ГЛАВА 7. Тропа была извилистой, с частыми подъемами и спусками

Тропа была извилистой, с частыми подъемами и спусками. Рюкзак давил на плечи. Но, все же идти по ней было несравнимо легче, чем напролом продираться сквозь тайгу. Через пять-шесть километров пути тропа выползала к реке. А все потому, что дорогу вновь преграждал скальный утес! Снова и снова приходилось, проламывая тоненький прибрежный ледок, лезть в холодную воду. Выстроившись цепочкой, по колено, а местами и по пояс, в воде, переходить на другой берег, только для того, чтобы через два-три часа вновь оказаться перед грозным прижимом.

Я иду по тропе. Вероятно, или мы сбросили высоту, или Сангилен решил дать нам еще один шанс – снег, наваливший третьего дня, – растаял! Лишь сырая земля на тропе, да мелкие лужицы напоминают о нем. Значит – хорошо! Значит – прорвемся!

Господи, как жрать хочется! На ходу, не останавливаясь, срываю гроздь жимолости. Разжевал, проглотил горьковатую смесь. Возмущенный желудок заныл. Потерпит. Скоро обед. А там чай солененький попьем, супчик луковый запоганим. С тушеночкой. Полбаночки еще имеется! Вчера распечатали последнюю банку. Командир, подлец, всю крышку вылизал. Как только язык не порезал? Скончался наш неприкосновенный запас. А зачем он нам неприкосновенный? Почему к нему не прикасаться, если уже и наступил самый, самый…день. Или – или! Или подкрепимся и выйдем, или вообще упадем и идти не сможем! Из продуктов осталось немного муки, соль, да «тувинский» чай. Без сахара, между прочим!

Солнышко высоко стоит. Выше заснеженного хребта. Там, за правобережным хребтом – Монголия, а ни тебе погранзастав, ни пограничников. Ни с той, ни с другой стороны. Тайга! Безлюдная тайга! Как же – братская республика, зачем охранять границу?!

Нутром чую – скоро «жилуха»: тропа же кем-то вытоптана? Это не звериная тропа, что была там, высоко в горах. Нет! Нормальная человеческая тропа петляет вдоль берега. Однако, каким-то шестым чувством понимаю, что по ней давно уж не ходили и не ездили. Уж год – точно! Ух, был бы я индеец, Чингачгук например, уж я бы сразу сказал, кто, когда, на какой лошади проезжал по ней пару лет назад. В верховьях Балыктыка широкие безлесые долины радовали взор. Видны были заснеженные горы далеко – далеко, и в Монголии и в верховьях Ка-Хема. Здесь же, в среднем течении – крутые, обрывистые берега, сплошь укрытые непроходимой тайгой, сквозь которую проглядывают темные скалы. Река, практически прорывается сквозь ущелья и теснины. Горы сжимают Балыктык-хем, обрываются к реке непреодолимыми скалами. Так что «бродить» через реку приходится часто. Пока еще глубины на перекатах позволяют делать это без особого риска.

Парней не слышно. От предыдущей переправы я, не дожидаясь ребят, ушел вперед – хотелось побыстрей согреться. Уж больно вода кусается. Такое ощущение, что переходить вброд надо бы в овчинной шубейке и ватных штанишках!

На ходу согрелся окончательно, лишь сырые брюки и ботинки напоминают о переправе.

– Ё – ка - лэ – мэ –нэ! Опять! Только, блин, согрелся! … твою мать!

Ну вот, есть бог на свете? Или как? Или только в романах он помогает изнемогающим путникам? Так и есть! Тропа на секунду выбегает из леса, упирается в огромный контрфорс, серые скалы которого сбегают с самой вершины заснеженного хребта. Она (тропа) разворачивается вправо, между сосен и лиственниц выходит на берег к мрачной черной воде.

Господи! ну, только что, может, час назад (в воде по самое хозяйство) брел через Балыктык-хем, и снова! Ну, есть справедливость? Нет? И отогреться толком не успел – снова в воду! О том, чтобы перелезть скалу не возникает и мысли: да, на переправах холодно, неимоверно холодно, да течение валит с ног, да имеется риск поскользнуться, упасть, сломать ногу… Но – время! Переправа, даже с учетом выжимания одежды, занимает полчаса, а лезть на скалу, бить крючья – день угробишь! И этот день может оказаться последним.

