Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава VIII. Водворение христианства. 3 страница






В подражание Царьграду пред храмом с западной стороны были поставлены упомянутые корсунские статуи с конями.

Сооружение такого чудного и небывалого на Руси храма и его освящение, происходившее 12 мая, было отпраздновано великим пиром, на который созваны бояре и старосты людские, то есть городские, а бедным и нищим Владимир роздал щедрую милостыню.

Это было только начало обычных с этого времени церковных пиров, которыми Владимир прославил свое княжение и которые стали потом общим заветом Русского народа по всем русским странам и местам. Нет никакого сомнения, что такие пиры в языческое время составляли необходимое жертвенное торжество и с принятием христианства были только приурочены к церковным праздникам.

В тот же год случилось Владимиру воевать с Печенегами у города Василева. Встреча с врагом была так неудачна, что сам Владимир не выдержав натиска побежал и едва спасся, укрывшись где-то под мостом. Это было в самый день Преображения, 6-го августа. В благодарность за свое избавление Владимир построил в Василеве обетную деревянную церковь, которая, вероятно, была поставлена в один день. Но зато обрадованный князь праздновал св. Преображенье целых 8 дней, сварил 300 провар меду, созвал бояр, посадников, старейшин совсех городов и множество рядовых людей, и роздал убогим 300 гривен. К Успеньеву дню воротился в Киев и опять устроил великий праздник, созвавши бесчисленное множество народа. Радовался он душою и телом, говорит летопись, что все это были христиане, и стал устраивать такие празднества каждый год. С особенною силою раскрылась в его чувстве именно христианская братская любовь ко всем, которая по обычаям времени нашла себе ближайшее и полнейшее выражение, именно, в этих хлебосольных празднествах.

Однажды, слышит он, читают в евангелии: " Блаженны милостивые, яко те помилованы будут"; и еще: " Продайте именья ваша и отдайте нищим"; и еще: " Не скрывайте себе сокровищ на земле" и пр.; и Давида, слушая, глаголющего: " Блажен муж, милуя и дан"; и слова Соломона, сказывающего, что " отдавая нищему, Богу взаймы даешь", -- все это слышавши, Владимир повелел всякому нищему и убогому приходить на княжий двор и брать всякую потребу, питье и яденье и из казны деньгами. Но скоро он припомнил, что есть дряхлые и больные, которые не могут дойти до его двора и велел устроить особые возы, накладывать в них хлеб, мясо, рыбу, всякой овощ, мед в боченках, а в других квас, и возить по городу, спрашивать: " где больной и нищий, который не может идти к князю во двор? " и раздавать, кому что нужно.

А во дворе у себя он установил каждое воскресенье давать пир в гриднице и приходить всем, -- боярам, гридям, сотским, десятским и лучшим избранным мужам города, при князе и без князя. Было за этими столами всего во множестве, от мяс, и от скота, и от зверины, и всего было в великом изобилии.

Дружину он любил. особенно и ничего не жалел для нее. С нею он думал о строе земском, об уставе земском, о войнах. Однажды подпили его гости и начали роптать на своего князя: " Горе нашим головам, дает нам есть деревянными ложками, а не серебряными! " Услышавши хмельный ропот, Владимир велел сковать серебряные ложки и примолвил при этом: " Серебром и золотом не соберу дружины, а дружиною отыщу и серебро и золото, как и дед мой и отец мой дружиною доискались и злата и сребра." Достопамятные слова, которые содержали в себе смысл всей предыдущей Русской истории и давали непреложное руководство князьям и на последующие века.

Милость и братская любовь Владимира распространились еще дальше. Евангельские слова упали на такую почву, которая, следуя прямым и чистым путем, не хотела мириться ни с какими противоречиями жизни. Если христиане умножались даже и от того, что княжий двор по-братски растворен был для всякого нуждающегося, для всякого бедняка и нищего, то недовольные язычники, напротив, должны были уходить из Киева и они-то, вероятно, и засели по дорогам разбойничать, воюя именно христиан. Как бы ни было, но особая милость и доброта князя к народу тотчас явила и свои последствия на темной и больше всего, разумеется, на языческой стороне народа -- умножились разбои. Тогда сами епископы, провозглашавшие слова милости и прощения, пришли к Владимиру и сказали, что " умножились разбойники -- отчего не казнишь их? " -- " Боюся греха" -- отвечал Владимир. Епископы преподали ему первое поучение о государственной обязанности. " Ты поставлен от Бога казнить злых, а добрых миловать", сказали они ему, -- " следует казнить разбойников, но по правде, с испытанием". Владимир стал казнить и потому отверг виры, т. е. выкупы и взыскания за убийство, которые составляли очень важный доход городской дружины, употребляемый на содержание войска. Старейшины города вскоре почувствовали невыгоды нового постановления и вот епископы, а с ними уже и старейшины, снова пришли к князю и рассказали, что война стоить многая, виры надобны на оружие и на покупку коней, просили восстановить виры. " Так буди (быть по сему)", порешил Владимир и стал жить по устроенью отцов и дедов, стало быть, не изменяя старого закона о вирах.

