Раннее творчество

Семейная жизнь родителей Есенина не сложилась. В автобиографии поэта читаем: " Двух лет был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей... Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел, и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: " Эх! Стерва! Ну куда ты годишься?.." " Стерва" у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавал по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо лазил по деревьям. Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном". Позднее под впечатлением детства Есенин напишет:

Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот:
" Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет..."

Другая сторона детства в признании поэта И.Розанову: " Я рос, дыша атмосферой народной поэзии. Бабка, которая меня очень баловала, была очень набожна, собирала нищих и калек, которые распевали духовные стихи... Еще больше значения имел дед, который сам знал множество духовных стихов наизусть и хорошо разбирался в них".

Годы учебы в Спас-Клепиковской церковно-приходской школе, которую Есенин окончил в 1912 г., приобщили его к классической поэзии (читал наизусть " Мцыри", большие отрывки из " Евгения Онегина" и др.). Тогда же он начал писать сам. Позднее, переехав в Москву, Есенин еще какое-то время (года полтора) учился в народном университете Шанявского, так что, вопреки легендам, он был достаточно образованным человеком. Воронский впоследствии об этой стороне личности поэта писал: " Есенин был дальновиден и умен. Он никогда не был таким наивным ни в вопросах политической борьбы, ни в вопросах художественной жизни, каким он представляется иным простакам. Он умел ориентироваться, схватывать нужное, он умел обобщать. И он был сметлив и смотрел гораздо дальше других своих поэтических сверстников. Он взвешивал и рассчитывал. Он легко добился успеха и признания не только благодаря своему мощному таланту, но и благодаря своему природному уму".

Спас-Клепиковский - самый первый период творчества Есенина - был достаточно плодотворен. Не считая не сохранившихся или уничтоженных самим автором стихотворений, известны автографы 45 произведений, относящихся к 1910-1912г.г. Нередко они были подражательны, наивны, но среди малозначительной поэтической шелухи, обычной для пишущих в этом возрасте, встречаются такие значительные стихотворения, как " Ты поила коня из горстей в поводу", " Выткался на озере алый свет зари", " Хороша была Танюша"...

Уже первая строчка стихотворения " Ты поила коня из горстей в поводу" (1910) представляет законченную поэтическую картину, а в последующих раскрывается образ своенравной девушки, напоминающая мифических амазонок (" Но с лукавой улыбкой, брызнув на меня, Унеслася ты вскачь, удилами звеня"). Метафорична строка " в пряже солнечных дней время выткало нить", где из солнечных лучей время плетет человеческую судьбу. Но, очевидно, " нить" обрывается, ибо по-земному драматичен неожиданный финал:

... Мимо окон тебя понесли хоронить.

Надо сказать, что в ранних стихах Есенина - не только спас-клепиковского периода, но и начала московского - " За окном у ворот...", " Капли", " О красном вечере задумалась дорога" - прослеживается оппозиция жизнь/смерть; ряд текстов напрямую соотносится с похоронным обрядом (" К покойнику", " У могилы", " Поминки"). В них звучат мотивы воскрешения для другой жизни, как индивида (" Русалка под Новый год..."), так и самой Руси (" Занеслися заветной пташкой"). Рассмотрев эту проблему, современный литературовед пишет: " Особенности авторского видения мира наиболее ярко проявились в стихотворении " Не напрасно дули ветры...", в котором дано самоопределение лирического героя: " Полюбил я мир и вечность, Как родительский очаг". Родительский очаг, как единство восприятия почитаемых умерших предков и ныне живущих, объемлет собой земной и небесный, " нездешний", миры. Именно единство, целостность, взаимодействие и взаимопроницаемость этих миров и приводит к пониманию вечности. Видение " мира и вечности" у Есенина глубоко оптимистично: " Все в них благостно и свято, Все тревожное светло" (32; 109). В дальнейшем связь есенинского творчества с обрядом, с фольклором укреплялась. В образной системе многих его стихотворений, в трактате " Ключи Марии" (1920) справедливо видят влияние и живого бытования фольклора, и труда А.Афанасьева " Поэтические воззрения славян на природу".

