![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Пра - страх и пра – доверие
Русский доверяет сверхчувственным силам, изнутри пронизывающим все приходящее. Его основное переживание - изначальное доверие, прадоверие. Прометеевский человек занимает противоположную позицию. С его точечным чувством связан в качестве преобладающего душевного настроения - изначальный страх, пра-страх. Для него надежно существует только свое собственное Я. Он – метафизический пессимист, озабоченный лишь тем, чтобы справиться с окружающей его эмпирической действительностью. Он не доверяет основе вещей. Он не верит твердо в свсрхземные силы, осмысленно организующие бытие. Он переживает мир, как хаос, только через человека получающего смысл и оправдание. Его всегда мучает боязнь, что мир порвет удила, как только с него будет снята без отдыха творящая рука. Это несчастный человек. Гораздо более несчастный, чем русский. Прометеевский человек противостоит судьбе как врагу, с которым он борется не на жизнь, а на смерть. Для него трагична не судьба сама по себе, а поражение в борьбе с ней. Русский же един со своей судьбой. Он ей не противостоит. Как античный грек - он ее исполняет и выносит - смиренно доверчивый, а не высокомерно сопротивляющийся. Между прометеевским и русским переживанием судьбы зияет то же противоречие, которое разделяет трагедии Шекспира от трагедий Софокла: здесь одинокая борьба против судьбы, там - космическая связанность с судьбой. И здесь русские оказываются по соседству с греками... Изначальное доверие есть чувство кочевников. Без плана гонит он свои стада вдоль по безграничной, неизмеримой и кажущейся неистощимой степи. Он о ней не заботится; он не знаком с земными тяжестями оседлой жизни; он уверен в неистощимой питательной силе матери земли. Таков русский – сын степей. Даже в городах сохраняет он этот беззаботно-фланирующий стиль жизни кочевника. Европеец же - это человек заботливой обработки земли, человек, презирающий бродяжничество. Пра-страх ничего не имеет общего с трусостью, также как и пра-доверие с мужеством. Наоборот: без страха нет смелости. Героизм есть преодоление боязни, а не ее отсутствие. Именно потому, что прометеевская культура исходит из пра-страха и направлена на его преодоление, я назвал ее носителей героическими людьми. Если мы хотели бы провести оценку изначального страха и изначального доверия, то самое большое, что мы могли бы сказать, это, что пра-страх есть проклятие, а пра-доверие - милость... Именно потому, что русский глубинными истоками связан с вечностью - может он беззаботно предаваться силам момента. Европейский человек, направляющий все свои силы и внимание на земное, живет, планируя в грядущих днях и " сегодня" ускользает у него между пальцев. Его одурачивает фантом будущего. Русский же получает бесконечно больше от жизни. Для того, чтобы безмятежно наслаждаться настоящим, надо чувствовать свою связь с вечным... Прометеевская культура покоится на страхе перед импровизациями. Ничего она не боится больше хаоса. Для нее это абсолютное ничто. Русский же ждет его с тайной радостью. Для него он является переходом к самому совершенному миру. В русском всегда есть нечто от революционера и разрушителя. Исходя из своей высокой оценки земных благ, западный человек стремится к сохранению существующего и к его увеличению. Это - культура запаса: товаров, ценностей, методов. Русская же культура - это культура расточения: вещей и людей. Русский не сомневается в неисчерпаемости мира. Так, изначальный страх сопровождается сознанием недостатка, а изначальное доверие сознанием изобилия... Порядок есть смысл прометеевской жизни. Европеец ищет порядок во всем - в самообладании, в господстве рассудка над влечениями, он ищет его и в государственном устройстве, в господстве авторитета над гражданами. Русский же ищет противоположное. Душевно он склонен к безмятежности вплоть до инертности, государственно к отсутствию норм вплоть до анархии. Русский даст жизни цвести и развиваться во всей се полноте, европеец же накладывает на нее оковы. Он засовывает её в смирительную рубашку законов. Современный европеец, также как и античные римляне, живет в культуре норм, русский же - без норм, как и весь Восток. В философии Кантом отмечается победа нормирующей воли. Не один из западных мыслителей так не чужд русским и так, можно сказать, ненавистен им, как Кант. Борьба против него и критика его учения является постоянной темой русской философии. От Канта через Гегеля ведет прямая дорога к тоталитарному государству современности, ибо оно есть ничто иное, как тотальность нормирования, коллективная попытка искоренить изначальный страх. Перенесение интереса от религии, философии и искусства к политике, промышленности и технике, в конечном счете, объясняется растущим чувством изначального страха. Организация общества