Рюмин)».

* * *

Профессор Я.Г. Этингер в поле зрения госбезопасности попал еще в 1944 году, регулярно посещая ЕАК, где читал поступавшие туда иностранные еврейские издания и выступал в поддержку проекта создания еврейской республики в Крыму. В результате осенью 1949 г. его отстранили от руководства кафедрой во 2-м ММИи уволили.

В «разработку» органов он попал после того, как на допросе (22 апреля 1949 г.) на него показал арестованный ответственный секретарь ЕАК Фефер.

Последний рассказал о том, что «Этингер весьма недоволен тем, что Советский Союз не оказывает помощи государству Израиль, и обвинял советское правительство в том, что оно ведет якобы враждебную политику в отношении евреев».

После такого заявления оперативники из контрразведки МГБ установили в квартире профессора подслушивающие устройства и записали одну из бесед с приемным сыном Яковом, студентом МГУ, а затем и разговор между Этингером и профессором Збарским.

B.C. Абакумов доложил Сталину об этих «антисоветских» диалогах.

Как пишет Г.В. Костырченко, «вопрос об аресте Этингера руководство МГБ ставило перед Кремлем неоднократно: сначала в ноябре 1949-го, потом в апреле 1950-го. Однако Сталин удовлетворил просьбу Абакумова только незадолго до 18 ноября 1950 г., когда Этингера, собственно, и взяли под стражу. Препровожденному на Лубянку профессору предъявили обвинения в «клеветнических измышлениях» в адрес Щербакова и Маленкова, которых он, по «оперативным данным», считал главными вдохновителями и организаторами политики государственного антисемитизма в стране. Месяцем ранее взяли под стражу пасынка профессора Я.Я. Этингера (Ситермана), от которого потребовали дать показания против приемного отца. А 16 июля 1951 г. в тюрьму МГБ доставили жену Я.Г. Этингера Р.К. Викторову, которую заставили подтвердить, что ее муж и сын регулярно слушали антисоветские радиопередачи Би-би-си и «Голос Америки»».

В самом начале следствия Этингера обвиняли в буржуазном национализме и только. Профессор категорически отрицал это и настаивал на абсолютной правомерности своих разговоров о притеснении евреев в СССР. Дело Этингера вел старший следователь по особо важным делам следственной части МГБ подполковник Рюмин.

При первой встрече он сказал арестованному:

– Вы арестованы за распространение враждебности к Советской власти. Вы признаете себя виновным в этом?

– Нет. Яне признаю этого, поскольку не занимался ничем подобным, – ответил ему Этингер.

5 января 1951 г. упрямого профессора перевели в Лефортовскую тюрьму и посадили в холодную камеру. Ему запретили давать книги, пользоваться ларьком и совершать прогулки.

Позднее, находясь под следствием, Виктор Семенович рассказывал следователю: «Говорите правду, не кривите душой, – предложил я Этингеру. На поставленные мною вопросы он сразу же ответил, что его арестовали напрасно, что евреев у нас притесняют. Когда я стал нажимать на него, Этингер сказал, что он честный человек, лечил ответственных людей. Назвал фамилию Селивановского – моего заместителя, а затем Щербакова.

Тогда я заявил, что ему придется рассказать, как он залечил Щербакова. Тут он стал обстоятельно доказывать, что Щербаков был очень больным, обреченным человеком.

В процессе допроса я понял, что ничего совершенно ничего, связанного с террором, здесь нет.

А дальше мне докладывали, что чего-то нового, заслуживающего внимания, Этингер не дает».

Поэтому министр госбезопасности приказал следователю прекратить расследование, но Рюмин вместо этого продолжал допрашивать профессора, заставляя часами стоять на ногах без сна.

Второго марта после очередного допроса Этингер вернулся в камеру и в 5.15 умер. Согласно медицинскому заключению, он умер «внезапно от паралича сердца в результате тромбоза коронарной артерии, атеросклероза и грудной ангины».

При этом медики предупреждали следственную часть о слабом физическом состоянии Этингера, который мог умереть из-за дальнейших допросов.

А ведь полковник Лихачев указывал Рюмину на окончание протокола допроса профессора. Не выполнил Рюмин и приказа Абакумова составить общие протоколы официальных допросов Этингера.

Теперь, когда он умер, на заседании партбюро Рюмина отчитывали и объявили ему выговор.

Кроме этого, если верить авторам книги «Последнее дело Сталина» Д. Бренту и В. Наумову, то по Рюмину проводилось внутреннее расследование. И кто знает, к каким результатам оно могло привести.