В таких теплых чертах изобразил летописец Владимира -- христианина. Нам не следует однако забывать, что в этом образе соединены все общие черты, которые от глубокой древности обрисовывали вообще доброго князя, а потому в сказании летописца о Владимире мы, прежде всего, можем видеть восторженный идеал, желанный образ, в каком представлялся народу добрый князь. Самый рассказ о разбойниках и вирах отзывается назиданием и рассуждением о том, как следует поступать доброму князю. Кроме того, в этих чертах мы узнаем Владимира народных песен, ласкового князя Владимира -- Красное Солнышко, которое всем светит и всех греет. И очень заметно, что еще первый летописец, составляя свою повесть временных лет, пользовался этими песнями, чтобы изобразить в живом образе своего идеального князя -- Владимира. Если было так, то Владимирово широкое гостеприимство, его праздничные непрестанные пиры и беззаветная любовь к дружине могут рисовать время гораздо древнейшее самого Владимира. Они могут относиться к той эпохе, когда дружинный городовой быт во главе с князем впервые сложился в особую народную силу, сделался средоточием племенной жизни. И до Владимира были князья и, конечно, не лицом Владимира быль вызван такой идеал доброго князя, носящий в себе черты по преимуществу быта языческого, исключительно дружинного, которые, как добрые черты, по этой причине употреблены летописцем и для изображения Владимира-христианина. Здесь только в первый раз представился летописцу случай высказать общенародную любовь к лицу князя и показать те основы, какими эта любовь укреплялась в народе.

У строенье отцов и дедов, к которому, относительно вир, Владимир возвратился по просьбе самих же епископов и старейшин города, это земское устройство еще языческой Руси было так сильно и крепко, что ни бедственная война Святослава, ни его бедственная смерть и последовавшия за нею внутренние междоусобия не произвели в нем ни малейшего колебания. Политическое могущество Земли все больше и больше вырастало как бы само собою, а потому и при Владимире, как мы уже говорили, оно распространилось с новою силою и больше всего по западным границам, так как восток был уже обойден самим Святославом. Корсуньский поход Владимира показывает, чего можно было ожидать от Руси и на греческом юге, особенно при тех смутных обстоятельствах, в каких находилась тогда Византийская империя. Но именно с этой стороны поперек дороги лежало идолище поганое, с которым приходилось бороться без конца, у которого, отсекай одну голову -- вырастает три.

Это идолище были Печенеги. С ними была беспрестанная рать. Сначала виновником печенежской вражды был верный дружинник Ярополка, Варяжко, мстивший Владимиру за своего князя. Но Варяжко указывал только дорогу в Русь, быть может, научал уму-разуму, как и в какое время лучше воевать русские села и города. После него Печенеги уже сами знали, когда и куда было выгоднее ходить и не давали Владимиру покоя во все время его княженья. Мы видели, что и сам он едва не сделался добычею их быстрых набегов. Защищая от них землю, Владимир должен был построить много городов по полевым рекам по Востри, по Трубежу, по Суле и по Стугне. Дружину в эти новые города он собирал все от севера, лучших мужей из Славян (Новгородцев), из Кривичей, из Вятичей и даже от Чуди. В то же время он сильно укрепил и свой любимый Белгород, населив его многими людьми, собрав дружину от многих иных городов. Нет сомнения, что таким же образом, выбором лучших дружинников были населены и упомянутые полевые города, так что и самое выражение от Чуди не совсем должно обозначать дружинников чужеродцев, а только дружинников из Чудских городов, которые держали Чудскую землю и, вероятно, большею частью были те же Славяне от разных племен. Это нам раскрываете также, что составь дружины всегда был смешанный, сборный от разных городов, как необходимо должна была устраиваться и сама дружинная жизнь, собиравшая, главным образом, храбрых и сильных, могучих богатырей, все равно откуда бы они не приходили. Но Русское Славянство, конечно, в ней преобладало и числом, и языком, и обычаем, и нравом, тем более, что из самого же Русского и на половину северного Славянства развилась и дружинная городовая жизнь, образовавшаяся при помощи Варягов в Новгороде в политическую силу, а теперь перенесшая свое уже не племенное, но обще-Русское политическое дело в Киев.

