Глава седьмая Сталинский детектив

Кто ж у истока – курица или яйцо? Люди или система? Несколько веков была у нас пословица: «Не бойся закона – бойся судьи». Но, мне кажется, закон перешагнул уже через людей, люди отстали в жестокости. И пора эту пословицу вывернуть: не бойся судьи – бойся закона.

А. И. Солженицын

Как бы сегодня ни пытались некоторые авторы и историки изобразить Виктора Семеновича министром с чистой совестью, не испачканным человеческой кровью, у них это не получится.

Потому что Абакумов не мог идти по крови и не испачкаться. Достаточно привести всего один пример.

В январе 1948 г., после ареста в Ростове генерала Телегина, Абакумов лично пригрозил ему расправой в случае, если он не подпишет предъявленных ему обвинений. Константин Федорович отказался, и тогда Абакумов выбил ему передние зубы, а потом дважды каблуками наступал на пах. И в дальнейшем заслуженного генерала избивали резиновой дубинкой по два раза в день, вырывая на теле куски мяса. Избивали до тех пор, пока он не подписал.

* * *

18 сентября 1948 г. был арестован генерал-лейтенант Крюков. Сначала его вызвал заместитель начальника следственной части полковник Лихачев и предупредил:

– Помни, что ты теперь уже не генерал, а арестант, и разговоры с тобой будут коротки. Если ты вздумаешь запираться в своих показаниях, будем бить тебя, как «Сидорову козу».

Владимир Викторович пытался возражать:

– МГБ мне звания не присваивало, и не оно меня будет лишать, а применять избиения к подследственным в Советском Союзе никому не дано права.

– Этот вопрос согласован, где надо, – ответил Лихачев. – Мы самостоятельно не избиваем.

– Но позвольте, я же только пока что подследственный и никем пока не разжалован.

– Иди сюда, – приказал полковник и подвел Крюкова к окну, из которого была видна улица. – Видишь, там народ, вон где подследственные, а ты уже осужден, от нас на свободу возврата нет, дорога только в исправительные лагеря.

Из кабинета Лихачева Крюкова повели в кабинет Абакумова.

Виктор Семенович, как всегда, был конкретен:

– Если ты будешь упорствовать, будем тебя бить и искалечим на всю жизнь. Ты меня понял?

– Но позвольте, – пытаясь защищаться, говорил генерал, – как же так, в Советском Союзе не допускаются подобные методы ведения следствия, это напоминает «ежовшину».

– Я тебе покажу «ежовщину», – заорал министр, – еще раз говорю, не будешь давать показания, искалечим на всю жизнь и все равно добьемся от тебя нужных показаний.

После краткого «приема» у министра Крюкова направили к следователю – капитану Самарину.

– Ну, был у министра, предупредили тебя, так давай сразу приступим к делу, и я еще раз даю тебе совет, не упорствуй, чтоб не было хуже.

– Я не знаю, в чем вы меня обвиняете, какие преступления я совершил?

– Брось, не упорствуй и начинай давать показания, нам все известно, рассказывай о своей антисоветской деятельности и своих сообщниках.

– Я никогда не занимался никакой антисоветской деятельностью, а, следовательно, у меня не может быть никаких сообщников.

Так на протяжении месяца генерал-лейтенант проводил бессонные ночи в кабинете у следователя капитана.

По воспоминаниям самого Крюкова, обычно его вызывали на допрос в 10–12 дня и держали до 5–6 часов вечера, а затем в 10–11 часов вечера до 5–6 часов утра.

Через месяц следователь сказал:

– Или ты начнешь давать показания, или я сегодня же отправлю тебя в военную тюрьму с особым режимом, и ты потом пожалеешь.

– Я в вашей власти, делайте что хотите, но я никаких ложных показаний давать не буду, – ответил Крюков.

В тот же день его направили в Лефортовскую тюрьму, где заключили в одиночную камеру и лишили возможности покупать продукты в тюремном ларьке, а также брать книги. Ему каждый день в течение месяца обещали «завтра» начать избиения.

Но на удивление пока не начинали, а только снова отправили во внутреннюю тюрьму МГБ в «бокс» на восемь дней без книг и прогулок. А потом снова вызвали к Лихачеву.

– В последний раз предупреждаю тебя давать показания, или же сегодня тебя будут бить, как «Сидорову козу».

– Я ничего не знаю.

И снова Лефортовская тюрьма, снова «бокс» и снова следователь. Правда, на этот раз капитан достал из портфеля резиновую палку и показал Крюкову:

– Видишь? Или начнем говорить, или же она сейчас «походит» по тебе.

– Я не отказываюсь давать показания, – заявил генерал, – но я не знаю, что вам показывать, я ничего не знаю о заговоре и сам никакого участия в нем не принимал, давать же ложные показания я категорически отказываюсь.

Тогда следователь спрашивает:

– Бывал на банкетах у Жукова и Буденного и других?

– Да, бывал.

– Какие вопросы решались там?

– О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пили, ели, веселились, вот и все.

– Врешь, перестань упорствовать, нам все известно.

– Если вам все известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами.

– Я буду тебя уличать не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?

– В чем же заключалось мое восхваление Жукова? Я не знаю, где бы это воспрещалось участие на банкетах, причем официальных.

– Все ваши банкеты – это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков. Будешь говорить или нет? Даю десять минут на размышление, после чего эта резиновая палка «походит» по тебе.

– Никаких ложных показаний я давать не буду, – упорно твердил Крюков. После этих слов следователь вызвал по телефону майора, а когда тот подошел, Самарин схватил генерала за плечи, ударил по ногам и повалил на пол.

Крюков вспоминал:

«И началось зверское избиение резиновой палкой, причем били по очереди, один отдыхает, другой бьет, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю, сколько времени они избивали меня. В полусознательном состоянии меня унесли в «бокс». На следующий день часов в 11–12 меня снова повели к следователю. Когда ввели в кабинет, меня снова капитан Самарин и тот же самый майор начали избивать резиновой палкой. И так меня избивали в течение четырех дней и днем и ночью».

* * *

В конце сентября 1948 г. на гастролях в Казани арестовали и жену Крюкова – Крюкову-Русланову Лидию Андреевну, артистку Мосэстрады. В постановлении на ее арест было указано: «Имеющимися в МГБ материалами установлено, что Крюкова-Русланова, будучи связана общностью антисоветских взглядов с лицами, враждебными к советской власти, ведет вместе с ними подрывную работу против партии и правительства.

Крюкова-Русланова распространяет клевету о советской действительности и с антисоветских позиций осуждает мероприятия партии и правительства, проводимые в стране.

Кроме того, Крюкова-Русланова, находясь вместе со своим мужем Крюковым В.В. в Германии, занималась присвоением в больших масштабах трофейного имущества».

На одном из допросов 5 октября 1948 г. следователь спросил известную артистку:

– Какие правительственные награды вы имеете?

– Я награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

– А разве других наград вы не имеете?

– Имею, – растерялась Русланова, – В августе 1945-го я была награждена орденом Отечественной войны I степени. Однако в 1947-м по решению правительства как незаконно выданный у меня отобрали.

– Кем вы были награждены? – уточняет следователь майор Гришаев.

– Награждена я была по приказу Г.К. Жукова, командовавшего в то время оккупационными войсками в Германии.

– За какие заслуги вас наградили?

– Я точно не знаю. Насколько мне помнится, за культурное обслуживание воинских частей и за то, что на мои деньги были куплены две батареи минометов.

– В каких взаимоотношениях вы находились с Жуковым?

– Мы с Жуковым были хорошими знакомыми. Мой муж Крюков и Георгий Константинович старые сослуживцы: когда Жуков в Белоруссии командовал дивизией, Крюков у него был командиром полка. Как мне рассказывала жена Жукова Александра Диевна, они дружили, бывали друг у друга в гостях. Познакомившись с Жуковым и его семьей, я тоже неоднократно бывала у них на квартире. Один раз Жуков с женой был в гостях у нас.