Однако Рюмин оказался хитрее, чем кто-либо мог предположить об этом. До смерти Этингера он «успел выжать из своего подследственного и «признание» в том, что тот заведомо неправильно «вредительским» лечением способствовал в 1945 г. смерти секретаря ЦК Щербакова». В этом он оказался последовательным. Г.В. Костырченко по этому поводу сообщает: «Эта версия выглядела настолько вздорной и надуманной, что Абакумов с самого начала решительно отверг ее, предчувствуя, какие непредсказуемые последствия она способна вызвать, если о ней было доложено болезненно подозрительному Сталину. Будучи человеком малообразованным, и от природы прямолинейным, шеф госбезопасности опасался подобного авантюризма, предпочитая иметь дело с предельно упрощенными, хотя и грубо сколоченными сценариями. Зная, что Сталин определил буржуазный национализм как злейшего врага Советского государства, Абакумов считал, что в качестве руководителя «вооруженного отряда партии» он должен прежде всего безжалостно бороться с действительными и мнимыми приверженцами этой идеологии, будь то, к примеру, вооруженные отряды украинских националистов или еврейская интеллектуальная элита – хранительница культуры и традиций своего народа.

Но из-за своей психологической примитивности он не уловил того нюанса, что Сталин, да и частично аппарат ЦК, давно уже зараженные антисемитизмом, объявили тайную войну не только носителям национальной идеи, но и связанной с ними узами общего происхождения ассимилированной части еврейства». Следовательно, гораздо дальновиднее своего министра оказался его подчиненный – подполковник.

По «делу ЕАК» от следователей МГБ требовалось доказать шпионаж и диверсии ее активистов. Политбюро готовилось к очередной пропаганде. Однако время шло, и дело не удавалось завершить. Оно буквально разваливалось. Тогда неугомонный Рюмин пытается расширить дело с помощью арестов все новых людей, косвенно участвующих в работе ЕАК. И, надо сказать, ему удается затягивать следствие.

* * *

Михаилу Дмитриевичу Рюмину в 1951 г. было тридцать восемь лет. В 1930 г. он закончил восемь классов и около года проработал в колхозе на Кубани. Потом его взяли бухгалтером-счетоводом в кооператив «Ударник», откуда направили на краткосрочные бухгалтерские курсы. С 1931 по 1937 г. Рюмин трудился на Урале. В пиковый год репрессий его обвинили в незаконном присвоении административных средств, но лишь освободили от обязанностей. Тогда он переезжает в Москву, где по знакомству устраивается в планово-финансовый отдел дирекции по строительству канала Москва – Волга. К началу войны Рюмин становится начальником отдела. С 1941 г. он служит в особом отделе Архангельского военного округа. Там Рюмин отличился – «зверски избив ремнем с металлической пряжкой фотокорреспондента газеты «Патриот Родины» Ермолина, заставил последнего дать ложные показания в том, что он был английским шпионом». В 1944 г. этого подонка прикомандировывают, а чуть позже зачисляют в штат Главного управления контрразведки СМЕРШ – старшим следователем. Из СМЕРШа Рюмина переводят в МГБ, но выше старшего следователя он не поднимается. Свою злобу он вымещает на арестованных, которым с удовольствием давит каблуками пальцы ног.

Надменный, низкого роста, жестокий, грубый, глупый, лысоватый подполковник с животом не нравился многим коллегам. Больше всего их раздражала его вычурная надменность.

В анкетах он с важным видом и, не моргнув глазом, записывал себе незаконченное высшее образование, а потом не мог объяснить, какие экзамены сдавал в вузе. Однако карьера не складывалась.

В 1950 г. по дороге с Лубянки в Лефортово в служебном автобусе он забыл следственное дело. Ему объявили выговор. И пошло одно за другим, началось внутреннее расследование.

В конце мая Управление кадров МГБ заинтересовалось близкими родственниками Рюмина: он скрыл, что его отец был кулаком, что его родные брат и сестра обвинялись в воровстве, а тесть служил у Колчака. Таким образом, ему явно грозило увольнение из органов. Михаил Дмитриевич несколько позже вспомнит: «Я все тщательно обдумал и взвесил. Дело в том, что к лету 1951 г. я очутился в довольно неприятном, шатком положении».

Так что же делает «шибздик», как называл его Сталин?

Он обращается в приемную ЦК к помощнику товарища Маленкова. Как писал П.А. Судоплатов, «результат этой встречи стал роковым для судьбы советской еврейской интеллигенции».

Подполковник Рюмин одиннадцать раз переписывал свое письмо-донос, находясь в приемной около шести часов. Об этом свидетельствует Судоплатов, который добавляет: «(Суханов) сам вел переговоры по поводу содержания письма Сталину с Маленковым».

Когда вождь прочитал заявление Рюмина, он сказал:

– Вот, простой человек, а насколько глубоко понимает задачи органов госбезопасности. А министр не в состоянии разобраться.

5
Закрытое письмо ЦК ВКП(б)
«О неблагополучном положении в Министерстве Государственной Безопасности СССР»