становится целью политики, господство над природой - целью техники, продукция и запас - целью промышленности. За всеми этими тремя важнейшими родами деятельности современного западного европейца маячит дух заботы. Потребность в нормах делает западные народы способными к удивительным организациям. Русский придерживается обратного мнения, что человеческое регулирование вредно. Западной любви к нормам у него соответствует поразительная " нормобоязнь". Русские не могут организовывать, ибо они этого не хотят. Презирает русский и власть. Она его пугает, как ведущая к соблазнам. Властвующие стоят ближе к греху, чем подчиненные. Если Запад говорит лучше смерть, чем рабство, то русский говорит: лучше раб, чем грешник. Рабство отнимает внешнюю свободу, грех же разрушает всякую свободу. Русские являют собой полярную противоположность римской культуре норм, за которой покоится прометеевская цивилизация. Им не достает правосознания... Они не понимают смысла земных законов. Поэтому русский и недооценивает нравственную ценность государства и делает себе из него пугало. Современный европеец переоценивает его, исходя из обратных основных положений, и превращает его в идола. Проклятие русских заключается в том, что они не нашли еще государственную идею и государственную форму, соответствующую их сущности. Какой парадокс заключается в том, что народ, чья миссия заключается в возрождении внутренней свободы, выносил в течение столетий государственную форму деспотизма и еще ее выносит! Тем не менее, следует надеяться, что русские и в политике достигнут более свободных форм человеческого водительства. И здесь скажут свое новое слово о свободе... Целью людей, гонимых изначальным страхом, является повсюду господство; господство и над собственной личностью: самообладание, т.е. власть рассудка над влечениями. Совсем иным является душевное настроение русских, не самообладание, а самопожертвование, не напряженность, а безмятежность. Опасность для прометеевского человека заключается в социальной переорганизации, душевном окостенении, удушении жизни в оковах норм. Опасность для русских заключается в социальной анархии, душевной истерии, сжигании жизни и без всякого сдерживающего начала. (Недаром истерия с правом называется расовой болезнью славян). Плановая натура европейцев приспособлена к иному роду мышления, чем увлекающаяся натура русских. Европейцы ставят себе задачи, которые могут лежать и вне их наклонностей. Их мышление целевое. Русский изливает свое внутреннее содержание в окружающий мир вне зависимости от того, как он с ним справится. Его мышление выразительное. Целевое мышление есть мыслительная форма властного века. Выразительное же -мыслительная форма отдающей себя души. Чувство доминирует над мыслью. Таково мышление поэтов. Духовно развитый русский по существу своему поэт. Русская философия с ее глубокими взглядами заключена в творения, принадлежащие по своей форме к разряду литературы (по мнению Бердяева, величайшим русским философом является Достоевский). Человек выразительного мышления думает не заключениями, а символами. Истины являются для него не абсолютными величинами, а образами абсолютного, притчами, поэмами. Восточное мышление всегда было таким. Целевому мышлению соответствует этика императива, выразительному мышлению - этика импульса. Западный человек нравственен, ибо он им должен быть, русский же иным не может быть. Императивная этика связывает прометеевскую культуру с римской и еврейской, отталкивание от подобной морали связывает русских с индусами и китайцами... Подлинным плодом изначального страха является методика, при помощи которой прометеевский человек осторожно прощупывает себе дорогу в неизвестное. Этому прямо противоположна русская фантастика: богатство вдохновения, смелость видений, противоречия, причуды, не масса материала, а изобилие мотивов, не множество знания, а глубина жизни. Русский - романтик даже вне поэзии... Своими двумя дарованиями, которыми не один народ не обладает в той же степени: способностью к языкам и мимическим талантам русский обязан самоотверженности своей души. Актерское дарование русских не выдерживает никаких сравнений. Западный актер не может забыть свое Я. Он и в игре такой же эгоист, как и в жизни, он хочет выставить только себя. Исходя из своего точечного чувства прометеевский человек обладает лишь специализирующим видением, русский же, исходя из своего чувства всеобщности, обладает видением универсальным. Первый, свое основное переживание противоположности " Я" и мира, переносит и на всю картину мира. Он не видит органической всеобщности жизни (Киреевский), а только лишь единицы, пункты, в лучшем случае - сумму пунктов. Перед властным взором боязливо планирующего человека вселенная распадается на бездушные друг другу враждебные части; перед любящими взорами самоотверженного человека та же вселенная сливается в одно гармоническое целое. К власти можно придти только через разделение, к целому только через самоотвержение. Духовная сущность европейца - анализ, этическая – компромисс и примирение. Человек точечного чувства видит лишь осколки, Универсальность, однако, не есть нечто количественное. Она не состоит в том, чтобы знать возможно больше, а в том, чтобы видеть вещи согласованно. Универсальный человек не все знает, но зато знает самое существенное... Прометеевская культура покоится на числе - Галилей требовал измерить все, что измеримо, и попытаться сделать измеримым все, что им еще не является. Считать - значит делить. Статистика есть подлинная европейская наука, - русским она далека. Они не считают, они оценивают. Прометеевский человек есть человек части, человек специальности. Он виртуозный знаток в узкой духовной области, в соседней области он уже безграмотен. Русский - человек универсального видения, со всеми его достоинствами и недостатками. Он видит целое и от него часто ускользают отдельные особенности. Русские не могут делить, они не могут удовольствоваться частью. Они хотят все получить сразу, а если этого невозможно, они не делают ничего и не имеют ничего. В области духовного творчества русские страдают от невозможности загнать всю обозримую цельность в узкие ограничительные рамки частного познания. Их духовное творчество всегда носит характер фрагмента. Русские проявляют себя в очерках, в случайных писаниях или в поэзии... Изначальный страх является тайным мотором прометеевской активности. Изначальное доверие - предпосылка русской созерцательности. Опасность для европейцев заключается в том, что они не могут ждать, опасность русских в том, что они ждут слишком много. Пра-страх делает слишком поспешным, пра-доверие - слишком медлительным. Там не достает терпения, здесь - решимости. Русские и европейцы обладают совершенно различным чувством времени. Западно-европейский атом, вечно гонимый смертельным " слишком поздно", мчится по своему коротенькому жизненному пути с хронометром в руке. " Время - деньги" - гласит немецкая поговорка. Турецкая же отмечает: " Всякая поспешность - зло". По русски " сейчас" значит всего лишь в этот же час. Изначальный страх делает крайне острой потребность в страховании. Из неё вышли учреждения общественного страхования. Это нечто вполне европейское. В России и в остальной Азии, где массы терпят гораздо больше нужду, мысль о страховании социально и хозяйственно должна была бы быть более насущной. Но духовно там в ней не нуждались. В царской России не было вообще социального страхования. Страх перед потерей, убытком и концом превращает прометеевского человека в скопидома. Он также неохотно отдаст деньги, как и сердце. Он добивается собственности также, как и знания; упорным трудолюбием, суммируя кусочек за кусочком. Русский же в науке ждет вдохновения, а в хозяйстве - случая. Бережливость он ощущает не как добродетель, а как порок. Из страсти к собиранию, из боязливого скопления запасов произошел европейский к апитализм, которого в России никогда не было. Если в России когда-либо собирались благодаря игре, наследству или по другим случайностям, какие-либо большие капиталы, - то самое позднее, уже следующее поколение заботилось о том, чтобы они вновь растратились и исчезли. Бережливость есть страх, также как и скупость. Это свойственно старости, юность же расточительна. Пра-страх и пра-доверие определяет и отношение к истории. Современный европеец мыслит крайне исторично по многим причинам, корни которых лежат в изначальном страхе. Прежде всего, в прошлом он ищет уроков на будущее, причем грядущее он выводит из бывшего. Так надеется он найти защиту против неожиданности и импровизаций. Русский же не хочет учиться у истории. Он сомневается в том, что это возможно, и в этом он прав: если история содержит в себе какое-либо учение, то это лишь учение о том, что люди ею никогда не научатся. Следует различать культуры памяти и культуры забвения. Первые хотят увековечить то, что человек когда-то создал или о чем подумал. Они предпочитают письмо слову. Прометеевская культура памяти характеризуется изобретением книгопечатания, греческая же культура забвения - изречениями Платона, что " доверять лучше не письму, а слову". Забвение есть акт самоосвобождения, память есть средство для сохранения своей духовной власти. Так, в конце концов, эти две культуры в их вечной противоположности разделяют идеалы Власти и Свободы. Прометеевская культура стоит на стороне власти, русская - на стороне свободы... 1812 год отмечает победу пра-доверия над пра-страхом. Этика терпения верующего преодолевает этику планирующего действия. За этим процессом скрывается факт величайшего значения: метафизические культуры преодолевают и переживают культуры технические...
|