Обратимся к стихотворению " Выткался на озере алый свет зари" (1910). Заря для Есенина не повседневное и естественное явление природы, а нечто исключительное, небывалое по красоте, будто кто-то невидимый выткал алую ткань на полотне синего озера. На прекрасную картину " накладываются" звуки природы: " на бору со звонами плачут глухари, плачет где-то иволга..." Этим строкам контрастно упоение жизнью лирического героя: " только мне не плачется - на душе светло". Неуемное ликование души рождено любовью, восторженными мечтами о встрече. И, как бы не в силах скрыть своей безудержной радости, поэт изливает ее в стихотворные строки:

Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет...

Обычная для лирики оппозиция тоска/веселье выступает в форме оксюморона - сжатой и оттого парадоксально звучащей антитезы: " есть тоска веселая в алостях зари". В данном случае кажущиеся несовместимыми вещи (тоска и веселье) переплетаются воедино, выражая то трудно объяснимое состояние души, когда человек одновременно испытывает сердечное томление и радость от предстоящей встречи.

В органическом единстве с природой, в своеобразной прелести " тоски веселой" предстает лирический герой раннего Есенина. Это человек, который распахнут навстречу жизни, полон чудесных ожиданий, светлых мечтаний, радостных надежд. Это они окрасили повседневные явления природы в необычные, исключительно яркие тона.

Таким образом, характерная для русской лирики Х1Х века языковая изобразительность, снятая художественными открытиями серебряного века, прежде всего в поэзии символистов, возрождается в реалистической лирике Есенина в новом качестве, и в этом проявились характерные особенности его идиостиля.

ПЕСНЬ О " БРАТЬЯХ НАШИХ МЕНЬШИХ"

Образы родной природы в раннем творчестве Есенина занимают огромное место. Чтобы убедиться в этом, достаточно просмотреть хотя бы начальные строки стихотворений, открывающих первый том сочинений Есенина: " Вот уж Вечер. Роса Блестит на крапиве...", " Там, где капустные грядки Красной водой поливает восход...", " Поет зима - аукает Мохнатый лес баюкает...", " Под венком лесной ромашки Я строгал, чинил челны...", " За горами, за желтыми долами Протянулась тропа деревень...", " Опять раскинулся узорно Над белым полем багрянец..." и т.д., и т.д. Природа для поэта не только среда обитания, пусть самая поэтичная, но и мощный, воспринятый сквозь призму народно-поэтического сознания мифологический пласт - источник мифопоэтики (36).

Апелляция к русской природе и ее образам станет основной чертой творчества поэта. По наблюдениям исследователей луна и месяц в поэзии Есенина упоминаются более 160 раз, небо и заря - по 90, звезды - почти 80. В есенинских стихах, помимо разных видов трав и злаков, описывается около 20 видов цветов, более 20 пород деревьев, свыше 30 наименований птиц... " Природный мир Есенина включает в себя небосвод с луной, солнцем и звездами, зори и закаты, ветры и метели, росы и туманы; он заселен множеством " жителей" - от лопуха и крапивы до тополя и дуба, от мыши и лягушки до коровы и медведя, от воробья до орла" (1; 34-38). Этот живой многообразный мир изображен с " родственным", говоря словами Пришвина, вниманием, подтверждая искренность заявления поэта:

И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.

Из домашних животных " героями" Есенина стали лошади, собаки и коровы. Корова - кормилица крестьянской семьи, но это, казалось бы, совершенно непоэтическое существо, вырастает у Есенина до символа России. Летом 1921 г. поэт говорил И.Грузинову, энергично жестикулируя руками: " Кто о чем, а я о корове. Знаешь ли, я оседлал корову. Я еду на корове. Я решил, что Россию следует показать через корову... Без коровы нет России". И потому совершенно неслучайны в его стихах подобные строки:

О родина, счастливый
И неисходный час!
Нет лучше, нет красивей
Твоих коровьих глаз.

Есенин однажды написал о поэте: " Он пришел целовать коров...". В другом стихотворении: " Каждой корове с вывески мясной лавки Он кланяется издалека". Есенин обращался к собратьям: " Друг, товарищ и ровесник, помолись коровьим вздохам".