Хотя по берегам снега нет (растаял за два дня) – лезть в воду нисколечко не хочется! Ну вот, ни на грамм! Уж больно холодна вода, даже на взгляд. Скинул рюкзак, уселся на него. Буду ждать ребят готовиться к чертовой переправе, хотя бы морально!

Передо мной Балыктык-хем величаво катит свои холодные воды. А рыбы в нем, наверное, видимо-невидимо! Выловить бы! На ужин бы! Да на сковородочке, да на растительном маслице, да предварительно обвалять бы в мучице… Жареный хариус с желто-коричневой похрустывающей корочкой…. М-м-м! Вкуснятина! Вроде, даже в воздухе заколыхался запах жареной рыбы! Хариуса? Тайменя? Или минтая, на худой конец? К великому сожалению – среди нас ни одного рыбака. Охотник есть, а рыбака – нет! Нет и все тут! Да что рыбака? Была бы хоть удочка, просто леска с крючком, уж червяка бы отыскали! Лично бы перекопал любое болото. Изнежила цивилизация народ. Пещерный житель руками бы наловил хариусов да ленков, тайменей. А мы? Ничего не умеем! Забрось нас в каменный век – подохне6м без супермаркета!

Супермаркет, супермаркет… нашел о чем мечтать, думай как реку переходить! А чего думать – брести надо! Во-о-он на длинный плоский камень на правом берегу держать курс – и все! Однако, черт побери! Только час назад перешли с правого берега на этот, – и, на тебе! Назад! Надоело! Вот бы плот!? Но, о нем даже мечтать не приходится! Пилы – нет! Топор – утопили! Ножом с обломанным лезвием бревно не свалишь! Помнится, старейший спелеолог Сиротенко П. П давным-давно в экспедицию на Бирюсу приехал с древним бронзовым топором. (В музее экспроприировал, что ли?) Так мы этим топором, меняясь периодически, срубили одно дерево лишь к вечеру! Да что там говорить – обленился народ, разнежился! Нет пилы и топора – все! Погибай! Цивилизация, дьявол бы ее побрал! Хорошо бобру – у него зубы, что пила – вмиг перегрызет. А наши спелеозубы годы разве что колбасу пережевывать… Ну, вот – нашел о чем вспоминать! Во рту сразу возник запах и вкус (откуда взялся?) колбасы. И даже не копченой, нет! вкус обыкновенной вареной (аж в мозгах помутилось, и челюсти непроизвольно зашевелились) докторской колбасы.

Ничего себе – морально подготовился к переправе! Тьфу! Давай, изучай течение, по ряби и блеску определяй корыто переката, направление движения…

Да что там докторской? Ливерной бы, сейчас бы, кружочек бы!!! Метров бы в пять длиной! А? Ой – и метра бы хватило! Ну не колбасы – сухарей бы погрызть!

Шум, треск ломающихся кустов, – из лесу выбегает Коренев. Раскрасневшийся, пот ручьями стекает по лицу…

– Генка, какого черта без рюкзака, – сразу замечаю отсутствие доски за спиной.

– Оставил… Там… Это… Гутов. Пойдем…

– Что Гутов? Толком, объясни, что случилось? – сердце ёкнуло. – Упал? Разбился?

– Не-а… Заболел, наверное… Сидит… не может идти… Пойдем, а?

Бегом назад. Через десяток минут вижу картину: на корневище большого дерева сложены рюкзаки, Гутов сидит привалившись спиной к сосне, рядом стоит Савин и не переставая спрашивает:

– Борька, что случилось? Ты меня слышишь? Борька – отзовись!

Секунды три молчания и снова:

– Гутов, Гутов… – тормошит его за штормовку, – Борис, что с тобой?

Ни хрена себе! Этого только нам и не хватало!

– Что произошло? Юрка, что случилось?

– Не знаю… Сказал, только: «Плохо мне что-то. Отдохну под деревом. Вы идите, пока. Я догоню». Вот тебе и догнал. А теперь сидит, даже не отвечает.

Гутов улыбается. И что-то его улыбка мне не нравится. Не радостная улыбка, не жизнеутверждающая, а какая-то извиняющаяся. Бессмысленная.

– Командир, как ты? Идти сможешь?

