Раздел 2. Является ли страх отдельной страстью?

Со вторым [положением дело] обстоит следующим образом.     
      Возражение 1. Кажется, что страх не является отдельной страстью. Так, Августин говорит, что «кто не изводится страхом, тот не изможден желанием, не изранен болезнью (то есть страданием), не мечется в волнениях никчемных радостей»⁷²³. Таким образом, похоже на то, что если не будет страха, утихнут и другие страсти. Следовательно, страх — это не отдельная, а общая страсть.
      Возражение 2. Далее, Философ говорит: «Что для мысли утверждение и отрицание, то для желания преследование и бегство»⁷²⁴. Но отрицание, равно как и утверждение, не является чем-то отдельным в мысли, но тем, что общо многим. Следовательно, и бегство не является чем-то отдельным в желании. Но страх — это своего рода бегство от зла. Следовательно, он не является отдельной страстью.
      Возражение 3. Далее, если бы страх был отдельной страстью, то его следовало бы помещать в раздражительную часть. Но страх обнаруживается в вожделении, поскольку, по словам Философа, «страх — это своего рода страдание»⁷²⁵, и Дамаскин [в свою очередь] определил страх как «желающую силу»⁷²⁶, а страдание и желание, как было показано выше (23, 4), находятся в вожделеющей способности. Следовательно, страх, коль скоро он принадлежит различным способностям, не является отдельной страстью.
Этому противоречит то обстоятельство, что Дамаскин упоминает страх в перечне [отдельных] душевных страстей      ⁷²⁷.
      Отвечаю: душевные страсти получают свой вид от своих объектов, поэтому отдельной страстью следует полагать такую страсть, у которой есть свой отдельный объект. Но у страха, как и у надежды, есть свой отдельный объект. Ведь как объектом надежды является будущее, труднодоступное, но возможное для обретения благо, точно так же объектом страха является будущее, трудное для преодоления и неотвратимое зло. Следовательно, страх — это отдельная душевная страсть.
      Ответ на возражение 1. Все душевные страсти восходят к одному источнику, а именно к любви, и в этом отношении они совпадают друг с другом. Именно поэтому с исчезновением страха утихают и другие страсти души, а не потому, что страх является общей страстью.
      Ответ на возражение 2. Не всякое бегство в желании является страхом, но — только бегство от отдельного объекта [страха], о чем уже было сказано. Поэтому хотя бегство и является чем-то общим, тем не менее страх — это отдельная страсть.
      Ответ на возражение 3. Страх никоим образом не находится в вожделении, поскольку он связан со злом не абсолютно, но как с таким, которое настолько трудно для избежания или значительно, что кажется почти неизбежным. Но коль скоро, как было показано выше (25, 1), раздражительные страсти как возникают из страстей вожделеющей способности, так и находят в них свое завершение, то из этого следует, что страху приписывается немало из того, что принадлежит вожделению. Так, страх называют страданием постольку, поскольку по своему представлению объект страха обусловливает страдание; поэтому Философ говорит, что страх возникает «из представления о будущем зле, которое имеет большую возможность разрушать или причинять вред, влекущий за собой большие горести»⁷²⁸. В подобном же смысле Дамаскин приписывает страху желание, поскольку как надежда является следствием желания блага, точно так же страх является следствием избегания зла, а избегание зла [в свою очередь] является следствием желания блага, что очевидно из вышесказанного (25, 2; 29, 2; 36, 2).