная личность, должен признаться. Очень приятно, что такие еще встречаются. А то, знаете ли, совсем можно веру в людей потерять. Почти у всех, с кем я до вас разговаривал, на уме только деньги, бабы и автомобили. В общем, одни удовольствия в голове, ни капли мысли. И, что самое обидное, всех такая жизнь устраивает. В своих странствиях и экспериментах я понял одну интересную вещь. Чем больше в человеке от животного, чем меньше он руководствуется разумом, чем проще подчиняется инстинктам, тем медленнее все человечество в целом движется к прогрессу. Вы когда-нибудь читали Библию? Хотя бы заповеди?
– Конечно.
– И вы можете их сейчас припомнить?
– Дословно, пожалуй, нет, но смысл передать смогу.
– Тогда попытайтесь найти в них хоть что-то, призывающее развивать в себе животные инстинкты.
– Нет, такого точно нет. Скорее наоборот.
– Вот именно, наоборот. Уже тогда, когда писалась Библия, люди понимали, что нужно как можно дальше уходить по развитию от животных. В первую очередь развивать в себе нужно то, что отличает нас от животных. А к чему мы пришли сейчас? Во всем мире люди стремятся как можно полнее и легче удовлетворять эти самые животные инстинкты, заложенные в человеке от рождения. Мы сами гоним себя к могиле, сами воспитываем в себе животных, и настанет время, когда это животное в нас победит. Когда человек из разумного существа превратится всего лишь в еще один вид животных, населяющих старушку Землю.
– По-моему, вы утрируете. Не все люди одинаковые. Есть и выдающиеся личности, движущие прогресс.
– Да, пока еще есть. Но и они, бывает, переходят на тот же путь. Если раньше человек стремился выделиться умом, если каждый ученый стремился воспитать ученика, «чтоб было, у кого другим учиться», то теперь стремятся захватить ведущее положение в науке, потратив как можно меньше усилий, а, захватив, уже больше никого к вершине не пускать. Вы можете назвать хотя бы пару великих открытий, сделанных за последнее время? Сравнимых, к примеру, хотя бы с открытиями Эйнштейна? Ведь работы нынешних лауреатов – добросовестные разработки ранее сделанных открытий, и то в какой-нибудь узкой области. Измельчал человек. Хвалится своей узкой специализацией, утверждает, что в своей области он непревзойден, а сам до такой степени недалек, до такой степени ограничен, что с превеликим удовольствием играет в телевизионные игры, пригодные разве что для детей дошкольного возраста.
– Ну, это уж вы преувеличиваете.
– Разве что совсем немножко. Нет, в самом деле, ведь глупее этих «Что? Где? Когда?», «Брейн-рингов», «Полей чудес» и «Кто хочет стать миллионером?» ничего нет. Все эти лото дурацкие – это же изначально обирание глупцов. Все прекрасно знают, что только малая часть собранных за лото денег идет на призы, а остальное в карман к богатому дяденьке. И все равно продолжают этого дяденьку обогащать, в глупой надежде, что из оставшихся тебе отломится. Знаешь, что обираешь при выигрыше таких же глупцов, как сам. Знаешь, что беспроигрышна лотерея только для устроителей, и все равно покупаешь никчемные бумажки с несбыточной надеждой. Это ли не глупость? – Человек всегда хочет во что-нибудь верить. Веру в доброго дяденьку отобрали, а религии далеко ушли от просвещения людей, все больше своим карманом интересуются. Что остается простому человеку? В свое счастье верить. Даже если то и дело убеждается, что ничуть не счастливее других, все равно упорно верит. Таков человек, что поделать?
– Много что можно поделать. Прежде всего, человеку надо дать понять, что он интересен будущему только своим умом, своими знаниями. И не на словах, а на деле дать понять. Всячески поощрять стремление к знаниям. Сила должна стать второстепенной, только инструментом для поддержания здоровья и умственной работоспособности. Вспомните историю, бывало ли, чтобы сила способствовала прогрессу? Сила лишь разрушает, а ум созидает. Не сотворила природа нас самыми сильными существами на планете, но дала разум, чтобы возвыситься над окружающей средой, приспособить ее к себе, чтобы выжить. Разум! Разве это не очевидно? Вот и надо развивать этот самый разум. А мы до сих пор бряцаем оружием, силу свою демонстрируем. Не пора ли поумнеть?
– Однако не будете же вы отрицать, что именно бряцанье оружием, именно войны давали самый большой скачок в развитии.