Все та же бессмысленная улыбка, но в глазах проснулся разум и… утвердительный кивок головой. Сквозь кэптэнскую курчавую бородку, просвечивает бледное, как Саянский мрамор лицо, вымученная улыбка.

– А- га…

– Ну, пошли. Мужики берите его рюкзак. Двигаем.

Нельзя здесь оставаться. Ни в коем случае нельзя. Надо дойти до переправы и постараться перейти реку. Потому что, если и попадется какая - либо помощь (может, – охотник, пастух) – она будет только на том берегу! Даже и не встретится – реку перейти надо до того, как Гутов свалится окончательно! Потом, без сознания, перенести его вброд мы не сможем! Не сможем и все тут! Так что решение может быть только одно: пока Гутов жив, пока не умер, пока может передвигаться – надо идти вперед! Надо перейти реку!

Я взял Гутова под руку:

– Борька, обопрись на меня. Потопали, помаленьку…

Ни хера себе, – оперся! Навалился, тяжелее рюкзака. Тонны три, поди, весом! Ничего – идем!

– Переставляем ноги, Борька. Одну… другую… хорошо!

Повезло хоть, что тропа широкая и можно передвигаться рядом. Гутов, всей своей массой навалился мне на плечо. Тяжело, учащенно дышит мне в ухо. Что с ним? В скольких спелеоэкспедициях я с ним побывал: Саяны, Бирюса, Кавказ. На Кавказе – Гегский водопад, Арабика, Карровое поле… Здоровый, крепкий парень. Ни разу не бывало с ним такого. Простого насморка, простуды (как у меня, частенько) не случалось! Даже клещ, впившийся в «несуразное место» – достался мне, а не ему. И Тигриное Ухо (А. Бакланов) потом керосином выгонял его (клеща) с этого самого места. Теперь уже никто и не помнит, (да мы никому и не рассказывали) как мы вдвоем с Борькой Гутовым штурмовали километровую вертикальную стену напротив Гегского водопада с одной веревкой, зато под сплошным камнепадом! И ничего – выжили! А здесь? На проклятом Сангилене? Что с ним? Что произошло? Как быть? Как идти? Нести? Как? Носилки?

Одни вопросы, вопросы, вопросы… И ни одного ответа!

Вот и мой рюкзак одиноко стоит, прислоненный к дереву, и брод через осточертевший Хем.

– Борис, присядь, пока. Отдохни. Переведи дыхание, – я усадил Гутова на кочку. – Юрка, пошли «бродить». Генка – побудь с Гутовым.

Мы с Савиным выломали шесты, впряглись в рюкзаки и, составив короткую цепочку, вошли в реку. Как всегда, как вчера и позавчера, вода миллионом острейших иголок впилась в ноги. Сдавила их ледяным обручем. Вроде, по логике вещей, должен бы уже и привыкнуть к ледяной воде – нет, ведь! Каждый брод – инквизиция, «испанские сапоги», железные кандалы и колодки. Уже к середине реки ног, от «хозяйства» и ниже до кончиков пальцев не чувствуется. Нет их совсем! Один огромный, не подчиняющийся тебе кусок льда!

Слава богу, сегодня на перекате не так уж и глубоко: вода не достает даже до пояса – где-то посередине между поясницей и коленями.

Ура! Можно сказать, перешли! Шум воды уменьшился, ослаб стискивающий ноги железный обруч. Да и берег – вот он, рядом!

Едва вышли на берег, я сбросил рюкзак и, едва ли не бегом, кинулся назад. Быстрее, пока холод не победил! Не заставил присесть, отдохнуть, обогреться! Да! Отдохнешь, согреешься и ни какая сила не заставит войти в воду! А надо! Надо!

Вновь журчащая вокруг ног вода, вновь мелкая дресва вымывается из-под ботинок, вновь бешеный напор течения так и норовит свалить, уронить, выкупать…

На левом берегу (опять же пока работаю, можно сказать, в автоматическом режиме, пока мозг не осознал что можно отказаться, пока не придумал какую-нибудь отговорку) вскидываю на плечи второй рюкзак:

– Гешка! Бери Гутова и на брод! Переходите реку. Здесь не очень глубоко. Борька – сможешь?

– Ага, смогу, – вполне осознанно отвечает Борис и начинает приподниматься.