Отношение к корове у Есенина порой доходило до курьеза. После возвращения с А.Дункан из заграничной поездки поэт признавался тому же И.Грузинову: " Как только мы приехали в Париж, я стал просить Изадору купить мне корову. Я решил верхом на корове прокатиться по улицам Парижа. Вот был бы смех! Вот было бы публики! Но пока я собирался это сделать, какой-то негр опередил меня. всех удивил: прокатился на корове по улицам Парижа. Вот неудача! Плакать можно, Ваня! " (30; 1, 355).

С не меньшей нежностью относился Есенин и к лошадям. Известен случай (воспоминание Вс. Рождественского), когда группа московских писателей, вернувшись ночью из Ленинграда, потеряла из виду Есенина. " А где же Есенин? " - спросил кто-то. И тут все увидели, как несколько в стороне он стоял перед клячей уныло спящего на козлах извозчика и, стащив тугую перчатку, задумчиво трепал ее челку. Он говорил что-то шепотом, чуть наклоняясь к настороженно поднятому лошадиному уху" (30; 2, 116). После такого факта, думается, нет никакой неискренности или ложной позы в строчках из стихотворения " Исповедь хулигана":

И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.

В известном стихотворении " Я обманывать себя не стану" поэт опять признавался читателю:

Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе, -
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.

С особой любовью относился Есенин к собаке, и ее образ занял в творчестве поэта большое место:

Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку...
Средь людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук...

Сравнить с собакой для Есенина значило - похвалить. Однажды он сказал художнику Рыженко:

- У тебя, Илюша, прямо собачья любовь к природе!

- Почему же собачья? - удивлялся художник.

- Да как тебе сказать... Мне кажется, что по-настоящему любят и понимают природу только животные... И еще растения... Ты тоже, по-моему, не человек, а большая, умная и добрая собака... И если тебя ласково погладить, ты растрогаешься и заплачешь собачьими слезами...

Последнее словосочетание невольно вызывает ассоциации с " Песнью о собаке" (1915) с ее пронзительно-щемящей концовкой: " Покатились глаза собачьи Золотыми звездами в снег". В этом стихотворении, как уже отмечалось в практике лучших учителей литературы, усилена работа глаголов: " златятся рогожи в ряд" (поэт каждого заставляет ощутить торжественность происходящего), " ласкала", " струился снежок подталый"; и на фоне этих трогательно-нежных слов грубо-просторечный глагол " поклал", усиливающий угрюмую непреклонность, страшную жестокость в действиях хозяина. Передавая силу материнского чувства, поэт сопровождает глаголы деепричастными оборотами: " до ночи она их ласкала, причесывая языком ", " по сугробам она бежала, поспевая (!) за ним бежать ", " плелась обратно, слизывая пот с боков ", - а вот действия хозяина лишены деепричастий: человек оскорбляет, убивает, не задумываясь, его действия уточнены местоимением " всех" (" семерых всех поклал") и повторяющимся наречием " долго, долго " (" и так долго, долго дрожала воды не замерзшей гладь"). И ужас от свершившегося усиливается двумя метафорами: " звонко глядела" (в исступленной надежде беззвучно кричащая, стонущая материнская душа) и " глухо... покатились глаза собачьи" (надежды больше нет!)..." (23; 102). В данном случае " глаза собачьи" представляются метонимией и прочитываются как " слезы собачьи". Л.Л.Бельская, в чьей книге " Песенное слово" дан прекрасный анализ " Песни о собаке", считает: " Эмоциональная сила заключительных строк создается не патетическими возгласами, а страшным в своей выразительности гиперболическим образом собачьих глаз, вытекших от горя". Поэт делает " нечеловеческую" боль достоянием человеческой души. Литературовед утверждает:

Есенин " открыл новую поэтическую " область", включив в границы поэзии все многообразие животного мира - не только давно опоэтизированных лебедей и журавлей, собак да коней, но всякую " живность", причем и в нарочито приземленной форме - кобели и суки, лошаденки и кобылы. Объединив в своем художественном мире живую и неживую природу, поэт так определил природную окраску и сострадательную тональность своих стихов: " Звериных стихов моих грусть Я кормил резедой и мятой" (1; 40-45).

Способность сострадать всему живому прозвучала и в более позднем стихотворении Есенина - " Песня о хлебе" (1921):

Вот она, суровая жестокость,
Где весь смысл - страдания людей!
Режет серп тяжелые колосья,
Как под горло режут лебедей.