Надо заметить, что северные люди, верховные вои, как называет их летопись, служили как бы главною опорою и во всех войнах на юге. Борьба с Печенегами происходила все при помощи тех же верхних воев, собирать которых Владимир по обычаю отцов и дедов хаживал самолично. Таким образом, северные племена не только положили основание Русскому политическому могуществу, не только постоянно способствовали его развитию, населяя своими лучшими людьми все города юга, но и постоянно своею же кровью поливали и костьми усыпали южные степи при нескончаемой борьбе с кочевниками. Поэтому делить русскую землею на какия-либо особые самородные украйны невозможно. Все края русской земли политы кровью всех русских людей, от глубокого севера до далекого юга, даже прикарпатского и прикавкасского, и потому все края и украйны русской земли составляюсь собственность всех русских людей в одинаковой степени. Северная кровь еще больше разливалась на юге, чем южная на севере и разливалась именно на защиту того же юга от всяческих врагов и особенно от кочевников разных имен. Начальная борьба с Греками и борьба с Печенегами в полной мере удостоверяют, что северные племена выносили эту борьбу на своих плечах в равной мере с южными племенами. Кроме всегдашней военной помощи, весь север платил дань киевскому югу, не для обогащения одного юга, но для общих целей и потребностей всей Земли, о чем мы уже достаточно говорили прежде.

Самый Новгород, первое и старшее гнездо русского политического сознания, теперь тоже платил дань Киеву, т. е. той же своей родной дружине, переселившейся на юг. Он платил 3000 гривен в год: 2000 в Киев и тысячу новгородским гридям, оставшимся защищать свой Новгород. Так платили новгородские посадники. Но сын Владимира, Ярослав задумал другое. Он был сын Рогнеды и должно быть с молоком матери всосал это чувство самостоятельности и гордой независимости, которое прославило его мать, а после прославило и его самого.

Рогнеда была дочь Полоцкого князя Рогволода, который пришел из-за моря, но из какой страны, неизвестно. В то время, как Владимир с дядею Добрынею владел Новгородом, Рогволод сговорил свою дочь за киевского Ярополка. Но и Добрыня не хотел выпустить из рук доброй невесты и послал к Рогволоду просить дочь за Владимира. Отец отдал это дело на волю дочери: " Хочешь ли за Владимира? " спросил он ее. -- " Не хочу разуть рабичича, но Ярополка хочу" -- ответила Рогнеда. Услышав такой ответ, и Владимир и Добрыня пришли в ярость, собрали большую рать Варягов, Славян, Кривичей, Чудь и пошли на Полоцк. Они пришли под город в то самое время, как Рогволод собирался вести Рогнеду за Ярополка. Город был взять и вся семья полонена. Разгневанный Добрыня стал поносить всеми словами отца и дочь и назвал ее самое рабичицею. Потом отца и двух его сыновей убили, а дочь Владимир взял себе в жены и назвал ее Гориславою. Надо полагать, что это случилось около 976 г.: ибо если Ярославу в 1054 г., когда он умер, было 76 лет, то, стало быть, он родился в 978 году, а между тем первый сын у Рогнеды был Изяслав. Владимир, как известно, собрал себе и других жен много и, конечно, разлюбил Рогнеду. Не могла перенести этого горя Рогволодовна. Однажды пришел к ней Владимир и уснул. Она взяла нож и совсем бы его заколола, если б проснувшийся муж не остановил ее, ухватив во время за руку. " С горести подняла на тебя руку", -- сказала она: " Отца моего ты убил, землю его полонил из-за меня. И теперь не любишь меня и с этим младенцем (Изяславом)". Владимир промолчал, но велел ей нарядиться во всю царскую утварь, как была одета в день свадьбы, и сесть на постели светлой, т. е. роскошно убранной, в своей комнате. В такой обстановке, как на брачном торжестве, он хотел ее потнуть мечем. Рогнеда догадалась о замысле мужа и перед его приходом устроила так: дала малютке Изяславу обнаженный меч и научила, что сказать, когда войдет отец. Как только Владимир вошел, малютка Изяслав, выступя с мечем, встретил его словами: " Отец! или думаешь один ты здесь ходишь! " -- " А кто тебя здесь чаял? " -- воскликнул Владимир и бросил свой меч. Тогда Владимир созвал бояр и отдал дело им на суд. Бояре решили так: " Не убивай ее ради малютки, устрой ей вотчину и дай с сыном". Владимир построил ей особый город, который и назвал Изяславлем. Летописцы рассказывают также, что после крещенья Владимир послал сказать Рогнеде:

" Теперь, крестившись, я должен иметь одну жену, которую и взял, христианку, а ты избери себе мужа из моих бояр, кого пожелаешь". Рогнеда ответила, что она доселе царица и не хочет сделаться рабою, но хочет быть невестою Христу и принять ангельский образ. В это время с нею был другой сын, Ярослав. Он был уже 10 лет, но от рожденья не мог ходить, был хромоног и сидень. Отрок, выслушав ответ матери, вздохнул и сказал ей: " Истинная ты царица царицам и госпожа госпожам, что не хочешь с высоты ступить на нижняя. Блаженна ты в женах! " Сказавши это, Ярослав свободно встал на ноги и с тех пор стал ходить. Рогнеда постриглась в монахини и наречена Анастасией. Кроме Изяслава и Ярослава у ней были еще сыновья Всеволод и Мстислав Тмутороканский, и две дочери Мстислава и Предслава.

Все эти сказания любопытны в том отношении, что одинаково рисуют независимый и горделивый харавтер Рогнеды и одною чертою восстановляют живой образ самого Ярослава. Он был истинный портрет своей матери, такой же независимый и горячий в своих поступках, всегда мысливший о себе самостоятельно, сильный своею волею, правдивый, деятельный и одаренный таким земским смыслом, какого не обнаруживалось ни у одного из его братьев. Сначала, как упомянуто, он княжил в Ростове, а потом по смерти старшего брата Вышеслава перешол на его место в Новгород.

Новгородцы, вероятно, давно уже тяготились Киевскою данью. Когда их старшая дружина с Олегом ушла совсем в Киев, такая дань была еще понятна. Киевские дружинники собирали еще свое новгородское. Но с тех пор прошло уже слишком сто летъ; выросло не одно поколение; родные зависимые отношения к Киеву значительно изгладились; народилась своя самостоятельная дружина, очень хорошо понимавшая, что у ней есть свое дело и кроме Киева, которому она постоянно только помогаете и войском, и данью, а ей Киев ни разу не понадобился. Киевские князья, как мы говорили, постоянно ходили на север собирать войско для южных своих дел и не было случая, чтобы Новгород собирал войско на юге для своих дел. Он умел защищаться сам собою, и к тому же недалеко жили Варяги, которым Новгород из года в год тоже платил 300 гривен для мира и для любви на случай помощи когда понадобятся. У Варягов, следовательно, и находилась настоящая помощь, за которую не жаль было и дань платить. А Киев теперь и сам был достаточно богат. " Довольно ему платили, пора перестать, " -- могли давно уже помышлять об этом Новгородцы. Им надобен был только горячий и сильный человек из князей же, который бы объявил зависимость от Киева делом поконченным. Такой человев был Ярослав. У него достало твердости и силы померяться в этом случае даже с самим отцом. Он отказал платить дань отцу. Отец разгневался. " Теребите (прочи щайте) путь, мостите мосты" -- решил Владимир и стал готовить войско; но разболелся и в тоже время услыхал, что идут на Русь Печенеги, почему должен был послать на них и любимого своего сына Бориса, оставив при себе нелюбимого Святополка. Ярослав, между тем, призвал из-за моря Варягов. Но Бог не даль дьяволу радости, чтобы отец воевал с сыном, замечает летописец. Болезнь Владимира, быть может, и от огорченья усилилась и он скончался 15 июля 1015 года. В это время Святополк был старейшиною в своей братье, ибо был рожден от Ярополковой болгарыни-черницы -- сын греха, от двоих отцов и братьев, как толковали благочестивые летописцы, -- но и по этому толкованию, все таки старший в роде, потому что, бывши старейшим между сыновьями Владимира, он происходил также от старшего и во Владимировом роде, от старшего его брата Ярополка.