Опять я в реке. Опять та же картина: ледяная вода, ледяной обруч, бешеный напор, скользкое дно, скользкий шест в руках. Иду ли я вообще-то? Хотя бы, переставляю ноги? Вижу далеко-далеко, на правом берегу, суетится Савин. Вижу даже свой рюкзак. Но не приближается берег, нет!

Не дойду! Не смогу добрести до него! Сейчас упаду и пусть несет меня куда хочет проклятый Балыктык-хем! Хоть в Ледовитый океан! Ноги совсем не слушаются. Да у меня их и нет вовсе! Нету ног и все тут! К пояснице прибито два деревянных обрубка, которые переступают (да и переступают ли?) сами по себе.

Идти! Надо идти! Обязательно надо и быстрее. Не хватало, чтоб студентам возиться еще и со мной?! Мало им Гутова? Еще и меня тащить на себе? Ни-и-и хе-е-е-ра! Вп-е-ред!

– Ша-гай впе-ред ком-со-моль-ское пле-мя!

Ишь, ты запел даже. Тоже крыша поехала? Да еще и песню какую вспомнил, не стыдно?

Ха! Вот уже и берег рядом! С песней оно гораздо быстрее получается! Юрка вон хворост собирает – костер будет! Отогреемся!

Сбросить на берегу рюкзак – секундное дело. Упасть на спину, задрать в небо ноги – пускай вода из ботинок выливается. У-у-у! потекла. Благодать! Хорошо, только по ногам и брюкам выливается прямо на поясницу! Черт! Этого еще не хватало! Хорошо, хорошо – разуваюсь. Заодно и носки и брюки выжму!

Господи! что в реке творится? Коренев с Борисом, видимо, не смогли попасть на перекат; их отодвинуло течением на глубокое место. Гутов еще стоит на дне, но и его понемногу напором воды сталкивает ниже и ниже. Коренев же уже не достает до дна, и, уцепившись за Бориса, барахтается сзади него, пытаясь хотя бы нащупать короткими ногами дно реки. Течение отталкивает, отпихивает их все ниже и ниже. Вот они уже перед большим валунов в русле, протащило мимо него, и затянуло в улово за этим камнем. Здесь напора нет и они остановились. Гутов стоит взявшись одной рукой за выступающий из воды верх валуна. Коренев просто плавает держась за него. Хорошо рюкзак не успел намокнуть и наполниться водой и поддерживает на плаву нашего интеллигента. А почему бы ему и не плавать, если даже высокому Гутову вода по грудь?

– Савин! Юрка! Бросай все – на помощь парням! – кричу я и торопливо натягиваю ботинки, которые только снял. – Бегом, мать твою ети!

Савин прыгает в реку – только брызги во все стороны и быстро идет к застрявшим парням. Они терпеливо ждут его приближения. Вот он уже рядом, но подойти к самому камню – не получается! Глубоко, да и течение бешеное! Молодец! Догадался палку захватить с собой. Протягивает палку. Секунда, другая… и ребята уже на более мелком месте, и уже идут к берегу на буксире за Савиным.

Слава богу! Перешли! Коренев мокрый насквозь. Как он ухитрился намочить даже шапочку? Ну штормовку и рюкзак понятно – пока плавал. А шапку?

Гутов уселся, как подрубленный плюхнулся на землю.

– Борька, ты как себя чувствуешь? – я подошел к нему. – идти еще немного сможешь?

В ответ совершенно бессмысленный взгляд. Он не узнает меня. Господи, что с ним? Что? Диагноз, какой диагноз? «Крыша поехала», сошел с ума? Кровоизлияние? Отравление? Чем лечить? Какое лекарство?

– Гешка, он в последний час ел что-нибудь?

– Нет… так ягоды срывал по дороге, так мы все их ели. Может, от грибов? От вчерашних? То-то у них запах был неприятный.

– Да-а-а… душок от них был – что надо! – подтвердил Савин. – особенно ночью. Хоть топор в палатке вешай.

– Ну и что. Подумаешь запах – зато калорий много. А с луком – вообще вкуснятина была. Да и мы же все здоровы, как-никак! Вместе ели, и – ничего! Нет. Не грибы это!

– Боб, а он вчера еще крышку от банки с тушенкой облизал. Я тушенку в котел вывалил, а он крышечку забрал и вылизал. Всю!

– Единоличник! Засранец! Не поделился с друзьями. Так один, говоришь, сожрал? – поинтересовался я.