– Буду. Войны уносили столько жизней, столько оригинальных мыслей, столько самобытных разумов, что скачок, как вы его называете, это просто еще один виток борьбы за существование, но никак не прогресс. И если, в конце концов, и прогресс появлялся, то исключительно благодаря выдающимся умам, вышедшим в лидеры в период борьбы за выживание. А сколько полезного могли бы сделать погибшие, останься они живы. Ведь сколько молодежи гибло? Гибло, не сделав в своей жизни практически ничего. Не развив свой разум, не накопив знаний. И вы считаете это нормальной платой за те крохи прогресса, что дала война?
– Я этого не говорил.
– Да, но многие так думают. Этим даже сейчас оправдывают войны, и это ужасно. Ну, раньше все было понятно. Человек тогда не успел достичь такого прогресса, когда физическая сила практически не играет роли. Наоборот, благодаря силе и выносливости можно было прокормить больше детей, ведь пищу добывать было тяжело. Сила позволяла многое. Но теперь, когда весь тяжелый труд можно автоматизировать, когда не требуется с восхода до заката трудиться в поте лица своего, чтобы прокормить семью, когда у людей стало появляться все больше времени на отдых и свободные занятия, почему сейчас-то такой культ силы? Вы можете это объяснить?
– Все люди разные, не все могут достичь высот в науке, не всем дано двигать прогресс своим умом. Вот и становится человек агрессивным, силой добивается того, что не может достичь с помощью разума.
– И это говорите вы, умный человек? Да, каждый ум по-своему специфичен. Нет одинаково думающих людей. Одну и ту же проблему каждый решает по-своему. Если развиваться в узкой области, тогда да, ваше утверждение в какой-то степени верно, не все могут одно и то же усвоить одинаково. Но смысл в том, что развитие должно быть всенаправленным. Все открытия рождаются на стыке наук. Науку двигают оригинальные мысли, а не методические разработки.
– Все, что вы говорите похоже на правду, но далеко не бесспорно. Есть же великие физики, химики, математики. Они ведь всяко не распылялись по всем отраслям знаний. Поэтому и стали великими в своей области.
– Так-то оно, конечно, так, но вам известно, насколько эти люди были образованны? Насколько широким кругозором обладали? Или вы и это будете отрицать?
– Не буду.
– Вот и правильно. Давайте я вам лучше расскажу, что было дальше. Пока я творил свой мир, я совсем отвлекся от земной жизни. Она стала проходить для меня, как некое ожидание. Я не замечал окружающих, не замечал чередования дней и ночей, ничего, происходящего в реальности. Еще, живя у монахов, я слышал в свой адрес некоторые прозвища: не от мира сего, юродивый. А когда вышел в мир, вообще стал частенько замечать на себе удивленные и сочувствующие взгляды. И все чаще за спиной слышалось: «Ненормальный». Хорошо еще, что я не общался с родными и близкими, они бы точно меня в психушку упекли. Но и среди людей оставаться стало небезопасно. Я удалился от всех, построил себе избушку на краю леса, и продолжил свои занятия. Только там я и начал замечать, что странности творятся не только на Земле. Некоторые называют это астралом. Это такое информационное поле, которое объединяет всю нашу планету. Чаще всего во время сна обычные люди путешествуют именно по этому полю. Отсюда и странности снов, когда друг на друга наслаиваются мысли и образы совершенно разных людей, живущих в совершенно разных местах и совершенно разной жизнью. Так вот в этом самом астрале я стал замечать странные вещи. Как будто кто-то пытается с его помощью овладеть не только умами всего человечества, а умами отдельных людей, чаще всего лидеров.
– А зачем это нужно, как вы считаете?
– Пожалуй, чтобы влиять на пути развития всего человечества. Чтобы стать лидерами, управлять всем и всеми. Мания власти, я думаю.
– А насколько это серьезно, по-вашему?
– Думаю, очень серьезно. В конце концов, достаточно хорошо изучив объект, можно заменить его разум на другой, причем окружающие ничего не заподозрят. Тело не изменилось, никакие анализы не помогут отличить подделки, а что иногда чудить начинает человек, так это со всеми бывает, особенно с лидерами. Заменяешь, таким образом, разум президентов, королей, диктаторов разумами своих подготовленных людей, и начинаешь управлять всем миром. Разве не заманчиво?
– Но вы же говорили, что даже через собственное тело проходили, и через кровать, на которой оно лежало, и ничего не менялось.
– Да, говорил, но ведь я не делал попытки овладеть чужим телом. Может, это не так и сложно. Надо только поставить задачу и найти ее решение.
– И насколько реальны эти ваши предположения?
– Думаю, почти на сто процентов. Тем, кто этим занимается, не хватает самой малости. Чего именно, я не знаю, но, судя по общению на грани, уже есть прецеденты лишить тело разума, оставляя его живым. И, как я понял, уже делаются попытки управлять этим телом с помощью другого разума. Как далеко они зашли, я не знаю.
– И что мы можем сделать в данной ситуации?
– Еще не знаю, для этого и еду в столицу. Попытаюсь через писателя выйти на тех, кто хоть немного в этом разбирается. Может, все не так страшно, как я себе представляю.
– Все это странно и удивительно. Но это для меня практически высшая математика. Я и прошлую ночь все время пытался пробиться на грань, но ничего не вышло. Наверное, это не всем дано.
– Мне думается, всем. Я уже сейчас не пользуюсь теми словами, что прочитал когда-то в монастыре. Переход на грань стал для меня очень простым делом. Надо только почувствовать и проникнуться состоянием перехода, и слова становятся вовсе не обязательными. Но для вас, наверное, это еще очень трудно. Пожалуй, я напишу вам ту самую фразу, может, она поможет.
Он написал несколько слов на листе, который я вырвал из моего дневника, и передал записку мне.
– А можно, я прямо сейчас попробую?
– Конечно. Спящий человек в поезде подозрения не вызывает, так что можно заниматься этим совершенно в любое время.
Я лег, расслабился, мысленно произнес написанную фразу, и мгновенно очутился в уже знакомом темном пространстве. Выбрал нужную звездочку и ринулся в нее. Все произошло, как и раньше. Я снова оказался на грани, передо мной лежал созданный мной мир, и розовая лошадка по-прежнему щипала сочную траву. Я задал себе мысленную команду отправиться в мир, созданный монахом, и тут же все вокруг изменилось. Я совсем не так представлял себе мир, который мог быть создан монахом. То, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Его мир был светел и чист. Солнце такое же, как на Земле, но никогда не бывает палящим. Температура самая комфортная, как раз такая, чтобы можно было всегда ходить в легкой одежде. Люди занимались тем трудом, который им доставлял наибольшее удовлетворение, и никто не считал, что и сколько сделал, ибо все потребности людей обеспечивала техника. Жилье у каждого было свое, дома стояли отдельно от других и отличались по цвету и форме. Разнообразие форм было бесконечно. Дорог я не увидел, люди перемещались с помощью довольно странных летательных аппаратов очень простой конструкции. По периметру шло замкнутое крыло, кабина располагалась над крылом и своей нижней частью перекрывала поток воздуха, направленный сверху. Под кабиной находились два винта, они вращались в разные стороны, создавая поток воздуха, направленный вниз, и одновременно сильное разряжение внутри замкнутого крыла, что вызывало непрерывный поток воздуха на крыльях, обеспечивая тем самым подъемную силу по периметру. В результате достигалась удивительная устойчивость. Возле каждого дома, а иногда даже на крыше, была площадочка, на которой располагались эти аппараты. Управление было до смешного простым. С помощью одной ручки набиралась необходимая высота, другой ручкой придавалась нужная скорость, и ею же выбиралось направление. Затем включалась автоматика, поддерживающая заданное направление и высоту, и останавливающая движение в заданной точке. В случае непредвиденной ситуации автоматика подавала сигнал тревоги и прекращала движение, чтобы человек мог сам принять решение, что делать дальше. Это управление, видимо, удалось полностью автоматизировать и обезопасить, так как грузовые платформы, также летающие, совсем не имели водителей. Возможно, за их движением следила наземная служба, а скорее всего автоматика. Грузовые платформы двигались значительно выше, но и те и другие набирали различную высоту в зависимости от направления движения. Были и поля, их обрабатывали некие подобия тракторов, только значительно более сложной конструкции. Как я позже выяснил, всеми ими управляет компьютер. На первом этапе человек с помощью компьютера проводит трактор по полю, как в компьютерной игре, далее компьютер запоминает все действия человека, и потом повторяет их столько раз, сколько понадобится, уже без участия человека. То же самое происходит и в других работах, сельскохозяйственных, например. Человек нужен только на этапе настройки и ремонта. А дальше техника успешно справляется со всем, чем угодно. Деньги не в ходу, человек заказывает все, что ему нужно, прямо из дома, и сразу получает все необходимое. Причем при желании каждый может узнать, кто что заказал и сколько, общество в этом отношении полностью открытое. Управления как такового нет, но люди всегда делятся своими планами с окружающими, дабы никому не доставить лишних трудностей своими действиями. Поэтому все считаются с мнением окружающих. Верхом неприличия считается доставить кому-либо неприятности своими действиями. Основные занятия людей – образование, культура и контроль техники. Каждый принявший сигнал тревоги от технического устройства немедленно приводит его в порядок, чтобы устройство могло и дальше нормально функционировать. Обращению с техникой учат с детства, а так как в ее функционирование заложены единые принципы, то практический каждый может не только ею управлять, но и чинить при необходимости. Принципы работы двигателей самые разные, в многих я так и не разобрался, но те, что напоминают широко используемые на Земле, в качестве горючего используют водород. Таким образом, атмосфера остается чистой, а вода стала практически неисчерпаемым источником энергии. Ее расщепление на водород и кислород производится совершенно разными способами, от известного у нас расщепления электричеством, до непонятных мне магнитных, солнечных, гравитационных и даже ядерных принципов расщепления. Люди научились безопасно хранить и запасать водород, а двигатели, приспособленные для его использования, практически не изнашиваются, и очень надежны и безопасны в эксплуатации.
– Ну как, нравится вам мой мир? – услышал я голос внутри себя.
– Да, интересный. Но все же это утопия. Не думаю, что его можно реализовать на нашей старушке Земле.
– Самое главное, чтобы его захотели реализовать. А будет желание, найдутся и возможности, и желающие заняться этим. Вы же знаете, человеческие возможности далеко не исчерпаны.
– Ну что ж, спасибо. Что-то я устал сегодня, хочется вернуться. Вы остаетесь?
– Да, еще есть с чем поэкспериментировать.
Я поднялся с полки. Сосед по-прежнему лежал недвижимо, и казалось, что он совсем не дышит. В вагоне было темно, я и не заметил, как наступила ночь. Завтра утром я сойду, немного не доезжая до Москвы, а мои попутчики останутся. Они все уже мирно спят. Только монах находится там, на грани. Несмотря на то, что его лицо осунулось и явно измождено, он улыбается. Интересно, чему? Тому, что творит в своих мирах, или, может, тому, что я сейчас должен сделать? Неужели он все знает? Он ведь говорил, что будет знать будущее. Но я не могу поступить иначе. Слишком важно то, чем мы занимаемся. Тем более что он уже почти все узнал о нашей деятельности. Кто бы мог подумать, что они приедут на рыбалку к месту стока из нашей лаборатории? Кто мог предвидеть, что реактивы, вылитые в сток, вступят в реакцию с местным илом и дадут пары никросонмина, разделяющие тело и разум. Кто мог ожидать, что в каком-то там астрале есть следы деятельности нашей лаборатории? Мало того, по следам можно вычислить не только тип этой деятельности, но и местонахождение источника. Вот чего он точно не знал, так это того, что мы открыли излучение, заменяющее никросонмин. Теперь достаточно включить источник излучения вблизи путешествующего, и он навсегда потеряет связь со своим телом. Завтра я сойду, и только в Москве хватятся, что монах спит слишком долго. Его, конечно, попытаются оживить, но ничего не выйдет. А жаль. Жаль, что ради будущего приходится жертвовать такой незаурядной личностью. Ведь если он откроет свои знания, может случиться непоправимое. Из-за малейшей странности кто угодно сможет обвинить кого угодно в том, что его разум подменен. Я нажал кнопку, и под полкой монаха на короткое время включился передатчик, лежащий в моем портфеле. Его я предусмотрительно достал и поставил возле самого стола, чтобы не пришлось беспокоить спящих. Я вышел на ни чем не примечательной станции. Обратный поезд через три минуты, он уже стоит на пути напротив нашего. Когда я выходил, монах лежал все так же, улыбаясь. Можно было с трудом заметить, что он совсем перестал дышать. Правда, он и раньше дышал очень тихо и редко, но теперь дыхания не было совсем. Все прошло гладко, меня никто ни в чем не заподозрит. Но, не успел я сесть в обратный поезд, во мне неожиданно прозвучал голос: «Все так и должно было быть. Теперь я знаю, что готов. Что же нас ждет там, за гранью?»

2003 г., г. Томск