Владимир скончался в Киевском же селе Берестовом. Святополк, не давая огласки, ночью, разобравши помост между клетьми, и завернув тело в ковре, спустил его на веревках вниз и свез на санях в церковь Богородицы 194. Очень вероятно, что все это делалось с целью потаить смерть отца от Бориса, чтобы до времени никто не знал и не послал ему тотчас вести. Борис был любимейший сын покойника, желанный князь дружины. К тому же и старшие дружинники отца находились с ним же в Печенежском походе. Однако на утро народ в слезах собрался в бесчисленном множестве к соборной церкви. Все плакали, бояре о заступнике Земли, бедные и нищие о своем заступнике и кормителе.... С плачем положили тело в мраморный гроб и опустили в землю. " Это был новый Константии великого Рима, который сам крестился и народ свой крестил; так и князь наш Владимир, ему же подобен, -- говорили книжные люди.

Борис не приходил и Святополк, по праву старейшинства, сел в Киеве на отцово месго. Он знал, что дружина его не любить и знал чем можно привлечь ее на свою сторону: он сталь раздавать ей именье, корзна и куны, т. е. богатая одежды и деньги. Но киевляне хотя и брали дары, а сердце их было далеко, братья их были с Борисом, туда тянуло и сердце. В сущности их сердце и мысли тянули за Русскую Землю, для которой вдали виднелась большая опасность.

Надо сказать, что Святополк, княживший в Турове, в близком городе к Ляхам, естественно, завел с ними тесные связи. Он женился на дочери Польского Болеслава, склонился к папству и по научению тестя хотел было совсем отложиться от Руси, т. е., конечно, сделаться подручником Болеслава и рабом папства. За это, по словам Дитмара, он был посажен в темницу вместе с женою и с епископом, который с нею приехал и, по всей вероятноети, руководить этим замыслом 195. Все это доказывало, что Святополк тянет из Руси вон, дружить больше Ляхам. Русская дружина это понимала хорошо, и за это самое не любила его. Таким образом, пойти к Святополку для нее значило пойти под господство папы и Ляхов.

Говорят, что не задолго перед смертью отца, Святополк бежал из своего заключения к тестю и потом, проведавши об отцовской смертной болезни, внезапно явился в Киеве, что очень вероятно и вполне объясняешь, какими судьбами он вдруг распоряжается в Киеве.

Борис, не отыскав в поле Печенегов, возвращался домой, и на походе получил весть: " Отец твой померь! " Он всплакал горько, потому что был любима отцом больше всех, и тут же остановился на речке Альте, под Переяславлем. Дружина собралась к нему в шатер и стала говорить: " С тобою дружина твоего отца и войско, иди в Киев и садись на отчий столь, все тебя желают." -- " Не могу поднять руки на старшего брата. Брат старший будет мне вместо отца." Так ответил Борис дружине. Как христианин, он боялся междоусобной крови и потому не желал нарушить старого завета о правах старшинства. Здесь впервые в княжеских отношениях обнаруживается действие христианской братней любви, и в другой раз после Владимирова решения о разбойниках христианская мысль сталкивается с общеземскими целями с этим кругом отношений, который хотя и был исполнен уже христианских понятий, но не был способен отдать общее дело в руки злодея, и вовсе не желал быть для него мучеником. Дружина, как представитель общеземских целей, мыслила за общее дело. Она бросила князя, который не хотел служить выгодам Русской Земли. Все разошлись от Бориса и он остался только с своими отроками -- слугами. Святополк послал в нему высмотреть и сказать, что хочет держать его в любви, и что к отцовскому наделу придает и еще, а сам уговорился с Вышегородскими боярами убить брата, однако так, чтобы это никому не было известно, чтобы народ подумал, что это сделали свои же люди. Вышегородцы были надежными друзьями Святополка. Летописец называет их боярцами, вероятно, в унизительном смысле, как изменников правому делу, или, быть может, это были малые бояре, дети боярские.