– Не сожрал, а вылизал.

– Какая, на хрен, разница: съел, облизал – результат одинаков! Ставим диагноз – пищевое отравление! Как лечить будем? Есть врачи среди нас? А?

Оба студента опустили взгляд: Коренев взялся распаковывать рюкзак, Юрий принялся заглядывать в ствол ружья, выцарапывать оттуда несуществующую пылинку.

– Что молчите? Хотя бы медсестра, или медбрат имеется?

– Откуда?.. Нет, конечно!

– Савин, бросай заготовку дров. Тут опять прижим, с реки видно было. Надо его пересечь. Потом уж решать будем как лечить Гутова.

– Что? Снова в воду лезть? Да ты что?

– А мне хочется? Или как? По-моему небольшая скала, обойти можно. Юрка, бери два рюкзака и идите вперед с Гешкой. Я с Гутовым потихоньку почапаю.

Без споров и разговоров парни напялили рюкзаки и ушли по тропинке.

– Ну, что, командир? Пошли?

Борис приподнялся, цепляясь за меня, оперся на плечо и медленно зашагал вперед. Должно быть в его воспаленном, воспринимающем действительность как в кошмарном сне мозгу, никак не могла уместиться мысль – почему мы все идем и идем? Зачем лезли в холодную воду, когда надо просто остановиться, лечь и лежать, лежать, закрыв глаза? И почему он должен куда-то идти? И с какой стати он обязан слушаться незнакомых людей, которые тянут, тащат его зачем-то? И чего они привязались? Почему не дают отдохнуть? Вероятно, где-то глубоко – глубоко, небольшой кусочек сознания твердил ему, напоминал, что только так можно выжить, что эти незнакомые люди вытащат его, спасут!

Тропа поднялась в небольшую гору, обогнула скалу и… черт побери! Уперлась в реку! Да сколько их будет на нашем пути? Но это – не Балыктык-хем! Перед нами Кундус-Хем, правый приток Балыктыка. Он гораздо меньше. Но вода бурлит и скачет меж камней. И лезть в нее все равно придется. Парни уже на том берегу. Из густого леса даже поднимается дымок от костерка. Молодцы! Успели развести. Коренев, осторожно ступая меж камней в русле Кундус-Хема, перебрел на нашу сторону и подхватил Гутова с другого бока. Идти сразу стало легче.

На берегу речки высокий куст с подношениями горным духам за благополучную переправу: Тряпочки, лоскуты одежды, пучок конского хвоста. Вероятно, все же люди здесь довольно часто бывают.

– А это кто нацепил изодранный носок?

– Угадай с первого раза…

– Охотник?

– Да…

Обед, точнее короткий перекус, проходил в молчании. О чем еще можно говорить? Гутов от обеда отказался. Вернее, не отказался – просто упал на расстеленный Генкой спальник и провалился в сон.

– Генка, доставай аптечку. Лечить будем.

– А что доставать-то? Какое лекарство?

Я перебирал содержимое походной аптечки, и что там можно найти? О! Думаю – это подойдет! Антибиотик! ФЕНОКСИМЕТИЛПЕНИЦИЛЛИН… Десять голубых таблеток.

– Борька, просыпайся! Давай, давай… присядь. На, пей, – я взял все десять таблеток и поднес их ко рту Гутова. Коренев уже держал наготове кружку воды:

– Боб, ты что? Нельзя… По одной три раза в день!

– Ты врач? Нет? ну и молчи. Дай запить человеку.

– Ну ты даешь!!!

– Ничего. Одна таблетка лечит, а уж десять… О-го-го! Сразу на ноги поднимут. Конечно, если бы могли уложить его в теплую постель… уход… питание… тогда да, по одной… Некогда нам болеть.

Проглотив таблетки и запив их водой, Гутов упал на спальник и отключился вновь. Толи уснул, толи потерял сознание.

– Может, и вправду выживет? – подтвердил мою правоту Савин. – Мужики, смотри. Что-то виднеется.

Сквозь ветки осин и берез виднелась крыша. Да, да! обыкновенная тесовая крыша. Да там же дом! Что ж мы рассиживаемся? Быстрей. Туда! К дому! Там люди. Помогут, выведут.

Бегом бросились к виднеющемуся за деревьями дому. Узенькая тропа подводит к высокому крыльцу.