– Теперь, может быть, скажете правду, за что Жуков наградил вас орденом?

– Справедливости ради я должна сказать, что если бы не была женой Крюкова и не была лично знакома с Жуковым, то навряд ли меня наградили бы орденом. А получила я его во время празднования годовщины со дня организации корпуса, которым командовал Крюков.

Следователь знал, что спрашивал, тем более ему был известен текст приказа о ее награждении: (№ 109/Н от 24.VIII. 1945 г.) «За успешное выполнение заданий Командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество, за активную личную помощь в деле вооружения Красной Армии новейшими техническими средствами награждаю орденом Отечественной войны 1 степени Русланову Лидию Андреевну».

Знал следователь и о том, как летом 1947 г. этому вопросу было посвяшено специальное заседание ЦК ВКП(б), на котором маршал Жуков и генерал Телегин получили по выговору.

Безусловно, статут ордена Отечественной войны не предусматривал такого рода награждений, но и Русланова не отрицала, что была награждена благодаря своему знакомству с Жуковым. Однако она не признавала себя виновной в распространении клеветы о советской действительности, в том, что с антисоветских позиций осуждала мероприятия партии и правительства.

Тогда ее «кололи» дать компромат на Жукова, но и здесь она была непреклонна. Следователь это прекрасно понял и перешел к другой «песне»:

– Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах. Признаете это?

– Нет! – твердо ответила Лидия Андреевна.

– Но при аресте на вашей даче изъято большое количество ценностей и имущества. Где вы его взяли?

– Это имущество принадлежит моему мужу. А ему его прислали в подарок из Германии По всей вероятности, подчиненные, – добавила Русланова.

– А оружие? При обыске на принадлежащей вам даче обнаружена винтовка, а также автомат и карабин. Где вы все это взяли?

– Не знаю. Я этого оружия никогда не видела. Могу лишь предположить, что оно принадлежало тем солдатам, которые сопровождали вагон с имуществом, которое привез из Германии мой муж.

Через два с половиной месяца – 5 февраля 1949 г. – майор Гришаев впервые задал ей сокрушительный вопрос:

– Дополнительным обыском в специальном тайнике на кухне под плитой в квартире вашей бывшей няни Егоровой, проживающей на Петровке, 26, были изъяты принадлежащие вам 208 бриллиантов и, кроме того, изумруды, сапфиры, рубины, жемчуг, платиновые, золотые и серебряные изделия. Почему вы до сих пор скрывали, что обладаете такими крупными ценностями?

– Мне было жаль. Мне было жаль лишиться этих бриллиантов. Ведь их приобретению я отдала все последние годы! Стоило мне хоть краем уха услышать, что где-то продается редкостное кольцо, кулон или серьги, я, не задумываясь, покупала их, чтобы бриллиантов становилось все больше и больше.

– А где вы брали деньги? – поинтересовался следователь.

– Я хорошо зарабатывала исполнением русских песен. Особенно во время войны, когда «левых» концертов стало намного больше. А скупкой бриллиантов и других ценностей я стала заниматься с 1930 года, и, признаюсь, делала это не без азарта.

– С не меньшим азартом вы приобретали и картины, собрав коллекцию из 132 картин, место которым в Третьяковской галерее.

– Не стану отрицать, что и приобретению художественных полотен я отдавалась со всей страстью.

Генерал Б.В. Гераскин участвовал в обыске квартиры Руслановой. Об этом он очень интересно рассказал на страницах своей книги воспоминаний:

«Через порог квартиры Руслановой я ступил с каким-то двойным чувством. Все еще не верилось, что мне предстоит участвовать в обыске жилья широко известной артистки, замечательной исполнительницы русских народных песен, так полюбившихся людям. Я знал исполнительское мастерство Руслановой не только по радиопередачам и патефонным пластинкам, но и по концертам, в том числе в нашем ведомственном клубе им. Дзержинского, где ее всегда принимали очень тепло.

Большая, состоящая из трех комнат квартира певицы, обставленная со вкусом красивой, главным образом старинной мебелью, выглядела подобно светскому салону. По всему чувствовалось, что хозяйка понимает толк в антиквариате.

В гостиной, самой значительной по размеру комнате, стены украшали полотна выдающихся художников. Золоченые рамы картин контрастировали с ярко-синим цветом стен, как бы приближая полотна к зрителю.

В спальне над кроватью висела картина Карла Брюллова, кажется, «Купальщицы».

Между гостиной и спальней находился кабинет. В нем привлекал внимание массивный письменный стол красного дерева с ящиками и полками старинной работы, принадлежавший когда-то императрице Екатерине II. В столе имелось несколько хитроумных тайников. В них хранились деньги, золотые изделия и дорогие украшения хозяйки квартиры».

«У семейства Крюковых-Руслановых было две дачи, три квартиры, четыре автомобиля, антикварная мебель, многие километры тканей, сотни шкурок каракуля и соболя, рояли, аккордеоны, радиоприемники, редчайшие сервизы и 4 картины Нестерова, 5 – Кустодиева, 7 – Маковского, 5 – Шишкина, 4 – Репина, 3 – Поленова, 2 – Серова, 3 – Малявина, 2 – Врубеля, 3 – Сомова, 1 – Верещагина, 1 – Васнецова, 3 – Айвазовского, а также полотна Сурикова, Федотова, Мясоедова, Тропинина, Юона, Левитана, Крамского, Брюллова и других всемирно известных художников, – пишет Борис Сопельняк. – Причем десятки полотен, покрытые пылью, находились в прихожей за большим шкафом для одежды. Они были срезаны с подрамников и грубо скручены в трубочки».

* * *

Мужа Руслановой – генерала Крюкова – тоже обвиняли в присвоении трофейного имущества. Сам Крюков даже в суде не отрицал свою вину в расхищении.

Однако в 1953 г. по результатам проведенной дополнительной проверки, как указывалось в заключении Главной военной прокуратуры, изъятые при аресте Крюкова ценности принадлежали его жене– Руслановой Л.А., и приобретались ею на личные деньги. Крюкову же принадлежало несколько серебряных портсигаров и золотых часов, полученных в качестве подарков. Между тем генерал Гераскин вспоминает, что многие художественные полотна, хранившиеся у Руслановой, принадлежали киевской картинной галерее и были вывезены немцами во время войны в Прибалтику. Здесь награбленное настигли и отняли у немцев конники Крюкова. Часть картин из коллекции генерал якобы присвоил.

Но оставим трофеи. Все же главное в другом. С ближайшим окружением Жукова расправлялись не просто. Заодно были получены нужные показания, дискредитировавшие полководца.

Генерал Крюков считал, что министру МГБ Абакумову мерещился какой-то заговор, но когда не смогли «сфабриковать» несуществующий заговор, «приобщили» его, да и других военнослужащих, проходящих по этому и другим делам, и судили каждого в отдельности, чтобы запрятать всех надолго в лагеря, а этим самым скрыть все свои преступления в нарушении законности советского правосудия.

Борис Сопельняк приводит другую версию: «В принципе цель, поставленная первыми лицами МГБ, была достигнута: Жуков, за плечами которого была армия и непререкаемый авторитет в народе, от власти отстранен, и теперь всеми делами в стране будут заправлять генералы с Лубянки».

Однако Абакумов не боялся Жукова и тем более не собирался его отстранять от власти. Вся эта идея дискредитации принадлежала Сталину. А Виктор Семенович лишь выполнял приказы вождя. И замечу, выполнял неохотно. Но, как говорится, раз уж пришлось, то надо было изображать на лице радость. Он и изображал.

Абакумов как верный слуга Хозяина играл с ним в одну игру, соответствующую своей должности министра госбезопасности. Ведь в процессе всего этого дела министр часто общался с вождем наедине, ежедневно докладывал ему письменно и устно всю имеющуюся в его руках информацию. Он не мог сделать ни шага влево, ни шага вправо без ведома Сталина. Одно неизвестно, знал ли Виктор Семенович, что вождь не собирается арестовывать маршала?

Судя по фактам всей истории дела, он вполне мог знать или догадываться об этом.

Могу лишь предположить, что Сталин хотел только запугать Жукова, отстранить его в тень и тем самым поставить на место.

Он был настолько хитер и коварен, чтобы не понять простой истины: великого полководца нужно умыть, а иначе он может затмить его величие!

Кроме того, снятие с высоких постов и исключение из членов ЦК Георгия Константиновича Жукова, по мнению Молотова, было «антималенковским шагом», так как в годы войны маршала достаточно серьезно поддерживал Маленков!

Виктора Семеновича считали жестким и компетентным собеседником. От природы наделенный проницательностью, за восемь лет работы в подчинении у Сталина он так и не смог изучить его коварный и переменчивый характер. Такой вывод можно сделать хотя бы потому, что в решающий момент своей карьеры он поставил не на ту команду и проиграл.

Сталин хоть и убрал Берию из НКВД (в декабре 1945 г.), но при этом сохранил за ним пост заместителя председателя Совета Министров СССР (с марта 1946 г.) и оставил на должности председателя Госкомитета № 1 (атомное оружие) при Совете Народных Комиссаров – Совете Министров СССР. Маленкова вождь освободил от работы в аппарате ЦК и отправил в ссылку, однако тут же назначил (13 мая 1946 г.) председателем Госкомитета № 2 (производство реактивного вооружения и техники).

Несмотря на чрезвычайные полномочия, которыми обладали возглавляемые ими структуры, влияние их этим и ограничивалось. Но ведь до недавнего времени Берия и Маленков считались первыми лицами в партии после вождя и ущемление своих позиций воспринималось ими болезненно.

Потихоньку выдавливались со своих постов и сподвижники Берии. 30 августа 1946 г. решением Политбюро ЦК ВКП(б) Меркулов был назначен заместителем начальника Главного управления советским имуществом за границей при МВТ СССР по руководству советскими предприятиями в Румынии, Венгрии и Австрии. В том же 1946-м Богдана Кобулова отправили точно так же заместителем начальника ГУСИМЗ, но по Германии. Одновременно он являлся заместителем Главноначальствующего СВАГ по вопросам деятельности Советских оккупационных войск в Германии.

Павла Машика еще в августе 1945 г. назначили заместителем начальника 1-го Главного Управления при СНК– СМ СССР.

Льва Владзимирского в январе 1947 г. Абакумов уволил в запас (с должности начальника Горьковского управления МГБ), после чего его пристроили начальником управления кадров в Главном управлении советским имуществом за границей в должности начальника управления кадров.

Коснулось это и многих других. Но самое главное, что Берию и Маленкова практически одновременно освободили из НКВД и ЦК и перевели в Совет Министров на вторые роли.

Вначале 1946 г. вождь сделал попытку замены «старой гвардии» в центре на выходцев из Ленинграда. Авторы книги «Рождение сверхдержавы» А. Пыжиков и А. Данилов считают, что их «выдвижение было частью сталинского плана по созданию действенного противовеса Берии и Маленкову».

Уже в течение 1946 г. A.A. Жданов стал первым заместителем Сталина и наряду с ним подписывал совместные постановления ЦК и Совета Министров. Его обязанности охватывали внешнеполитические и идеологические вопросы, организационно-партийную работу, кадры и т. д. С ним согласовывались все решения Политбюро, Секретариата и Оргбюро ЦК. Очень скоро функции Секретариата и Оргбюро ЦК были изменены и Секретариат ЦК, еще пока возглавляемый Маленковым, стал играть подчиненную роль. Зимой 1947 г. начинается усиление ленинградской группы в составе Политбюро, куда Сталин все же перевел из кандидатов в члены Маленкова и Берию (снова с целью противовеса).

О расстановке сил в окружении Сталина в тот момент вспоминал П.А. Судоплатов:

«И Берия, и Маленков поддерживали тесные рабочие отношения с Первухиным и Сабуровым, занимавшимися экономическими вопросами. Все они входили в одну группировку. Они выдвигали своих людей на влиятельные должности в правительстве. Вторая группа, позднее получившая название ленинградской, включала: Вознесенского, первого заместителя Председателя Совета министров и главу Госплана; Жданова, второго секретаря ЦК партии; Кузнецова, секретаря ЦК, отвечавшего за кадры, в том числе и органов госбезопасности; Родионова, Председателя Совета Министров Российской Федерации; Косыгина, заместителя Председателя Совета Министров по легкой промышленности и финансам, выдвинутого в период подготовки и проведения денежной реформы (…). Вторая группировка назначала своих людей на должности секретарей районных партийных организаций. Кузнецов в 1945 году выдвинул Попова, бывшего директора авиазавода, секретарем Московской парторганизации, и Попов стал членом ОрГБюро ЦК и секретарем ЦК ВКП(б) одновременно. Жданов поощрял его попытки контролировать министров через выборы в Московский комитет партии. Жданов и Кузнецов осуществляли двойной контроль над членами правительства: через Попова и через Центральный Комитет».

В 1946–1949 гг. команда ленинградцев предлагала решение значительных вопросов социально-экономического и идеологического характера.

Крупный ученый-экономист Н. Вознесенский, по мнению авторов «Рождение сверхдержавы», «стремился применить некоторый опыт НЭПа в схожих восстановительных условиях». Одной из главных тем в этом плане стал вопрос о соотношениях промышленного производства – средства производства для тяжелой индустрии и средства производства для легкой промышленности. Дело в том, что первые составляли основу советской экономики, но после войны был взят курс на развитие производства товаров народного потребления.

Речь шла о повышении материального благосостояния людей.

Следует отметить, что команда Жданова – Вознесенского смогла добиться определенных положительных результатов в экономической области.

Отмена карточной системы, денежная реформа и усиление товарно-денежных отношений в государстве были несомненной заслугой ленинградской группы.

Вскоре они же приступили к разработке проекта новой программы ВКП(б).

Однако Берия и Маленков, по-прежнему находящиеся в руководстве Совета Министров СССР и сохранившие влияние во власти, усилили свое противостояние лидерам ленинградцев, развернули активную борьбу по их дискредитации и за влияние на вождя.

Виктор Семенович Абакумов интриговал до тех пор, пока его поддерживал Сталин. Но он совершенно не понимал его правил игры и не смог стать в этом смысле дальновидным «политиком». Берию и Маленкова он сделал своими врагами, а значит, уже не мог на них опираться. Тогда он сближается с секретарем ЦК Кузнецовым, куратором своего ведомства и принимает власть новой «ленинградской группировки».

На Алексея Кузнецова было возложено не только наблюдение за работой МГБ СССР, но его также ввели в оперативную Комиссию Политбюро по рассмотрению важнейших государственных вопросов.

Секретарь ЦК, по свидетельствам очевидцев, был чужд условностей кремлевского двора, негласным правилом которого, по мнению Хозяина, не рекомендовалось встречаться вне службы. Однако Абакумов и Кузнецов встречались вне служебной обстановки, и на даче Кузнецова в том числе.

В свою очередь Маленков и Берия на подмосковной даче вождя разжигали ненависть своего Хозяина к Жданову и его окружению, тем более что он в связи с ухудшением здоровья появлялся все реже и реже.

Дошла очередь и до Кузнецова.

«Я помню, – писала дочь Сталина Светлана Аллилуева, – как тогда же Поскребышев говорил отцу, кто будет к обеду, и назвал имя Алексея Кузнецова. Отец не возразил ничего. Но когда гости приехали и молодой красивый Кузнецов, улыбаясь, подошел к отцу, тот вдруг не подал ему руки и сухо сказал: «Я вас не вызывал». Кузнецов мгновенно потемнел лицом, весь съежился и вынужден был уехать».

* * *

В борьбе Берии и Маленкова за власть очень скоро появился провоцирующий повод, который дал на их удачу сын A.A. Жданова Юрий. В декабре 1947 г. ассистента на кафедре органической химии МГУ Жданова назначили заведующим отделом науки управления пропаганды и агитации ЦК. Энергичный и сильно желающий показать себя на руководящей работе, двадцатисемилетний молодой человек сразу же решился атаковать научное творчество «ловкого авантюриста, демагога и более чем посредственного ученого, возглавлявшего с 1938 г. Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина (ВАСХНИЛ)» Т.Д. Лысенко. Получив конкретную информацию от классических генетиков о плачевном положении дел в отечественной агробиологии, при этом использовав информацию Абакумова из научных биологических кругов (от заслуживающих доверие источников), Юрий Жданов на семинаре лекторов обкомов партии 10 апреля 1948 г. дал решительный бой лысенковщине.

В докладе «Спорные вопросы современного дарвинизма» он сказал:

– Мы скажем нашим биологам, которые воюют сейчас с Трофимом Денисовичем, – смелее в практику, смелее в жизнь.

Когда к Сталину за защитой обратился перепуганный Лысенко, он приказал расследовать разразившийся скандал и обсудить его на Политбюро. Маленков самым внимательным образом изучил доклад сына Жданова, а в мае 1948 г. Лысенко передал ему еще и собственные замечания по нему, которые представляли собой 24 выписки с комментариями и разъяснениями.

Таким образом, конфликт Жданова-младшего с Лысенко был умело представлен Маленковым в своих интересах, после чего Сталин отвернулся от A.A. Жданова.

На заседании Политбюро, открывшемся 31 мая, вождь, возмущаясь, заявил, что «Жданов-младший поставил своей целью разгромить и уничтожить Лысенко, забыв, что тот сегодня является Мичуриным в агротехнике».

И, подводя итоги, Сталин, очень тихо и со «зловещей» нотой в голосе произнес:

– Надо примерно наказать виновных, но не Юрия Жданова, еще молодого и неопытного, а отцов, – указав при этом мундштуком трубки на Жданова-старшего.

1 июля 1948 г. Маленков вновь избирается секретарем ЦК и возвращается в Секретариат вместе с Пономаренко (еще один враг Абакумова), а 6 июля Политбюро отправляет Жданова в отпуск на два месяца.

В последний раз вождь принял опального соратника 12 июля, но из отпуска он так уже и не вышел, скончавшись 30 августа 1948 г. на Валдае.

Маленков сразу же приступил к реорганизации аппарата.

* * *

Поощряя соперничество среди руководителей группы лиц, Сталин не без основания поддержал попытки Г.М. Маленкова и Л.П. Берия скомпрометировать H.A. Вознесенского и A.A. Кузнецова.

Есть свидетельство, что вождь в частных беседах высказывал предположения о том, что в качестве своего преемника по партийной линии он видел секретаря ЦК, члена Оргбюро A.A. Кузнецова, а по государственной – члена Политбюро, заместителя Председателя Совета Министров СССР H.A. Вознесенского.

Как сообщается в книге «Реабилитация. Политические процессы»:

«Поводом для фабрикации ложных обвинений в отношении A.A. Кузнецова послужила проведенная с 10 по 20 января 1949 г. в Ленинграде Всероссийская оптовая ярмарка. Г.М. Маленков выдвинул против A.A. Кузнецова и Председателя Совета министров РСФСР М.И. Родионова, секретарей Ленинградского обкома и горкома партии П.С. Попкова и Я.Ф. Капустина обвинения в том, что они провели ярмарку без ведома и в обход ЦК и правительства. Между тем документально установлено, что ярмарка была проведена во исполнение постановления Совета министров СССР».

В октябре 1948 г. на заседании Бюро Совета Министров под председательством Г.М. Маленкова рассматривался отчет Министерства торговли СССР и Центросоюза об остатках залежавшихся товаров и мерах по их реализации. В связи с тем, что в государстве таких товаров скопилось на сумму до 5 млрд руб., которые не находили сбыта в обыкновенных условиях торговли, Бюро поручило Совмину и Министерству торговли разработать соответствующие мероприятия по решению этой проблемы.

В ноябре Бюро Совета министров СССР, опять-таки под председательством Маленкова, приняло постановление «О мероприятиях по улучшению торговли». Во исполнение этого постановления Министерство торговли СССР и Совет Министров РСФСР приняли решение провести в Ленинграде с 10 по 20 января Всероссийскую оптовую ярмарку. 13 января 1949 г. во время работы ярмарки Председатель Совета Министров РСФСР М.И. Родионов уведомил секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова об открывшейся в Ленинграде ярмарке с участием в ней торговых организаций союзных республик. Однако на этом сообщении Маленков начертал:

«Берия Л.П., Вознесенскому H.A., Микояну А.И. и Крутикову А.Д.

Прошу Вас ознакомиться с запиской тов. Родионова. Считаю, что такого рода мероприятия должны проводиться с разрешения Совета Министров».

15 февраля 1949 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было принято постановление «Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП(б) товарища Кузнецова A.A. и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) тт. Родионова М.И. и Попкова П.С.».

24 января Кузнецов последний раз присутствовал на заседании Оргбюро, а через четыре дня его назначили руководителем Дальневосточного бюро ЦК ВКП(б).

По правилам игры тех лет, Родионов, Кузнецов и Попков были сняты с занимаемых постов, им объявили партийные взыскания – выговор.

В отношении H.A. Вознесенского в постановлении Политбюро говорилось: «Отметить, что член Политбюро ЦК ВКП(б) т. Вознесенский, хотя и отклонил предложение т. Попкова о «шефстве» над Ленинградом, указав ему на неправильность такого предложения, тем не менее все же поступил неправильно, что своевременно не доложил ЦК ВКП(б) об антипартийном предложении шефствовать над Ленинградом, сделанным ему т. Попковым».

7 марта Вознесенского освободили от обязанностей заместителя Председателя Совета министров и председателя Бюро Совета министров по металлургии и химии, вывели из состава Политбюро и отправили в отпуск для лечения.

Дело в том, что против Вознесенского была использована докладная записка заместителя председателя Госснаба СССР М.Т. Помазнева о занижении Госпланом СССР плана промышленного производства СССР на 1 квартал 1949 г., а 5 марта 1949 г. Бюро Совета Министров СССР принимает проект постановления Совета Министров СССР «О Госплане», в котором была записана фраза Сталина: «попытка подогнать цифры под то или иное предвзятое мнение есть преступление уголовного характера».

В этот же день Вознесенского сняли с поста председателя Госплана СССР. Назначенный на должность уполномоченного ЦК ВКП(б) по кадрам Е.Е. Андреев в июле 1949 г. представил записку об утрате Госпланом СССР за период с 1944 г. по 1948 г. более 200 документов, в том числе 9 из личного секретариата председателя. В числе их: записка о мерах по развитию нефтяной и угольной промышленности в 1947 г., материалы о восстановлении черной металлургии Юга, записка об основных показателях плана производства цветных металлов в СССР, мероприятия об организации производства радиолокационных станций и т. д.

Вначале сентября 1949 г. председатель КПК при ЦК ВКП(б) Шкирятов внес предложение исключить Вознесенского из членов ЦК и привлечь его к судебной ответственности за утрату служебных документов. 11 сентября Политбюро приняло решение вынести оба эти предложения на Пленум ЦК ВКП(б), а 12 сентября 1949 г. Пленум утвердил их.

В МГБ подготовка «Ленинградского дела» началась уже летом 1949 г. С этой целью была осуществлена фабрикация ряда материалов по обвинению A.A. Кузнецова, М.И. Родионова и руководителей Ленинградской областной партийной организации в контрреволюционной деятельности.

21 июля 1949 г. Абакумов направил одну из докладных записок Сталину, после которой получил указание на арест Я.Ф. Капустина и начальника ленинградского областного управления МГБ П.Н. Кубаткина.

13 августа в кабинете Маленкова были арестованы A.A. Кузнецов, П.С. Попков, М.И. Родионов, П.Г. Лазутин, Н.В. Соловьев.

Виктор Семенович прекрасно понимал, что Берия и Маленков, используя Станина, будут убирать Кузнецова и «ленинградцев» его руками. Но что ему оставалось делать? Что он мог противопоставить им всем?

Его люди следствие по Кузнецову и вообще по «ленинградскому делу» вели, совершенно не копая вглубь. Да и дело Кузнецова Абакумов поручил вести Комарову. Оно и понятно, была у Виктора Семеновича с Кузнецовым дружба. С Кузнецовым они встречались во внеслужебной обстановке, в том числе и на семейных вечеринках. Когда Комаров доложил Абакумову план расследования дела Кузнецова и заговорил про шпионаж, Виктор Семенович встал из-за стола и, расхаживая по кабинету, рассуждал вслух:

– Собственно, какой из этих арестованных шпионаж? Они давно на виду, постоянно находились под охраной МГБ, каждый их шаг был известен… начни мы ставить вопросы об их связи с заграницей, в ЦК будут смеяться.

А потом министр сказал Комарову:

– Мы солдаты, что прикажут, то и должны делать!

Комаров понял все правильно и не стал допрашивать Кузнецова про шпионаж.

Филипп Денисович Бобков вспоминал: «Репрессии, обрушившиеся на Ленинград, не только не встретили понимания в низовых звеньях МГБ, но, насколько возможно, сотрудники сопротивлялись и тормозили мероприятия, направленные на расширение противозаконных акций. Если быть до конца откровенным – мы нередко задерживали подготовку документов, направляли их на доработку и согласование с руководством, попросту не давали им хода. Это, несомненно, сыграло положительную роль.

Так, например, было по существу сорвано массовое выселение людей из Ленинграда, как это произошло в тридцатые годы после убийства С.М. Кирова. И здесь немалая заслуга фронтовика и мужественного человека полковника Н.М. Зверева, который возглавлял тогда один из отделов МГБ».

H.A. Вознесенского арестовали 27 октября 1949 года.

Примечательно, что ходом следствия по делу лично руководил Г.М. Маленков. Известно и о его присутствии на допросах, на которых ко всем арестованным применялись незаконные методы следствия, мучительные пытки, побои и истязания.

Как сообщается в книге «Реабилитация. Политические процессы», «более года арестованных готовили к суду, подвергали грубым издевательствам, зверским истязаниям, угрожали расправиться с семьями, помещали в карцер и т. д. Психологическая обработка обвиняемых усилилась накануне и в ходе самого судебного разбирательства. Подсудимых заставляли учить наизусть протоколы допросов и не отклоняться от заранее составленного сценария судебного фарса. Их обманывали, уверяя, что признания «во враждебной деятельности» важны и нужны для партии, которой необходимо преподавать соответствующий урок на примере разоблачения вражеской группы, убеждали, что каким бы ни был приговор, его никогда не приведут в исполнение, и он явится лишь данью общественному мнению».

18 января 1950 г. B.C. Абакумов представил И.В. Сталину список сорока четырех арестованных и предложил «судить в закрытом заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР в Ленинграде без участия сторон, то есть обвинения и защиты, группу 9–10 человек основных обвиняемых», а остальных в общем порядке.

В Ленинград на процесс Кузнецова и Вознесенского полковник Комаров выехал вместе с десятью следователями. Перед отъездом министр строго предупредил его:

– Запомни самое главное, чтобы на суде не было упомянуто имя Жданова. Головой отвечаешь!

4 сентября 1950 г. B.C. Абакумов и Главный военный прокурор A.B. Вавилов представили И.В. Сталину записку с предложением осудить к расстрелу H.A. Вознесенского, A.A. Кузнецова, П.С. Попкова, Я.Ф. Капустина, М.И. Родионова и П.Г. Лазугина, осудить к 15 годам лишения свободы И.М. Турко, к 10 годам – Т.В. Закржевскую и Ф.Е. Михеева.

А 30 сентября, по окончании судебного процесса (29–30 сентября) в Ленинграде, эти предложения были приняты Политбюро ЦК ВКП(б). В обвинении, предъявленном «ленинградцам», говорилось:

«Кузнецов, Попков, Вознесенский, Капустин, Лазутин, Родионов, Турко, Закржевская, Михеев признаны виновными в том, что, объединившись в 1938 г. в антисоветскую группу, проводили подрывную деятельность в партии, направленную на отрыв Ленинградской партийной организации от ЦКВКП(б) с целью превратить ее в опору для борьбы с партией и ее ЦК… Для этого пытались возбуждать недовольство среди коммунистов Ленинградской организации мероприятиями ЦКВКП(б), распространяя клеветнические замыслы… А также разбазаривали государственные средства. Как видно из материалов дела, все обвиняемые на предварительном следствии на судебном заседании вину свою признали полностью».

О том, как эти признания выбивали в МГБ, в 1954 г. рассказал Турко: «Я никаких преступлений не совершал и виновным себя не считал и не считаю. Показания я дал в результате систематических избиений, т. к. я отрицал свою вину. Следователь Путинцев начал меня систематически избивать на допросах.

Он бил меня по голове, по лицу, бил ногами. Однажды он меня так избил, что пошла кровь из уха. После таких избиений следователь направлял меня в карцер, угрожал уничтожить мою жену и детей, а меня осудить на 20 лет лагерей, если я не признаюсь… В результате я подписал все, что предлагал следователь».

В 2.00 часа 1 октября 1950 г., через час после оглашения приговора, H.A. Вознесенский, A.A. Кузнецов, М.И. Родионов, П.С. Попков, Я.Ф. Капустин, П.Г. Лазутин были расстреляны в Ленинграде. Однако Д.А. Волкогонову рассказывал С.И. Семин, который утверждал, «что по некоторым сведениям, H.A. Вознесенского еще три месяца после вынесения приговора продержали в тюрьме (может быть, «вождь» колебался – всю войну проработали вместе в ГКО; никто так много не сделал для развития экономики, как его заместитель). А в декабре по чьей-то команде Вознесенского в легкой одежде повезли в грузовой машине в Москву. Дорогой он то ли замерз, то ли его застрелили».

Аресты и судебные процессы продолжались и в 1951–1952 гг. Так, 15 августа 1952 г. были арестованы, а затем осуждены к длительным срокам тюремного заключения свыше 50 человек, работавших во время блокады секретарями райкомов партии и председателями райисполкомов.

* * *

«Ленинградское дело», в котором Сталин заставил Виктора Семеновича Абакумова уничтожить своего друга, стало для министра некоей проверкой его искренности в глазах вождя. Проверкой, отметим, жестокой.

И тем не менее в конце 1950 г. Абакумов попытался ближе сойтись с Мамуловым, у которого были прямые выходы на Берию. Виктор Семенович «просил его устроить так, – пишет П.А. Судоплатов, – чтобы Берия его принял, и утверждал, что он всегда был лоялен и никогда не участвовал в интригах против него».

Но Лаврентий Павлович не пошел на этот контакт. Ему было на что обижаться.

Последние месяцы до своего ареста Абакумов все реже и реже видел Сталина. Судя по кремлевскому списку посетителей, после ноября 1950 г. вождь почти не принимал своего министра госбезопасности.

Это становилось нормой как раз после окончания «Ленинградского дела».

В конце 1947 г. Сталин узнал, что некоторая конфиденциальная информация о его семейной жизни каким-то образом попала на страницы зарубежной печати. После этого Виктор Семенович Абакумов получил задание – найти каналы утечки такой информации и дал команду начать прослушивание квартирных и телефонных разговоров большинства родственников вождя, установить их связи и контакты. Очень скоро «оперативной техникой» были зарегистрированы критические разговоры о Сталине в квартире Анны Аллилуевой и Евгении Аллилуевой. Первая была сестрой, а вторая женой брата жены вождя.

В декабре 1947 г. арестовали Евгению Аллилуеву и ее нового мужа Молочникова, а в конце января 1948 г. Анну Аллилуеву. По угверждению Г.В. Костырченко, информация о личной жизни Сталина и судьбе членов его семьи уходила за границу по одному каналу через старшую дочь Евгении Аллилуевой – Киру Павловну и ее друга, работавшего в посольстве США в Москве (Зайцев В.В.), по другому – через друзей Аллилуевых, Молочникова и дочери Сталина – Светланы и ее мужа Григория Морозова, и прежде всего И.И. Гольдштейна и 3. Гринберга. Экономист Гольдштейн работал вместе с Молочниковым и Евгенией и Павлом Аллилуевыми в торговом представительстве СССР в Берлине с 1929 по 1933 год. Литератор Гринберг, друг и сотрудник Соломона Михоэлса по работе в Еврейском антифашистском комитете познакомил последнего с кружком Евгении Аллилуевой.

16 декабря Евгения Аллилуева «показала на допросе, что ее старый знакомый Гольдштейн, заходя периодически к ней в гости, расспрашивал о Сталине, его дочери Светлане».

Через три дня Гольдштейна арестовали по личному указанию Абакумова.

Летом 1953 г. полковник Комаров показал, что в конце 1947 – начале 1948 г. ему в кабинет в Лефортовской тюрьме позвонил министр и заявил: «Инстанции считают, что Гольдштейн интересовался личной жизнью руководителя Советского правительства по собственной инициативе, а что за его спиной стоит иностранная разведка».

Заместитель начальника следственной части по особо важным делам М.Т. Лихачев после получения этого указания приказал следователю полковнику Г.А. Сорокину, ведущему дело Гольдштейна: «размотать шпионские связи Гольдштейна и выявить его шпионское лицо».

Сам Гольдштейн в письме Маленкову 2 октября 1953 г. сообщал: «19 декабря 1947 г. я был арестован в Москве органами МГБ СССР и препровожден на Лубянку, а затем в следственную тюрьму в Лефортово. Здесь без сообщения причин моего ареста от меня потребовали, чтобы я сам сознался и рассказал о своей якобы вражеской деятельности против Родины.

Меня начали жестоко и длительно избивать резиновой дубинкой по мягким частям и голым пяткам. Били до того, что я ни стоять, ни сидеть не был в состоянии… Через некоторое время мне предложено было подписать протокол (якобы продиктованный мною), в котором говорилось, что я признаю себя виновным. Я отказался подписать такой протокол. Тогда следователь Сорокин и еще один полковник стали так сильно меня избивать, что у меня на несколько недель лицо страшно распухло, и я в течение нескольких месяцев стал плохо слышать, особенно правым ухом… За этим последовали новые допросы и новые избиения. Всего меня избивали восемь раз, требуя все новых и новых признаний».

В результате избиений Гольдштейн дал «показания о том, что со слов Гринберга ему известно, что в президиуме Еврейского антифашистского комитета захватили руководство отъявленные буржуазные националисты, которые, извращая национальную политику партии и Советского правительства, занимаются несвойственными для комитета функциями и проводят националистическую деятельность. Кроме того, Гольдштейн показал о шпионской деятельности Михоэлса и о том, что он проявлял повышенный интерес к личной жизни главы Советского правительства в Кремле. Такими сведениями у Михоэлса, как показал Гольдштейн, интересовались американские евреи».

Вскоре после выбитых показаний Виктор Семенович лично прибыл в Лефортовскую тюрьму и спросил у Гольдштейна:

– Итак, значит, Михоэлс – сволочь?

– Да, сволочь, – ответил узник.

9 января 1948 г. в МГБ был подготовлен соответствующий материал для вождя, в котором показания Гольдштейна звучали следующим образом: «Михоэлс дал мне задание сблизиться с Аллилуевой, добиться личного знакомства с Григорием Морозовым. «Надо подмечать все мелочи, – говорил Михоэлс, – не упускать из виду всех деталей взаимоотношений Светланы и Григория. На основе вашей информации мы сможем разработать правильный план действий и информировать наших друзей в США, поскольку они интересуются этими вопросами».

10 января вождь ознакомился с материалами и дал Абакумову «срочное задание быстро организовать работниками МГБ СССР ликвидацию Михоэлса, поручив это специальным лицам».

В 1953 г., находясь в тюрьме, Абакумов показал: «Тогда было известно, что Михоэлс, а вместе с ним и его друг, фамилию которого не помню, прибыли в Минск. Когда об этом было доложено И.В. Сталину, он сразу же дал указание именно в Минске и провести ликвидацию Михоэлса под видом несчастного случая, то есть чтобы Михоэлс и его спутник погибли, попав под автомашину.

В этом же разговоре перебирались руководящие работники МГБ СССР, которым можно было поручить проведение указанной операции. Было сказано – возложить проведение операции на Огольцова, Цанаву и Шубнякова.

После этого Огольцов и Шубняков вместе с группой подготовленных ими для данной операции работников выехали в Минск, где совместно с Цанавой и провели ликвидацию Михоэлса».

Вечером 7 января 1948 г. Михоэлс выехал из Москвы в крайне подавленном состоянии. В Минске он участвовал в просмотре театральных постановок как член комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства. Мрачное настроение Михоэлса объяснялось арестами МГБ его друзей и знакомых. В поездке талантливого актера и режиссера сопровождал театровед В.И. Голубов-Потапов, завербованный органами госбезопасности. Итак, в Минск министру государственной безопасности генералу Цанава по «ВЧ» позвонил лично Абакумов и объяснил задание.

Заместитель министра генерал Огольцов вместе с начальником контрразведывательного отдела Второго Главного управления МГБ полковником Шубняковым решили отступить от первоначального плана и провести ликвидацию Михоэлса путем наезда на него грузовой машины на малолюдной улице. Прежде они усомнились в благополучном исходе операции во время «автомобильной катастрофы», так как в этом случае могли быть жертвы среди сотрудников.

В результате возник третий вариант:

«Было решено Михоэлса через агентуру в ночное время пригласить в гости к каким-либо знакомым, подать ему машину к гостинице, где он проживал, привезти его на территорию загородной дачи Цанава Л.Ф., где и ликвидировать, а потом труп вывезти на малолюдную (глухую) улицу города, положить на дороге, ведущей к гостинице, и произвести наезд грузовой машиной. Этим самым создавалась правдоподобная картина несчастного случая наезда автомашины на возвращавшихся с гулянки людей, тем паче подобные случаи в Минске в то время были очень часты».

План был намечен на вечер 12 января… А 13 января 1948 г. трупы Михоэлса и Голубова обнаружил рабочий, шедший на утреннюю смену. Расследование обстоятельств смерти продолжалось около месяца, после чего докладная записка Главного управления милиции МВД 11 февраля 1948 г. легла на стол заместителя внутренних дел генерал-полковник И.А. Серова.

В заключительной части этого документа говорилось:

«Так как контингент знакомых Михоэлса и Голубова-Потапова состоял главным образом из среды артистического мира, разработку которых целесообразно вести органами МГБ, то добытые следственные и агентурные материалы, касающиеся этих лиц, были переданы 2-му управлению МГБ СССР, и вся дальнейшая проверка этих связей проводилась аппаратом 2-го управления».

Все просто и ясно, если не считать, что осенью 1948 г. участники ликвидации были удостоены боевых орденов: генерал Цанава – ордена Красного Знамени, полковник Шубяков и еще два офицера (полковник и старший лейтенант) ордена Отечественной войны I степени, а два майора – ордена Красной Звезды.

* * *

Как-то Абакумов вызвал к себе М.М. Зарубина и поинтересовался:

– Нет ли чего интересного по Молотову?

Ветеран вспоминал:

«Вести оперативную работу против членов Политбюро мы не имели ни малейшего права. Но приказ министра есть приказ.

Я аккуратно, не произнося прямо фамилий, проинструктировал ребят. Они вспомнили об агентурной информации, положенной в свое время под сукно: кто-то из ближайшего окружения жены Молотова сообщал о ее, мягко говоря, не вполне скромном образе жизни.

Полина Семеновна Жемчужина была начальником текстильно-галантерейного главка Министерства легкой промышленности. Пока ее супруг надрывался в Совете Министров, Министерстве иностранных дел и Комитете информации, Полина Семеновна переживала третью молодость – уделяла много внимания своей внешности, принимала молочные ванны. Довольно свободно вела себя с мужчинами – на улицах, конечно, никого не ловила, но грань дозволенного перешла уже давно.

Абакумов, выслушав эту информацию, поморщился: «Слухи нам ни к чему, но направление интересное. Попробуй вместе с охраной что-нибудь организовать такое»» (его рука изобразила что-то напоминающее вращение катушек магнитофона). Мы залегендировали свой интерес к Жемчужиной и вскоре получили то, что ждал министр. Жемчужина для какого-то небольшого ремонта вызвала к себе электрика. Сделать этот молодой и симпатичный парень ничего не успел – почтенная дама почти насильно уложила его в постель. Виктор Семенович остался доволен».

Жена второго человека в Советском Союзе (Молотова) покровительствовала Михоэлсу, и прямо скажем, не без ее поддержки директор Государственного еврейского театра был удостоен звания народного артиста СССР, награжден орденом Ленина и избран депутатом Моссовета.

Как раз с этого времени, в конце 30-х – начале 40-х, на многих известных деятелей еврейской культуры в НКВД стали собирать компромат, который нередко выбивали из арестованных.

Например, у директора одного из институтов И. Белахова выбивали показания о его шпионской, контрреволюционной деятельности начиная с 1918 г., а потом ему «шили» интимную связь с женой Молотова. Но, ничего не добившись, расстреляли без суда в 1941 г.

Белахов писал из тюрьмы:

«С первого же дня моего ареста меня нещадно избивали по 3–4 раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым частям. Я терял сознание. Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводили в чувства и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали.

Дело дошло до того, что я мочился кровью, перешибли позвоночник, я стал терять сознание, и появились галлюцинации. Врач все это видел и санкционировал дальнейшее избиение. Избиение происходило в Наркомате в комнате № 552-а. Избивали Визель, Зубов и еще одно лицо, потом Иванов (комната 234) и Подольский.

Избивая, от меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гр. Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь и, кроме того, я импотент с рождения. Шпионской деятельностью я никогда не занимался. Мне говорили, чтобы я только написал маленькое заявление на имя Наркома, что я себя в этом признаю виновным, а факты мне они сами подскажут.

На такую подлость я идти не мог. Тогда меня отвезли в Сухановскую тюрьму и избили до полусмерти. В бессознательном состоянии на носилках отправили в камеру».

П.С. Жемчужина (Перл Карповская) была управляющей парфюмерным трестом «Жиркость» и осенью 1936 г. (ей 39 лет) побывала в Германии, Франции и в США, где посетила косметические фирмы.

В 1937 г. она стала заместителем наркома пищевой промышленности, а в 1938 г. уже наркомом. В 1939 г. Жемчужина возглавила наркомат рыбной промышленности, но из-за массы «вредителей» и «саботажников» ее освободили от этого поста «в порядке постепенности».

Правда, обошлись мягко, вскоре назначив начальником Главного управления текстильно-галантерейной промышленности наркомата легкой промышленности РСФСР. С тех пор прошло восемь лет. В 1948 г. на приеме по случаю 31-й годовщины Октябрьской революции, устроенном Молотовым для аккредитованных в Москве иностранных дипломатов, Жемчужина говорила с Голдой Меир (израильский посол) на идише. Объясняя свое хорошее знание языка, жена Молотова сказала:

– Я еврейская дочь.

И одобрительно отзывалась о посещении Меир синагоги. Так она набирала висты.

17 декабря в одном из протоколов допросов, представленных Абакумовым, «впервые говорилось о причастности жены Молотова к преступной деятельности еврейских националистов». А через десять дней было готово и полное обвинение:

«В течение длительного времени поддерживала знакомства с лицами, которые оказались врагами народа, имела с ними близкие отношения, поддерживала их националистические действия и была их советчиком… Вела с ними переговоры, неоднократно встречалась с Михоэлсом, используя свое положение, способствовала передаче политически вредных, клеветнических заявлений в правительственные органы. Организовала доклад Михоэлса в одном из клубов об Америке, чем способствовала популяризации американских еврейских кругов, которые выступают против Советского Союза. Афишируя свою близкую связь с Михоэлсом, участвовала в его похоронах, проявляла заботу о его семье и своим разговором с Зускиным дала повод националистам распространять провокационные слухи о его насильственной смерти.

Игнорируя элементарные нормы поведения члена партии, участвовала в религиозном еврейском обряде в синагоге 14 марта 1945 г., и этот порочащий ее факт стал широким достоянием в еврейских религиозных кругах».

Как пишет Г.В. Костырченко, «Жемчужиной припомнили, что в 1943 г. она попросила Михоэлса встретиться в Нью-Йорке с ее братом, бизнесменом Сэмом Карпом. Не укрылось от недреманного ока власти и то, что летом 1946-го Михоэлс, придя однажды к Жемчужиной на работу, поделился с ней поступавшими к нему жалобами евреев на притеснения местного начальства, а потом поинтересовался, к кому лучше обратиться по этому поводу – к Жданову или Маленкову? На что Жемчужина ответила:

«Жданов и Маленков не помогут, вся власть в этой стране сконцентрирована в руках только одного Сталина. А он отрицательно относится к евреям и, конечно, не будет поддерживать нас»».

Сегодня не всем известно, что еще осенью 1944 г. Сталин созвал расширенное заседание в Кремле, на котором присутствовали члены Политбюро и Секретариата ЦК, первые секретари республиканских и областных комитетов партии, руководители оборонной промышленности, армии и государственной безопасности. Во вступительном слове вождь с оговорками высказался за осторожное назначение евреев на руководящие должности в государственных и партийных органах. Более подробно на этом совещании выступил Маленков, который обосновал необходимость «повышения бдительности» по отношению к еврейским кадрам. Это было только преддверие.

А началом репрессий по «сионистским» делам стало формальное закрытие Еврейского антифашистского комитета 20 ноября 1948 г. ЕАК через Совинформбюро входил в систему правительства, работой которого до марта 1948 г. руководил Молотов. Существует мнение, что аппарат МГБ был «профессионально» заинтересован в раскрытии различных заговоров (Жерес Медведев). При этом нельзя забывать о том, что в то время, в той системе, прежде всего сама власть нуждалась в таких заговорах.

В конкретном случае после доклада Абакумова Сталин дал санкцию на арест председателя ЕАК и нового директора Еврейского театра в Москве. Затем были арестованы еще десятки человек. Главным обвинением стала идея о «крымской еврейской республике», которая рассматривалась как международный заговор.

В эти сети попала и жена Молотова. 21 января 1949 г. ее арестовали. Все делалось, как обычно, просто. До этого, 29 декабря, на заседании Политбюро, Жемчужину исключили из партии. Там же, по воспоминаниям Молотова, Сталин «прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну», и у него задрожали коленки. И муж проголосовал «за».

В своей книге «Тайная политика Сталина» Г.В. Костырченко пишет:

«На допросах Жемчужина, несмотря на многочисленные телесные недуги, держалась с завидной стойкостью, решительно отвергая облыжные обвинения. Чтобы морально сломить неуступчивую узницу и одновременно позабавить кремлевского хозяина, ведомство Абакумова подготовило для нее сюрприз весьма гнусного свойства. Поскольку вместе с Жемчужиной арестовали нескольких ее бывших руководящих сотрудников, у следствия возникла идея использовать их как обличителей не только служебных, но и интимных пороков руководившей ими женщины. Вначале грязных «признаний» добивались от В.Н. Иванова, прежнего заместителя Жемчужиной и ее преемника на посту начальника главка. Следователь Г.А. Сорокин угрожал ему мерами физического воздействия, но так ничего и не добился. Однако к клевете удалось принудить другого бывшего сослуживца, некоего Ивана Алексеевича X. После недолгой следственной «обработки» этот отец семейства на одной из очных ставок с Жемчужиной неожиданно для себя заявил, что та, используя свое служебное положение, склонила его к сожительству».

Судя по всему, вождь не позволил включать жену Молотова в сионистское дело и ее обвинили в коррупции. Пять лет ссылки в Кустанайскую область – это все, что смог сделать Сталин для своего друга Молотова.

* * *

8 апреля 1948 г. в Ленинграде органами МГБ был арестован вице-адмирал Леонид Георгиевич Гончаров, профессор, начальник кафедры Высшей военно-морской академии им. А.Н. Крылова. За период советской власти выдающегося специалиста в области создания минно-торпедного оружия арестовывали в третий раз (первый в 1920 г., второй в 1930 г.).

И вот Леониду Георгиевичу предстояло побывать в Лефортовской тюрьме и лицезреть ее во всей красе. Следствие вел небезызвестный полковник Комаров, а обвиняли пожилого адмирала в том, что он с 1917 г. до последнего времени являлся шпионом одной из иностранных держав, которой передавал совершенно секретные сведения о советском военно-морском флоте.

В 1953-м Комаров вспоминал, что еще до ареста Гончарова Абакумов сказал ему:

– Гончарова нужно быстро «размотать», им очень интересуются наверху.

И адмирала истязали. С момента ареста его держали на допросах до 5–6 часов утра, совершенно лишив сна. И, если первые три раза с ним еще разговаривали, то потом, как обычно, в ход пошла резиновая палка.

Судя по словам Комарова, сначала вице-адмирал не признавался, а потом стал давать показания во вражеской работе. Затем снова отказался от них. И его снова стали бить.

27 апреля с десяти минут первого Гончарова допрашивали до 5 часов 50 минут утра, а 23 апреля с 24 часов до 4 часов 20 минут утра, после чего он умер от сердечного приступа.

Это было в воскресенье, 23 апреля.

Что происходит дальше?

Прекратив следственное дело за смертью арестованного, Комаров подписывает заключение о конфискации имущества Гончарова – дачи, двух легковых автомобилей, денег (221 тыс. руб.), золотых часов, золотых цепочек и т. д.

Как говорится, с «паршивой овцы» хоть шерсти клок! Но честно скажу, шутка здесь неуместна. Жене Гончарова о смерти мужа сообщили только в марте 1953 г. До этого было некогда.

* * *

Заместитель B.C. Абакумова С.М. Зарубин вспоминал:

«Время от времени Виктор Семенович звонил мне по бериевским делам: «Что-нибудь есть там от Саркисова?» Брал с удовольствием. Через какое-то время интерес к этим материалам у него пропал. Говорит: «Ты больше не бери у Саркисова это дерьмо». К тому времени сообщений о похождении Лаврентия Павловича у него накопилось более чем достаточно. Он и пресытился, и увидел, что на этом дерьме легко поскользнуться. В сводках шла речь о женах такого количества высокопоставленных людей, что малейшая утечка этих материалов могла сделать Абакумова врагом не только Берии, но и половины руководителей партии и страны».

Вербовка полковника Саркисова – начальника охраны Лаврентия Павловича, была необходима Абакумову как одно из направлений компромата, собираемого на Берию.

И, заметим, по своему личному желанию. А по поводу того, что Виктор Семенович пресытился, то это не совсем точно. Просто наступил момент, когда набралось достаточно материалов, и, кроме того, Абакумов собирался идти на сближение с человеком в пенсне.

Другое дело, что ничего из этого не вышло. В 1953 г. Рафаэль Семенович Саркисов на допросе по делу Берии показал:

«На протяжении 18 лет я работал в охране Берии, вначале в роли прикрепленного и последнее время в должности начальника охраны.

Будучи приближенным Берии, я хорошо знаю его личную жизнь и могу характеризовать его как человека развратного и нечестного.

Мне известно, что через некую гражданку Субботину Берия был знаком с подругой Субботиной, фамилию которой я не помню, работала она в доме моделей. Впоследствии от Абакумова я слышал, что эта подруга Субботиной была женой военного атташе. Позже, находясь в кабинете Берии, я слышал, как Берия звонил по телефону Абакумову и спрашивал его, почему до сих пор не посадили эту женщину (…).

По указанию Берии я вел специальный список женщин, с которыми он сожительствовал. Впоследствии, по его предложению, я этот список уничтожил. Однако один список я сохранил. В этом списке указаны фамилии, имена, адреса и номера телефонов 25–27 таких женщин. Этот список находится на моей квартире в кармане кителя».

Таким образом, Виктор Семенович тщательно готовился к борьбе со своими врагами. И даже на тот случай, если его захотят убрать.

* * *

10 апреля 1948 г. на полпути к «Главсевморпути» «ЗИС-101» министра морского флота СССР A.A. Афанасьева остановился. Его шофер только и успел выйти из машины и осмотреть проколотые в нескольких местах покрышки. Далее я представляю слово автору статьи «Вечный иск» А. Головкову:

«В тот же момент подрулил «бьюик», из него вышли какие-то люди: «Александр Александрович?.. Давайте мы вас подвезем!» Не успел Афанасьев сказать «Спасибо», как его скрутили, бросили в машину, накинули на голову мешок. Возили по Москве долго. Потом, завязав глаза, привели в какой-то особняк. «Вы среди представителей американской разведки, – заявили ошарашенному Афанасьеву, показав «документы». – Предлагаем вам сотрудничество». «Я с вами говорить не буду, – ответил Афанасьев, – ничего вы от меня не получите». «Мы и не рассчитывали на другой ответ, – сказал солидный незнакомец. – Подумайте».

И назначил встречу возле Парка культуры со стороны Крымского моста. Затем ему снова завязали глаза, повезли и высадили в районе здания Моссовета.

Афанасьев пешком отправился в Кремль с намерением доложить о своем приключении Сталину. Вождь был занят, и Александр Александрович отправился к Берии, который курировал водный транспорт. Там уже сидел Абакумов. «Ты, товарищ Афанасьев, молодец! – одобрил министра Берия, выслушав его рассказ. – Теперь помоги нам поймать этих шпионов». Затем он вызвал двух офицеров и сказал им: «Поручаю вам охранять Афанасьева. Ни на шаг от него!» С этого момента возле пятого подъезда дома № 2 по улице Серафимовича круглосуточно дежурил милиционер, за министром повсюду следовала охрана.

Детектив по сценарию Абакумова продолжался. В назначенное время возле входа в Парк культуры и отдыха имени Горького Афанасьев увидел того самого «солидного незнакомца» из особняка. Сняв шляпу, он направился навстречу министру. Тут Александра Александровича охватила ярость, и вместо приветствия Афанасьев прямым ударом сбил с ног незнакомца. Тут же подскочили работники госбезопасности и увели «шпиона».

Лишь спустя годы Александр Александрович узнал, что незнакомцем оказался не кто иной, как полковник Шварцман».

Лев Леонидович Шварцман был моложе Абакумова на один год. Еврей с семилетним образованием очень скоро нашел себя в журналистике. Сначала трудился в газете «Киевский пролетарий», а в конце двадцатых уже во главе отдела внутренней информации «Московского комсомольца». С 1930 г. Шварцман – ответственный секретарь газеты «Рабочая Москва» и секретный сотрудник НКВД. В 1937 г. его приглашают в секретно-политический отдел НКВД, где он знакомится с Виктором Семеновичем.

В 1940 г. Лев Леонидович становится заместителей начальника следственной части по особо важным делам. И здесь, в органах, ему очень пригодилось журналистское ремесло, где с помощью пера он оформлял протоколы допросов. Оформлял профессионально. Да вот с министром морского флота опростоволосился.

Так ведь одно дело писать, а другое проводить операцию… Хотя, впрочем, это уже не важно.

Перед майскими праздниками Афанасьева арестовали в кабинете Абакумова. Потом его ожидали сто двадцать допросов.