Они исполнили порученье в точности, не помедля ни часу. Конечно, они искали своей чести и выгоды служить своему князю в передовых дружинниках, в боярах. Борис, по-видимому, только тогда узнал о злодейском замысле брата, когда уже не мог бежать, и приготовился быть мучеником. Когда убийцы ночью пришли к его шатру, он пел заутреню, окончил моление и лег в постель. Убийцы того и ждали, ворвались в шатер и закололи его копьями. Тверской летописец рассказывает, что израненный Борис выскочил в оторопе из шатра и умолял злодеев дать ему время еще помолиться Господу. После того, сказав прощение брату и исполнителям его замысла, предложил им кончать свою службу. Тут же были побиты и его слуги, в том числе один родом Угрин, именем Георгий, который, желая погибнуть вместе с князем, бросился на его тело и был с ним вместе проколоть копьями. Это был любимец Бориса, по какому случаю и носил на шее великую золотую гривну (цепь). Злодеи второпях не умели снять дорогую гривну и для того отрубили ему голову уже мертвому. Злодеи увертели тело Бориса в снятый шатер и повезли в Вышегород. Доехавши до Днепра, пересели в ладьи и понлыли к Киеву, ибо дорога лежала но Днепру мимо Киева. Св. мученик еще дышал. Узнавши об этом, Святополк послал двух Варягов прикончить его. Один из них вблизи Киевского бора пронзил его мечем к сердцу.

Когда ладья подплыла к городу, Киевляне отпихнули ее прочь, не приняли погибшего князя. Тайно привезли его и в Вышгород, где и погребли на общем кладбище, как простого человека.

" Борис убит, как бы теперь убить Глеба? ", -- размышлял Святополк и придумал послать к Глебу с обманом такое слово: " Приезжай скорей! Отец тебя зовет, очень болен". Между тем послал ему на встречу таких же тайных убийц. Получив весть, Глеб тотчас сель на коня и с малою дружиною поскакал к Киеву, вероятяо, из Ростова, ибо из Мурома ему следовало бы ехать по Оке, а он очутился на Волге, где на устье Тмы, у нынешней Твери, упавши с коня, повредил себе ногу и отсюда поплыл уже водою на Смоленск, чтобы спуститься в Киев Днепром. Только что проехал он Смоленск и остановился для отдыха, как пришла ему весть из Новгорода от Ярослава: " Не ходи, отец умер, а брать твой убить Святополком". И тут же из Киева явились подосланные убийцы под предводительством некоего Горясера. Они внезапно захватили княжескую ладью (насад); слуги Глеба струсили, а быть может изменили и князь был зарезан своим же поваром, Торчином по имени.

Третий брат, древлянский Святостав, ожидая того же и себе, побежал к Венграм, но был настигнуть в Карпатских горах и тоже убит.

По всему видно, что Святополк действовал по обдуманному плану. Он помышлял так: " Изобью всю свою братью и возьму власть Русскую один". У него в глазах был пример его тестя, Болеслава, который точно также разогнал своих братьев и сталь владеть землею один. Очень немудрено, что сам Болеслав и учил своего зятя такому уму-разуму, ибо его цели простирались еще дальше. Известно, что он был даже уполномочен германским императором Оттоном с утверждением самого папы владычествовать в делах церкви над всеми Славянскими народами, в том числе и над Русью 196, почему наш Святополк, по-видимому, являлся только подходящим орудием, посредством которого папство хотело подчинить своей власти и весь Русский восток. Для новокрещеной Руси, в главе с Святополком, предстояла иная дорога жизни. Необходимо предстояло владычество над нею Польши и Римской веры, которую уже исповедывал и сам Святополк.

В виду участи братьев, теперь следовало бежать за море и новгородскому Ярославу; но теперь в этом не было надобности. Варяги уже находились в Новгороде, призванные на борьбу с отцом. Живя пока без дела, этот неугомонный и опасный народ стал, как говорится, пошаливать, производил буйство и насилие не только самим горожанам, но и женам их. Новгородцы никогда обид не сносили и не очень страшились и Варягов. " Сего мы насилия не можем смотрети", -- решили граждане, восстали и на каком-то Парамоновом дворе перебили всех озорников. Тогда за это очень обиделся и разгневался сам Ярослав. Ведь не для того призвал он эту надежную дружину, чтобы убивать ее на улицах или во дворах. " Так и быть, уже мне не воскресить убитых", -- сказал он Новгородцам, и позвал их лестью к себе на загородный двор, в Ракомо, вероятно, на пир, собрал всех лучших граждан, которые иссекли Варягов и всех их тут же прикончил; погибло, говорят, до 1000 человек. Иные, убоявшись, побежали вон из города.