Стучим в дверь. Тишина! Замка нет. Открываю двери. Заходим. Тишина и пустота. О, невезуха! Зимовье охотника. Пустая комната, железная печурка в углу, небольшие нары… Охотничий сезон начнется, вероятно, не скоро. Когда еще охотник заявится в свою избушку?

А я то думал: «Выбрались в цивилизацию! Пришли в деревню! Хрен-то! Две охотничьи избенки – вся деревня. И опять ни одного человека!»

Радость моментально пропала. Все равно делать что-то надо. А что?

– Парни, тащим-ка сюда Гутова. Здесь и заночуем!

За полчаса перенесли вещи и привели (не тащить же, действительно, его на себе) Бориса.

– Савин. Бери ружье. Вот тебе последний сухарь – хранил его как неприкосновенный запас – и иди.

– Куда?

– Куда… вниз по Балыктык-хему. По тропе. Встретишь, уж постарайся встретить, человека, местного жителя – возьми напрокат коня. За любые деньги… Вместе с проводником… Самим нам Гутова не вынести. Так что – иди!

– Если за деньги не согласятся?

– У тебя ружье есть… Будешь идти, нет бежать – без рюкзака ведь, налегке – до самого вечера. До темноты. Потом – назад. Тогда уж будем думать…

Юрий натолкал в карман патронов и быстро ушел по тропинке.

Вечер. Стемнело. Рано же теперь темнеет. На небольшом столе горит свеча (спелеологический запас еще не иссяк в наших рюкзаках). Мы с Кореневым сидим на чурбаках, которые безымянный охотник употреблял видимо в место стульев, Мы заняты серьезным делом: растворили остаток муки в воде, накатали широких лепешек, и сушим их на горячей железной печке. По мере подсыхания каждого коржа, режем их тонкими длинными полосами. Получается вермишель. Не много, конечно. Но – лучше, чем совсем ничего! Высушенную вермишель я складирую в мешочки:

– Этот на завтрак. Второй на ужин. Третий… все, больше нет! Вот и все наши продукты, Гешка! Сегодня ужин – луковая похлебка, даже без тушенки, из приправ – только соль. Ну и в чай – тоже соль! Что потом – не знаю! Герои Джека Лондона кожаные ремни ели.

– У нас таковых не имеется. Все брезент, да кожзаменитель. И сварить нечего…

– У-гу…

– День еще продержимся…

– Должны…

– А потом?

Я молча пожал плечами. Что я ему скажу? Я и сам не знаю, что потом? Да еще и Гутов… Не бросим мы его здесь, в тайге! Ни за что! Хотя… Когда при восхождении на Ключевскую сопку зимой погиб от сердечной недостаточности спелеолог из Владивостока Берсенев (было минус пятьдесят с ветром), ребята спускали с горы и несли тело несколько дней. Об этом восхождении и трагедии написал мне его брат. В результате все семь участников восхождения получили обморожения. У некоторых были произведены частичные ампутации пальцев рук и ног. Тогда я подумал, что нормальным решением было бы оставить его тело там, на сопке. А потом, при благоприятных условиях – вынести! Они же несли его как доказательство дружбы, товарищества. Что-то вроде пропуска. Вот, поглядите! Мы сделали все, что смогли! Сами едва не погибли, но товарища вынесли!

Это тогда мне казалось, что логичнее было бы оставить… Теперь, когда сам попал в аналогичную ситуацию, у меня даже мысли подобной не возникает. Я знаю, чувствую, что придется нам быть с Гутовым до конца. Не бросим мы его! Нет! Или вместе выйдем, или…

Будто услышав мои мысли, Гутов зашевелился, поднялся и шатаясь, цепляясь за стену подошел к двери. Едва успел приоткрыть дверь – его начало рвать. Гутова буквально выворачивало наизнанку. И вроде пустой желудок – нечем рвать-то! А поди ж ты… Густая, пенистая жижа, противного темно-зеленого цвета с каждым разом вылетала из Бориса, налипая на крыльцо, стену дома, грудь.

– Черт, побери! Да он же выблевал таблетки!

Ничего себе! Все десять таблеток, нерастворенными лежали на крыльце в зеленой слизи! Вот тебе и раз. Борис, видимо почувствовав себя немного лучше, пошел назад к спальнику.

Ну уж нет! У меня этот номер не пройдет! До чего додумался. Таблетки выплюнул. Ну, не выплюнул – вырыгнул. Какая разница? Я достал из аптечки еще одну пачку тех же антибиотиков.

– Генка, давай воду.

Не сопротивляясь, Гутов выпил новую партию лекарства. Посмотрим, что дальше будет. Это хорошо, что его вырвало! Прекрасно! Может даже и таблетки спровоцировали рвоту. Как бы там ни было, вся грязь, отрава, что скопилась у него в груди выскочила наружу. Как я не догадался раньше? Надо было раньше дать ему много-много теплой воды, чтобы вырвало. Сам же решил, что отравление, а мер для опорожнения желудка не принял! Ладно, организм сам решил, что надо делать. Теперь может легче будет? Может, пойдет на поправку?

Свеча освещает стены зимовья. В углу потрескивает печка, раскалившись докрасна. Вермишель высушена и сложена в мешочки (оба два). Мы с Геннадием сидим, смотрим на огонь и молчим. О чем еще говорить? Положение нашей команды – аховое! Достало-таки нас нагорье Сангилен! Ущучило!

– Зачем ты по пещерам лазишь? К чему такие вот лишения, невзгоды, риск?

– Не знаю, Ген, не знаю… Тянет и все тут! Сходил один раз и затянуло. Риск, друзья… Что там пещеры – еще ни один альпинист толком не объяснил зачем лезет в горы, аквалангист – под воду, парашютист – небо…

– Ну, здесь другое… Пещеры – это приращение территории России. Помнишь, пятнадцатый век – век географических открытий. Для России это была Сибирь. Завоевывали, покоряли. Теперь все давно уже открыто и изучено. Белые пятна на нашей планете остались лишь под землей. В пещерах.

– Да брось ты, приращение – возразил я, – Сто квадратных метров камня и грязи, которые, кроме тебя, меня, в общем, кроме спелеолухов никому на фиг не нужны. Вон, весь Доманский отдали китайцам, Курилы отдадим, а ты – приращение… Тьфу!

– Науке…

– Какой к черту науке? О чем ты? Наука, как я понимаю, призвана улучшать жизнь, двигать вперед человечество. Неизвестно к какому концу. А пещеры? Ну, сделал кто-то диссертацию, а польза? Польза для народного хозяйства, для развития цивилизации? Скажи уж лучше правду: нервишки пощекотать желается, адреналинчику в кровь впрыснуть, чтобы – ух! Чтобы от страха сердце зайчиком свернулось, а потом – кайф! Это да, это я понимаю… Преодолеть себя, свой страх! А ты приращение… наука… Тьфу! Есть экстремальные виды спорта: альпинизм, парашют, акваланг, пороги… Ну и спелеология – туда же. Так уж устроен человек. Ну, не всякий человек – авантюрист, романтик. Так что не тешь себя иллюзией, что еще и приносишь пользу…

Помолчали.

– Помнишь? Читал? Кошурников с Журавлевым всего тридцать километров не дошли до «населенки». Зима началась. Замерзли. У нас – похожая ситуация, – сказал Коренев.

– Разве их не трое было?

– Трое. Еще Стофато…Их именами названы железнодорожные станции перед Абаканом. Они для трассы Абакан-Тайшет изыскания делали.

– А нашими именами пещеры назовут. Ну, ежели дойдем, конечно.

– Дойдем…Возможно, нами руководило гипертрофированное самолюбие, или мы просто были не в состоянии жить так же, как другие, и так же как они умереть и быть забытыми в грядущих поколениях.

– Ни хера себе! Наворотил! Гешка, да ты – поэт, … твою мать! Мне такого ни в жизнь не выговорить! Да и на ум не придет!

– Это – не моё. Из предсмертного дневника Андрэ.

– Гешка, откуда ты все знаешь?

– Читал. Историю… это… изучать надо. А не детективы «глотать», да с ружьишком по тайге «шнырять».

Свеча заморгала и язычок пламени заколебался. В углу сонно возился и переворачивался Гутов: «Жив, значит».

– Спать будем. Утро вечера мудренее.

– Спать, так спать,

За крошечным оконцем выл ветер, иногда пробрасывал дождь. В зимовье топилась печка и было тепло. В углу спал Гутов.

Как там наш охотник? Где сейчас? Нашел, нет аборигена?

Прорвемся?