Только что окончилось вероломное побоище, в ту же ночь пришла весть из Киева: сестра Ярослава, Предслава, извещала брата, что отец умер, а Святополк сидит в Киеве, -- убил Бориса и на Глеба послал убийц. " Берегись и за себя как можно", прибавляла сестра. Какие обстоятельства! Одна печаль, сыновняя -- отец помер: неизвестно, чем бы окончилось сопротивление отцу и ссора с ним, но его смерть уносила за собою возникшую нелюбовь и оставляла в полноте сыновнее чувство, которое без особой печали пройти не могло. Другая, по обстоятельствам, еще сильнейшая печаль -- дружина побита и разбежалась из города. " О! моя любезная дружина, -- помыслил князь, -- вчера в своем безумии я изгубил тебя, а ныне бы ты была надобна. Не теперь мне их и золотом окупить! "

На утро Ярослав созвал оставшихся Новгородцев за город, в поле, и на вече в слезах объявил им: " Други мои и братья! Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве, избивает братьев. Хочу идти на него, помогите мне! * -- " А мы княже, по тебе идем", -- решили Новгородцы. -- " Если и погибла наша братья, можем за тебя бороться". Стало быть, очень был дорог Ярослав Новгородцам, что они и не подумали теперь мстить за избитую братью. Очень вероятяо, что тут же, на этом вече, были с одной стороны предложены, а с другой стороны выпрошены известные Новгородские льготы, так резко потом отделившия Новгородскую, историю от истории остальной Русской земли. Не говорим о том, что Новгородцы должны были очень хорошо знать, какими опасностями Русской стране грозило водворение в Киеве Латинского и Польского владычества, орудием которого являлся преданный Латинству Святополк.

Ярослав успел собрать три тысячи Новгородцев, да была тысяча Варягов. Южные летописи говорят о 40 и 30 тысячах, но неверно. С этим войском он выступил на Святополка, отдавши успех своего предприятия на суд Богу. " Не я стал избивать братью, но Святополк". сказал он. " Да будет Бог отмститель невинной крови моих братьев. Ведь тоже готовится и мне. Пусть судить Господь по правде и скончает злобу грешного".

Святополк, заслышав о Новгородском походе, собрал рати без числа, от Руси и от Печенегов, и не стал ожидать Ярослава под Киевом, а пошел ему на встречу. Полки сошлись у Днепра под Любечем. Новгородцы пришли по своей стороне, по Киевской, по правому берегу, а Киевляне по степной стороне, по левому берегу, как вероятно удобнее было Печенегам.

Любопытно, что здесь снова решался вопрос, какой дружине господствовать над Русью. Новгородской или Киевской. И та и другая призвали себе на помощь обычных своих друзей, одна Варягов, другая Печенегов. Решался опять вопрос, кто сильнее, север или юг? Силы были в таком равенстве, что ни та, ни другая рать не осмеливалась вступить в дело и стояли над рекою друг против друга целых три месяца. Только однажды Святополков воевода, еще отцовский, именем Волчий Хвост, ездя возле берега, стал поносить Новгородцев: " Смерды! Чего вы пришли с этим хромоногим? Эх вы плотники! Мы вот приставим вас хоромы наши рубить! " Новгородцы, в ярости от такого поругательства, собрались к Ярославу и объявили ему что к утру же хотят переправиться на тот берег и показать Святополковой рати, каковы они плотники. " А кто с нами не пойдет, прибавили они, то сами порубим того". Стояли уже болыдие холода и Днепр стал мерзнуть.

В самом деле надо было поспешить; как всегда почти случалось, у Ярослава оказался друг и в Святополковой дружине. Ярослав послал к нему отрока -- слугу, и велел сказать: " Воно что! Как ты этому поможешь? Меду мало варено, а дружины много! " -- " Скажи Ярославу так, ответил друг: " Если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать! " Ярослав понял, что велит в ночь начать битву. Уже с вечера Новгородцы стали перевозиться на тот берег; а чтобы не вздумал кто воротиться, оитолкнули все ладьи от берега и в ночь пошли на Святополка, повязавши головы полотенцами для разпознания своих. Святополк ничего не зная всю ночь пировал и пил с дружиною. Нападение было яростное и сеча злая. Стан Святополка находился между двумя озерами; Новгородцы притиснули его и с дружиною к озеру. Он было ступил на лед, но лед обломился и многие потонули. Святополк к рассвету побежал с Печенегами в степь, а оттуда к Ляхам за помощью.


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.01 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал